Дитя Каттегата

      Юнги любил море с самого детства. Наверное, потому что его родители жили в Скагене на полуострове Ютландия, в прибрежном районе. Наверное, потому что отец Юнги был моряком и нехотя навязал тому желание быть похожим на него. Юнги всегда было интересно море, и даже когда отец перестал ходить в плаванья, мальчишка просил его съездить прямиком в Копенгаген на пароходе — и его в подростковом возрасте особо ничего не смущало, и все суда для него были таковыми (и только позже он стал учить разные названия и знакомиться с ними, как надо), показать ему морскую гладь, эти величавые просторы Каттегата и даже, возможно, Балтийское море, ненадолго остановившись в Нюкёбинге.       Юнги любил море так сильно, что сам после учёбы поступил в Морскую Академию на инженера-судоводителя. Вся эта привязанность к кораблям, отцовской форме, всплывающим картинкам в памяти, где отец стоял у штурвала, породила в Юнги чувство гордости и уважения до такой степени, что он считал это самым дорогим пристрастием в его жизни. Мин хотел быть похожим на своего отца, даже когда тот отговаривал его иногда, что это совсем не то, с чем должен связывать свою жизнь юноша. Что это неблагодарная работа, затрачивающая слишком много сил и энергии, также действует на психику и, к тому же, опасная. Будь ты хоть кем — просто членом экипажа или же капитаном. Но Юнги это не останавливало. Он уверял своих родителей в том, что с ним всё будет в порядке, что море будет любить его, и он сможет справиться с трудностями, которые его настигнут в недалёком будущем — всё будет хорошо. И он держал своё слово.       Юнги любил море после того, как выпустился, стал любить воду больше после того, как прошёл свой первый путь вокруг Борнхольма. Это было потрясно. Борнхольм казался самой непримечательной крупинкой на карте, хотя, когда видишь остров, окружённый морской, блестящей на солнце гладью, покрытой рябью из-за ветра, течения и шевеления рыбы, своими глазами на расстоянии километра, то не можешь сказать, что думаешь до сих пор так. Холмистая местность, прекрасные гавани в Рюнне и тёплые городки — всё казалось чем-то нереальным и еле достижимым, но когда они оказываются у тебя на ладони, ты чувствуешь себя первооткрывателем, чувствуешь своё пристрастие и призвание, наконец-то распускаешься после морозного утра в прекрасный цветок, готовый цвести ещё очень и очень долго. Отец долго смеялся над тем, как тогда молодой Юнги расхваливал копчёного лосося, которого попробовал во время плавания, а потом напоминал, как тот ненавидел Рюнн из-за духоты, в которую они когда-то попали с отцом.       И не то чтобы это оказалось простым его увлечением, но только не работой — это совсем не так. Юнги обожал свою работу, должность капитана, до которой он так упорно добирался и уже какой год показывал себя с лучшей стороны, блистал профессионализмом и уверенностью; всей душой любил собирать экспедиционную команду, с которой они могут объехать всю Скандинавию и собрать важные материалы для исследований. Юнги любил море даже тогда, когда это становилось нудным в глазах окружающих, когда ты без просыхания стоишь у руля и ведёшь судно, рассекая иссиня-чернеющую гладь океана, пронизанную золотыми нитями — бликами палящего солнца, встречаешь рассветы и впечатляющие закаты, как ночуешь в гавани, пережидая морские бури и волнения.       Всё это было не частью его жизни — а сама жизнь. Он любил море, влажный воздух с едва ощутимым солоноватым привкусом, любил судна, на которых он стоял во время путешествий и экспедиционных заданий, любил паруса, которые нежно волновались при ветре, радовали глаз и заставляли улыбаться как в последний раз — до самого возвращения домой. Юнги не любил, когда про него упоминали в новостях, но всегда смущался, когда его отец пожимал ему руку и учтиво поправлял лацканы слегка помятой обычной морской формы. И ветер, несущийся с моря, всегда приходил с такими же крепкими объятиями, с какими встречала его матушка, приезжавшая в Копенгаген прямо в гавань, чтобы встретить ещё одного моряка в её небольшой, но любимой и крепкой семье. Юнги всегда стыдился, когда она начинала нелепо шутить про то, что сама пойдёт в море когда-нибудь, чтобы перестать волноваться за своих мужчин, которые сменяли друг друга волнениями, пока поочередно уходили в плавания. Хотя отец Юнги не был так уж и стар, чтобы уйти в отставку, но желал жить в уюте и тепле, нежели морозиться среди солёных неспокойных волн, пакости на глубине океана и ветров, подгоняющих страшные тучи. «Я тоже когда-то считал гавани своим домом, пока не остался дома. Теперь я понимаю, что лучше своей тёплой квартиры нет ничего, хотя твоё молодое сердце считает иначе. И я не могу даже предположить, что я не прав, либо уже на самом деле отжил своё».       Юнги любил море. Любил вплоть до того момента, когда они по дороге домой не попали в тайфун, который утопил его любимого и родного «Голландца» среди всех кораблей гавани, разбросал всех его людей вместе с материалами, которые так упорно и усердно добывались всё это время, в радиусе километра, отдав их на скормление морским тварям, начиная от акул, заканчивая противными сиренами, никогда не остающихся без ночного пайка.       Мин Юнги никогда бы не подумал, что вот так можно лишиться того, чем он жил. Что было его смыслом жизни, единственной работой, которая привлекала и давала глоток чистого воздуха.       Он не хотел вспоминать этот день, но всегда, когда он видел маяк вдали, на Винге, что, казалось, не так уж и далеко от города, рядом с которым он проснулся на следующее утро, укрытый каким-то жалким куском корабля, в голове на автомате вспыхивали моменты, которые он узрел: кровь, части растерзанных тел, мучительные крики, застревающие в голове и разрывающие изнутри (и от этого невозможно было избавиться), плавники ужасающих тварей, визг сирен и громкие всплески волн, вода, которая становилась ледянее и противнее на вкус. А потом он оказался в больнице — и вся та нудная вереница событий, размытых в памяти… Но что самое интересное — он совсем не понимал, как остался в живых. И это единственный вопрос, который мучает его уже пять лет после того инцидента, в связи с которым он остался жить в этом небольшом городке — Гётеборге, название которого он не мог запомнить чисто из-за незнания местного языка.       У него развилась фобия. Он не мог вернуться домой даже на самолёте, представляя, что они летят над этим чёртовым океаном и вдруг падают прямо в воду, в руки всякой нечисти, что сожрёт их, и глазом не моргнув. Вроде как, если проехать по береговой линии Швеции ближе к Копенгагену, а не к Скагену, то расстояние, разделяющее две страны, сократится во много раз, что могло намного спасти ситуацию, но Юнги, казалось, даже на эти «два шага» не был готов решиться. Всё стало настолько запущенным, что Юнги буквально добровольно оборвал связи с родителями, оставляя для них ужасающие события той ночи. По радиоприёмнику он краем уха слышал об этом происшествии, где было передано затопление корабля и исчезновение экспедиционной группы — но расследование на месте затопления не проводили, потому что не было установлено точных координат, да к тому же было опасно, так как также передавалось, что та точка была краем эпицентра обитания стайки существ, которые грозят человеку погибелью. Да и в целом, несмотря на популярность Юнги у себя дома, прохожие его не узнавали — оно и понятно, какой-то мужчина, ко всему прочему ещё и иностранец, кому до него есть дело?       Юнги не мог смотреть на себя первый год своего проживания в комнате, которую ему удалось чудом выбить у рыбацкой семейки. К сведению, потом он смог оправиться и найти работу, а затем перебраться на новое место, где продолжил жить и по сей день. Но тот период, когда Мин не понимал языка, становился ужасающей проблемой с поиском хоть какой-то глупой и противной вакансии, чтобы хоть как-то остаться в этой стране чуть дольше, чем произойдёт его международный розыск или депортация. Но и этого ничего не случилось — чудом восстановленные документы и закрытое дело никак не сказались на его жизни.       Но Юнги было страшно думать о том, кем он был. Он знал, что очень обсуждаемая личность среди мореплавателей и людей, вносящих вклад в науку и развитие страны, но также знал, что спустя года о нём перестали говорить. Он плакал ночами, не зная, куда себя деть с теми ужасными мыслями, которые так или иначе отправляли его в прекрасные времена, которые вдруг ему осточертели и стали такими тёмными, будто бы перепачканными в токсичных чернилах, пущенными осьминогом прямо в глаза.       Проживая первые трудные годы, он завешивал зеркала простынями, и, как бы мерзко это ни выглядело, какое-то время не ухаживал за своим лицом, как положено — лишь умывался утром и вечером, а потом ранил себя бритвой, когда ощущал неприятную колкость щетины. Он даже не прикасался пальцами к своим щекам, чтобы ощутить всю запущенность, просто не мог ощущать фактуру кожи, слегка выпуклые родинки, линию губы — чтобы не воссоздавать свой портрет заново, обращаясь к мыслям о том, что он изменился за это время. Конечно, вид это немного портило, но Юнги всё равно долго не мог прийти в себя, чтобы стянуть полотенце с зеркала в ванной. Впервые за долгое время увидев себя, Юнги испугался, но всё-таки тяжело вздохнул, замечая, что кроме этих поправимых изменений он стал выглядеть иначе — но нельзя было сказать, что в хорошую сторону. Он казался более болезненным и худым, а глаза стали выглядеть темнее на фоне белёсой кожи — впалые какие-то и с тёмными кругами под ними, с едва различимым оттенком красного — такого же нездорового.       Юнги не мог смотреть на свою форму, которую когда-то беспечно любил, трепетно к ней относился и носил столь бережно, которая была на нём в тот день, не мог принять тот факт, что он был капитаном. Долго мучившие кошмары слегка потрепали его. Юнги никогда не думал, что любовь всей его жизни вот так вот пропадает, станет вселять в него неимоверный страх. Ему теперь даже на маяк смотреть было тошно, вспоминая, как он захлебывался водой, цеплялся пальцами за что-то, терял сознание из-за холода воды и приступа паники. Как его коллег сжирали заживо, как они тонули вместе с кораблём.

***

— Капитан! Капитан! — девушка с счастливыми криками бежала по пристани и крепко сжимала в своих руках папку с документами. Наткнувшись на Мина, она крепко обняла его и выдохнула с облегчением, после вручая своё детище руководителю. — Мы собрали всё, что нужно, это документация о нашей экспедиции, теперь мы, наконец, отправимся домой. Ты просто не представляешь, как я соскучилась по своему коту и мамочке…       Она лениво потянулась и улыбнулась мужчине, аккуратно переворачивающему страницы проекта, рассматривая фотографии. Листы были липкими из-за ламинации, блестящими на солнце, слепящем глаза — погодка выдалась хорошей, чему Юнги был очень рад. Побыстрее бы вернуться домой после их долгих и трудных мотаний по Скандинавии. Он сам, как и все остальные из его группы, хотел домой, похвастаться перед родителями своими успехами, а потом долго лежать на кровати в обнимку с подушкой, слушая радио, по которому передавали какие-то комичные истории вперемешку с музыкой.       Гавань была тихой, породнившейся — сколько времени они на ней пробыли… Юнги ступал по ней уверенно, оглядываясь по сторонам, запоминая каждую деталь, чтобы хранить об этом тёплые воспоминания. Впереди виднелось кафе, где сидели его коллеги, о чём-то бурно беседуя и смеясь. — Завтра так дочка обрадуется, когда я ей привезу кораллики! — воодушевлённо заверял своих друзей один из коллег, пока второй поддерживал его и вспоминал о сыновьях, что уже готовились к экзаменам. Юнги это заставляло улыбаться; у него детей не было, но он их безумно любил, всё время играл с девочкой своего коллеги, пока тот был безумно занят с отчётами или же зависал в мастерской.       Девушки болтали о своём: о родителях, мелкой живности дома и друзьях, по которым они безумно скучают. Интернет был ужасным, но это не мешало всех оповестить о том, что путешественники уже возвращаются домой — спустя месяцы усердной работы. Пора бы всех собирать. — Ребята, ну как, отчаливаем через час? — спрашивает Мин, поправляя фуражку, пока остальные поспешно кивали головами и воскликивали с облегчением. — А как с погодой? Всё хорошо? — забеспокоился один из мужчин, скептично посматривая в телефон. — Горизонт чист, — капитан рукой указал в даль, что радовала своей чистотой и солнечностью. — Ты беспокоишься? — Да как-то слышал, что тайфун намечается… — Да какой тайфун? — хмыкает одна из девушек, ставя стакан с чаем на стол. — Не каркай, посмотри, разве такое небо может говорить о плохой погоде?       Юнги отошёл, не слушая разгоравшиеся споры, несколько задумавшись о поспешности ехать обратно. Он уверен, что многие хотят домой, да и правда — что может случиться? Будучи в гостинице, он смотрел прогнозы погоды и изучил всю сейсмологическую картину и даже уровни ветра, которые заверяли его о чудесных ночах и днях.       Через час ничего не изменилось. Погода была такой же прекрасной — ни дождинки с неба не упало, даже облачка хмурого не выглянуло из-за горизонта, так манящего к себе. Они стали забираться на борт, расходясь по своим привычным местам, кто-то сразу залез в каюту, а кто-то оставался снаружи, довольствуясь солнцем; многие ушли на бридж.       И всё было на самом деле хорошо. Пока они не преодолели половину их пути к дому. С бриджа прибежал человек, судорожно говоривший о том, что надвигается тайфун. Штурман же ничего не говорил, не видя ничего плохого. Но небо темнело с каждой четвертью часа, пока не послышались раскаты грома. Погода давала о себе знать, ухудшаясь с каждой минутой, превращая всё в ад. Управление становилось невыносимым, наружу нельзя было вылезти из-за ливня, обрушившегося на море, с бриджа новости доносились очень плачевные. Они в эпицентре — и вырулить не получится, а дальше идти — навстречу смерти. В западне.       Волны усиливались, громыхания снаружи сотрясали надстройку, свет невозможно мигал, погружая всё в непросветную тьму. Юнги сжимал руки в кулаки и судорожно бегал с одного конца на другой, пытаясь совладеть с паникой и что-нибудь придумать — команда была его ценностью, он боялся всё потерять из-за такой глупости и по своей опрометчивости. Все говорили об их обречённости и тому, что они не переживут этот ураган — не справятся, затеряются среди волн и так уйдут на страшное дно океана. Штурманы свернули с курса, решая выплыть из зоны эпицентра, чтобы по кривой траектории добраться до ближайшей гавани, которую они могли встретить по пути. Скагеррак сегодня был необычайно буйным. Страшным. — Капитан! — кричала девушка, бежав сломя голову навстречу Юнги, что обернулся на крик и заметался взглядом. Он уже промок до нитки, щурясь от того, насколько сильно освечивали молнии, рассекая бушующую гладь пролива. — На нас идёт сильная волна!       Едва она успела настичь Мина, как их обоих захлестнуло. Волна была слишком сильной и высокой, раскачивая корабль и снося всё с палубы, что было не прибрано к месту. Юнги крепко держал девушку за руку, понимая, что сам зацепился за что-то странное на борту, пока та обречённо свисала с него, не имея возможности схватиться за что-нибудь. Она ревела, боясь пошевелиться всякий раз, чтобы удержаться на весу, пока мужчина изо всех сил пытался затащить её обратно. Было страшно представить, что прямо сейчас эта девушка потеряет всё — её тоже потеряют в этом бескрайнем бушующем проливе. Её могло занести под корабль и размельчить на мелкие куски, могли просто-напросто сожрать твари морские, что явно скопились в этом эпицентре «жары».       Все знали о существовании монстров и сирен — это было не просто легендой или хрестоматийными страшилками детишек. Многие мореплаватели сталкивались с сиренами и поддавались их чарам, некоторые даже вылавливали подобных и отправляли на изучение. Это как в мультиках про драконов и викингов — у них есть книги с описаниями, так и по всей Дании, если не по всему миру, ходили подобные сборники морских существ, начиная русалками, заканчивая самыми крупными акулообразными хищниками. — Юна! Потерпи, милая, я обязательно… — хрипел мужчина, понимая, что не сможет докричаться до девушки, что, казалось, уже приняла свою участь и отчаянно просила отпустить её, спасти хотя бы себя. Юнги не мог оставить Юну, из последних сил на себя тянул, практически добился успеха, и девушка смогла ухватиться за борт, но только их счастью не было дано свершиться: ещё одна волна, пробежавшая по судну, сбила девушку в море, оставляя Юнги одного.       Он смотрел сквозь темноту и плакал, зажимая рот ладонью от понимания неизбежности гибели всех на «Голландце». Они были обречены на смерть. Все. Они сбились с курса, и куда бы ни плыли — везде была засада. Ничего уже не спасало, даже эти лодки и шлюпки, которые наверняка бы снесло в первую очередь. Да и сирены, что стали выть под толщей воды, говорили об их ничтожности.       Юнги пропал.       Их корабль был сбит новой волной, перевернут на бок. Утопая без единого шанса на победу — только на поражение, Юнги думал обо всём, пока чувствовал под ногами частицы ломающегося корабля, пока новая волна не настигла их и не пришибла на раз. Думал о своих родителях, о жизни, о любви к морю и о своих коллегах, об их семьях и любви. Они все… все, кто Юнги окружает, умрут. Они обрекут своих близких на тяжёлые муки. Они никогда больше не увидят лучи яркого солнца в зените — сегодня был их последний шанс полюбить свою так резко оборвавшуюся жизнь.       Юнги захлёбывался в воде, хватаясь за всё плывущее, отчаянно пытаясь выкроить себе ещё секундочку жизни — бог с ним, что страданий. Вокруг него стоял гул, свист и крики, гипнотизирующее пение и сводящий с ума рокот. Всё рушилось у него на глазах, умирали люди. И он, держась за остатки мачты, смотрел в темноту и видел в свете молний кровавые пятна, пачкающие чёрную-чёрную воду.       Волна снесла Юнги под воду, отнимая у него шанс на выживание — его, если честно, и так не было. Он погрузился под толщу воды, что забирала у него возможность дышать и слышать. Всё было как под куполом: он не понимал, что происходит вокруг. Инстинкт самосохранения брал над ним контроль, и мужчина отчаянно барахтался в воде, пытаясь выбраться из-под тяжёлой крышки, сделать вдох и хоть в последний раз помолиться перед тем, как он уйдёт. Юнги мёрз, захлёбывался в воде, чувствуя, как его что-то толкнуло, потянуло на дно, а потом вновь вынесло на поверхность. Не понимая, что с ним происходит, он уже не в сознании, постепенно теряя его от лютого холода и изнеможения, от немой истерики, пока его ушей достигают истошные крики и последние слёзы.       Капитан почувствовал что-то рядом. Что-то склизкое и очень холодное, быстрое — кажется, оно его куда-то потащило за собой с агрессивным рокотанием, сжимая за плечи. Всё это лишь фантом его ощущений. Из последних сил он ухватился за что-то руками, кажется, даже слишком сильно, в порыве ухватиться за свою жизнь.       А потом он упал в пропасть.

***

— Юнги, ты ведь взрослый мужик, в конце концов, — вздохнул Мин, падая на кровать после трудного рабочего дня, который в очередной раз потрепал его так, что было лень стянуть даже носки или ослабить галстук, — уже четвёртый десяток, а ты так и не смирился с тем, что мореплаватель. Придурок, чёрт возьми.       В последний год его проживания в Швеции он, мало того, что и этот язык практически освоил, так ещё и винить себя стал в том, что не смог вернуться к прежней жизни, к которой он, оказалось, хотел устремиться. Спустя пару лет после трагедии, он хоть и боялся, но душа его была тише — всё ещё была в тревоге, но тянущаяся в сторону моря, и это было необъяснимо. Может быть, он был просто ребёнком, рождённым для моря, и оно всерьёз любило его, лишь только преподнесло своё наказание за что-то слишком непонятное самому капитану, что сейчас был обычным офисным планктоном и разбирался с бумажками. Последнее время для Юнги было слишком непонятным — он метался, не понимая этого, не осознавая того, что его продуктивность снижалась из-за долгих раздумий и погружения в рассуждения, вводивших его в тупик. Он думал о море. О том, как он жил раньше, как он любил свою работу и как был трепетен к своим подчинённым, как он скучал по гавани, из которой отправлялся в путешествие, по родителям, по родному проливу, который был как всегда необычайно спокоен.       Юнги только сейчас смог выдохнуть настолько свободно, чтобы взять и вернуться обратно к тому моменту, когда всё переломилось. Он вспоминал лица своих вымотанных коллег, которые с огромной радостью выдыхали, что вернутся домой. Вспоминал то детище, которое они везли обратно, — которое теперь утонуло и лежало где-то на чернеющей глубине, охраняемое хвостатыми уродцами, среди жалких обломков «Голландца». И всё-таки лишь сейчас Юнги, наконец-то снимая с себя пиджак, понимал, что им было дано предупреждение об ужасной погоде. Но тогда что им двигало, раз он не остался в гавани на пережидание шторма? Усталость и желание прибыть домой? Или он подумал, что прогнозы все лживые и лишь усугубляют их моральное состояние? Но всё-таки ругать он себя сейчас не хотел — был слишком вымотан, да и в целом бы это сейчас ситуацию не спасло — никого сейчас, кроме него, нет в живых, если только какой-нибудь сильный счастливчик, поцелованный богом, нашёл шлюпку и смог достать ещё кого-нибудь, а потом уплыть из эпицентра такого «торжественного» пира сирен и всякой прочей заразы, которая была так падка на слегка сладкий привкус человечины. Всё в прошлом. Смысл думать о своей вине?       Его больше волновал другой вопрос — вопрос его жизни, которая была так непонятно спасена. Как самая главная загадка человечества. Юнги даже перестал думать о сингулярности чёрных дыр и о создании мира, потому что то, что он чудом оказался на берегу островка с маяком, было намного удивительнее — когда все, кто был с ним, буквально сожраны заживо, и лишь только Юнги оказался здесь, правда, с потрёпанным и разорванным в клочья сердцем. Его гложила эта вина перед всеми, он не мог понять, почему именно его поцеловали в лоб, чтобы всё так обошлось. Юнги всегда был за команду, и если нет команды, нет и его, собственно, только в этот раз всё обошлось совсем иначе, что сейчас жутко не удовлетворяло и расстраивало его. Не хотелось быть особенным счастливчиком, если честно. Да и сама эта ситуация казалась до жути абсурдной. Почему он, одинокий и свободолюбивый морской принц Дании, а не семьянины или девушки?..       Юнги сглотнул комок в горле и повесил рабочий костюм на плечики, а потом закинул в шкаф, не заботясь о том, помнётся ли он потом — завтра выходные, а он всё равно будет устраивать глажку вещей после стирки, разобранную только вчера поздним вечером. Он направился на кухню, чтобы выпить чаю, прежде чем лечь спать и немножко подумать о завтрашнем дне. Будучи уже в помещении, он снова вернулся к своему мини-расследованию в голове, теперь уже размышляя о том, что же могло оправдать его скромную и немного потрёпанную жизнь в другой стране, где он еле-еле получил удостоверение личности. — Было бы логичнее, если тебя кто-то спас, а не ты сам ухватился за такую бандурину, которая и в воде обломком бы не проплыла, — хмыкнул тот, еле фокусируясь на чайнике, который поставил кипятиться.       А тогда кому это нужно? Вот это было, конечно, очень смешно, что даже сон встал на второе место. Юнги вдруг кинуло в озноб от осознания того, что он мог быть вынесен на берег каким-то существом, который так удачно проплывал мимо этой кровавой вакханалии, но тогда как не заметили его другие хвостатые, ежели находились в эпицентре? Подумали, что тоже какая-нибудь сирена, готовая сожрать свою добычу, не делясь с ними? «Хотя, это было бы логично!» — подумал Юнги, усаживаясь за стол и опуская взгляд на столешницу. Всё ещё не вязалось, что он был спасён кем-то, и его мучала куча вопросов, становившаяся лишь только больше с каждым новым звеном в этой цепочке пугающих событий. — Даже если это и так, Юнги, каковы твои шансы углубиться в этот мотив и увидеть всё своими глазами? — вдруг задался вопросом Юнги, разморённый чаем и утомлённый яркими всплесками своей фантазии.

***

      Прошло два дня. Юнги вчера получил сообщение от своего босса, что из-за климатических условий им будет выдано ещё несколько выходных дней, чтобы они не пострадали. И они прошли безупречно — без всяких мутных и отягощающих размышлений. Пребывая в идиллии, когда на фоне играет сериал, у которого были лишь субтитры на английском, в это время делая генеральную уборку, Юнги чувствовал себя самым счастливым, понимая, что с его плеч свалился такой тяжёлый груз, нервы восстановятся и глаза отдохнут от вечной выматывающей компьютерной рутины и внушительной бумажной волокиты.       Юнги наблюдал за тем, что творится на улице, выглядывая в окно и думая, насколько безопасно он будет себя чувствовать. Город был буквально на побережье, что не внушало спокойствия, хотя Юнги отчаянно уверял себя, что хуже того, что испытал он когда-то давно, быть не может. Сидя дома, где есть отопление, горячий чай и прикупленные недавно плюшки с клубничным джемом, Юнги не должен пострадать от сильного ветра, нескончаемого ливня и бушующего моря, которое наверняка повредит что-нибудь в гавани своими волнами, в крайнем случае — унесёт пару неубранных вовремя лодок, также поломав причал, но это, в целом, не такой большой урон, нежели гибель людей.       В первый день был ужасный шторм, что везде было отключено любое энергопитание, и по городу транслировались записи о правилах безопасного поведения во время шторма и многая полезная информация об эвакуации, если это будет нужно. Во второй день было тоже не лучше, но ночью — предельно тихо, и к тому же сухо. Как такое может быть, не понятно, но влажность в воздухе странно колебалась за пределами нормы в обоих направлениях. На утро было сухо.       На следующий день, что выдался достаточно солнечным после того, как по радио сообщили, что штормы должны прекратиться, и теперь жителей ожидает лишь подъём уровня воды и возможные циклоны, Юнги спокойно выдохнул и распахнул окно, впуская в дом свежий воздух.       Он долго собирался с мыслями, что ему нужно сделать, но потом его голова снова перестроила весь порядок отфильтрованных мыслей, почему он резко вспомнил о своей форме, которая была для Мина врагом номер один. Он не так сильно расстроился, когда понял, о чём пошли его великие думы, поэтому с робким вздохом пошёл в спальню к тахте, у которой поднял матрас и осмотрел всё содержимое, что было туда запихано. В самом дальнем углу была свернута его форма, предварительно засунутая в бумажный пакет, принесённый когда-то из супермаркета в старом районе. Юнги на мгновение показалось, что он даже соскучился по тому, какие погоны были у него на плечах, пока он так загадочно не покинул весь мир. Это была и, скорее всего, когда-то будет прекрасной шуткой, когда он внезапно заявит о том, что просто затусовался в другой стране после аварии, но он не особо хочет думать об этом, понимая, какой урон своей репутации он получит, неправильно высказавшись перед представителями СМИ. — Ну, Юнги, чего застыл? — усмехнулся он, подходя к тому углу и доставая одежду, после чего опуская матрас обратно и кидая плёнку, служащую дополнительным маскировочным слоем, на одеяло. Капитан не так долго смотрел на неё, почему так же быстро и вскрыл упаковку, доставая пакет, а затем уже и рубашку, пиджак и брюки. Фуражки, правда, здесь не было, но это не так сильно расстроило его, можно сказать даже, что он не заметил, обрадовавшись своему излюбленному великолепному чёрному кителю с аксельбантом и золотистыми пуговицами, несколькими наградами и погонами, которыми он восхищался. Юнги долго рассматривал свою форму, даже осмелился надеть пиджак на домашнюю растянутую футболку, чтобы вспомнить былые времена, хотя ему было очень страшно касаться нежной и прохладной ткани. Всё-таки он любит море. Каким бы страшным оно ни было.       Когда стрелка перевалила за полдень, а форма была повешена на плечики и убрана в шкаф, Юнги ушёл в душ, чтобы освежиться перед тем, как выйти на прогулку. Он чувствовал себя прекрасно, понимая, что восполнил свои потребности, смог вымыться и даже покрасоваться перед зеркалом, хотя не особо любил смотреть на себя и своё вновь идеально выбритое лицо. Но что-то всё равно смогло смутить его в этот момент. Он чувствовал, будто бы под кожей что-то ползёт, что-то впивается в его кожу, сухожилия, но не понимал этого не столь приятного ощущения. Только после того, как Мин надел тёмную водолазку, он понял, что у него чесалось правое запястье, что было странно. Он осмотрел свои руки и не увидел ничего сомнительного, лишь какую-то непримечательную сыпь и небольшие пятна. Поэтому он просто смахнул всё лишь на раздражение.       На улице было правда душновато, но морской воздух слегка скрашивал ситуацию и давал лёгким раскрыться на максимум. Юнги выдохнул и решил спуститься к побережью, которое, как ни странно, пустовало, хотя люди там всё равно проходили. Их было немного — Юнги заметил пару удаляющихся макушек, но и без этого чувствовал себя одиноким среди спокойных накатывающих волн, выбрасывающих на берег ракушки и крабиков, что быстро уползали под камни неподалёку, среди белого песка, в который он немного проваливался, но его ботинки спасали от попадания песчинок внутрь.       Он пошёл вдоль береговой линии, глядя вдаль, где размыто виднелась макушка маяка, которая напоминала ему о событиях роковой ночи, хотя также внушала ему какое-то спокойствие. Он видел вдали лодки и небольшие судна, что так робко передвигались по морской глади, всё ещё остерегаясь непредсказуемой погоды. Он повернул голову — перед ним пробежал мальчишка, который убегал от своей матери, забавляющейся вместе с ним, пытаясь нагнать. В какой-то момент она взяла его на руки и отодвинулась на пару шагов ближе к морю, будто бы испугалась чего-то, что Юнги не видел. Её лицо было серьёзным и напуганным, и Мин не мог себе представить, что должно было так подействовать на родителя ребёнка, который всё ещё не переставал радоваться и что-то счастливо лепетать, пока та пытается как можно быстрее уйти оттуда.       Юнги вздохнул и пошёл дальше — к мосткам, которые были унесены с гавани и приставлены к берегу. Он не осмелился залезть на них и пройти дальше к морю, где мог скрыться по бёдра, потому что некий страх воды всё ещё томился в груди. Ветер встрепал тёмные волосы и заставил вздрогнуть от холодящего кожу воздуха. Волны всё так же слабо бились о берег, даже не доставая до носков ботинок моряка, пенились и шумели, пока Юнги смотрел вдаль и глубоко дышал, скучая по этому прекрасному ощущению своей стихии. Вдали слышен визг чаек, которые так любят скапливаться на гавани и устраивать заседания на бортиках небольших суден, приставленных к причалу. Он снова смутился, когда его ушей коснулся непонятный звук, исходивший сзади. Мужчина обернулся и устремил взгляд в место, откуда доносилось слабое рокотание. Его охватило непонятное чувство раздражения и непонимания, что происходит, почему шум моря не даёт ему услышать отчаянный зов о помощи…       Юнги двинулся вперёд, замечая какое-то рельефное блестящее пятно, заметённое песком, но всё не мог различить, что это было. По мере приближения он отмечал некоторые детали силуэта, который блестел на солнце и странно шевелился, как рыба, и всё чётче слышал гортанное рокотание, будто бы умоляющее, какое-то надрывно-болезненное. Только позже моряк услышал мелодию, которая никак не действовала на его разум — будто бы это была самая безобидная песня на свете, которая, конечно, не несла в себе какого-то смысла из-за очень непонятного содержания и манеры исполнения. Приблизившись на расстоянии десяти метров, Юнги понял, что это было, а точнее — кто. Стало страшно. В песке лежало тело полуживой сирены, возможно, что мужчины, который с открытыми глазами и ртом едва ли шевелил хвостом в попытке сдвинуться с места, при этом издавая странные звуки, искажённые болью и засыхающей жизнью за пределами вод.       Юнги не знал, как выглядят сирены, не знал, как он мог бы отличить всякую пакость от обычных хвостатых — русалов, которые не несут угрозы человеческой жизни, но это существо, кажется, внушало ему доверие. Личный страх Юнги не отпускал его, сжимая горло, но то беспомощное состояние полуживого тела так ранило его душу, что он не смог больше смотреть и приблизился так близко, чтобы увидеть всё — перламутрово-розовый и блестящий на солнце хвост с порванным нежным плавником сзади и не менее впечатляющими другими, окантовывающими его тело. Юнги видел, как были раскрыты шейные жабры — как существо пыталось глотать воздух, как пыталось выжить на пекле, укутанное в песок. Он был вынесен штормом, вероятно, и теперь страдал, иссыхая. Глаза были белыми, практически выцветшими, что вселяло в Юнги страх за его жизнь. Русал не переставал рокотать и дёргать своим кадыком, цепляясь пальцами за песок, который оставался в его перепонках между тонкими пальцами. — Как… — Мин не мог подобрать слов: он совсем не знал, как обратиться к существу, которое, кажется, уже смогло заметить его и пристально смотрело на него, пытаясь донести своё болезненное рокотание до Юнги. — Как ты оказался так далеко на берегу? Кто ты?..       Существо не отвечало. Оно лишь беспомощно дрожало и продолжало иссыхать на солнце, качая головой с чёрными волосами, касающимися острых плеч, покрытых мелкими прозрачными чешуйками. Юнги быстро осмотрел его тело — кожа пострадала на солнце, мелкие ранения и множество моллюсков на блестящем красивом хвосте с порванным плавником. Но тот, к удивлению Юнги, смог перевернуться на бок и вскинуть свою руку, указывая на море, к которому он стремился. Кроме надломленного пения капитан ничего не слышал.       Юнги обернулся и вновь посмотрел на спокойное синее море, что, казалось, и для него было каким-то желанным. Мужчина закопошился, а потом быстро поднялся с колен на ноги и постарался как можно аккуратнее перевернуть русала на спину и поднять его на руки, не доставляя неудобств. Тот же, в свою очередь, почувствовав невесомость и прикосновения к своей спине и чешуйчатому хвосту, с плавников которого осыпались песчинки, как и с волос, крепко схватился пальцами за чужую водолазку, перебираясь к шее. Юнги заметил, что в глазах существа тоже были крупицы песка, которые он не осмелился бы убрать. Внушающий бесцветный взгляд с мольбой устремился в его лицо. Рокотание становилось мягче и громче, отчего Юнги вздрогнул, а потом поспешил к воде, забывая о том, что ему было страшно погружаться в неё. Он быстрым шагом старался преодолеть это расстояние, напрягал ноги, будучи в солоноватой морской воде, направляясь к непримечательному валуну, торчащему из-под ровной глади. Мин не знал, насколько глубоко они погрузятся, но как только вода стала подниматься выше бёдер, и некоторая часть сирены погрузилась в воду, существо стало плескаться, на что Юнги пытался не реагировать, попросту не понимая, как действовать. Скорее всего, это был одобрительный жест, и пока существо цеплялось за плечи мужчины, не имея возможности сказать что-то из-за забитости жабр, горла и глаз, делало это при помощи хвоста, который в воде стал мерцать и переливаться перламутрово-розовым ещё больше.       Юнги скрыло до плеч, и он уже практически не чувствовал дна под собой, и когда он дошёл до того камня, существо бултыхнулось и скрылось под водой, оставляя Юнги в ступоре. Мин сначала подумал, что оно, не менее испугавшись, покинуло его и уплыло к себе в глубины, но вскоре мужчина почувствовал, как что-то толкает его ближе к берегу, где Юнги мог бы ощущать себя более стойко, нежели здесь, у этого камня, обросшего склизкими водорослями. Из-под воды совсем скоро показалась светлая макушка с кудрявыми локонами, но потом снова исчезла, опускаясь к ногам Юнги — как он чувствовал. Но вскоре русал с всплеском вынырнул, громко вздыхая и забирая волосы назад, убирая их со лба и малиновых глаз с золотистой окантовкой. Он стал более здоровее и живее — намного красивее, чем был, чуть ли не похороненный в песках набережной. Русал вился вокруг него, а Юнги, немного отойдя ближе к берегу, дрожал от температуры морской воды. — Ты… Ты кто? Что случилось? — снова задал свои вопросы капитан, не скрывая своей лёгкой смущённости и настороженности по отношению к миловидному существу, которое продолжало обхлёстывать Юнги своим красивым хвостом, большие и красивые плавники которого струились по его ногам, обволакивали от бёдер до самых пяток.       Существо снова зарокотало, только теперь оно звучало умиротворенно и так добродушно, что Юнги спокойно выдохнул, наблюдая за русалом. — В любом случае сжирать я тебя не намерен, у меня немного другой рацион, — тихо сказал тот, отплывая к валуну, не замечая, как дёргает мужчину за собой. — Я… Я хотел вернуться домой, но попал в шторм, и меня вынесло на берег. — Тебя так далеко забросило? — удивлённо вскинул брови Юнги, наблюдая за малиновыми глазами существа, который едва блестел своими прозрачными чешуйками в лучах дневного палящего солнца. — На самом деле нет, — сказал тот, издавая очередной будоражащий гортанный звук, — я был не так далеко от воды, думаю, это бы не заняло у меня огромных усилий — вернуться обратно в воду… Меня заметили моряки и унесли подальше, подумав, что я очередная сирена. Вокруг меня собирались люди и смотрели, думая, когда же я стухну на солнце и меня можно будет перерезать на кусочки и скормить птицам, — он поднял благодарный взгляд на Юнги, смотря на него так, будто бы он уже не впервые видит его, разговаривает с ним и трогает, в частности своим слишком активным хвостом. — Спасибо тебе, что помог, без тебя я бы умер… Теперь мы квиты?       Юнги застыл. Он уже не обращал внимания на холод воды, на то, как часто русал пытался сбить его с ног своим сильным перламутровым хвостом, что сейчас казался серебристым. Всё совсем не имело никакого значения. Мы квиты. Мы? Что это значит, Юнги не знает. И он даже не может представить себе ситуацию, из которой он мог бы вывести такой результат. Мина это смутило, на что существо отреагировало крайне беспокойно, начиная скрываться под водой, плавать вокруг его ног, касаясь пальцами со склизкими перепонками, а потом тихонько выплывать, опуская побелевший взгляд на камень, за который он снова ухватился. На его лице выражалась толика боли, которую доставляли ему моллюски, которые присасывались к его хвосту — что Юнги мог заметить прямо сейчас, наблюдая за мельтешением русала рядом с ним сквозь прозрачную воду. — Что? — Я тебя помню. — Что? — снова сказал Юнги, опираясь о камень, не в силах удержать равновесие в воде, которую бультыхал своим хвостом русал, широко раскрывая свои жабры, украшающие тонкую лебединую шею.       Русал поднял на того свой красивый и печальный взгляд, будто бы извинялся за то, что не мог сказать ему что-то очень очевидное. Он коснулся руки капитана и приподнял её из воды, слегка откидывая пальцем часть рукава, что заставило сердце Юнги биться чаще. — У тебя моя чешуя. Ты… содрал мне её с хвоста, пока я пытался вынести тебя на берег. Правда, теперь там пятно, что уж говорить о том, как сильно я порвал себе плавники… — он вдруг стал оправдываться и метаться взглядом, опуская руку Мина, что теперь ещё более удивленно наблюдал за существом. — Это ничего не стоит. Ты сейчас жив, и я считаю, что я проделал хорошую работу и получил своё вознаграждение. — Ты… Это ты спас меня? — осипшим голосом пробурчал Юнги, не веря своим глазам. — Как это возможно?! Ты выглядишь как сирена, поешь как сирена, но… Но сказал, что ты не они… — Да, я спас тебя, — сказал тот, улыбаясь капитану, что снова поднял руку из-под воды и посмотрел на чешую, которая вросла ему в сухожилие, став его частью. — Из-за того, что я иногда переливаюсь в зависимости от освещения и любых цветовых изменений, я кажусь такой же сиреной, как те твари, которые, к сожалению, не оставили там даже косточек. Видишь, у меня лиловые глаза, я прекрасно мог бы стать шпионом, только меня бы там сразу растерзали, спой я при них. — Они ужасно поют. — Они ужасно поют, что это гипнотизирует других существ, и они сами отправляются на верную смерть, но если бы это не было таковым, их бы песни были самыми лучшими в мире, — выдохнул русал, перебирая тонкие, почти прозрачные плавники на своих предплечьях. — …Как тебя зовут? — Ошарашенный шквалом информации из своего загадочного прошлого, Юнги едва нашёл в себе силы сказать что-то ещё. — Чимин. И я несколько раз плавал на то место после аварии, на дне остались только обломки и капсулы с материалом в некоторых отсеках, которые не развалились до конца. Я не знаю, насколько они устойчивы к температуре и насколько долго они могут храниться под водой, но в последний раз я проплывал рядом только два года назад, и всё было таким же, абсолютно без изменений. — Почему именно я? Почему ты вообще спас меня? — Не мог усмириться Юнги, буквально хватая того за предплечье и притягивая к себе, чтобы посмотреть прямо в глаза и узнать чёртов правдивый ответ.       Чимин вновь зарокотал, а потом из его горла начала разливаться тихая, но очень красивая мелодия, которая действовала на Юнги так успокаивающе и умиротворяюще, что он опустил свою досаду и практически развившуюся агрессию и негодование. Мелодия обволакивала Юнги всего, буквально так же, как изящные плавники хвоста русала, что держал его за руку так же, как это делал моряк. Его алые губы слегка открывались и тут же смыкались, так чтобы Юнги мог различить то, что это был настоящий голос Чимина, которым он, возможно, общался со своей расой. Он был прекрасен и мелодичен, и тут Юнги даже усомниться не мог в том, что это был идеальный голос, идеальная мелодия, и сам хозяин был так мил и красив, что Юнги хотелось сравнить его с посланником небес, который влюблял в себя с первого взгляда. С первой ноты. И теперь, стоя в воде, он не боялся. Море его не пугало, что так удивительно и до ужаса странно. — Ты понимаешь, о чём я пою? — Вдруг спросил Чимин, касаясь холодными пальчиками чешуи на запястье Мина, что стоял и смотрел на того своим очаровательным взглядом, в котором поселилось спокойствие и нотки лёгкой влюблённости. — Может, на уровне интуиции… — Он заикнулся и вздохнул, взъерошивая волосы на затылке. — Мне стало очень спокойно на душе, будто я в тихом месте, в своем прошлом, на горизонте свободы, самый счастливый… — Я спас тебя, потому что почувствовал, что ты предписан мне судьбой. И я не могу усомниться в этом лишь потому, что моя чешуя буквально вросла в твои кости, — Заключил Чимин, наблюдая за эмоциями Юнги, который тяжело выдохнул и не мог прийти в себя. — Знаешь же про эти сказки о русалках, сиренах… О связанных душах и россыпи мифов? Это всё правда.

***

      Юнги сидел на побережье, смотря в даль, затянутую густым туманом с едва различимой голубинкой. Каттегат был спокойным, даже волны о берег едва бились, оставляя на песке разводы. Рябь от холодного ветра блистала в лучах совершенно не греющего солнца, и мужчине пришлось укутаться глубже в шарф, чтобы щёки не мёрзли — уже не лето, климат меняется. От этого было грустно.       Чимин так и не сказал ему, где он живёт. Они виделись от силы несколько раз за это время после их первой встречи, в одну из которых русал показал Юнги реальную причину его спасения. И, возможно, даже его судьбу — так странно, что это даже не человек. Было странно думать о том, что такая невозможно красивая русалочка досталась ему, с глубокими малиновыми глазами, что золотом отливались, стоило ему посмотреть на Юнги из-под угла, с мягким и красивым голосом, которым он наверняка воспевал о своей любви, благородной и невинной. Хоть не всегда получается свою судьбу любить — очень тяжело порой её найти, а Юнги хочется. Но страшно.       Смотря на бескрайнюю гладь пролива, разделяющую Юнги с родным домом, он думал — уплыл ли Чимин от него? Вот так вот, тихо, спокойно, без лишних слов, взяв свою плату? Лишь раз услышав это нежное пение, Мин больше не мог спокойно переживать это — будто что-то переклинило внутри, перевело стрелки и усилило тягу. К морю, к кораблям, к нему. Юнги было больно представлять, что могло твориться под толщей воды, хранящей в себе всегда неизведанное — даже теперь и его корабль, что раньше так славился своей красотой и безупречным планом строения. Вдруг разорвут на кусочки? Сожрут и косточки не оставят. Будет ли Юнги физически больно, когда что-то случится?       Может, оно и к лучшему, что они так расстались, без всяких слов и даже первого поцелуя — легче пережить разлуку, оставив в воспоминаниях лишь то, что когда-то это существо спасло ему жизнь. Но капитану от этого не легче.       Очередные сутки проводя в гавани, гуляя по береговой линии, Юнги ждал. Ждал, пока белесая макушка не покажется где-то на горизонте, пока его ушей не коснётся милая сердцу песня. Солнце близилось к горизонту, а запястье ужасно ныло — Мин задумывался о том, это ли есть чувство опасности? Пальцами проводя по чешуйкам, отливающим перламутром при солнце, он морщился из-за боли — будто кости руки ему ломали, каждый хрящик и каждое сухожилие. Если это есть боль, то что его ждёт дальше?       Юнги не сдержался от желания выйти в море даже на самой обычной одноместной лодочке с вёслами, на которой едва кто на прогулку немного дальше от берега отплывает. Хотя бы попробовать. Почувствовать, не забыли ли руки. И он взял лодочку в аренду, тут же заскакивая в неё, в порыве своей необычайной уверенности. Только потом понимая, что всё ещё страх держит его за плечи, Юнги сокрушённо вздохнул, беря в руки вёсла, опуская их в воду. Отчаливая от гавани, отплывая едва на четверть мили, Юнги успокоился, чувствуя умиротворение пролива, что тешил его в своих руках, вспоминая ребёнка моря, любившего с воодушевлением рассекать по Каттегату на кораблях. Казалось, страх просто исчерпал себя — будто есть причина волнения намного сильнее, нежели это. И на самом деле есть — Чимин, которого Мин с замиранием сердца ждал.       Вскоре морскую гладь небо окрасило в глубокие вечерние тона — наступило время прекрасного заката с перистыми облаками над головой, едва рассекающимися носиком самолёта, летящего над ними. Мин поднял голову, различая точечки-звёзды на небе, словно бисером рассыпавшись по небосводу, ожидая своего часа, полнейшей темноты, которая давала им малейший шанс осветить мир. Как бриллианты на чёрной шёлковой ткани. Одинокий месяц прятался за облаками, а солнце близилось к горизонту, с каждой четвертью часа становясь алым диском, слепящим глаз.       Он оглянулся по сторонам, заглядывая в чернеющую гладь моря, лёгкой рябью обходившей его лодочку, размеренно покачивающуюся на естественных волнах, едва настигающих берег, оставляя за собой разводы и белёсую пену. А потом взгляд Мина затерялся далеко-далеко — устремился к горизонту, которого так хотелось достичь (сердцем, своей трепещущей душой молодого опытного капитана, что бережно хранит свой китель). Внутри закипала тревога, руку свело так, будто она совсем грозится оторваться от его тела. А затем всё неожиданно затихло, город погрузился в привычную тишину и вечернее спокойствие перед сном — гавань опустела, люди разошлись по домам, оставляя побережье малюсеньким крабикам и моллюскам, которые будут обязательно собраны наутро и проданы.       Юнги зажмурился, вытер глаза руками и с силой разлепил веки, кажется, уже не поспевая за своими мыслями и маленьким влюблённым ребёнком, потерявшимся в гуще неизведанного впереди. Такое чувство его настигало, когда он практически потерял свою жизнь, и он бы не хотел испытать на себе ещё раз. Его пальцы скучали по гладкости кожи и склизкости плавников русала, уши скучали по невероятному пению, а губы… губы скучали. Они были обречены, как и разбивающееся сердце капитана — влюбился, потерялся в этих лиловых глазках. Не успел объясниться, сказать хоть слово о своей благодарности (не успел показать).       Дрожащими пальцами он ухватился за вёсла, сжимая их нервно, пытаясь смириться с тем, что он пережил ещё один день, в котором не было его судьбы. Едва он успел опустить вёсла в воду, как вдали повиднелась странная рябь. Всплеск такой, будто любопытный дельфин носиком воду рассёк, пугая надоедливых чаек. Юнги обернулся, застывая в немом удивлении — облегчении. Потому что до его замёрзших ушей коснулась мелодия, приятная сердцу. Это Чимин. Его соулмейт, что с грустной улыбкой вынырнул из-под волны, стремительно приближаясь к Мину.       Юнги смотрел на розовеющее в лучах солнца пятно под морской гладью, с нетерпением поворачиваясь к бортику, раскачивая лодку — стремился прыгнуть в воду, бог с тем, что под ним десятки метров глубины. В объятия существа, возвращающегося к нему всякий раз. — Юнги! — воскликнул тот с рокотом в горле, хватаясь за бортик лодки, закидывая что-то в неё. И он не даёт посмотреть на вещицу, холодными руками обхватывая лицо человека и обращая к себе, чтобы он смотрел только на него — самому бы насмотреться. Юнги видит ужасную рану на лице русала, что его сильно задевает. Он боится коснуться пальцами — потревожить, сделать больнее. Но видит, как рваные раны затягиваются, затягиваются, сшивая лицо русала. — Сокровище моё… — выдыхает Юнги, кривя губы в сожалеющей улыбке, шмыгая носом. Он не сдержался и спрыгнул с лодки в холодную воду, едва оставшись на плаву, обнял Чимина, что привычно бился своим непослушным хвостом, плавниками обволакивая ноги, согревая их. Он быстро замёрз, начав дрожать — Чимин, наверное, даже догадался, что это больше не холод, чем его несдержанные слёзы. Юнги вздохнул, руками схватившись за плечи русала, прижав ближе, позволив себе поцеловать в шею. Губы ужасно саднило — так скучали по тому, что было для них непостижимым и недозволенным.       Юнги не смог сдержаться: каждая их встреча казалась ему последней, и он не знал, что ждёт его дальше. Может, уже завтра Юнги заболеет и умрёт, не справившись, а может быть, Чимин уплывёт далеко-далеко, больше никогда не вернувшись (а красная ниточка всё дёргала за мизинчик, напоминала, уговаривала). Мужчина поцеловал чужие холодные плечи, губами ощущая структуру чешуек, красивым созвездием раскинувшихся на ключицах русала. Пробрался пальцами по спине, высчитывая рёбра и жабры, что ужасающе вздымались при каждом вдохе его милого соулмейта.       Чимин ощущал его. Он проник глубоко под кожу, открывая себе новые страницы книги, неизведанный мир чувств: горечи и переживаний, страшной любви и боязни разлуки — всё это теперь открыто перед Чимином, и он, наконец, понял, что уплывать ему незачем. Всё, за чем он пытался плыть на протяжении жизни, теперь в его объятиях. — Тебе больно, — сказал Чимин, хватаясь за лодку, чтобы не утянуть мужчину за собой под воду — не может он без движения на глади — и случаем не утопить. И говорит он правду — Юнги больно. Внутри так сильно стягивало, рёбра надламывались. — Я думал, что потерял тебя, — шмыгнул громко, сглотнув всхлип и проронив горячие слёзы на плечо Чимина, мягко обхватившего того за спину, и обнял в ответ, даря долгожданные объятия. Он тихонечко начал напевать, словно колыбельную заводя, успокаивая капитана, что обмяк на нём, неразборчиво шепча о чём-то. — Что ты сделал со мной? Почему ты заставляешь меня плакать?       Чимин не ответил, глаза прикрывая и вздрагивая. Его колыбельная утихла, растворилась в красивом закате, который через считанные мгновения погрузит мир в кромешную темноту ночи, едва разбавляемую светом звёзд и пастуха-месяца. — Я полюбил тебя, Чимин, — послышалось надрывное через секунду, дрожащим голосом и сокрушённым вздохом — будто чьё-то королевство пало на глазах русала. Сдалось в плен, не выдержало, пошло на попятную. — Я такой ничтожный… — Капитан, — тихонько откликнулся Чимин, щекоча щёку мужчины своими волосами, прежде чем заглянуть в блестящие в последних лучах солнца глаза, что смотрели на русала с невыносимой болью и будто неразделённой влюблённостью — вот так чувствуют люди, влюбляясь с первого взгляда? — Капитан, смотрите на меня, — попросило существо, широко раскрывая жабры на своей красивой шее, — позвольте остаться с вами. Я хочу остаться с вами, потому что вы — мой дом, который мне было дозволено судьбой отыскать.       Юнги весь продрог в ледяной воде моря, но, казалось, ему было без разницы на то, что его ноги уже не чувствуют, как и кончики пальцев рук, которыми он обхватил аккуратное личико Чимина, поглаживая бледные щёки, переливающиеся чешуйками под светом луны, показавшейся из-за облаков. Одна была вскрыта, но сущность Чимина боролась с этим, оставляя на коже едва заметные напоминания о ране; чьи-то страшные когти сумели это сделать, доставить боль. — Останься со мной, — вдохнул поглубже, не сводя взгляда с малиновых глаз, что смотрели на того в ответ, храня внутри необычайную нежность и преданность. — Хоть на мгновение…       Юнги закрывает глаза и примыкает к Чимину, не давая слов на возражения — их губы соприкоснулись в терпком поцелуе, и Юнги наконец исполнил своё эгоистичное желание, лаская чужие пухлые губы, едва почувствовав, как ему отвечали на этот сладостный порыв. Чимин не мог удержаться от желания захватить капитана в крепкие объятия и погрузился вместе с тем под воду. Юнги плевать — пусть он попрощается со своей жизнью и захлебнётся, но не пожалеет — всё, что ему нужно было, в его руках. Странное чувство — целоваться с русалом; то нечто прекрасное и удивительное — как трепетно существо его любит, держит крепко, длинными и красивыми плавниками обнимая ноги. Юнги чувствовал их движение под водой — как Чимин старательно удерживал их в паре сантиметров под толщей пролива. Воздух становился таким недоступным, паника подкрадывалась к мозгам, но Юнги достаточно преисполнился в том, чтобы беспокоиться о том, когда он сделает первый судорожный вздох. Он не мог отстраниться от русала — не хотел; Юнги хотел полюбить его ещё несколько мгновений, запомнить эти трепетные соприкосновения губ и обжигающее лёгкие чувство.       Когда Юнги вдохнул, то понял, что они не под водой — Чимин предусмотрительно отнёсся к тому, что Мин — жалкий капитан, без воздуха не сможет и пары минут, задохнётся, несчастный. Затылком ударяясь о покачивающуюся на волнах лодку, Юнги схватился за бортик, боясь отпустить Чимина, оставляя руку на талии русала, что обнимал его, смотря в красивые глаза, уставшие и заплаканные. Наверное, он потерял ту секунду, в которую перестал желать обрезать нить судьбы и уплыть к себе на родину, где его, по сути, никто уже не ждал — сколько Чимин метался по периметру морей и проливов Ютландии в поиске своего настоящего дома, душевного успокоения и любви. — Капитан, не забывай меня, — прошептал Чимин, помогая тому забраться в лодку. Юнги держал его за руку крепко, хоть и чувствовал свою беспомощность перед холодом. — Никогда. — Не говори так, будто хочешь покинуть меня, — вздрогнув, качнул головой Юнги, смотря на печаль в глазах Чимина. — Я всегда буду рядом с тобой, — он улыбнулся так ярко, но так грустно, отчего Юнги размяк, не удерживая себя от слабой улыбки. Губы его, несомненно, дрожали от холода и непонимания, что он испытывал. — Я обязательно вернусь завтра утром. — Куда ты? — испуганно спросил Юнги, не давая Чимину скрыться под толщей воды. Его рука не могла держать, но он пытался остановить парня, чтобы посмотреть ещё раз в эти красивые глаза. Так быстро он покорил его сердце. — Я буду здесь, около гавани, на севере, — он улыбнулся ещё раз, касаясь губами дрожащих пальцев капитана, — не забудь забрать сумку, она важна для тебя.

***

      Чимин принёс ему вещи, что давно затонули вместе с кораблём, на котором он сделал своё последнее исследование, прежде чем пропасть в неизвестности. Этот невозможный русал рискнул своей жизнью ради дурной прошлой жизни Юнги, доставая сумку со всеми материалами, что они должны были представить как итог экспедиции. В сумке лежало до невозможного много частиц той работы, что так внезапно взбудоражила разум Юнги, заставляя вспомнить тот кровавый ужин, в который он был. Многих вещей, естественно, не было, но практически половина присутствовала на месте, но, к удивлению Мина, в другом кармане оставалась сшитая книга с заламинированными страницами, не давшими тексту испортиться и вымыться с бумаги. Они были потрёпаны, испорчены временем и этими гадкими условиями, со склизкими водорослями и «травмами».       Что Чимин хотел ему сказать этим?       Мужчина бежал в гавань сломя голову, будто его родственная душа могла уплыть в любую секунду — как же он не хотел терять его. В порту его встретили знакомые моряки, с кем он успел познакомиться, живя в городе. У них было много работы в южном крыле, на что Юнги лишь самодовольно хмыкнул, направляясь в противоположную сторону, где было настоящее скопление судов, пустующие мосты и берег. Оправдываясь неописуемым желанием посидеть на краю причала, Юнги рвался к северу, где по прибытии никого не нашёл — расстроился на секунду, продолжив бегать вокруг и стоять на причале, наблюдая за ровной гладью пролива.       Чимина здесь не было — ни единого знака своего пребывания рядом. — Чимин? — попытался тот, обречённо скрещивая руки на груди. Пытаясь вдохнуть побольше холодного воздуха, капитан поморщился и осмотрелся — может, ему стоит найти лодку? Наверняка Чимин где-нибудь на глубине — мало ли там интересного, ему лучше знать.       Прыгать по суднам ему не хотелось, чтобы добраться до пустующей старой моторки, поэтому, забывая то, что море ледяное, вновь прыгнул в воду, едва касаясь ногами дна — глубоко даже здесь, нежели в километре до того места, где он впервые нашёл русала. Стоило ему проплыть пару метров и ухватиться за верёвку, удерживающую судно рядом с катером, то его ноги что-то коснулось — он практически испугался, увидев светлую макушку под водой. Это был, несомненно, Чимин, который позже вынырнул и недовольно посмотрел на мужчину, который с замиранием сердца смотрел на него. — Поплавать захотелось? Холодно ведь! — тот нахмурился, тут же собираясь затолкнуть того в лодку, но тот русалу на зло полез в объятия, и такие крепкие, что существо запыхтело, начав биться сильным перламутровым хвостом. — Юнги, ты простудишься, перестань искать повод прыгнуть в воду. Между прочим, я… — Я хочу обнимать тебя, — вздохнул мужчина, поглаживая Чимина по шелковистым волосам, в которых запуталась полосочка водорослей. — Где же ты был… — Под лодками, — наконец, помогая забраться мужчине в лодку, Чимин улёгся руками на бортик, поднимая золотистый взгляд на того, выжимающего толстовку. — Прости, что вчера прогнал тебя, я не мог допустить твоей болезни. И, кстати говоря… — Зачем ты принёс мне это? — Юнги смотрел на русала, касаясь его влажных рук, поглаживая пальцами костяшки и мелкие чешуйки, блестящие в лучах утреннего солнца, так и не дав высказать всё, что гложило Чимина несколько мгновений. — Что ты хотел сделать? — Юнги, я чувствую, как ты любишь море, — Чимин улыбнулся, опуская стеснительный взгляд на сложенные в лодке вёсла с облупившейся краской, — и я чувствую, что тебе страшно, но… я хочу помочь тебе. Чтобы ты шёл к своей мечте и снова стал капитаном. И дай мне договорить, наконец! Я… боялся сказать сразу, думал, ты сбежишь, узнав, что я не простой русал, как заявил тебе в начале. Ведь, может, ты знаешь, будь бы я русалом, не смог бы с тобой заговорить или спеть, и глаза у меня были бы голубые. Я наполовину сирена, так что у меня тоже есть ноги, я мог бы выйти на сушу ради тебя, а ты всё время бросаешься в воду, как ребёнок…       Юнги застыл в удивлении, но быстро оправился, оглянув вспыхнувшее лицо Чимина. — То есть… Ты можешь вступить со мной на корабль? У тебя есть ноги? И тебе удалось спасти меня, потому что тебя нельзя различить от сирены? — И из-за того, что всего лишь половина, я не умею гипнотически петь, — вздохнув и собравшись, Чимин зажмурился и после, собравшись силами, поднялся на борт лодки, почти голый, прикрытый лишь одним оборванным лоскутом некогда бывших парусов, показывая длинные аккуратные, слегка косолапые ноги ошарашенному Юнги.       Мужчина ссутулился, не находя слов тому, что говорил ему Чимин. Он так трепетно беспокоился о его жизни, и это застаёт врасплох. — Капитан, — улыбнулось существо, обнажая белые зубы в красивой улыбке, — хочешь ли ты выйти в море? Снова встать за руль и взять курс на Копенгаген? Спутешествовать до Норвегии или… Англии?       Он долго молчал, дрожа от холодного ветра и ощущения сырости. Но итогом было одно: — Хочу… Очень хочу, но постой! Я так… так боюсь, — поникнув, Юнги закрыл глаза, пряча лицо в ладонях. Чимин, казалось, хотел запрыгнуть к тому в руки, неловко поднявшись с непривычки и качнув лодку так, что Мину пришлось спохватиться и удержать равновесие, пока полукровка сирены падал к его коленям и подбирался ближе к лицу. — Я хочу, чтобы ты был счастлив, исполняя свою мечту. Пусть твой страх останется в прошлом, пусть все эти люди останутся в обломках «Голландца», как и твои воспоминания, — Чимин гладил того по голове, поднимаясь и прижимая к сердцу, обволакивая плечи Юнги своими изящными человеческими руками, лишенными порванных розовых плавников. — Капитан Мин, ты достоин своего кителя и поста у штурвала. — Но что будешь делать ты? — Юнги не мог не сказать, направив печальный взгляд на Чимина, что смотрел с надеждой на мужчину и напевал свои красивые песни. — Куда денешься ты? Разве ты сможешь все время быть на ногах около меня? Сможешь ли войти в люди? — Я буду рядом, куда бы ты ни плыл, — улыбнулся обнадеживающе, коснувшись пальцами побелевших губ, — я буду плыть с тобой, рядом с твоим кораблём, охранять. Как спутник буду стоять с тобой на мачте и смотреть на горизонт. Что бы ни случилось, я всегда буду рядом — найду, где ночевать, справлюсь со всеми трудностями, буду любить тебя. Буду ждать, если уедешь далеко, приплыву, как позовёшь. Мне жаль, что воды Каттегата держат меня, и я не смогу ужиться где-то в другом месте, но я всегда буду с тобой, — Чимин коснулся руки Юнги, где была его чешуя, что так красиво переливалась на свету, — помни, что это тоже я.       Чимин закрепил своё обещание поцелуем. Таким нежным и трепетным, немножко отчаянным и грустным.       Юнги справился. Поборол страх и купил билеты до своего родного дома — Скагена. Ступил по городу неуверенно, озираясь по сторонам испуганно, боясь, что его узнают, осунувшегося, побледневшего, пристыженного. Пришел домой, породив шок и безумный испуг. Он запомнил слёзы своей матери на всю жизнь — её истошный крик и сбившееся дыхание. Запомнил взгляд отца и его тёплые губы на щеке, ругательства и такие же горькие слёзы. Родители помнили его — любили, приняли, поплакали и заобнимали.       Спустя время Юнги объявился в своём родном порту — сложно было доказать то, что случилось, но он справился, как и со всей злостью многих людей, что узнали о нём, обвинив его в некомпетентности и смерти экипажа; его крутили по новостям, рассказывая о мистической истории его спасения, кидали колкие статейки — но он игнорировал: всё это для него остаётся в больном прошлом, которое не исправить, как ни верти. Мин предоставил переделанный проект, что вскоре заслужил своей награды и почтения погибших; Юнги примерил новый китель, выходя в море. Спустя шесть лет после своего внезапного исчезновения.       Вот оно — долгожданное чувство свободы и счастья. Как рыба в воде. Руки помнили всё, что было давно забыто головой, а глаза вспоминали старые «тропинки», по которым он всегда плыл, довольствуясь своей командой и предписанием судьбы. Дитя снова лелеял отец-океан, благословил и поцеловал в лоб, отправляя в даль — к своей первой любви.       Юнги чувствовал сердцем, что Чимин рядом. Рядом с ним, хоть его корабль не в берегах Швеции, но умиротворение его не покидало.       Они встретились около Анхольта — Чимин, наконец, достиг его корабля, пока Юнги оставался в гавани со своей командой во время очередного шторма, что несколько пугал его. Воспоминания хоть и не стёрлись полностью, но ему было заметно легче. Чимин был безумно красивым — всякий раз, когда Юнги видел его, не мог сопротивляться своему желанию поцеловать. Восхищался всякий раз, когда тот смотрел на него своими лиловыми глазами, вселяя нежные чувства.       Чимин рядом. И Юнги всегда спускался к тому на шлюпке, пока их корабль останавливался в море, портах — где угодно, Юнги не мог не смотреть на своего принца, на прекрасного русала-сирену, и на него даже однажды пытались пустить стрелу из арбалета, пока не заметили, что капитан трепетно охраняет его, по плечам гладит, в щёки целует, налюбоваться не может. Как Чимин поднимался порой на борт, расшагивая неуклюжими ногами в большой одежде капитана по краешку пирса, любуясь просторами «свысока». Чимин следовал за ним, словно спутник за своей планетой — никуда дальше не пропадал, всегда держался близ корабля, ныряя в морскую гладь, рассекаемую носиком корабля капитана Мина. Или стоя в его объятиях, лёжа в его каюте на скромной кровати, в тёплых объятиях.       Даже когда Чимин пропадал — чешуйки на руке Юнги говорили о том, что он рядом. Что он всё ещё жив и обязательно подарит мужчине свой сладкий трепетный поцелуй.