Болезнь

      На дворе 1967 год. Нью-Йорк. Война во Вьетнаме ещё не закончилась. В США гомосексуальность преследуется законом.       Шестьдесят седьмой год был для меня годом непрекращающейся борьбы за руку и сердце одного неприступного блондина, которого я встретил в баре и увязался следом.       Был вечер субботы, середина сентября семьдесят шестого. На улицах было прохладно, на плечах и волосах осел туман. Я спрятался в баре, желая согреться и позже двинуться дальше — домой, но увидев у стойки его, я потерял голову…       Не выспавшийся, растрёпанный, в одежде не по размеру… — Эндрю всегда выглядел превосходно. В тот вечер он был в черно-белой клетчатой рубашке с закатанными рукавами и довольно узких чёрных джинсах с порванными коленками, его нежно-золотистые волосы были растрёпаны и блестели от оранжевого света, исходящего от ламп над стойкой. В изящной правой руке он держал стопку виски со льдом, которую прикладывал к скуле, надеясь убрать головную боль или свежий синяк. Его тонкие пальцы сводили меня с ума своей эстетической красотой.       Не знаю, как долго это продолжалось — моё любование им: час, день или век, — но я смог сдвинуться с места, лишь когда он зашевелился, расплачиваясь, и двинулся к выходу, на ходу надевая тонкую ветровку. Он мог задеть меня плечом. Я хотел, чтобы он это сделал. Но Эндрю ловко увернулся, избегая столкновения, и вышел под начавшуюся морось, даже не взглянув на меня… У него не было зонта. У меня тоже… Но у меня был длинный бежевый плащ. В то время я всюду носил плащи, потому что у них были глубокие карманы, и я таскал с собой кучу дурацких мелочей…       Я снял его, растянул над головой подобно навесу, и поспешил за Эндрю. — Привет! — поздоровался, глупо улыбаясь. Эндрю смерил меня подозрительным взглядом — тонкую рубашку, галстук, брюки, чёрные форменные туфли, — и ускорил шаг. Я не сдавался. — Меня зовут Нил, я впервые в этом районе, не подскажешь, как мне добраться до Четырнадцатой улицы?.. — затараторил я, нагоняя, и стараясь идти с Эндрю в ногу. Я держался на некотором расстоянии, но всё делал, чтобы уберечь его от дождя — он был легко одет и выглядел очень хрупким…       Эндрю не отвечал и не сбавлял темпа, но и не прогонял меня, будто не хотел признавать, что ему приятна моя компания. Или, может, он просто надеялся, что я отстану сам, если он будет достаточно долго игнорировать меня… В любом случае, я не собирался так легко сдаваться. — Никак не разберу, как доехать до этого перекрёстка… — я смог обогнать его, преграждая путь, и шустро достал из кармана плаща сложенную карту города. Развернув её, я уверенно прильнул к плечу Эндрю, чуточку наклоняясь к нему и указывая на конечную точку своего маршрута. С такого расстояния я не смог уловить его аромат… — Это возможно сделать отсюда? — я поднял на него пытливый взгляд.       Лицо Эндрю сделалось очаровательно пренебрежительным. Он приподнял брови в нежном убеждении и прищурился, давая понять, что считает меня невменяемым. Я не смог не улыбнуться — смущенно и глупо. — Отъебись от меня, псих. — посоветовал Эндрю.       Это задело. Моя улыбка мгновенно угасла. Я помрачнел, отступил, переставая укрывать себя и его от дождя. Рука с картой безвольно опустилась. Я попятился назад. Горло сковала колючая проволока обиды. Из глаз потекли слёзы, но из-за мороси этого не должно быть видно. Я сипло извинился и, развернувшись, поспешил к бару. Мои легкие конвульсивно сжимались, я не мог нормально дышать, начал задыхаться. Руки онемели. Перед глазами всё плыло, я не разбирал дороги. Мне нужно было срочно привалиться к чему-нибудь, чтобы удержаться на ногах, но до ближайшего здания я не смог бы дойти — ноги меня уже не держали…       И когда я был на волосок от падения в лужу, он подставил мне плечо…       Его маленькое тёплое тело ощущалось под моей рукой чем-то родным и правильным. Он дотащил меня до ближайшей аптеки и попросил привести в чувства. Когда я мог нормально видеть и отстранил от своего лица ватку с нашатырным спиртом, его уже не было… но были мысли о нём и стойкое ощущение тоски по нему в груди.       Воскресным утром я чувствовал себя разбитым, и даже сладкий чай с лимоном не поднял мне настроение. Я поехал на работу в скверном расположении духа, и сегодня мне было особенно тяжело выглядеть дружелюбно, общаясь с клиентами. Весь день моя голова была занята мыслями об Эндрю, и мой наставник был взбешён. Я чудом не наговорил ему гадостей.       В понедельник мне не нужно было вставать на работу, потому я позволил себе занять столик в баре, где я встретил Эндрю, заказал бренди и принялся пить его мелкими глотками, пытаясь заглушить боль.       Когда мой взор обратился к бару, я оцепенел. Эндрю был там. На том же стуле, в той же позе. Излом его плеч притягивал мой взор. Правое плечо поднято, стопка виски прижата к скуле, левое плечо опущено. Расплатившись, он развернулся, и его взгляд метнулся по залу. Я не мог пошевелиться, потому что на секунду он задержался на мне…       Ну же!..       Нет, не признал.       Эндрю набросил ветровку на плечи и ушёл. Я опомнился через несколько минут, выбежал из заведения, но было уже поздно: он был далеко, и припустил к остановке, когда подъезжал его автобус. Я не успел его догнать, снова с ним разминулся, снова упустил его.       Узнать его имя стало моей целью. Я приходил в бар каждый день в одно и то же время, заказывал бренди или бурбон, и ждал прихода Эндрю. Он бывал тут дважды в неделю, брал виски или ром, от чего его щеки всегда соблазнительно розовели, и уходил… А я каждый раз, получая порцию внимания от его отрешенного взгляда, пьянел и дурел настолько, что не мог подняться со стула.       Сегодня я не собирался его упускать. Уловив его движение, я тоже поднялся и устремился за ним к выходу, не давая его взгляду сразить меня наповал, и растянул над головой плащ как козырёк. На улице — гадкая и колкая морось, перерастающая в сильный дождь. Моя тонкая рубашка прилипает к груди, и я чувствую себя совершенно голым. — Привет!.. — крикнул, нагоняя его, и попытался отдышаться от спринтерского бега, когда Эндрю оглянулся на мой зов.       Золотистые волосы намокают и липнут ко лбу. Эндрю хмурится, отодвигает чёлку по коже, чтобы не мешала обзору, поджимает губы. — Ты, наверно, не помнишь меня… Я Нил. Спрашивал у тебя дорогу и… — У меня хорошая память на лица. И я велел тебе отъебаться. — холодно подсказывает он. Вижу, как приподнимаются повлажневшие пряди волос, будто шерсть встаёт дыбом у рассерженного кота. Эндрю недоволен. Недоволен мной. — Да… да, извини. — я отступаю на два шага, опускаю взгляд. — Я хотел сказать «спасибо» за то, что ты не бросил меня на улице, и пригласить выпить чего-нибудь.       Эндрю меряет меня недовольным взглядом: тонкая рубашка и брюки. Одежда промокла, волосы влажно облепили лоб и виски, и я выгляжу нелепо. — А потянешь? — насмехается он.       Я упрямо поднимаю голову. Взъерошиваю волосы, чтобы казаться убедительным. — Закажи ты хоть двадцать бутылок рома, я смогу их оплатить.       Смотрит на меня оценивающе. Не верит. Фыркает на факт, что я знаю его предпочтения в алкоголе. Дождевая вода заливает мне глаза. Ветер продувает мою грудь. Я начинаю дрожать от холода. Эндрю замечает это и с раздраженным стоном закатывает глаза. — Дурик. — констатирует. — Вали в кафе и закажи себе горячий чай, а дома намажься растиркой с эвкалиптом, — а то ещё простынешь, придурок… И ещё: пристанешь ко мне снова, и найдёшь эту крошку у себя между рёбрами. — он приподнимает рукав промокшей ветровки, и я вижу холодный блеск тонкого короткого ножа, выглядывающего из-под какой-то тёмной повязки. Выглядит он очень острым. И красивым. — Можно взглянуть? — спрашиваю сипло, испытывая благоговейный трепет к оружию Эндрю.       Светлые брови изгибаются в искреннем недоумении. — Я не буду трогать. — клянусь я. — Только посмотрю. Подними рукав повыше.       И Эндрю, помедлив секунду, позволяет мне осмотреть нож. Я наклоняюсь и весомо изрекаю: — Очень красивый… Тебе его подарили?       Эндрю опускает рукав и хмуро сообщает: — Да. Один друг.       Я киваю, выпрямляюсь. — Хорошего тебе вечера. — набрасываю на промокшего себя не менее промокшее пальто, разворачиваюсь, чтобы уходить. Смотрю на него через плечо. — Извини, что отнял время. Больше я тебя не потревожу.       Я делаю семь шагов.       Именно столько нужно, чтобы Эндрю потерял свою выдержку. — Эй!.. — он окликает меня громче необходимого, чтобы у меня не было шансов сослаться на свою глухоту или что-то в этом роде. — Как насчёт сейчас?       Я недоуменно оборачиваюсь. — Сейчас? — Да. Выпьешь со мной сейчас. — говорит он, придавая голосу грубоватое звучание.       Дальше я помню нас в каком-то заведении. Плащ накрывает мои плечи, промокшая ветровка — плечи Эндрю. Моя рубашка липнет к телу, его — почти сухая. Я трясусь от холода. Эндрю отпаивает меня горячим чаем с облепихой. Мои руки дрожат — не могу толком удерживать чашку, потому оставляю её стоять на столе и грею о керамические бока побелевшие ладони. Я не помню, как мы здесь оказались, и говорили ли мы между двумя этими событиями: моим почти-уходом и его приглашением. — Хочу, чтобы ты уяснил, — выразительно говорит Эндрю, ткнув в меня пальцем, — я делаю это не из жалости. Мне, по большому счёту, похуй на тебя. — объясняет он. — Я бы бросил тебя тогда… — Почему ты передумал? — слышу я свой вопрос.       Эндрю на секунду теряется, будто сам не понимает, почему ввязался в это — помощь взлохмаченному рыжему парню в тонкой рубашке. Я осторожно подношу к губам ароматный рыжий чай и делаю глоток. — Потому, — говорит он медленно и рассудительно, натягивая на плечи сползающую ветровку, придумывая ложь на ходу, — что вокруг никого не было, а я не хочу иметь на совести жмура. Даже если он псих.       Я усмехаюсь. Чувствительность рук и ног постепенно возвращается ко мне с каждым глотком чая, и я начинаю шаркать ногами по полу, потому что смущаюсь и нервничаю рядом с ним. — Я кто угодно, но не псих. Спасибо, что не бросил меня. — говорю я и чувствую на губах благодарную улыбку. — Я заплачу за чай.       Эндрю взмахивает рукой, чтобы я замолчал. Мой рот послушно закрывается. Затем открывается снова, и я тихо обещаю: — Тогда в следующий раз я угощу тебя.       Эндрю закатывает глаза и фыркает, его руки складываются полочкой на груди. Мои туфли перестают издавать звуки и прилипают к полу. — Очень самонадеянно с твой стороны считать, что я захочу снова тебя видеть. За эти два раза ты мне уже надоел. — Тогда, возможно, мне стоит стащить у тебя что-то важное и оставить на этой салфетке свой номер телефона? — предполагаю я и нежно улыбаюсь, пытаясь донести до него простую истину — я без ума от него. Эндрю каменеет лицом. Носок его ботинка пинает меня под столом, одёргивая. — Блин… Извини, это прозвучало странно, да? — я напряжённо улыбаюсь. Эндрю продолжает молча смотреть на меня. Божечки, его взгляд… У меня мурашки даже в тех местах, о которых я не подозревал… — Ладно, — я нервно улыбаюсь и кладу руку на стол таким непринужденным движением, будто накрываю его пальцы, успокаивая, — это была неудачная шутка… Юмор — не мой конёк. Что мне сделать, чтобы ты захотел увидеться?.. Только не проси рассказать анекдот. — умоляю я.       Эндрю склоняет голову чуть набок и изучает меня. — Что сделать, чтобы я захотел увидеться?.. — медленно повторяет он за мной.       Давай же. Ты понимаешь. Скажи это. «Ты тоже мне приглянулся». Давай. Пожалуйста!.. — Я скажу тебе всего один раз, — он нацеливает на меня идеальный палец, подушечку которого я безумно хочу поцеловать. — Ты мне не интересен. Мне плевать на тебя. На твои переживания, чувства и прочее. Плевать на то, чего ты хочешь.       Ай. Он бил по больному. — Хорошо. — говорю я тихо, не отводя глаз. — Я понимаю. Так что мне сделать, чтобы заинтересовать тебя?.. Я могу показать фокус. — сжимаю руку в кулак и «отрываю» себе большой палец, а затем приклеиваю его обратно. — Рассказать факт о животном… Ты знал, что у утконоса на задних лапах есть ядовитые шпоры?.. Или, хочешь, сыграю с тобой в «крестики-нолики» или «скрэббл»?       Его бровь взлетает, когда он издаёт озадаченный смешок. Кажется, своим упрямством в желании увидеться я его интригую. — Резиновый утёнок. — говорит он наконец. — Найди его, и я поду-…       Я лезу в карман плаща, достаю утку и ставлю на стол перед ним. Жду вердикта. Эндрю шокирован. Его карамельно-янтарные глаза широко открыты, зрачки сужены. А ещё он в диком восторге, будто я показал ему невозможный трюк. — Твою мать… — выдыхает Эндрю. Его тонкие губы ломаются в кривой довольной усмешке. Я очень хочу ощутить, как он улыбнётся мне в поцелуй… — Как ты?..       Я мягко улыбаюсь. — Откуда у тебя в кармане утка? — выспрашивает Эндрю.       Я мог бы сказать, что фокусники не выдают секретов своих трюков, но решаю ответить иное: — У меня там много всякого. — говорю, подкручивая градус кокетства, чтобы оно было едва уловимым. — Хочешь посмотреть?..       Эндрю раздумывает и говорит: — Хочу.       Я выворачиваю карманы и кладу на стол весь свой затейливый скарб: восковые мелки, пластыри, упаковка лакричных конфет, синяя изолента (откуда она тут взялась?), деревянный муляж яйца, резиновая ящерица, солнцезащитные очки, пудреница (зачем она мне?), малярная кисть, вырезка из газеты, купон на обезжиренный йогурт, бюллетень на бесплатный обед как почетному донору и фрагмент цепочки от собачьего поводка (у меня никогда в жизни не было собаки).       Эндрю вытаращивает глаза. — Ты точно псих… — заявляет он, рассматривая бюллетень, цепь и изоленту. — Так ты согласен встретиться? — я позволяю надежде появиться в изгибах улыбки. — Обещаю не брать изоленту.       Эндрю открывает упаковку лакричных конфет, достает из кармана промокшей ветровки маленький блокнот, берет зелёный восковой мелок и, сунув в рот лакрицу и высунув язык, рисует на листочке. — Согласен. — кивает Эндрю. Лакрица свисает из его рта подобно промокшей дамской сигарете. Я хочу поймать ее губами и сжевать, чтобы встретиться с Эндрю посередине. — Завтра в парке Кеннеди, в одиннадцать утра. И принеси утку. — говорит он, задними зубами разжёвывая лакрицу. На самом деле он говорит не это, а набор гласных звуков, из которых я собираю ответ. Эндрю забирает моего утёнка и купон на йогурт, и устраивает их в кармане своей ветровки. Вырвав листок из блокнота, он придвигает его ко мне. Я вижу преувеличенно овального лягушонка, говорящего большим красным ртом: «НИЛ СТРАННЫЙ!»       Эндрю смотрит на меня и зубами отрывает кусок лакрицы. Моргает. Ждёт.       Я киваю, соглашаясь со временем и местом встречи, и с тем, что я странный, мысленно простраиваю маршрут от дома до парка, и с удовольствием подмечаю то, что Эндрю запомнил моё имя.       После чая я прошу его проводить меня до автобусной остановки. Эндрю медленно курит, распространяя вокруг клубы дыма и спрятав руки в карманы джинсовки. Молчит. Иногда откусывает кусочки от новой лакрицы. Ждёт автобус вместе со мной. Хотя мог ограничиться называнием его номера и уйти. От его сигарет, скрученных явно не на табачной фабрике, исходит непривычный запах. — Не ментол. — говорю я как бы между делом. — Не сигарета. — поясняет Эндрю и протягивает её мне, чтобы дать рассмотреть — самодельная. — Косяк. — Ты куришь марихуану? — мой голос дрожит от напряжения. — На самом деле, её тут всего пол-щепотки. — говорит он. — Вред минимален… Хочешь?       Я задумываюсь, нужно ли мне это. С одной стороны, марихуана — наркотик, а наркотики — это плохо. С другой стороны — повод сблизиться с Эндрю… — Одну затяжку. — Второе перевешивает. Я делаю неглубокий вдох, немного задерживаю дым в легких, затем выпускаю. Отдаю Эндрю сигарету. Его лицо теряется в клубах дыма. Моя голова становится легкой, а мир вокруг дрожит, словно в пустынном мареве.       Ладони Эндрю обнимают мои щёки, он заглядывает мне в глаза. — О-о-о, — тянет он совершенно трезвым голосом, — да тебя уже накрыло. — на щёки обрушивается град пощёчин. — Эй, давай возвращайся! — приказывает он. Я тупо моргаю и заваливаюсь на него, не контролируя тело. Локоть прилетает мне в живот, в губы впиваются грубым притягивающим поцелуем, а в нос набивается запах марихуаны и ванилина, хотя я не уверен, что это происходит на самом деле, потому что зажмуриваюсь, а когда открываю глаза, то сижу с ровной спиной на своём конце лавки, а Эндрю — на противоположном.       Мы молчим.       Когда нужный мне автобус подходит, я заставляю себя не двигаться с места — делаю вид, что не знаю, как отсюда уехать. Поворачиваю голову и с мольбой смотрю на Эндрю, будто вопрошая: «Дружище?..» Он перехватывает мой взгляд, глубоко затягивается дымом, и на выдохе сообщает, что это — нужный мне автобус, и я должен проехать на нём семь — «Именно семь, и выйти на восьмой!» — остановок. Я киваю, — голова начинает кружиться, — прощаюсь с ним и уже залезаю на ступеньку автобуса, когда он меня окликает. — Эй, Нил, — зовёт он. Я оглядываюсь, вскидывая брови. Стараюсь крепко держаться за поручни, чтобы не вывалиться на асфальт. Мне нравится, как моё имя звучит из его уст. Одновременно нежно и грубо. Он снова затягивается дымом, резко выдыхает потоком в сторону. — Я Эндрю.

***

      Я заваливаюсь домой с бешено колотящимся сердцем. Есть! Я ему понравился! Прыгаю по квартире, радостно вскрикивая и активно двигая телом — танцую победный танец. Мэтт, одетый в осеннюю пижаму, смотрит на меня, как на сумасшедшего и крутит пальцем у виска. Я отмахиваюсь от него. Я доволен. Я обдолбан. Я влюблён. Выпив чай с мятой, долго не могу уснуть — слишком счастлив, чтобы сейчас закрыть глаза… и слишком накурен.       Когда всё-таки засыпаю с улыбкой на устах, мне снится, как Эндрю ставит утёнка на свою прикроватную тумбочку и улыбается, думая обо мне.

***

      Я просыпаюсь в семь утра — одухотворённый и довольный собой. С удивлением подмечаю, что вчерашняя затяжка не принесла утреннего дискомфорта, как тот же алкоголь. Принимаю душ и улыбаюсь отражению, когда чищу зубы. Успешен, приятен, счастлив, привлекателен. Взъерошиваю влажные волосы полотенцем. Выбираю самую красивую рубашку — светло-голубую, фланелевую, в крупных клеточках. Люблю клеточки на рубашках. Разыскиваю в стопке штанов тёмно-синие джинсы — они совсем новые, но я беру ножницы и вырезаю овальные дыры на коленях, разлохмачиваю нитки и довольно улыбаюсь — теперь у меня есть джинсы, как у Эндрю. Немного подумав, я решаюсь сделать ещё пару разрезов — на бёдрах. Разрезаю ниточку на новых белых носках. Приложив к себе выбранную одежду, смотрю в зеркало. Красавчик. Осталось лишь подобрать одеколон. Мой повседневный пахнет легкими цитрусовыми нотками. Думаю, что это не очень подойдёт для первого свидания. Нужно что-то более… нежное, глубокое и интимное… Вспоминаю, что мне как-то дарили на день рождения новый одеколон. Я его даже не распечатал — забыл о нём через три дня.       Достаю из шкафа красный коробок, открываю и принюхиваюсь. Напоминает арбузную жвачку. Мне нравится. Запах тонкий, но при том глубокий и возбуждающий. Думаю, Эндрю понравится.       Разбрызгав одеколон по обнаженной груди и шее, жду несколько минут, давая ему впитаться в кожу, и наслаждаюсь ароматом. Затем одеваюсь, привожу волосы в порядок, укладывая их плоской расчёской. Гляжу в зеркало. Джинсы потрясающе сидят, а разрезы придают мне бунтарский вид и сексуальность. Сверяюсь с часами: до встречи с Эндрю сорок минут. Мне пора выходить.       Доехав на автобусе до улицы Фокса, выхожу, и иду в магазин сантехнического оборудования. В отделе с кранами и мыльницами нахожу резиновых утят. Их тут целая корзина. Я задаюсь целью найти определенный экспонат и отношу его на кассу. Расплатившись, прячу утёнка в карман и иду к парку Кеннеди.       Здесь очень красиво осенью. Любуюсь огненно-красными, жёлтыми и оранжевыми деревьями. Вижу спину Эндрю, сидящего на лавочке за невысокой живой изгородью. Прибавляю шаг и окликаю его. — Привет! — лучезарно улыбаюсь, да так широко, что трескаются щёки. — Рад тебя видеть.       Эндрю кажется таким же сдержанным и хмурым как вчера, потому я отвлекаю его сувениром. — Ты сказал взять утёнка. — я протягиваю уточку на ладони. На голове у неё фиолетовый колпак, на спине — мантия. Всё усыпано желтыми звездочками.       Эндрю принимает утёнка и, рассмотрев, фыркает: — Фокусник? — Чтобы напоминал обо мне. — говорю я смущенно и нежно улыбаюсь ему, присаживаясь рядом.       Эндрю вскидывает бровь, лезет в мой карман за мелками и криво усмехается, начиная выводить на спинке лавочки ярких тропических рыбок: — И почему же я буду тебя помнить? — Потому что я тебе понравился? — предполагаю я, не прекращая улыбаться. Кладу руку на спинку лавочки так, чтобы мои пальцы были близки к его кисти.       Эндрю хмурится, глядя на мои пальцы, небрежно толкает их, чтобы не мешали рисовать на ребре спинки зелёные водоросли. — Очень самоуверенно. — холодно замечает Эндрю. — Может быть. — я преувеличенно пожимаю плечами, и Эндрю тихо ворчит. — Но я уверен, что ты будешь от меня без ума. Просто дай шанс понравиться тебе… Одно свидание — это всё, о чём я прошу.       Эндрю испытующе смотрит на меня. — Я не хожу на свидания. — Тогда прогулка? — предлагаю я. — Одна прогулка. Ты не пожалеешь, обещаю. Эндрю, прошу, дай мне шанс.       Своим упрямым изучающим взглядом он прожигает во мне дыры. — Рискни. — бросает вызов. После небольшой паузы я уверенно киваю, давая тем самым понять, что мои намерения весьма серьёзны, и мне хочется с ним взаимности.       Наше свидание, хоть мы и не произносим вслух это слово, начинается с осторожного знакомства. Я узнаю, что Эндрю через месяц исполнится двадцать один год, что он бросил колледж, и сомневается, стоит ли пытаться восстановиться, что у него есть брат и кузен, которые живут в Индиане и Миссури, но имён Эндрю не произносит. «И ты, что же, здесь совсем один?..» — спрашиваю я, желая немедленно обнять его и приободрить. «Мы иногда созваниваемся, — сухо говорит Эндрю, взмахивая рукой, чтобы я не приближался, — Нил, я не потерплю нарушения личного пространства.»       Послушно отступаю. — Да, конечно, извини… — стушевавшись, замолкаю на минуту. — У меня тоже никого не осталось. — говорю, чтобы поддержать. — Я сейчас работаю коммивояжером.       Эндрю оценивающе осматривает меня. — Дай угадаю, продаёшь шариковые ручки? — поддерживает новую тему Эндрю.       Я смеюсь. — Почти. Продаю чернильные ручки «Паркер». — И как успехи? — Довольно неплохо, но я подумываю сменить работу. Надоело носить костюмы. — Костюмы тебе не идут. — доверительно сообщает он. — А рубашки и джинсы?       Эндрю осматривает меня и делает вид, что не впечатлён. Его уши пылают. — Я прохожу курсы выпечки и курсы бариста. — говорит он небрежно, возвращаясь к теме разговора.       Я тут же поддерживаю: — Обожаю булочки! У тебя уже есть любимый рецепт?       Глаза Эндрю загораются. — Да, из слоёного теста с начинкой из печеного яблока и маффины. — А из кофе? — Я предпочитаю капучино. — Научишь меня как-нибудь, ладно? — прошу я, смущенно улыбаясь. — Я умею варить лишь крепкий чёрный, который всё время выкипает и пригорает…       Эндрю небрежно пожимает плечами, делая вид, что ему всё равно. Покрасневшие скулы и кончики ушей выдают его с головой — он польщён моим вниманием к его увлечениям.       Сегодня мы проводим время вместе до темноты. Я вижу, как он тушуется, когда нужно расставаться, будто боится, что я стану напрашиваться к нему домой или упрашивать пойти ко мне. Я этого не делаю. — Мне нужно идти прямо, чтобы выйти к остановке, верно? — спрашиваю, указывая направление. Эндрю вздрагивает, затем кивает. Мнётся. Переступает с ноги на ногу. Опасливо оглядывает округу. — Всё хорошо?..       Я осматриваюсь тоже. Невдалеке от нас группа парней подозрительной наружности — шумные, опасные, распивающие что-то из тёмных бутылок. Я хмурюсь, перевожу взгляд на Эндрю. — Хочешь, я провожу тебя? До остановки, например?.. Или, может, вызовем тебе такси, и я подожду, пока ты сядешь в него?..       Эндрю вскидывает на меня округлившиеся в изумлении глаза. — В следующий раз тебе придётся попотеть, чтобы найти утку-телепата. — говорит он тихо и выразительно.       Мои глаза округляются в ответ. В следующий раз? Значит, я прочувствовал его?.. Значит, я ему приглянулся?.. — Так чего ты хочешь? — шумно сглатываю. — Вызови мне такси. — просит он, отводя взгляд. Его скулы пылают. Я оглядываюсь в поисках таксофона, нашариваю во внутреннем кармане плаща монетки, иду к будке, увлекая Эндрю за собой, и вызываю машину. Пока жду ответа на том конце провода, поглядываю на Эндрю, нервно озирающегося по сторонам. Повесив трубку, дожидаюсь машину вместе с ним.       Когда такси подъезжает, набравшись смелости, говорю: — Я бы обнял тебя, но не хочу торопить события. Доброй ночи, Эндрю. Надеюсь, скоро увидимся… Мне было хорошо с тобой.       Эндрю открывает дверцу и замирает, услышав последнюю фразу. Медлит несколько секунд. Так как дверь открыта, он подбирает слова осторожно, чтобы не выдать нас. — Четверг. В одиннадцать. У скамейки. Возьми утку и мелки. Доброй ночи, Нил. — и садится в машину.       Услышав адрес, водитель отъезжает.       Мне не нужны дополнительные ориентиры. Он хочет повторить нашу сегодняшнюю прогулку через четыре дня. Не знаю, как я протяну без него так долго… но Эндрю прав: у меня есть одно важное и непростое дело — найти утёнка-телепата.

***

      Наступление понедельника выбило из романтической колеи. Я снова надел строгий костюм, затянул на шее удавку галстука, прикрепил к лацкану значок перьевых ручек «Паркер», взял свой чемоданчик с товарами и отправился по домам.       Доброго дня! Меня зовут Нил, я представляю компанию перьевых ручек «Паркер». Скажите, как давно вы не отправляли писем своей любимой тётушке?..       В таком ключе проходит мой день. Дом за домом. Час за часом. Я сбиваюсь со счёта, сколько раз меня послали в задницу и пообещали сунуть мне в задний проход «Паркер» с позолоченным пером. Зато мой наставник — сорокапятилетний мужчина с брюшком и двумя лишними подбородками, точно подсчитал, что сегодня я не в форме: мне отказали сорок два раза, пятнадцать раз хлопнули дверью перед моим носом, не дав и представиться, и лишь двадцать раз согласились приобрести ручку, только чтобы я от них отвязался. Это, казалось бы, не так уж плохо… но когда процент успеха ниже девяноста пяти процентов, наставник начинает нервничать и хрустеть таблетками от изжоги, а меня раздражает звук разжёвывания, и я крепче сжимаю руль машины компании. — Что с тобой сегодня, парень?! — возмущается Чак. — Продажи были ниже, только когда ты пришёл ко мне!       В «плохие дни», когда его изжога-от-стресса совпадает с низкими продажами, он припоминает, как развивалось дело коммивояжеров, клянёт клиентов, на чём свет стоит, как-то не слишком убедительно хвалит меня за былые заслуги («А вот помнишь, как ты продавал пластыри и леденцы от кашля?.. Вот же было время!») и бьёт ладонями по приборной панели, выкрикивая ругательства. Вообще он мужик неплохой, но порой бывает невыносимым. Его сложно терпеть, когда вы находитесь в одном пространстве дольше десяти минут. К слову, в офис ехать одиннадцать минут и сорок шесть секунд. Мои нервы его не выдерживают.       Во вторник я стараюсь собраться, в среду работаю в полную силу и сообщаю Чаку, что завтра беру перерыв. Он ворчит, конечно, но мой график — три через два, поэтому я имею полное право в эти четверг и пятницу заниматься своими делами, а в субботу и воскресенье доставать людей перьевыми ручками «Паркер» и надеяться, что ни одна из них сегодня не окажется у меня в заднем проходе.       Четверг. Люблю четверг. Не потому, что это мой любимый день недели, а потому, что сегодня я увижусь с Эндрю!..       Я натягиваю порезанные джинсы, надеясь, что сегодня Эндрю обратит на них внимание и скажет что-нибудь. Помня про зарождающуюся традицию резиновых уток, я снова выхожу на одну остановку раньше, чтобы поискать в озере Резиновых уток ту, которую можно принять за телепата. Удивительно, но мне удаётся найти её: на лбу этой утки нарисован «третий глаз», на голове — фиолетовая чалма, а в крыльях она держит хрустальный шар. Думаю, Эндрю она понравится.       В одиннадцать я уже сижу на нашей скамейке и нервно озираюсь по сторонам, выискивая светлую макушку. — Привет. — раздаётся сзади, я и подпрыгиваю от неожиданности.       Эндрю садится на скамейку, обдавая меня ароматом ванилина, и ставит себе на колени нежно-бежевую картонную коробочку. На ней есть ажурная печать, и я сразу признаю эмблему кондитерской. Интересно, что купил Эндрю?.. — Принёс? — спрашивает. Косяк дрожит между губами, когда он говорит. — Принёс. — киваю. Достаю из кармана утёнка-телепата и ставлю его на крышку коробочки. Эндрю берёт его в руку и рассматривает. — Больше похож на гадалку. — сообщает он и выдыхает дым в сторону. Я лишь пожимаю плечами. — Тебе. — он продолжает осматривать утку, а мне протягивает коробочку. Я беру её и развязываю кофейную ленту. Внутри обнаруживаю четыре маффина. Они божественно благоухают. У меня сразу начинают течь слюнки. Выбираю тот, что с жёлтой глазурью и кружочками банана, откусываю кусочек и не сдерживаю стон. Маффин потрясающий! — Нравится? — спрашивает Эндрю, пряча утёнка и взглядывая на меня.       Я активно киваю. — Попробуй! — я вынимаю второй банановый маффин и отдаю ему. Эндрю отнимает косяк от губ, начинает жевать, и я вижу, какое лицо у него в момент оргазмов… и он до того восхитительно выглядит, что я хочу скормить ему оставшиеся два маффина, а потом купить завод по производству маффинов, чтобы всегда видеть это оргазмирующее выражение. Его брови поднимаются вверх в сладкой муке, он прикусывает губы и томно стонет — тихо и чувственно. Я стараюсь запомнить, записать на подкорку, чтобы потом доставать это воспоминание и проигрывать в голове.       Когда Эндрю смахивает с ладоней крошки, их тут же подхватывают воробьи. Я протягиваю ему коробку, предлагая выбрать второй маффин. Их осталось два — с розовой глазурью и ягодками малины и сиреневой с шариками черники. Эндрю выбирает черничный, я забираю оставшийся. Мы съедаем выпечку под аккомпанемент стонов друг друга.       Косяк возвращается за зубы. Я кладу левую руку на лавочку между нами и вздрагиваю, ощущая тепло, которое соприкоснувшись со мной, вздрагивает тоже. Я смотрю на свою руку: она накрывает кисть Эндрю. Вскидываю на него глаза, готовый отдёрнуть пальцы в любую секунду, если на его лице появится недовольство, но Эндрю не переживает из-за этого. От волнения его рука дрожит под моей, он опасливо оглядывается и, не обнаружив угрозы, расслабляет кисть, позволяя моей руке накрыть его и сохранять тепло. Он чуть-чуть раздвигает пальцы, и я проникаю между ними, сцепляя наши руки в мягкий замок, осторожно поглаживаю его кисть подушечкой большого пальца, но Эндрю это не оценивает, и мне приходится перестать. — Можно? — спрашиваю, указывая на косяк. Эндрю отнимает его от губ, рассматривает и, помедлив протягивает мне. — Одна затяжка. — предупреждает. Я послушно киваю и вдыхаю, прикрывая глаза. Ощущаю движение возле лица — Эндрю забирает косяк. Я растекаюсь по лавочке: затуманенный и расслабленный. На языке — горчинка, как от полыни. — Горчит. — говорю. — Съешь. — Эндрю протягивает мне яблочный леденец. Конфета немного спасает ситуацию.       Пока я плаваю, одурманенный дымом, Эндрю вытаскивает из моего кармана восковые мелки и рисует на спинке лавочки того самого лягушонка, который кричит: «Нил странный!» Я смотрю на него расфокусированным взглядом и, кажется, слышу, как он квакает. Улыбаюсь сонно и прикрываю глаза, ожидая, когда голова немного прояснится.       После сладкого мы ужасно хотим пить, поэтому отправляемся в ближайшее кафе и заказываем чай. Сидим напротив — так вызываем меньше подозрений. Сегодня почти не разговариваем. Просто смотрим друг на друга, изучаем, запоминаем…       Вечером, когда нужно расставаться, мы сидим на лавочке и ждём мой автобус. Я спрашиваю: — Какого утёнка мне взять в следующий раз? — и нежно улыбаюсь.       Эндрю недолго раздумывает, а затем говорит: — Удиви меня.       Я издаю понимающий смешок и киваю. Мой расслабленный взгляд падает на влажную дорогу. Темно. Вокруг никого нет. Это был бы идеальный момент, чтобы сблизиться, но я не решаюсь даже спросить об этом. То, что Эндрю позволил мне держать его за руку — уже большой шаг. Я не хочу торопить.       И когда я думаю об этом, рука Эндрю ложится на моё бедро — так легко и неощутимо, что я едва чувствую его тепло. Он нежно царапает ногтем края порезанных джинсов, дергает нитки, и моя обнаженная кожа остро ощущает его легкие касания. Я перевожу завороженный взгляд на его пальцы. — Может, ты и прав, … — нехотя признаёт он, возвращая правую руку себе на колено, — Ты интересный. — Хочешь, встретимся завтра? — спрашиваю я едва слышно. — У меня экзамен по маффинам. — отзывается он. — Звучит серьёзно. — говорю я, нахмурившись. Эндрю безразлично пожимает плечами. — Ты сдашь его на отлично. — ободряюще улыбаюсь и легко дотрагиваюсь кончиками пальцев до тыльной стороны его правой ладони, возвращая ласку, которую он мне подарил. Он хмыкает. Это звучит расслабленно.       К остановке подъезжает мой автобус. Я встаю со скамейки и оглядываюсь на Эндрю. — Кстати, как тебе мои джинсы?       Он пожимает плечами, затем пошло ухмыляется. — Ты бы смотрелся лучше без них, дурик. — поддевает меня. — Смотри, — предупреждаю его, улыбаясь, — а то ведь в следующий раз приду в одних трусах. — Ты же вроде один раз затянулся? — Я трезвый.       Эндрю размыкает губы и задумчиво упирает кончик языка в верхнюю. — Трусы тоже будут с разрезами в интересных местах? — Возможно? — я пожимаю плечами и улыбаюсь.       Эндрю чуть прищуривается, будто включает рентгеновское зрение и изучает, что там у меня под джинсами делается, — его язык всё ещё упирается в верхнюю губу, — и выдыхает тихо и выразительно: — Я бы посмотрел.       Я усмехаюсь. — Ты флиртуешь?       Эндрю встаёт и подходит ко мне. Близко. Даже очень. Ближе, чем я могу вынести… Мои щеки горят. По коже бегают мурашки. В трусах набухает возбуждение. — Не знаю. Может быть? — предполагает он. Моя голова опушена вниз, его — вздёрнута, и теплое дыхание овевает мои губы. Мне кажется, что он приближает своё лицо к моему… Или, может быть, это делаю я… Веки опускаются. Я хочу его поцеловать… Господи, Эндрю, сожми меня внизу, умоляю!.. Один поцелуй. Один раз… всего раз, и я… — Вали уже. — со смешком легко толкает меня в грудь кончиками пальцев. Я распахиваю глаза, за секунды прихожу в себя и иду к автобусу, неловко перебирая ногами из-за твердеющего органа. Оборачиваюсь, чтобы махнуть на прощание. Эндрю делает нетерпеливый взмах рукой, прогоняя, и прикуривает новый косяк.       Я сажусь на свободное место в самом хвосте автобуса и долго выворачиваю шею, глядя на удаляющуюся фигурку Эндрю, курящего на остановке. Зябко передёргиваю плечами. Рядом с ним холод совсем не ощущался… Прячу руки в бездонные карманы, перебираю пальцами свои сокровища… и вдруг натыкаюсь на непривычный предмет. Достаю. Прямоугольная визитная карточка с золотой печатью кондитерской Донахью. Переворачиваю. Один из номеров телефона подчёркнут несколькими резкими линиями шариковой ручки. Под ним выведено послание:

Дурик… Позвони мне.

Х🖤Х

Э

***

      Я не любил говорить по телефону, предпочитая живое общение, но Эндрю дал понять: он ждёт моего звонка… У меня был лишь пейджер. Спешно пришлось проводить телефон, согласовав это с хозяином дома, в котором я снимал квартиру, и учиться им пользоваться — хорошо, что тут мне помогли: инструкция и сосед по квартире, Мэтт.       Набрав номер, указанный на визитке, я затаил дыхание.       Кондитерская Донахью. — на том конце мне ответил незнакомый голос. — Слушаю вас. — и принадлежал он женщине. Я напрягся. — Привет, это Нил. Мой друг Эндрю дал мне этот номер. Он может подойти к телефону?.. — я прикусил губу и зажмурился. На том конце послышалось копошение.       Тут какой-то парень ищет Эндрю. — сообщила девушка.       Эндрю? Он ушёл двадцать минут назад. У него экзамен сегодня. — отозвался мужской голос.       Ох, точно… — раздосадовано ответила девушка. — Эй, Нил? — Да?       У Эндрю экзамен. Не знаю, когда он вернётся. — Пожалуйста, передайте ему, что я просил перезвонить, хорошо?.. — попросил я.       Без проблем, дружок, — бодро отозвалась девушка. — Продиктуй свой номер.       Я продиктовал. Поблагодарил за помощь. Попрощался.       Вернувшись в спальню, сел на кровать и около пятнадцати минут не мог пошевелиться. Лимит телефонно-социальных взаимодействий для меня был исчерпан. Я сполз на пол и на четвереньках добрался до шкафа. Если Эндрю сегодня будет в настроении встретиться, мне нужен особенный подарок. Но не слишком особенный, потому что я собираюсь купить ему кое-что классное на день рождения.       Покинув дом, направляюсь в магазин игрушек. Если я правильно понял, Эндрю нравятся утки… Я ищу среди зверюшек уточек, но не нахожу, зато обнаруживаю кое-что получше — большого белого гусёнка, мягкого и пушистого. Воображение тут же рисует, как Эндрю будет спать в обнимку с этой игрушкой и улыбаться во сне. Этого пупса подарю ему на день рождения. Рыскаю ещё какое-то время, прежде чем обнаружить пушистого жирафа — бежевого, с оранжево-коричневыми пятнышками и мягкой гривой. Чудо! Не раздумывая, несу на кассу его и гусёнка.       Весь день проходит в ожидании звонка, потому я вздрагиваю и едва не вскрикиваю, когда в девятом часу вечера слышу непривычный уху звонок телефонного аппарата. Выбегаю в гостиную и снимаю трубку, прижимаюсь к стене спиной. — Привет. — произносит уставший голос. Я тут же расслабляюсь, начинаю глупо улыбаться и сползаю на пол по стене. — Привет! — я растекаюсь по полу влюбленной лужицей, слыша голос Эндрю. — Как прошёл экзамен? — Препод кончил, когда попробовал мой маффин с малиной. — отзывается он невозмутимо.       Я смеюсь. Понимаю преподавателя Эндрю — я сам едва не спустил, пробуя малиновый маффин. — Хочешь отметить? — наматываю телефонный шнур на указательный палец, прижимаюсь затылком к стене. Мой взгляд становится расфокусированным и влюблённым. — Сил совсем нет, … — говорит Эндрю, — но от чашки чая я бы не отказался. — Где встретимся? — Знаешь кафе «У Дарси»? На улице Джеймса Янга. — Да, конечно. — отзываюсь я. — Я буду там. — Скоро приду. До встречи.       Снова натягиваю те джинсы, надеясь, что Эндрю поцарапает ногтем ткань и потеребит нитки. Натягиваю бордовую джерси и хватаю кожаную куртку с вышивкой вороньих крыльев на всю спину, сделанной золотыми нитками. Еду сперва на автобусе, затем практически несусь по улице. Жирафёнок прижат к моей груди под курткой. Через стекло вижу Эндрю за столиком и сбавляю скорость, успокаиваю дыхание.       Он встречает меня несмелой улыбкой и чашкой чая с лимоном. Забыв о безопасности, я сажусь на диванчик рядом с ним и соприкасаюсь плечом. Из-за пазухи достаю подарок. — Ты просил удивить. — протягиваю ему плюшевого жирафа.       Глаза Эндрю округляются. Он трепетно берёт игрушку и осторожно ощупывает её. Я наклоняюсь чуть ближе к его уху и шепотом спрашиваю: — Нравится?       Эндрю прижимает его к своей шее, обнимая, вскидывает восхищенные глаза и кивает. — Где ты только это находишь?.. — Это — моя суперсила. Если расскажу, она пропадёт. — говорю я, с нежностью глядя на прядку светлых волос, закрывающую его ушко. Волосы Эндрю пахнут ванилином. — Эй, можно?.. — спрашиваю, указывая на прядку. Он заправляет её сам. Ладно… Я выдыхаю, наслаждаясь близостью… — Он пахнет тобой. — говорит Эндрю, легко втягивая носом воздух у самой шёрстки игрушки. Его выдох спокойный и медленный — будто он хочет удержать мой запах внутри… Пальцы Эндрю проникают в разрез на колене, с чувственным нажимом проводят по коже и исчезают также внезапно… Хочу наклониться к нему и дотронуться губами до его уха, … и вдруг вспоминаю, что так нельзя. Пересаживаюсь на противоположный диванчик, прячусь за чашкой чая, пока не натворил глупостей. — Тебе очень идёт эта куртка. — бормочет Эндрю, жутко смущенный. — Спасибо. — он салютует мне игрушкой. — Я рад, что он тебе понравился. — улыбаюсь. — Хочешь придумать ему имя? — Печенька. — отзывается Эндрю. — Он похож на печенье с кусочками молочного шоколада… — он замолкает ненадолго, опускает жирафёнка рядом с собой. — Эй, Нил?.. Приходи ко мне на день рождения? — Его голые коленки вжимаются в мои, обжигая теплом. — Приду. — Я смущенно улыбаюсь в ответ.

***

      Следующие наши встречи редки и коротки, и я ужасно скучаю. Он мой два раза в неделю на полчаса. Мы сидим где-нибудь и молча курим, иногда касаясь пальцев друг друга. Я буквально вою и лезу на стену от разлуки, подолгу не видя его. Мэтт думает, что я схожу с ума, и я обреченно подтверждаю. — Чувак, да что с тобой происходит? — спрашивает он однажды, сурово сдвинув брови. — О, Мэтти, — я качаю головой, — меня уже не спасти. — Ты заразился той дрянью?.. — в ужасе спрашивает он.       С кровати я стекаю на пол подобно убежавшему молоку. — Ага, любовью. — хватаю с постели подушку и накрываю ею лицо, не в силах сдержать крик одиночества и боли…

***

      Четвёртое ноября. В календаре я обвёл этот день красным фломастером. Эндрю сказал, что мы отметим его день рождения вдвоём: посидим в кафе, сходим в парк аттракционов, — словом, повеселимся.       Я надел самое праздничное, что у меня было — порезанные джинсы, белая футболка, клетчатая рубашка и кожаная куртка с крыльями. Для удобства я арендовал автомобиль, на заднее сиденье которого положил подарок для Эндрю: обнимательного гусёнка и художественный набор: акварель, гуашь, масло, пастель, сангина и уголь, — по его интересу к восковым мелкам не сложно было догадаться, что он любит рисовать. Я решил, что куплю ему разные художественные материалы, — пусть развлекается. Коробку накрыл пледом. Не слишком скрытно, но и не настолько заметно.       Эндрю попросил зайти за ним на работу. Когда я парковался, в кондитерской гасили свет. Эндрю вышел на улицу вместе с высокой блондинкой и не менее высоким и довольно хмурым парнем с пшеничными волосами. У Эндрю под мышкой был мягко зажат жирафенок. Он запер кондитерскую и спрятал игрушку за пазуху так, чтобы голова выглядывала над бегунком молнии. Я услышал, как парень и девушка поздравили его с днём рождения и пошли своей дорогой. Судя по руке Пшеничного парня, покоящейся на плечах блондинки, они были парой.       Я выдохнул.       Сосчитал до десяти.       Вышел из машины и окликнул Эндрю, оставшегося стоять у дверей запертой кондитерской. Повернув голову, он уставился на меня. — Арендовал. — пояснил я, махнув рукой на чёрного вагеновского «жука». Эндрю выдержал паузу и шагнул в мою сторону. Дождавшись, пока он, опасливо рассматривая машину, подойдёт ко мне, я произнёс: — С днём рождения, Эндрю. — и чуть развёл руки, предлагая объятия. Эндрю сделал крохотный шажок ко мне и осторожно прижался к моей груди, замирая.       Я мягко обнимаю его за плечи правой рукой и, ощутив, как он расслабляется и тихо вдыхает меня, оборачивая руки вокруг моей талии и крепко сжимая, кладу левую руку повыше его поясницы. — Мне нравится твой одеколон. — гудит Эндрю мне в ключицу.       Мне нравишься ты, — хочу ответить я.       Не могу удержаться и, ткнувшись губами и носом в светлые волосы за ухом, провожу короткую дорожку, даря ласку нам обоим. На минуту мы оба затихаем, наслаждаясь желанными объятиями, затем я шепчу едва слышно: — Я так соскучился…       Сердце болезненно сжимается. Расцеплять руки и выпускать Эндрю из объятий совсем не хочется. — Что? — переспрашивает Эндрю, чуть отстранившись. Волосы возле уха мило взъерошены. — Пахнешь ванилином, — заметил я, снова привлекая его к себе, чтобы продлить объятия, — мне нравится.       Когда мы сели в машину и пристегнулись, Эндрю посадил жирафёнка на приборную панель, а я нажал педаль газа и повёз нас за город — к парку аттракционов. На входе мы купили целую горсть билетов — Эндрю хотел покататься на многих аттракционах. — На «Безумное чаепитие» пойдёшь без меня. — сразу объявил я. — У меня слабый вестибулярный аппарат.       Эндрю отозвался хитрой ухмылкой. — А ради меня? — и восхитительно похлопал длинными ресницами.       Я не мог устоять. — Так нечестно. — заявил я, обреченно вздыхая, и направил на него указующий перст. — Что именно? — Эндрю снова взмахнул ресницами.       Я облизнул губы и тихо усмехнулся. — ЭТО. — я указал на его личико. — То, как ты действуешь на меня. Так нечетно.       Брови Эндрю взлетели вверх в убедительном недоумении. — О чём это ты?       Внезапно я ощутил стыд. Мои щёки обожгло кровью. — Неважно. Я хочу попкорн! — заявил я и, сунув горсть билетиков в карман, прошествовал на территорию парка. Эндрю пошёл следом.       Когда мы съели по стаканчику карамельного попкорна, Эндрю купил сладкую вату провокационно зелёно-голубого цвета, и стал дербанить её своими восхитительными пальцами, будто нарочно хотел, чтобы я выдал себя и слизнул сладкие ниточки с его пальцев или нижней губы… Я сдержался. С трудом. В уголке рта Эндрю осталось немного сладкой ваты, и я протянул ему свой платок. Эндрю задумчиво принял его, слизнул оставшиеся ниточки ваты и, глядя мне в глаза, медленно утёр губы. Я чуть не умер на месте — до того горячо он выглядел.       После этой сцены внезапного эротизма мы первым делом отправились на карусель. Это выглядело немного нелепо, ведь нам обоим уже не десять… Но тогда нам было наплевать. Мы веселились. Сжав бёдрами игрушечных лошадей и раскинув руки, мы катались и верещали, как дети. Нам было так хорошо!..       После карусели мы отправились на аттракцион «Свободное падение». Он представлял собой вышку, окруженную кольцом сидений. Когда посетители пристёгиваются и опускают поручни, кольцо поднимается к самому верху, а затем резко падает вниз, добавляя всем седых волос.       Эндрю хватает меня за рукав и тянет за собой. — А ты любитель острых ощущений. — подмечаю я с улыбкой. Эндрю оглядывается и одаривает меня довольной улыбкой. — Ага, и секса в общественных местах. — шутит он. — Мне двадцать один, Нил… — говорит Эндрю выразительно, будто намекает на что-то, — мне теперь много, что можно…       Мы занимаем места рядом, и запал Эндрю несколько пропадает — он взволнован будущим «падением». Мы пристёгиваемся, опускаем свои поручни. Я держусь за свой поручень правой рукой, а левой тянусь к Эндрю и беру его пальцы в свои, подбадривая. — Я с тобой. — говорю уверенно и тихо. — Всё хорошо.       Он взглядывает на меня с ужасом и восторгом, криво улыбается. Наши сиденья ползут вверх. Я не отпускаю его руку.       Когда аттракцион резко бросает нас вниз, весь воздух уходит из лёгких с громким визгом страха…       Я не могу поднять поручень самостоятельно. Я напуган до полусмерти, и вываливаюсь из сиденья, когда контролёр отстёгивает меня. Отползаю от «Свободного падения» и стараюсь дышать. Чувствую себя пьяным, обдолбанным. Эндрю опускается на колени рядом со мной, приобнимает меня за плечи и наклоняется ко мне, пытаясь заглянуть в лицо. Его трясёт чуть слабее, чем меня. — Эй, посмотри на меня, — он тянет меня чуть вверх, и я поворачиваю голову. Эндрю массирует мои плечи. — Сейчас отпустит. Просто продолжай дышать. — левая рука перемещается мне на грудь и нежно поглаживает.       Его массаж успокаивает и расслабляет, погружает в пограничное состояние… Я упираюсь ладонями в асфальт и прерывисто выдыхаю, приходя в себя. Эндрю облегченно вздыхает и прижимается к моей спине. Его нос и губы утыкаются в мой загривок, и я отчётливо понимаю: я не ошибся, он такой же, как я, — и боюсь шевельнуться: не хочу, чтобы это заканчивалось. — У вас всё в порядке? Помощь нужна? — басит у нас за спинами какой-то мужчина.       Эндрю убедительно дрожит и шумно сглатывает. — Мы в норме. Бургер просится наружу после катания. — говорит он. — Дружище, ты как? — спрашивает у меня, неловко хлопая по спине. Я отзываюсь рвотным позывом и делаю рывок из его рук, чтобы сблевать за угол палатки, а не на людях. — Ясно. Вон там есть питьевые фонтанчики, — должно быть, мужик делает жест рукой, — а там — раздают горячий чай. Возле «Пятого элемента» дежурит машина скорой помощи. — Спасибо, сэр. — кивает Эндрю и помогает мне подняться с земли. Мужчина издаёт ответное «гмм!» и уходит. — Прости. — хриплю я, пристыженно опуская глаза. — Идём, выпьешь чаю. — Эндрю тянет меня за собой, а я на ходу отряхиваюсь от пыли и песка.       Я промываю привкус желчи, гоняя по рту воду из картонного стаканчика. Эндрю пасёт меня у желтеющих кустов, куда я раз за разом сплёвываю горечь. — Мы чуть не попались сейчас. — говорит он как бы между делом, пока я восстанавливаюсь, отпивая чай, который он для меня взял. — Чуть не попались. — киваю.       Он смотрит на меня очень выразительно. — Нам нужно быть… осторожнее.       Я заворожен его красотой. — Нужно… осторожнее… — говорю, замолкаю, продолжаю молча кивать. Я веду себя глупо, знаю. Наверно, я просто слишком влюблён в него…       Мой рот приоткрыт, как у идиота, и Эндрю подушечкой пальца стирает ниточку побежавшей слюны. Я моргаю. Эндрю лезет в карман моей куртки, достаёт платок и промакивает уголки моего рта. Кладёт мне на язык ягодную жвачку. Я послушно разжёвываю её, частично убирая привкус желчи. — Дурик… Хочешь ещё погулять? — спрашивает нарочито небрежно, а сам снова соблазнительно смущается, отводит взгляд. Я густо краснею, быстро осматриваюсь: в нашу сторону никто не смотрит, — беру его за руку и легонько поглаживаю костяшки его кулака подушечкой большого пальца… — Хочу. — утвердительно киваю и улыбаюсь. Я радуюсь любой возможности побыть с Эндрю подольше…       Исследуя яркие бело-красные палатки, мы натыкаемся на ту, в которой нужно бросать мячи и сбивать пирамиды из банок. Отдаём пять билетов и пробуем свои силы. У Эндрю отлично получается разносить пирамидки до основания, а вот мои мячи бьются об угол стола, на котором стоят банки, или вовсе пролетают мимо. — Бери чуть выше. — слышу я подсказку Эндрю. Смотрю на последний оставшийся у меня мяч. Подбрасываю его на ладони. Усмехаюсь. Выравниваю дыхание, прицеливаюсь, бросаю… Мне всё-таки удаётся сбить свою пирамидку, и девушка с кислым лицом вручает мне поощрительный приз — кольцо с камнем-леденцом. Эндрю дают самому выбрать приз, и он забирает белого плюшевого малыша нерпы. Я влюбляюсь в эту игрушку, как только она оказывается у Эндрю в руках.       Когда мы отходим от палатки, Эндрю замечает мои глаза-сердечки и, улыбнувшись, отдаёт приз мне. Я благодарен и растерян, прижимаю к груди нерпу. Говорю ему «спасибо» и пытаюсь придумать, чем отплатить… — Хочу твоё кольцо. — заявляет он, указывая на мою руку.       Я спешно снимаю пластиковый предмет с пальца. Поднимаю на Эндрю выразительный взгляд. — Выйдешь за меня?       Брови Эндрю приподнимаются, уголки губ изгибаются в улыбке. — Да, Нил, я выйду за тебя.       И я надеваю кольцо с леденцом ему на безымянный палец… Он снимает плёночку и, поднеся кисть к лицу, обхватывает красный камень и начинает посасывать. Смотреть на него — выше моих сил. Пытаюсь отвлечься рассматриванием нерпы. Чудо чудное, этот малыш… Взглядываю на Эндрю, и щёки заливает краска, — он робко проводит кончиком языка по красному леденцу, будто дразнит головку, провоцируя меня…       Мы идём на «Американские горки» — второй мой любимый аттракцион после «Колеса обозрения». Когда мы засовываем все вещи, которые могут выпасть из рук и карманов, в специальную ячейку, почти все места уже заняты, и мы запрыгиваем в последний вагон. Пристёгиваемся, опускаем поручень, взволнованно переглядываемся, готовясь к адреналиновому цунами. Колено Эндрю игриво толкает моё, и я широко улыбаюсь. — Возможно, к ночи ты оглохнешь, — сообщает Эндрю, — потому что я собираюсь верещать как банши.       Я активно киваю: — Я тоже.       Наш «поезд» легко дергается, трогаясь с места, и я направляю свой взор вперёд. Правой рукой держусь за поручень, прижимая его к груди, а левую руку кладу между нами, надеясь, что Эндрю возьмётся за неё… — Дай руку. — просит он и накрывает мою кисть, переплетает наши пальцы и сжимает так крепко, что моё тело воспламеняется от желания прижаться к нему.       Череда вагончиков выкатывается из туннеля и едет по рельсам, плавно поднимающимся к небесам, которые заканчиваются резким спуском. Мы кричим так громко, что уши закладывает. Наши руки намертво сцеплены, ладони мокрые от волнения. Вагончики опасно наклоняются вправо, и я пытаюсь прижаться к Эндрю, потому что боюсь перевернуться. Его рука отпускает мою, чтобы через секунду впиться в моё левое бедро — до боли, до искр из глаз. От переизбытка гормонов страха, счастья и тревоги, у меня набухает между ног. Пальцы Эндрю проникают в разрезы на джинсах и царапают меня. Я смотрю на него — визжащего от страха и восторга, — и схожу с ума от любви и страсти. Для меня пропадают все краски и звуки. Мою голову мотает на поворотах и спусках. Я смотрю лишь на Эндрю и понимаю одну простую истину — если у меня с ним ничего не получится, мне не жить.       Когда вагончики возвращаются в туннель, Эндрю всё ещё держит меня, и я боюсь, что когда его рука исчезнет, я спущу прямо так. — …дрю, — произношу сипло из-за пересохшего горла, — не убирай руку.       Он поворачивается ко мне несколько озадаченный. Переводит взгляд на свою кисть, близкую к моей промежности, где над членом поднимается палатка, и чертыхается. — Нет-нет, не отпускай, — умоляю я. — Почему? — недоумевает Эндрю. — Дай мне минутку — нужно остыть… — я прикрываю глаза, чтобы не было перед ним так безумно стыдно. — Ты… близко? — Очень. — хриплю, зажмуриваясь. — Если ты отпустишь, я спущу. — Слушай, у меня есть…       Договорить ему не дают. — Ребята, освободите вагончик! — кричит нам контролёр. Остались только мы вдвоём… Эндрю инстинктивно впивается пальцами в мою ногу. Я резко распахиваю глаза. — Да-да, сейчас! — отзывается Эндрю и изображает бурную деятельность: расстёгивает ремень безопасности и преувеличенно громко вопрошает: «Да где этот проклятый ключ?!» Эндрю снимает свою джинсовку, трясёт её, бросает мне на колени, накрывая пах. Его рука массирует мне бедро, снимая колючесть напряжения: боль уходит, но менее твёрдым я не становлюсь. — Что у вас за проблема? — контролёр начинает злиться. — Ключ обронил. — говорит Эндрю.       Пару минут он препирается с мужчиной, затем нас выдворяют из туннеля, впихивая Эндрю в руки все наши пожитки. Я прижимаю куртку Эндрю к животу, пытаясь скрыть набухший стояк. — Вот козёл! — возмущается Эндрю, отводя меня в сторону. — Он делал свою работу. — Неважно. — он взмахивает рукой. — Тебе стало легче? — подбородком Эндрю указывает на свою куртку. Я чуть отдаляю её от паха и обреченно рычу. Стало ещё хуже. Я такой твёрдый, что моим членом можно гвозди забивать. — Всё так плохо? — переводит он, сочувственно глядя на мои руки. — Я переживу. — говорю через силу и возвращаю куртку Эндрю. Он смотрит на мои оттопыривающиеся джинсы и присвистывает. — Дела плохи. — А вот и нет! — отрицаю я, повязывая вокруг талии свою куртку. Рукава прикрывают вставший член. — Куда ты ещё хочешь пойти? — упираю руки в бока и чуть расставляю ноги, пытаясь казаться уверенным.       Эндрю одаривает меня долгим взглядом, затем пожимает плечами, делая вид, что верит мне. — Думаю, это очевидно — на «Колесо обозрения».       И мы становимся в длинную очередь… Эндрю качается с пятки на носок и суёт мне в рот ещё одну ягодную жвачку. Я разжёвываю её, надеясь прогнать привкус желчи, прилипший к языку, и отвлечь себя от мысли, что давление джинсов становится невыносимым.       Когда забираемся в кабинку, я немного расслабляюсь, чуть расставляя ноги, чтобы снизить напряжение в паху. Какое-то время мы сидим в тишине. Снизу до нас доносятся смех и гомон толпы. Чернота ночи окружает нас. — Почему ты так прилипчив? — задаётся Эндрю вопросом. — Прости… — говорю, — ты мне понравился. Не хочу тебя потерять.       Эндрю не смотрит на меня. Его взгляд устремлён на собственное отражение в стеклянной стенке кабинки. Он задумчиво мычит. Его палец выводит случайные символы на запотевшем участке стекла. — Ты знал, что я гей? — спрашивает наконец.       Я даже вздрагиваю. Шумно сглатываю образовавшийся в горле ком. — Догадывался. — Где я прокололся?       Я моргаю. — Нигде… Я просто… Мне показалось, что я почувствовал это и… решил попробовать. И ты не оттолкнул. — Я дурак. — отозвался на это Эндрю. — Я тоже… — выдохнул я и стукнул себя по лбу: — В смысле, я тоже гей. — Гомосексуальность преследуется законом. — напоминает он. — Знаю. — И ты… — он водит пальцем по стеклу, и я представляю его руку на своём горле… Хочу, чтобы он так же погладил ямочку на моей шее… — …всё ещё хочешь рискнуть? — Ты мне нравишься. — твёрдо говорю я.       Эндрю издаёт нервный смешок. — И ты, что же, хочешь поцеловать меня?       Я отзываюсь мгновенно, автоматически, твёрдо. — Хочу.       Эндрю поворачивается. В его глазах — сомнение и осторожность. Он придвигается ко мне медленно, давая возможность отступить. Я беру его за запястья и помогаю сократить расстояние. Мы замираем, почти касаясь носами. — Что, и сейчас хочешь?.. — спрашивает Эндрю, глядя на мои губы. — С тобой — да. — шепчу.       Эндрю издаёт хриплый смешок… и целует меня. Уголок моего рта пылает. Эндрю легко дотрагивается до него кончиком языка, и это самое горячее, что со мной когда-либо происходило. Меня окутывает запах ванилина и едва различимый — марихуаны. Я чуть отклоняюсь назад, увлекая Эндрю за собой, и он, чтобы не потерять равновесие, накрывает ладонью моё бедро и страстно сжимает, массирует пальцами. Его губы легонько дотрагиваются до моих, и я чувствую горячий прилив и тихо охаю, размыкая губы, когда семя выплёскивается, заливая бельё.       Услышав влажный звук, Эндрю отстраняется. — Так лучше? — тихо усмехается, кивком головы указывая на мои джинсы. — Скажи честно, ты сделал это, только чтобы я кончил? — хрипло усмехаюсь. — Может быть? — пожимает плечами Эндрю и хитро улыбается.       Когда он отворачивается, пытаясь скрыть смущение, я подаюсь вперёд и возвращаю его загривку легкое касание губами и носом, которое он мне подарил.       После «Колеса обозрения» мы ищем туалетную кабинку, чтобы я мог привести в порядок своё бельё. Закрывшись в тесном пространстве, я спускаю штаны и оттягиваю трусы. Морщусь от липкого ощущения холодной спермы на коже. Тщательно вытираюсь салфетками, промакиваю ткань трусов, чуть натягиваю на себя и создаю из салфеток подкладку, ограждающую мою кожу от влажной ткани.              …По просьбе Эндрю, я отвожу его к автобусной остановке. Уже темно, на улицах не осталось никого, кроме бездомных животных. Эндрю приваливается к машине и прикуривает. Я достаю с заднего сиденья квадратную коробку с подарком и, спрятав её за спину, подхожу к Эндрю. Он окидывает меня задумчивым взглядом и выдыхает дым в сторону ровным потоком. Я очарован им. Подаюсь вперёд и с дрожью ласки во всём теле, нежно прижимаюсь губами к его щеке. — С днём рождения. — шепчу на ухо и отдаю ему подарок. — Спасибо. — Эндрю улыбается уголками губ.       Я жду, когда подойдёт его автобус, машу на прощание и робко улыбаюсь. Эндрю нервно фыркает, жутко смущенный и довольный, заходит в салон автобуса и садится у окна. Взглядывает на меня и коротко взмахивает рукой, прощаясь…

***

       Эндрю всегда был самой настоящей неприступной крепостью. Я добивался его целый год. Год ухаживал за ним и ластился, приглашал на прогулки и украдкой дотрагивался до его пальцев, покоящихся на лавочке рядом со мной. Каждый день я завоёвывал его снова и снова. Каждый день отстаивал себя перед ним как «нужного человека». Я бился за его внимание. Он дал понять сразу, что близко меня не подпустит, но я готов был сражаться за него, завоёвывать его доверие. Я был безнадежно болен — любовью к нему.       Мы ходили по улицам как друзья — рядом, но не слишком. Он прятал руки в карманы джинсовки и сутулился, пытаясь сделаться ещё меньше, а я шагал с ровной спиной и размахивал руками, болтая обо всём на свете, потому что, когда мы были не одни, Эндрю часто молчал… Иногда мы касались друг друга — ненавязчиво, быстро, легко, осторожно. Я смеялся его забавному ворчанию, пытался вызвать у него улыбку. Эндрю, на самом деле, редко улыбался, когда мы гуляли, и я тогда думал, может, его жизнь была настолько паршивой, что он просто не успел научиться?.. Я хотел бы научить его… Мы бывали на свиданиях, но тайных и целомудренных — ходили в кино, гуляли в парке, катались на качелях, ездили в парк аттракционов… Мы не целовались на людях. Не обнимались. Не спали вместе и не ходили друг к другу в гости. Мы… мы просто скрывались, как могли, оставаясь на виду.       Я не претендовал на большее, чем Эндрю мог мне дать. Я не просил ничего, что он сейчас не мог предложить. Я с благодарностью принимал то, чем он мог со мной поделиться. Я понимал, когда он не хочет обниматься или держаться за руки, и не просил об этом. На телепатическом уровне я ощущал, чего ему хочется, а чего — нет. Я любил целоваться с ним, и он знал это. Наверно, потому и мучил меня «диетами», неделями не дотрагивался до моего рта, а потом подкалывал, что я кончаю, как только его губы касаются уголка… Иногда я спрашивал, хочет ли он увидеться со мной в четверг или субботу, хочет ли завтра сходить со мной в то кафе, мимо которого мы сегодня проходили, и вместе позавтракать. Я не давил. Я благодарил его за то, что он всё ещё со мной, за крупицы доверия, которые я собираю в свою баночку и крепко запечатываю, боясь просыпать. Он в ответ лишь забавно фыркал и отводил взгляд, а скулы его пылали от смущения. Я редко говорил о своём желании обнять его или заправить прядку волос ему за ухо, дотронуться кончиком пальца до его носика, чтобы вызвать улыбку, или провести подушечкой по губам, смахивая крошку… Не говорил, потому что хотел постепенно расширять границы. Не говорил, потому что он дал мне понять ещё в первый месяц знакомства — ему неинтересно, что делается в моей голове, и чего я хочу, он не подпустит близко. Это звучало довольно грубо и эгоистично, но я был влюблён в него с первого взгляда, потому мне было всё равно… Не судите меня строго. …Да и сам Эндрю был ко мне куда лояльнее, чем я ожидал.       Мне доставляло удовольствие видеть, как Эндрю греет руки о чашку капучино с тремя ложками сахара. То, как он прикрывает глаза, вдыхая аромат и тепло. То, как в уголках губ появляется улыбка удовольствия… Мне нравилось, как его колени дотрагиваются до меня под столом. Как двигается его правая кисть, когда он подбирает слово во время своего монолога. Как смыкаются и размыкаются его губы. Звук его дыхания. Смешок. Я ждал этого весь год. Триста шестьдесят пять дней, коротких встреч и хмурых взглядов, чтобы увидеть, как Эндрю расслабится рядом со мной и впустит меня в свой мир… Триста шестьдесят пять дней, чтобы Эндрю заинтересовался мной. Триста шестьдесят пять дней, чтобы… — Пойдём к тебе?       …чтобы Эндрю захотел побывать у меня дома.       Помню, как меня трясло от волнения и предвкушения. Я ждал этого дня целую вечность, и теперь Эндрю идёт чуть позади, следуя за мной, чтобы увидеть, как я живу, а я чувствую, как у меня из копчика растёт собачий хвост, и я виляю им и, кажется, начинаю взлетать, — до того я счастлив сейчас…       Тогда я снимал маленькую квартирку вместе с Мэттом, студентом по обмену из Колумбийского спортивного университета. Сейчас он гостил у родителей, потому момент был самым подходящим, чтобы пригласить Эндрю.       Я открыл дверь и зашёл первым, снял куртку и повесил её на крючок, разулся — давал Эндрю время передумать… Но он сделал шаг за порог и прикрыл дверь, оставаясь со мной наедине. На моей территории. — Я не буду закрывать, ладно? — сказал я, ощутив в вибрациях, исходивших от Эндрю, неподдельный страх. — Ты сможешь уйти, когда пожелаешь. — озвучить это было важно. Я хотел, чтобы он чувствовал себя в безопасности.       Не сходя с места, я сделал жест рукой: — Слева ванная и спальни: моя та, что с наклейкой на двери, справа — кухня и гостиная. — объяснил я расположение комнат. — Я поставлю чайник, а ты пока осмотрись. — не дожидаясь реакции, я отправился на кухню. Не хотел видеть и слышать, если Эндрю решит уйти…       Когда я, глубоко задумавшись, заваривал чай с чабрецом, сзади раздались тихие шаги. — Ты спишь с коалой? — спросил Эндрю ничего не выражающим голосом.       Я вздрогнул и оглянулся. Завозившись с чаем, я совсем забыл, что у меня гость… Гость, который доверился и оставил свою джинсовую куртку в коридоре. — Ты зашёл в комнату Мэтта, моего соседа. Я сплю с теннисным мячиком и нерпой, которую ты подарил. — Зачем тебе теннисный мяч? — спросил Эндрю, медленно приближаясь к маленькому столу и садясь. — Разминать пальцы. У меня часто болят кисти рук. Доктор посоветовал сжимать его и катать в ладонях. — объясняю я, наливая кипяток во вторую чашку.       Эндрю издаёт короткий понимающий звук и начинает улыбаться. Я ставлю чашку с чаем на стол, а сам отступаю к столешнице — ещё при нашем знакомстве он сказал, что не потерпит нарушение личного пространства. Сейчас я дал ему место, чтобы не нервировать своей близостью и дать привыкнуть к незнакомому помещению.       Я уважал его границы, и временами он поощрял меня. Как сейчас, например… Я мыл наши кружки, а Эндрю подошёл сзади и упёрся ладонями в край столешницы, ограждая меня от всего мира, и я ощутил его дыхание на своём загривке. Эндрю был ниже меня ростом, и для того, чтобы опалить мне шею, ему нужно было встать на носочки… Он даже представить не мог, насколько я ценю это — возможность быть к нему ближе… — Хочешь посмотреть мою комнату? — боюсь, что звучу слишком придушенно и хрипло, но Эндрю издаёт смешок, и я расслабляюсь.       Его теплая ладонь накрывает мою левую кисть и легонько сжимает. — Да, — говорит Эндрю, — я хочу.       Я не двигаюсь, пока он не отступает от меня, веду его к двери спальни и судорожно вспоминаю, убрал ли вчера вечером свои трусы в ящик или так и оставил ворохом лежать на постели…       Какое-то время Эндрю меня старательно игнорировал, за что я был ему весьма признателен. Он водил пальцем по корешкам моих книг и беззвучно двигал губами, читая названия, а я умирал от безумного желания поцеловать его сейчас… Эндрю, будто услышав мои мысли, вдруг повернул голову, а я не успел сделать взгляд снова обычным. Увидев сердечки, в которые превратились мои зрачки, Эндрю отступил к моей постели и забрался на нее, перекрещивая босые ноги. — Эй, покажи мне те упражнения. — попросил он, отыскав в складках одеял мой теннисный мяч и повертев его в пальцах. Я сел в изголовье кровати и протянул руку. Он вложил мяч в мою ладонь, и я принялся крутить его, объясняя.       Внезапно Эндрю накрыл мою руку, заставляя мячик замереть. Я повернул голову, вскинув брови, и он, упершись рукой в моё бедро для сохранения равновесия, поцеловал меня… Его губы были тёплыми и чуть-чуть влажными. Страстное давление пальцев заставило меня изумлённо разомкнуть свои и выдохнуть ему в рот короткий удивлённый звук. Эндрю ослабил напор, и поцелуй стал из упрямого нежным и тихим, а пальцы медленно стали менять давление, будто Эндрю массировал моё бедро. Я слышал, как он дышит, и не дышал сам, запоминая звук. Слышал, как он тихо шепчет мне в рот сбивчивые стоны. Я чувствовал его запах, приправленный ароматом ванилина. Видел, как дрожат его ресницы, и боялся закрыть глаза, ведь тогда это могло оказаться сладкой галлюцинацией, и я не смог бы это пережить…       Когда он открыл глаза, я всё ещё удивлённо таращился, будто меня поцеловал Микки Маус. — Ты же хотел этого? — спросил он осторожно и приятное давление исчезло с бедра. Я моргнул, кивнул, кое-кто в моих штанах кивнул тоже, и я пристыженно отвел взгляд. Эндрю взял меня за подбородок и повернул мою голову к себе, повёл пальцем по губам, стирая ощущение своего поцелуя. — В следующий раз закрой глаза. Так ощущения острее. — он поднялся и потянулся. Я увидел, как задралась его рубашка, оголив полоску кожи на спине.       Он проверял меня. Я сглотнул. Кожа у него была очень красивая — нежная и бледная, фарфоровая… — В следующий раз?       Он оглянулся и одарил меня снисходительной улыбкой. — Я бы хотел поцеловать тебя снова… А ты? — Хотел бы. — кивнул я.       Эндрю сделал шаг ко мне, чуть наклонился, — я тут же зажмурился, — и снова дотронулся губами до моего лица. Поцелуй пришёлся в уголок рта. Здесь он целовал меня всегда… Он был даже слаще первого поцелуя в губы, и я не сдержал сладкий довольный вздох.       И, кажется, я эту проверку прошёл…

***

      В уголках рта Эндрю я всё чаще стал прослеживать смущенную улыбку, а когда он смотрел, как смущаюсь я, то губы его изгибались в соблазнительной хитрой ухмылке. Ему нравилось дразнить меня. Зажав меня в кабинке туалета в кафе, куда мы ходили завтракать, он хватал меня за щёки и рывком притягивал к себе. Его зубы оттягивали мою нижнюю губу. Я давился воздухом, стараясь не шуметь, но это было выше моих сил, и однажды мы чуть не попались. С тех пор Эндрю водил меня по ночным клубам. Там всегда было очень громко, поэтому никто не слышал, как мы целовались в кабинке…       Постепенно я узнавал его границы, как доставлять ему удовольствие, касаясь в безопасных местах. Открытием для меня стало то, что Эндрю может кончить, услышав, как изливаюсь я.       В тот день мы были одни в нашей с Мэттом квартире. Это была суббота, день-после-большой-стирки — когда на сушилке развешаны наволочки, простыни и бельё. Своё я уже отнёс в комнату и бросил на кровать. Вещи Мэтта ещё были сырыми, и я оставил их на веревках.       Приход Эндрю стал для меня неожиданностью. Обычно он звонил или в конце прогулки спрашивал, не буду ли я против, если он зайдёт в такой-то день и такой-то час ко мне домой, чтобы «спокойно пообжиматься без посторонних» — так он называл наши взаимные ласки… Сегодня же он объявился на пороге несколько встрёпанный. Сильнее, чем я привык. Он покусывал губы и смотрел на меня по-особенному, не так, как всегда, а будто бы с бо́льшим желанием и страстью.       На моей постели лежала гора трусов, и в их количестве был виноват Эндрю. Когда он приходил, мой член реагировал весьма категорично — ярким фейерверком в его честь, и заливал бельё, а иногда и мои футболки со штанами. Ночью мне могло присниться, что Эндрю прижимается ко мне бёдрами, и я ощущаю его напряжение напротив себя, и изливался из-за этого. На утро оказывалось, что я пахом вжимал в стену свой теннисный мячик и тёрся органом о него. Каждый раз мне было за это очень стыдно, но убрать мячик куда-нибудь я просто не мог — слишком правдоподобными были сны и слишком яркими оргазмы… — Милые трусы. — он кивнул на горку стиранного белья. Жутко покраснев, я поблагодарил его. Эндрю придирчиво изучил трусы, вытащил одни из кучи и, растянув, запустил их в меня. Я поймал их. Моргнул.       Эндрю усмехнулся. — Наденешь для меня? — попросил он. Я вскинул на него удивленный взгляд. Эндрю покусывал губы в волнительном ожидании. Он был взбудоражен. Он хотел меня.       Я повернулся к нему спиной, задёрнул шторы в спальне, одёрнул длинную футболку и спустил пижамные штаны вместе с трусами. Переступил через них. Подол футболки щекотал кожу ягодиц. Я просунул ноги в выбранное Эндрю бельё и натянул. Как только я обернулся, Эндрю прижал меня к письменному столу.       Мне чертовски нравилось, как он доминирует надо мной, а ему нравилось, когда я начинаю скулить, подставляясь под его касания и поцелуи. Его губы врезались в мои с грубым желанием, до боли потянули, я ощутил укус и застонал Эндрю в рот. Его горячая ладонь накрыла мой член и сжала сквозь ткань. Уверенные пальцы с ощутимым давлением гладили головку, ногтевая пластина ёрзала по уздечке, заставляя меня набухать и течь для него. В лёгких закончился воздух, и я запрокинул голову. Эндрю тут же опустился на колени, приспустил мои трусы так, чтобы резинка проходила поверх шейки головки, задрал мою футболку и втянул в рот кожу под моим прессом. Мои волоски стали влажными от его языка, головка ощутила тепло его подбородка. Придушенно вскрикнув, зажимая рот ладонью, я задрожал, чувствуя скорую разрядку. Эндрю передёрнул меня, касаясь через ткань, потемневшими глазами следя, как прячется под крайней плотью головка, встал на ноги и качнулся ко мне. Он задрал свою рубашку, обернул руки вокруг моей талии и замер. Его бёдра дрожали в такт мелким фрикциям, член короткими толчками втрахивался в мой. Я слышал его придушенный писк — он пытался догнать, скорее кончить. Эндрю поднял голову и вжался лбом в мой кадык, захрипел. Его руки проникли под мою футболку, он впился ногтями мне в лопатки, расцарапал их, быстро притираясь к моему члену. …Я не притрагивался к нему. Не ласкал. Пока… — Обними… — проскулил он, и я вжал его в свою грудь, неуклюже и спешно расстегнул его джинсы, и Эндрю быстро стащил их с себя. Я взял его под колено и поднял ему ногу, поставил на стол… — ему пришлось встать на цыпочки. Найдя удобный угол, Эндрю задвигал тазом размашисто и грубо. Он втрахивал себя в мой живот, и я стонал ему в макушку, вплетал пальцы в волосы на загривке и двигался в ответ. Я уже чувствовал его влагу своей кожей… — Дотронусь? — спросил быстро. Эндрю кивнул. Я протиснул руку между нашими телами и сжал его крупный член, стал дрочить быстро, грубо, … и с громким хрипом кончил, ощущая жар его члена в руке. Моя головка была над резинкой трусов, и я забрызгал себе живот. Эндрю вжался в меня, пачкаясь моим семенем, и его накрыл сильный оргазм. Он услышал мой выплеск и излился сам…       Мокрые губы ткнулись в мой кадык. Я ощутил нежный поцелуй и тихий выдох. Эндрю расслабился в моих руках, поплыл, растаял, растёкся… Я уложил его на своё левое предплечье, давая отдых и осыпая его личико поцелуями.       Дав ему пару минут отдышаться, я потянул его в постель и, усевшись, прижал к себе, переводя дыхание. — Я принесу тебе бумажные полотенца. — прохрипел я, целуя его в висок. — Лучше дай мне чистые трусы и салфетку. — сказал он. Я повиновался. Когда Эндрю вытер мою сперму со своего живота, от стыда у меня закружилась голова.       Он переодевался в ванной, и мне оставалось лишь ждать своей очереди и представлять, каким окажется Эндрю там, внизу, где сегодня было так горячо и твёрдо…       С того дня в моём шкафу появились его трусы, а в его шкафу — мои, которые я не носил, а он не желал мне возвращать.

***

      Я не бывал у него дома. Даже представления не имел, где он живёт. Он никогда не оставался у меня на ночь, и мне было чертовски обидно, что я пока не могу позволить себе отдельное жильё и предложить ему съехаться…       Мы повторяли подобные сцены эротизма ещё шесть раз в отсутствие Мэтта. Всегда занавески были задёрнуты, в комнате царил полумрак. Эндрю отдрачивал мне, стоя на коленях, и наблюдал, как я изливаюсь ему в кулак, пытаясь не шуметь. В первый раз Эндрю довёл себя сам и спустил себе к кулак, во второй раз — кончил мне на живот, в третий раз — позволил мне довести его через ткань, в остальные разы — разрешил спустить его трусы немного вниз с обхватить ствол ладонью без преград белья.       После взаимной мастурбации мы сидели на моей кровати и молчали. Долго. Пока Эндрю вдруг не накрывал мой член, повисавший на резинке трусов, ладонью. Я тут же поворачивал к нему голову и наталкивался на требовательные губы. В четвёртый раз Эндрю позволил мне уронить нас на постель. Он оседлал меня, обнял ладонью оба члена и стал мягко раздрачивать, распределяя смазку по коже. Мне сносило крышу от ощущения его рук на моём теле. Губы Эндрю лениво и нежно встречались с моими, его дыхание было спокойным и тёплым, от его груди пёр сумасшедший жар, опалявший мой торс. Эндрю нависал надо мной, дразнил меня, цепляя кончиком языка мою верхнюю губу, вылизывая уголок рта, куда всегда приходились его «диетические» поцелуи. Горячие влажные ладони изучали мою грудь, кончик пальца поглаживал ямочку на шее, пока Эндрю сидел на мои бёдрах, а его снова окрепший член был тесно прижат к моему обмякшему и делился с ним смазкой. Эндрю любил ёрзать. Любил, когда там становится скользко. Любил брать в руку сразу два члена и устанавливать бешенный темп. Любил кусать меня губами. Любил слышать, как я задыхаюсь от ощущений, когда он держит мой сосок между губ и лижет-лижет его кончиком языка… Он разбирал моё тело на части и собирал снова — другим человеком. Он показывал мне такие трюки с моим телом, что я сходил с ума и стонал на высокой ноте, не подозревая, что тот участок кожи, который доводит меня до оргазма, может быть таким чувствительным… Всё моё тело отзывалось на Эндрю…

***

      Я накопил достаточно средств, и решил предложить Эндрю съехаться. Мы лежали в моей постели, накрытые одеялом, в одном лишь белье, которое было спущено под ягодицы для лучшего доступа к нашим эрогенным зонам. Голова Эндрю покоилась на моей груди. Ему нравилось слушать, как успокаивается моё сердце после его ласки. — Эндрю.       Он издаёт тихий вопросительный звук, не отрываясь от своего занятия: его пальцы ласкают основание моего члена и взъерошивают-приглаживают дорожку волос лобка. — Ты хотел бы остаться на ночь? — начинаю издалека, решая немного подготовить его. — Зачем? — Спать вместе и… рядышком. — Твой сосед нас увидит. — Забудь о нём. Ты хотел бы?..       Он поднимает голову. — Зачем нам спать вместе?       Я кусаю губы. — Аргумент «за»: так теплее.       Эндрю хмурится. — Аргумент «против»: у меня дома есть батарея и зимняя пижама. — И? Так приятнее. — пробую я.       Эндрю вздёргивает бровь вверх. — Эмм… Кому? — Вместе… — поясняю я. — Ну, как минимум мне. …Тебе не приятно? Ты не говорил, что тебе было неприятно! Ты говорил, что беспокоишься, потому что можешь во сне ударить меня. Я не против, всё в порядке. — Нил. Я уже почти год сплю с гусёнком, которого ты подарил.       Я возмущенно округляю глаза. — Бездушная игрушка для тебя приятнее, чем я?.. — По факту — я буду бездушной игрушкой для тебя. — Ты жёсткая игрушка, Дрю. — говорю я обреченно. — Ладно, ещё аргумент — я буду прикрывать твою спину, и тебя никто не… — Не трахнет? Меня и так никто не трахает. — говорит он и тише добавляет: — Даже ты.       У меня сжимаются внутренности. — А ты… хотел бы?.. Ну, чтобы мы… того. Этого.       Эндрю упрямо смотрит на меня. — Чтобы мы переспали? Да, Нил, я хочу. — кивает он. Я уже собираюсь задать следующий вопрос, но он продолжает: — Но не в этом доме. Я не хочу делать это здесь. — Что не так с моим домом?       Он седлает мой живот, и я на секунду отвлекаюсь на вид его восхитительного члена. — Нил! Мои глаза выше. — А мои — нет. — отзываюсь я и ворчу, когда Эндрю прячет своего дружка в трусы, чтобы я не отвлекался. Вредина! Не моя вина, что он такой… — НИЛ!       …красивый. — Так что не в порядке? — возвращаюсь я к теме разговора. — Холод, картонные стены, твой сосед по квартире, маленькая кровать.       Я хватаюсь за соломинку. — Хочешь, сделаем это на твоей территории? — Нет. — отрезает Эндрю. — Я… я хочу… — он тушуется, отводит взгляд. — Я хочу на нашей. Понимаешь? На нашей территории.       И пока он говорит, я понимаю и выдыхаю в унисон с ним: — Я хочу с тобой съехаться.       Мы смотрим друг на друга какое-то время. Потом Эндрю начинает медленно наклоняться ко мне, его пальцы накрывают мои соски, страстно сжимая, а губы лениво накрывают мои. — Ты согласен? — спрашиваю между поцелуями. — Да, Нил. Я хочу того же.

***

      Это приводит нас к найму риэлтора. Мы с Эндрю осматриваем квартиры и дома, бродим по комнатам и прикидываем, какой из вариантов больше подойдёт нам. Для риелтора мы — друзья детства, которые поступили в один колледж и ищут постоянное жильё. Вроде правдоподобно, не так ли?..       Вот только я, похоже, прокалываюсь…       Риелтор по секрету сообщает мне минусы дома, который мы сейчас смотрим, пока Эндрю бродит по комнате и проводит пальцами по поверхностям комодов, диванов и дверей. И я смотрю на него неотрывно. И моё дыхание останавливается. И сердце бьётся тише. Потому что я смотрю на Эндрю и слушаю его движения. Мои глаза широко открыты. Я слежу за ним и разбираю, нравится ему здесь или нет, чтобы завершить осмотр и приступить к следующему объекту или остаться подольше. Ягодицы Эндрю соблазнительно обтянуты джинсами и перекатываются от его шагов, и я хочу быстрее взять их в свои ладони, притянуть Эндрю к себе и крепко поцеловать… — Мистер Джостен? — зовёт меня риэлтор. — Нам это не подходит. — говорю я, продолжая смотреть на Эндрю огромными влюбленными глазами. Он оглядывается и расслабляется, радуясь, что я его разгадал. Я отвечаю ему кривой улыбкой: «Я знаю тебя.»       Риэлтор смотрит на нас с подозрением. Нам приходится разорвать с ней контракт и найти другого, чтобы избежать неприятностей. Впрочем, не велика потеря, ведь с новым риэлтором, Майком, мы находим тот самый дом — большой, одноэтажный, с садиком и маленьким чердачком.       Планировка комнат нас не устраивает, и Эндрю сообщает, что хочет снести несколько стен, чтобы пространства было больше. Я соглашаюсь: стен и правда многовато… Несмотря на то, что дом ещё малопригоден для жилья, мы заселяемся в него сразу после покупки, и я расторгаю договор с хозяином дома, где снимал квартиру, и прощаюсь с Мэттом.       В первую же ночь мы занимаемся сексом.       На расстеленной, чтобы не повредить пол, толстой клеёнке. Перед зажженным камином. Среди кусков разрушенных стен.       Эндрю выгибается подо мной, жарко стонет, заламывая брови, а я плавно вхожу в него — медленно, чувственно, долго… Его стеночки сжимают меня. Мой член распирает возбуждение. На лице Эндрю пляшут блики пламени. Я мерно двигаю тазом, входя до тихого шлепка яиц. Эндрю тянется ко мне, пригибает к себе, и я зацеловываю его лицо, шею и ключицы. — Я люблю тебя. — шепчу, дотрагиваясь кончиком языка до его родинки на ямочке солнечного сплетения.       Эндрю отзывается нежным мяукающим стоном и шепчет: — Я тоже тебя люблю, Нил.       Плавно ускорившись, я беру Эндрю в быстром темпе. Его естественная смазка напополам с моей и с нашей слюной позволяют быстро вталкиваться в него, иметь в жарком, нетерпеливом темпе. Я выскальзываю полностью, чтобы тут же снова погрузиться в мягкое, но всё ещё тугое и узкое колечко мышц. Член Эндрю стоит уже давно. Смазка с него собралась в лужицу во впадинке на плоском животе. Я выскальзываю и притираюсь членом к животу Эндрю, собирая смазку, и втрахиваюсь в него с громким стоном. Эндрю приближает меня к себе, царапает мою спину, и я, обхватив его руками, вжимаюсь в него грудью и бёдрами, кончая глубоко внутрь. Без резинки — потому что полторы недели назад мы получили результаты обследования, и оба были здоровые, как кони.       Эндрю выгибается так, что я боюсь за его позвоночник. Его гортанный рык заводит и напрягает. Тугая толстая струйка выстреливает вверх, заливая его торс и попадая на меня.       Я укладываю его на клеёнку, ложусь сверху, не спеша вытаскивать — хочу подольше побыть внутри него. Теперь, не отвлекаясь на движения наших тел, отчётливо ощущаю, как мышцы Эндрю сжимают меня. Это неописуемое чувство… Я смотрю на тяжело дышащёго Эндрю: его член всё ещё изливается ему на живот. Приподнявшись, беру его в ладонь и лениво отдрачиваю, помогая опустеть. Эндрю поворачивает голову, с трудом ставит руку на локоть и припечатывает ладонь к моей груди звонким шлепком. — Твой член — молодец. — говорит он. — Хорошо поработал.       Я улыбаюсь и целую Эндрю во вспотевший лоб. — Любишь его? — А как же! — отзывается он тихим смешком. — Сильно? — Да. — Насколько сильно? — не отстаю я.       Эндрю делает серьёзное лицо, снимается с моего члена, укладывает меня на спину и оборачивает ртом только что излившуюся головку. Он стоит на коленках, бледной попкой ко мне, и я вижу, как мой член входит в его горячий рот, а из растраханной дырочки медленно вытекает моё семя… Не раздумывая, облизываю указательный палец и ввожу в него, не давая сперме вытекать. От неожиданности Эндрю прикусывает меня, и я издаю высокий нежный звук. Тёплые пальцы Эндрю поглаживают мою мошонку. Он сосёт меня, лижет щёлку на головке, дразнит кончиком языка уздечку, насаживается на мой палец, трахая себя, и глотает всё, когда мой член опустошает закрома семени.       …Потом мы долго лежим в обнимку и целуемся, и я знаю: мы — самые счастливые в этой Вселенной…

***

      Наша совместная жизнь полна любви, гармонии и ласки. Холодными вечерами нас не оторвать друг от друга. Эндрю вдруг объявляется в гостиной совершенно голым, покрытый мурашками, и подходит к дивану, на котором я читаю книгу. Я слишком увлечён сюжетом, потому замечаю Эндрю лишь тогда, когда его замёрзший член ложится на страницу, имитируя закладку. Я медленно поднимаю голову, внутренне умирая от красоты моего парня, приоткрываю рот и слегка прикусываю нижнюю губу, как бы спрашивая, хочет ли он, чтобы я ему пососал.       На устах Эндрю довольная усмешка. Он берётся за свой член, проводит по нему кулаком, опуская крайнюю плоть, и помещает влажно блестящую головку на мою нижнюю губу. Я не спешу вбирать его в рот, потому что по хитрой улыбке понимаю — он хочет подразнить меня. Покорно жду, с желанием глядя на него. Эндрю забирает мою книгу из рук и отправляет её на журнальный столик, затем возвращает внимание к моему разомкнутому рту. Ведёт головкой по губам, размазывая по коже прозрачные вязкие капли предэякулята. Когда он замирает на середине нижней губы, я вытаскиваю язык и слизываю капельку медленным мазком. Глаза Эндрю закрываются от удовольствия, ресницы трепещут. — Хочешь? — спрашиваю, двигая губами по едва тёплой головке и легко прикусываю кончик. Эндрю шумно выдыхает и качает головой. — Я пришёл не за этим.       Я вскидываю брови, когда он делает крохотный шажок назад, отнимая член от моих губ. — Хочу посидеть. — объясняет он и протягивает мне нечто черное, что держал в левой руке всё это время. Одного взгляда мне хватает, чтобы признать нашу смазку и понять Эндрю. — Ты не против? — спрашивает.       Я ободряюще улыбаюсь. — Когда я был против этого?       Эндрю лишь пожимает плечами, мол, ну, а вдруг у тебя не тот настрой? Я притягиваю его поближе к себе, отбрасываю с колен тёплое одеяло — тело тут же покрывается мурашками из-за плохого отопления в доме, — и приспускаю пижамные штаны. Выпускать стремительно замерзающий член не спешу — хочу, чтобы этим занялся Эндрю. Тяну к нему руки, и Миньярд седлает мои колени. Я тут же укрываю нас обоих одеялом, создавая вокруг тёплый мир. Эндрю шумно сглатывает, лезет ледяными руками мне в трусы, на что я отзываюсь шипением, и достаёт мой окоченевший член. Протянув мне ладонь, ждёт, что я капну ему смазки, распределяет её по моему стволу, быстро раздрачивает, чтобы я немного затвердел, и приподнимается над моими коленями.       Я, раззадоренный спешной дрочкой, не могу больше оставаться в стороне, потому быстро смазываю пальцы маслянистой субстанцией, распределенной по стволу, и завожу руки Эндрю за спину: левой обнимаю талию, правой проскальзываю между ягодиц и начинаю с нажимом водить по колечку мышц. Эндрю упирается руками в спинку дивана и с наслаждением выдыхает, мерно двигая бёдрами. Когда он прогибается в пояснице, я ввожу два пальца и растягиваю его, подготавливая к себе — секс у нас не такой частый, как можно подумать, мы больше по части внезапной взаимной дрочки.       Ощутив, что сопротивление стенок пропало, я вытаскиваю пальцы и, обхватив ими член, вертикально ставлю его, и Эндрю насаживается на меня с протяжным стоном… После этого мы смотрим друг на друга — томно, вязко и пьяно, а затем, обнявшись, не двигаемся очень много времени, наслаждаясь объятиями… Иногда Эндрю засыпает, согревая мой член, и я осторожно укладываюсь на диван вместе с ним, оставаясь внутри. Иногда он двигает бёдрами, соблазняя меня, и мы занимаемся жарким, быстрым сексом, и Эндрю изливается мне на грудь. Иногда мне хватает ощущения его тела и как горячие стеночки сжимают меня, чтобы кончить, находясь глубоко внутри…       Эндрю говорит, что когда вот так сидит на мне, погружается в состояние полного покоя. Мне нравится, что я могу дать ему это.

***

      Закон подлости гласит: «хорошему всегда приходит конец». И приходит он тогда, когда ты меньше всего этого ждёшь…       Был холодный, зимний промозглый день. Заканчивались новогодние каникулы. На нашей улице случилась авария на теплотрассе, потому, проснувшись утром, мы буквально околели от холода. Одевшись в тёплые вещи, мы старались быть ближе друг к другу, чтобы согревать, но вот нам пришлось разлучиться. Я очень остро ощущал одиночество и холод, когда Эндрю не было рядом. Даже если он находился в соседней комнате, мне казалось, будто между нами образовалась пропасть… А потом он приходил, и всё становилось хорошо, и мне делалось до того тепло рядом с ним, что хотелось мурлыкать.       В тот день я замерзал на кухне. В тот день я позвал Эндрю, и он пришёл, и прижал меня пахом к столешнице, и вжался в мои ягодицы своим твёрдым членом. Он встал на носочки. Его губы оставляли горячие дорожки поцелуев у меня на шее, а руки гладили торс: сначала через футболку, а затем — забравшись под неё. Его тёплые пальцы легко пощипывали мои одеревеневшие чувствительные соски. Левая рука вынырнула из горловины футболки и обняла горло, а правая с ощутимым нажимом спустилась вниз и проникла в трусы. Эндрю потянул меня на шаг назад, чтобы у него было больше места для манёвров.       Левой рукой он повернул мою голову к себе, и как только я разомкнул губы, Эндрю поцеловал меня особым образом: пока я держал рот приоткрытым, язык Эндрю неспешно выводил волны на моём языке, проникал под губы, слизывал сладость чая с дёсен и зубов, а правая рука размазывала вязкие капли смазки по головке.       Распалённые поцелуями, мы переместились в гостиную, и Эндрю толкнул меня на диван, и я замер, завороженно глядя, как он забирается на меня. Он оседлал меня, и мой член оказался как раз между его ягодицами: головка сквозь ткань упиралась в его вход… Эндрю предложил мне косяк, раскурил и дал сделать глубокую затяжку. Я выдохнул дым ему в лицо, и Эндрю с жадностью вдохнул его, а затем, забрав косяк, затянулся сам и, отложив сигарету, наклонился ко мне. Я с готовностью разомкнул губы, и Эндрю выдохнул мне в рот, запечатав дым глубоким длительным поцелуем.       Косяк тлел, пока мы целовались и гладили друг друга. Меня всегда накрывало сильнее, чем Эндрю, у которого, похоже, выработался к марихуане иммунитет. Он был ещё трезв, тогда как я желал его и был обдолбан, угашен настолько, что скулил и тёрся об Эндрю членом, моля уделить мне больше внимания… И Эндрю всегда слышал меня в такие моменты.       Он заводит руку за спину и крепко сжимает меня, отчего я вскрикиваю. Медленно выдохнув дым, Эндрю глубоким поцелуем заставляет меня запрокинуть голову, и лижет меня основательно, как преданный пёс — любовно и до залысин. Постепенно он смещает поцелуй к уголку губ, затем на шею — готовит меня к интересному. Из-за марихуаны губы Эндрю кажутся затуманенными — целуют нечётко, мягко, почти неощутимо, оставляют влажные следы… Член уже растянул штаны, превратив их в палатку. Я издаю придушенный писк-стон, и Эндрю размещается у меня между ног. Задрав мою футболку, Эндрю водит по груди руками и с громким чпокающим звуком оставляет на животе овалы засосов. Подобравшись к резинке трусов, Эндрю очерчивает линию на моей коже языком, отмечая границу, затем гладит мои бока и осыпает пресс поцелуями. В это время его ладонь накрывает мой пах, и пальцы нежно сжимают меня, чуть тянут на себя, — Эндрю снова дразнит. Я издаю мягкий звук удовольствия и приподнимаюсь на локте — мне срочно нужно его поцеловать. Он не любит прерываться перед минетом, но знает, что мне нужно чаще целоваться с ним, чтобы не сойти с ума от ощущений внизу, потому тянется ко мне и дарит горячее касание, напоследок поддевая кончиком языка мою верхнюю губу. — Я люблю тебя. — выдыхаю, с нежностью глядя на него. В ответ Эндрю слегка прикусывает кожу на моём животе. Это — его «Я тебя тоже».       Эндрю помогает мне приподнять бёдра и приспускает пижамные штаны. Усмехается — на моих трусах крупное влажное пятно. Ствол нетерпеливо поднят вверх, и на месте головки сквозь ткань проступает крупная и вязкая капля смазки. Эндрю небрежно снимает её подушечкой пальца, намеренно чуть надавливая на головку — знает, что я совсем дурнею, когда он начинает дразнить там. А затем он делает то, что окончательно срывает мне крышу… Он вскидывает на меня свои карамельно-янтарные глаза, размыкает припухшие губы, прикрывается маской Невинности и самым кончиком языка осторожно снимает смазку с пальца, чтобы через секунду облизнуться, размазывая её по своим губам, будто бальзам… На его устах усмешка, потому что он знает — я уже уничтожен им, его безграничным немыслимым эротизмом. Эндрю обхватывает мой член и ставит его вертикально, наклоняется и прижимает головку к языку, робко взглядывая на меня. Я ощущаю жар сквозь влажную ткань и издаю глубокий нечеловеческий рык. Эндрю чуть прикусывает кончик головки и у меня внутри что-то лопается — будто пузырь нарастающего напряжения прокалывается и исчезает. Он улыбается, потому что видит, как я дурею под ним. Эндрю чуть отстраняется, чтобы высвободить мой изнывающий член. Широким обхватом он оборачивает мою головку губами, оплетает языком, и я откидываю голову на подушки, держась из последних сил, чтобы не кончить прямо сейчас.       Пока губы и язык Эндрю массируют головку и собирают капли смазки, которая вытекает из меня всё чаще благодаря его манипуляциям, его левая рука обхватывает ствол у основания и чувственно отдрачивает, а правая гладит мою грудь и пощипывает соски.       Я поднимаю голову, чтобы видеть его, стараюсь не жмуриться от удовольствия, накатывающего волнами… А Эндрю, уничтожая меня своим языком, дразнит головку быстро-быстро вылизывая уздечку, дырочку и щёлку. Слюна стекает по стволу, и он ловит её пальцами, распределяет по коже, сводя с ума ощущением влажности и скольжения. Опустив голову, Эндрю постепенно впускает меня глубже в свой горячий восхитительный рот, его щёки втягиваются, когда он сосёт усерднее… Он чередует нежный минет с сильным втягиванием щёк, и мне тогда кажется, будто Эндрю через член пытается высосать из меня душу…       И в тот момент, когда глаза у меня закатываются от подступающего удовольствия, когда я буквально в двух шагах от оргазма, когда Эндрю пропускает мою головку в самое горло и сжимает меня со всех сторон, замирая, вжавшись носом в пух лобковых волос, когда я вцепляюсь рукой в его локоны и выгибаюсь, набирая воздуха, чтобы вскрикнуть его имя… тогда наша дверь оказывается взломанной. Кусочки замка разлетаются по полу с металлическим звоном. На пороге появляются двое полицейских. Эндрю ещё держит меня внутри несколько мгновений, затем нехотя выпускает и поворачивает голову. Его лицо меняется за долю секунды. Незаметным движением Эндрю натягивает футболку на мой раскрашенный засосами живот и частично прикрывает пах. Копы разгоняют клубы дыма марихуаны и натужно кашляют. Увидев, как Эндрю выпускает мой член изо рта, они бросаются на него и оттаскивают от меня.       Один защелкивает наручники на запястьях Эндрю, второй осматривает мои зрачки и велит натянуть штаны. Я лишь моргаю, не понимая, зачем это делать — мне же делали минет… и мне было так хорошо… и через штаны Эндрю будет неудобно сосать…       Мои мысли тяжёлые, бессвязные, напоминают моток ниток в варенье. — Парень, ты как? — коп отвешивает неприятный хлопок по моему плечу и я морщусь, отсаживаясь от него.       Мой член пульсирует, на головке наливается крупная капля спермы. — Будешь выдвигать обвинения?       Мне нужно передёрнуть. — …ты что, из «этих», что ли?       Я моргаю. Смотрю на копа совершенно бессмысленным взглядом. — …Он тебя накачал, да?       Не понимаю, чего от меня хотят. Перевожу взгляд на Эндрю… А он, похоже, понимает всё. — Это моя вина, офицер. — говорит он.       Коп, что сидит рядом со мной и выспрашивает всё, поворачивает голову в сторону Эндрю. — Он слишком красив, верно? — Эндрю криво усмехается, с любовью глядя на меня. — Как тут устоять?.. — Что ты сделал? — в голосе копа сталь. — Дал затянуться косячком. — Ты тоже курил? — Да. — В доме ещё есть марихуана? — Там, на столе — наш окурок. — кивком головы Эндрю указывает на пепельницу. — Мы проведём обыск. Ты же понимаешь, что, если ты солгал, … — Я не лгал. — обрывает его Эндрю. — Где ты его подцепил? — коп кивает на меня. — Он мой друг. Мы поступили в один универ и решили съехаться. Он… — Эндрю замолкает. Я смотрю на него, не понимая, почему он не хочет звать меня по имени, оно же так красиво звучит из его уст, — Эндрю знает, как мне нравится, когда он произносит его… — Он не знал про меня… Я предложил ему курнуть, и… когда он упоролся, хотел отсосать.       Коп поворачивается ко мне. — Это правда?       Мой взгляд плавает по комнате. Я слышу умоляющий голос Эндрю: — Оставьте его. Вы же видите, он не может сейчас отвечать на вопросы.       Я осторожно кладу руку на свой член и сжимаю его. Смотрю на остов камина. Там мы с Эндрю первый раз занимались сексом… Там он первый раз сделал мне минет…       До меня долетают обрывки разговора: — У тебя два варианта: сесть в тюрьму за гомосексуализм и за то, что дал другу упороться, или пройти лечение и всё равно предстать перед судом, но уже для снятия обвинений в мужеложестве. — Сколько времени это может занять? Лечение, я имею в виду. — Курс от четырёх месяцев. Время зависит от твоего прогресса. — Могу с ним попрощаться? — Эндрю кивком головы указывает на меня.       Коп, что сидел на диване возле меня, хмурится. — Не думаю, что в твоей ситуации, это — хорошая идея.       Эндрю, с наручниками на запястьях, бросает на меня мрачный взгляд и умирающе хмыкает… Я всё ещё на диване. Слишком упорот, чтобы подняться. Мне бы сейчас передёрнуть… Сжимаю себя посильнее, и член отзывчиво дёргается в руке. Из дырочки на головке брызгает короткая струйка спермы — как прощальный фейерверк — купленный на заправке со скидкой, просроченный и отсыревший. — …я согласен пройти лечение. — говорит он и прощально улыбается мне…

***

      Ещё несколько часов я нахожусь под действием марихуаны. Мой член ноет, потому что всё это время я то сжимаю его, то отдрачиваю себе, хотя уже кончил, и сперма высохла и прилипла к ладони и крайней плоти. Когда на коже проступает кровь, я иду в ванную. Член повисает над резинкой пижамных штанов — я не удосуживаюсь подтянуть их, потому что не понимаю, зачем это нужно. Залезаю под душ, забыв снять носки. Прохладная вода приводит меня в чувства. Член перестаёт ныть, пока я принимаю душ, но когда вытираюсь полотенцем, снова становится больно, и я выглядываю из ванной: — Эй, Дрю, у нас есть обезболивающая мазь, которой можно помазать член?.. Кажется, я кожу порвал.       Я не слышу ответа, но не беспокоюсь, потому что думаю, что Эндрю сейчас хохочет, представляя, как я с отчаянием мастурбировал без смазки, и порвал себя, идиот эдакий…       Выхожу из душа, брожу по дому. Эндрю нет. Я решаю, что он, должно быть, на работе или в универе — он всё-таки вернулся и теперь много рисует в блокнотах и фотографирует красивые вещи, чтобы потом зарисовать их и вложить в портфолио.       И я думаю, что он ушёл по делам, пока не обращаю внимание на наш настенный календарь в гостиной. Пятое января. Каникулы. Эндрю не куда было идти пятого января…       Стараясь не паниковать раньше времени, я говорю себе, что он, должно быть, ушёл в магазин… но это не срабатывает, ведь покупать было нечего — мы были в супермаркете как раз перед праздниками, и купили всякого вдоволь…       И когда Эндрю не возвращается три часа спустя, мне становится по-настоящему страшно…

***

      Следующим утром в дом беспрепятственно заходит тот полицейский, что расспрашивал меня вчера, — и я начинаю разматывать слои упаковочной плёнки, извлекая воспоминание из наркотической дымки, — а за ним следом входят ещё пятеро. Мне показывают ордер на обыск и я послушно отступаю в угол, не препятствуя закону. Я спокоен относительно обыска, потому что ничего противозаконного в нашем доме нет. Ну, то есть, было — половинка недокуренного косяка, но я её выбросил. Эндрю марихуану дома не держал. Он был «разовым» покупателем — купит один косяк в месяц, покурит и забудет…       Копы перевернули всё, залезли всюду, обыскали каждый угол, каждый ящик, но ничего интересного не нашли. Я тогда подумал: «Хорошо, что мы с Эндрю давно не предохраняемся…» Мало ли чего они могли подумать после вчерашнего, если бы нашли у нас в шкафу или тумбочке упаковку презервативов. Смазка, к слову сказать, закончилась четыре дня назад, а новую мы просто забыли купить, — обошлись в тот раз детским кремом, который хлюпал и смазывал Эндрю не хуже лубриканта.       Полицейский, что выспрашивал у меня об Эндрю, даёт команду уходить. Когда отряд покидает дом, коп подходит ко мне. — Твой друг не солгал по поводу наркоты. — говорит он, внимательно глядя на меня. — Или ты уже всё выбросил? — Мусор забирают по вторникам. Сегодня четверг. Можете проверить. — говорю я ровным голосом.       Коп иронично хмыкает. Наверно, думает, что я мог благополучно смыть всё в унитаз. Я взглядываю на него, решая, может ли он помочь мне найти Эндрю. — Где сейчас мой друг? — пробую.       Коп вскидывает брови, будто я спросил, не знаком ли он с Сантой Клаусом. — Друг? — выразительно произносит коп. — Этот твой «друг» накачал тебя вчера и попытался… — Повторю — я не буду выдвигать обвинения. — обрываю его, не давая оклеветать Эндрю. — Он не навредил бы мне. — Он тебя накачал. — ещё раз повторяет коп. — Нет. Я хотел попробовать покурить. Это было моё решение. — говорю, насупив брови. — Когда мы пришли, он тебе сосал.       На автомате я едва не брякнул, что хотел этого также сильно, как и он. Стиснув зубы, проговорил: — Я не буду выдвигать обвинения. А теперь, когда мы разобрались, скажите, где сейчас Эндрю.       Полицейский смотрит на меня колким оценивающим взглядом. Думаю, в его глазах я уже показал себя ненормальным, когда стал оправдывать своего парня. — Эндрю мне как брат. — говорю. — Он не сделал мне ничего плохого. Скажите, где он.       Коп медлит ещё минуту, и мне хочется ударить его за трату моего времени. — На принудительном лечении. — рассказывает он. — В Истхейвен. Это лучшая лечебница в штате.       Когда я слышу это, то внутренне умираю. Моего Эндрю положили в больницу…       Я не замечаю, как полицейский выходит из дома. Дверь тихо хлопает от холодного ветра — похоже, где-то открыли окно. Моё тело пылает от ужаса перед больницей.       Я обшариваю весь дом, отыскиваю среди груд вещей телефонную книгу и нахожу в ней адрес и номер телефона больницы. Звоню в сервис аренды автомобилей и прошу подогнать к нашему дому «жука». Забираюсь в машину и еду в больницу.

***

      Огромное серое здание выглядит удручающе. Оно обнесено трёхметровой стеной, по верху которой пущена колючая проволока. На въезде установлен пропускной контроль. Слева от ворот стоит будка, внутри — охранник. Я подъезжаю и останавливаю машину у шлагбаума.       Охранник тут же вылезает из своей конуры. На поясе у него резиновая дубинка, и я понимаю, что должен тщательно подбирать слова, чтобы меня не отдубасили и не бросили в камеру Истхейвена. — Документы. — требовательно басит охранник. Я медленно подношу руку к нагрудному карману рубашки и достаю из него паспорт и водительское удостоверение. В кармане остаётся только многократно сложенный договор аренды автомобиля, подписанный сервисом WheelRent. Охранник долго изучает документы, будто хочет вывести меня из себя. Затем хмыкает, передаёт их мне и, нажав на кнопку рации, прикрепленной к плечу его пёстрой формы, сообщает: — У нас гости. Мистер Нил Джостен приехал навестить… — Эндрю. — быстро произношу я. — Эндрю Джозефа Миньярда. — …Эндрю Миньярда. — говорит охранник. На той стороне эфира слышится только недобрый треск.       Кем он приходится мистеру Миньярду? — вдруг спрашивает рация. — Я его лучший друг. — отзываюсь и, решив, что этого недостаточно, добавляю: — Мы знакомы с детского сада, живём рядом. Я волнуюсь за него.       Охранник передаёт всё рации, слово в слово. Рация недолго молчит, затем сообщает:       К мистеру Миньярду запрещено пускать посторонних. Только родственников. — Я не посторонний! — не выдерживаю я. — Мы с ним как братья!       Только родственники. — непреклонно повторяет рация. — Конец связи.       Я лихорадочно соображаю, что сказать, чтобы пробиться к Эндрю… — Свяжитесь с директором лечебницы. — прошу я охранника. — Он в отъезде. На конференции. — охранник ухмыляется краешком губ, довольный, что меня не пропускают. — Тогда с его заместителем. — не сдаюсь я. Охранник пожимает плечами и кивком головы приглашает меня в свою конуру. Там он набирает несколько цифр на стационарном телефоне, подносит трубку к уху так, чтобы и я мог слышать разговор. — Док, — обращается охранник к собеседнику, — к мистеру Эндрю Миньярду приехал его лучший друг. Просит впустить.       Лечащий врач Миньярда запретил посещения для всех, кроме родственников. — отрезает голос. — Передай его другу, чтобы не тратил тут время. Его мы не пропустим.       Охранник вешает трубку и цокает языком. — Прости, приятель, к нему можно только семье.       Я давно его семья! — хочется крикнуть мне, но я сдерживаюсь. В следующий раз охранник может быть не так лоялен и отходит меня дубинкой по самое «не могу».       Я разворачиваю машину, коротко взглядываю на крепость Истхейвен.       Это не лечебница. Это — тюрьма.

***

      Ни с чем я возвращаюсь домой. Тут царят погром и хаос. Принимаюсь убирать всё по местам, раздумывая, что мне теперь делать… Озарение накатывает внезапно, когда я ставлю на полку коробку с резиновыми уточками, и я быстро разбираю вещи, надеясь отыскать записную книжку Эндрю. Но мои поиски не увенчиваются успехом. Эндрю не из тех, кто записывает номера телефонов в блокноты. Так делаю я, но не он. Эндрю держит нужные номера в голове. От безысходности хочу разбить голову о стену, но тут раздаётся телефонный звонок. Я бегу в гостиную, снимаю трубку. — Алло.       Нил, привет! — это подруга Эндрю, Элисон. Они вместе работают в кондитерской. Элисон знает его дольше меня. Он мог рассказывать ей о своей семье гораздо больше, чем мне. Я даже имён их не знаю. — Как у тебя дела? — Скверно. — говорю. — Эндрю забрали в больницу.       Что с ним случилось? — голос Элисон истончается от волнения. Я хочу поделиться с ней своими переживаниями, но заставляю себя прикусить язык — я не знаю, говорил ли Эндрю с ней о своей ориентации. — Ничего серьёзного. — вру. — Но меня к нему не пускают. Можно только родственникам. Ты не знаешь их номеров?       Элисон на несколько секунд замолкает, и я боюсь, что нас разъединили.       Знаешь, кажется, я видела записную книжку Эндрю в кондитерской… Да, точно! Он смотрел в неё, когда набирал номер, чтобы позвонить брату. Сможешь сейчас подъехать? — Да, да, смогу. Увидимся.

***

      Мы встречаемся у дверей закрытой на новогодние праздники кондитерской. Элисон замечает меня и тоскливо взмахивает рукой. Когда я подхожу, она отпирает дверь и впускает меня внутрь.       В помещении тепло, и вкусно пахнет ванилином, хотя тут почти неделю ничего не готовили — стены впитали в себя сладкие запахи… Эндрю после смены приносит запах ванилина на руках, волосах и одежде, и я каждый раз зарываюсь носом в его тёплые ладони или тыкаюсь губами в светлые локоны, вдыхая приятный аромат.       Пока я осматриваюсь, Элисон заходит за стойку, открывает ящик под кассой и, покопавшись в содержимом, извлекает махонькую коричневую книжечку — не больше моей ладони. Элисон передаёт мне её. Кивнув, начинаю перелистывать страницы одну за другой, тщательно разыскивая что-то, напоминающее номер телефона, но мне попадаются рисунки, штриховки и мазки краски, карандашные наброски… Затем встречается моё имя, заключенное в сердечко, пронзённое стрелой, и у меня внутри приятно теплеет. После этого идёт целая сюжетная подборка, связанная со мной: мои руки с чашкой чая, мой профиль с копной апельсиновых волос, мои глаза, губы, моё лицо со следом губ Эндрю на щеке, моя спина, мой член, кулак Эндрю под головкой, крупная капля смазки, скатывающаяся по щёлочке… И только после этого — шесть номеров телефонов: два — кондитерской, один — наш домашний, один — мой пейджер. Оставшиеся два, скорее всего, принадлежат брату и кузену Эндрю.       Я поднимаю взгляд на Элисон. — Не помнишь, как зовут брата и кузена Эндрю?       Элисон складывает руки на груди. — Я ничего тебе не скажу, пока ты не объяснишь, что стало с моим другом.       Я шумно сглатываю огромных размеров ком. — Это не моя тайна. — качаю головой. — Я не могу тебе сказать. — Нил, зайчик, я знаю Эндрю восемь лет. Поверь мне, ничего нового ты мне сказать не можешь.       Я оказываюсь перед выбором. Сказать ей о его ориентации, значит — предать. Не сказать, значит — потерять время.       Эндрю, прости меня. — Ты знаешь, что он гей? — говорю я ровным голосом.       Идеальная бровь Элисон выразительно изгибается. — Я по-твоему слепая? Он слишком сексуальный для натурала. — говорит она. — Есть вопрос интереснее, — почему это знаешь ты. — Я его парень. — говорю, сухо сглатывая. — Мы уже больше года встречаемся.       Вот теперь Элисон теряет невозмутимость. — Как он мог мне не рассказать! — возмущается она, топнув ногой. — Это же такая новость!.. — но её радость быстро потухает. — Так что случилось?       Я набираю воздуха в грудь и говорю: — Копы выбили дверь, когда Эндрю делал кое-что гейское… — Конкретнее, Джостен. — она откровенно издевается.       Мои алые щеки выдают меня с головой. Я закрываю лицо руками. — Боже, ладно-хорошо! Копы зашли, когда он мне сосал!.. И арестовали его!       Элисон подаётся корпусом вперёд, упирается руками в прилавок. — Он в тюрьме?! — Нет. Он согласился пройти лечение. Его отвезли в лечебницу. — А ты? — Он выгородил, потому меня и не арестовали… Коп наседал, что Эндрю дал мне обдолбаться, чтобы воспользоваться мной, но я сказал, что не буду выдвигать обвинения, и они отстали.       Элисон нахмурилась, обхватила пальцами подбородок. — Не пускают тебя, говоришь… Нужно позвонить Аарону. — Элисон подходит к телефону, прикрепленному к стене, снимает трубку и протягивает её мне. — Только не говори, что ты — его парень. Он до сих пор не может смириться, что его брат — гей.

***

      Элисон держит меня за плечи, подбадривая, пока я, приложив к уху телефонную трубку, нервно наматываю на палец пружинку провода.       Алло? — Привет. Это Аарон Миньярд?       Смотря кто спрашивает. — настороженно произносит человек с похожим на Эндрю голосом. — Я Нил, друг Эндрю.       Друг? — на том конце провода издают насмешливый гадкий смешок. - У Эндрю нет друзей. Какого хрена ты мне звонишь? — У твоего брата проблемы.       С общением? Да, я в курсе. Он тебя оскорбил? Сообщи мне свой адрес, и я отправлю тебе утешительную шоколадку. — Да послушай же! — в отчаянии выкрикиваю я. — Копы отправили Эндрю на принудительное лечение. Кроме родственников, к нему никого не пускают! Ты можешь приехать?.. Мне нужно увидеться с Эндрю — очень волнуюсь…       Аарон Миньярд перестаёт острить. Он вовсе исчезает из эфира на две минуты. Я не слышу даже его дыхание. — Аарон? — зову я, боясь, что нас разъединили, или Аарон решил, что я бессовестно вру. — Аарон?..       Я здесь. — Пожалуйста, я тебя прошу, приезжай! — я уже натурально рыдаю. — Я хочу увидеться с другом.       Эй, … Нил, да? Отставить истерику. Я прилечу первым же рейсом. Скажи, где ты живёшь.       …После звонка Аарону мне ничего не остаётся, кроме как рыдать, прижавшись к Элисон, и ждать, когда он прилетит.

***

      Когда я вижу его на пороге, на секунду мозг принимает его за Эндрю, и я едва сдерживаюсь чтобы не броситься на него с поцелуями… Но Аарон отличается от моего Эндрю тем, что он не узнаёт меня. Его брови настороженно насуплены, правая рука удерживает лямку рюкзака. Он готов в любой момент бросить его на бетон и набить мне морду. — Нил? — спрашивает он на всякий случай. Я обреченно киваю. — Привет. — протягиваю ему руку, и Аарон, несмотря на свою довольно закрытую угрожающую позу, легко пожимает её.       Я приглашаю его зайти. Глупо, наверно, но перед приездом Аарона я всё вымыл и вычистил, будто готовился к приезду родителей Эндрю и хотел показать себя с лучшей стороны и убедить, что я — отличная партия для их сына.       Мы располагаемся за кухонным островком. Аарон кладёт правую руку на стол и переходит к причине своего приезда. — Что случилось с моим братом?       Вот так просто. Я готов был сквозь землю провалиться. Мы с Элисон обсудили, что мне следует говорить, чтобы не вызвать у Аарона подозрений, но все эти умные вещи покинули мою глупую голову в момент опасности. — Его забрали в Истхейвен для принудительного лечения от… — мой голос надломился. Я не был уверен в правильном выборе слов, когда произнёс: — Ну… чтобы поменять ему ориентацию.       Лицо Аарона изменилось из сдержано-напряженного в шокированное. — Почему они решили, что мой брат… — начал Аарон, нервно царапая ногтями столешницу. И вдруг, когда его глаза устремились ко мне, он понял… — Он что-то делал с тобой.       И я понял, что переубедить его я не сумею. — Это было против твоей воли? — Нет. — Ты выдвинул обвинения? — Нет. — замотал я головой. — Копы ворвались, когда мы… — Что ещё за «мы»? — повысил голос Аарон, рассвирепев.       Я подавился словами. — Какие «мы»? — потребовал ответа близнец Эндрю. — Мы с Эндрю. — икнул я. — И чем вы занимались?! — зашипел Аарон подобно змее.       Я стиснул челюсти и произнёс, почти не двигая губами: — Целовались.       Аарон вспыхнул. — За дурака меня держишь?! За поцелуи его бы не стали арестовывать! Говори правду! — Ладно! — выкрикнул я. — Он мне сосал! Доволен?! ОН МНЕ СОСАЛ!       Тело Аарона дёрнулось.       И моя голова дёрнулась тоже, потому что рука Аарона дёрнулась для того, чтобы отвесить мне пощёчину.       Мне стало горячо и больно. В глазах на секунду вспыхнули белые огни. Я стерпел. Не ударил в ответ. Потому что это — брат Эндрю, его семья.       Ублюдок. — Можешь избить меня позже, когда съездим к Эндрю. — проговорил я медленно, утирая уголок ненароком разбитых губ. — Сразу после того, как навестим моего любимого человека, ты можешь делать, что захочешь, справляясь со своей гомофобией.

***

      То, что он сел со мной в машину, было чем-то вроде того самого Чуда с большой буквы, которое сотворил Иисус — где-то между «превратить воду в вино» и «воскресить Лазаря» затесалось ещё одно, современное чудо: посадить гомофоба в одну машину с парнем его брата-гея.       Всю дорогу я держал руки на руле и боялся шевельнуться, ведь это могло спровоцировать новый скандал. Аарон сидел, обиженно ссутулившись и сложив руки на груди в защитном жесте. Он смотрел вперёд, но иногда я ощущал, как он яростным взглядом пытается проковырять дырку у меня в виске. Поездка в Истхейвен стала для меня настоящим испытанием.       Снова блокпост. Из конуры вылезает охранник. На этот раз — другой, и у меня, возможно повысились шансы пробиться к Эндрю.       Аарон вышел из машины и направился к охраннику. Я продолжал царапать ногтями руль. Несколько минут они спокойно говорили, и где-то ближе к концу разговора Аарон махнул рукой в мою сторону, и охранник согласно кивнул. Когда Аарон развернулся, я приготовился к тому, что нам откроют, и я смогу проехать…       Но у Миньярда были другие планы.       Охранник сопроводил его к калитке рифленого забора, отпер её и пропустил блондина на территорию лечебницы. Я спешно вылез из машины и кинулся было к калитке, но её закрыли прямо перед моим носом. Охранник преградил мне путь. — Не положено. — сухо сказал он, демонстративно возложив руку на рукоять резиновой дубинки. — Я приехал вместе с ним, я друг семьи! — возмутился я.       Охранник презрительно скривил губу, глядя на меня сверху вниз. — Мистер Миньярд запретил подпускать вас к его брату. — отрезал он.       Это был конец…