Победить саму смерть

— Уходите, — приказывает Жан, не спуская глаз с пистолетов, нацеленных прямо ему в сердце. Тело гудит от напряжения, готовое атаковать в любую секунду. Есть ли у него хоть малейший шанс или же какая-то из этих пуль подарит ему неминуемо быструю смерть? Это, пожалуй, даже чересчур великодушно, учитывая садистскую натуру Рико. Четверо против одного — нечестный бой, но разве у него есть выбор. На Веснински вместе с его сиреной наплевать, но самоотверженный придурок вручил прямо в руки Джереми возможность спастись, так что, хотя бы из-за этого, Жан готов пожертвовать собой. Он продержится до тех пор, — ну или хотя бы попытается, — пока не останется один, а потом либо примет поражение, вместе с металлом, изрешетившим грудь, либо разорвет в клочья каждого в этой комнате. — Ты мне не хозяин, — Жан впервые позволяет себе озвучить это вслух. Не тая презрения в своем голосе, всё равно выживет только один из них. Можно хоть раз сказать правду, так и рвущуюся наружу каждый раз, когда он видит эту надменную рожу зарвавшегося ублюдка. — Меня продали — произносить это всё ещё больно, сколько бы времени не прошло, но Жан проталкивает слова через горло, — господину Кенго. Если же он умрет, то всё, включая меня, достанется Ичиро. Ты же в этой семье едва ли немногим значимей прислуги. Даже этот особняк тебе не принадлежит. Гнев уродует черты лица, искажая в гримасе чистейшей ярости по мере того, как Жан всё больше жалит правдивыми словами. Отбросив вежливость и притворную покорность, позволяя зверю внутри выгрызать себе свободу зубами. Он, возможно, умрет, но уж точно не позволит Рико победить. Хотя бы в эти последние минуты сбросив оковы рабства. Его и так держали в них слишком долго. — Тебя терпят только до тех пор, пока ты не перейдешь черту. Потому что на самом деле ты никому не нужен. Припечатывает Жан, понимая что уж теперь его точно не пощадят. Джереми что-то кричит, пытаясь до него достучаться, но Жан лишь надеется, что он достаточно выбесил Рико, чтобы отвлечь всё внимание на себя. Джереми, конечно, не хочет вот так его бросать. «Вместе или никто» — таков его ответ. Жан знает, но всё равно надеется, что Джереми передумает, увидев, как важно ему его спасти. Пожалуйста. Им никак не выбраться отсюда вместе. Незачем погибать вдвоем. Тем более когда смерть Джереми растянется ещё на долгие годы нескончаемых мучений, тогда как жизнь Жана оборвется прямо здесь в считанные мгновения. Он довольно ценная игрушка, но всё же не такая уж незаменимая. Морияма обязательно купят новую ищейку ему на замену. Может немногим хуже, но оборотни в огромных количествах продаются на черном рынке. Кто-то уж точно окажется достаточно хорош. Жан скорее жестокое исключение, ведь его отдала собственная семья. У судьбы довольно скверное чувство юмора. — Ты не заслуживаешь быстрой смерти, — шипит Рико, его голос дрожит от едва сдерживаемого бешенства, — но сегодня ты точно сдохнешь. Он остается на месте, но отдает приказ своим людям двигаться вперед, сокращая и так ничтожную дистанцию. Жан чувствует, как пальцы Джереми тянут его за пиджак назад, в бесполезной попытке защитить. Что он может сделать, запертый в клетке? Жан сам не уверен, что сумеет увернуться от всех пуль, если стрельба начнется одновременно. Он не поддается, лишь поворачивает голову вбок, так чтобы было видно лицо, при этом сам не спуская глаз с приближающейся опасности. В надежде, что, если даже Джереми не услышит, то прочтет по губам. Почувствует всю мольбу, вложенную во всего лишь несколько слов. — Уходи. Ну же. Пожалуйста, — просит Жан, ни в коем случае не требуя, но желая этого больше всего. Не жди меня. Не пытайся помочь. Спасайся сам, если не ради себя, то хотя бы ради меня. Жан начеку, но никогда нельзя полностью подготовиться к неизбежному. Особенно, когда Джереми вскрикивает, а потом, всё же дотянувшись, резко вжимает в прутья клетки, обвивая живот руками. Спина больно ударяется о железо, лопатки жжет от приложенной силы, и Жан не успевает с ориентироваться, когда секундой позже выстрелы оглушают чувствительные уши. Боль адской агонией разрывает левое бедро, но других повреждений Жан не чувствует. Он всё ещё жив. Жан промаргивается, пытаясь сфокусироваться, вернув зрение, и понимает, что это Джереми закрыл его собственными крыльями. Они истончились настолько, чтобы легко пролезть меж прутьев, надежно пряча туловище по самую шею. Поэтому лишь одна шальная пуля смогла попасть в бедро. Перья фениксов прочнее стали, ценясь не меньше слез, способных залечить любые раны — даже смертельные. Джереми спас его, спрятав за мгновение до неминуемой гибели. Жан чувствует, как сильно бьется сердце, прижатое грудью к его спине. Заполошно, в панике пытаясь вновь восстановить течение жизнь по венам. Жан утопает в этом мгновении близости, несмотря на то, что опасность зловещим холодом всё ещё наступает на них. Джереми не сможет прятать его вечно, но Жан позволяет себе вдохнуть глубже, насладиться теплом этих рук и чарующим запахом кожи, когда-то поцелованной солнцем. Жан ещё помнит их первую встречу — как давно это было, а кажется будто вчера. Тогда Джереми выглядел иначе, ещё не познавший человеческой жестокости. Он не знает получилось ли у той парочки наверху исчезнуть, но пришло его время действовать. Рико не отнимет так просто то счастье, которое Жан и не надеялся для себя найти. Взаимная любовь была ему неведома, отвергнутый даже собственной семьей, но теперь всё иначе. Сердце за его спиной, чего бы ему это не стоило, продолжит биться.

***

— Эта ебанная сирена, — цедит Жан сквозь зубы. Полнолуние всегда было тем ещё испытанием для него, хоть Жан и не впадает в бешенство, способный себя контролировать, являясь рожденным, а не превращенным оборотнем. Но всё же. Все чувства обострялись, раздражение затапливало рассудок, то и дело норовя обнажить звериную сущность: то удлинившимися клыками или ногтями, а порой и вовсе частичной трансформацией. Жан ненавидел эти долгие трое суток, чувствуя начинающийся зуд под кожей и того ранее — за пару дней до. За столько лет он должен был уже привыкнуть, но его разум и тело издевались над ним каждый раз. Мучая, как в тот самый первый, когда он — ещё совсем неопытный волчонок, — чуть не сошел с ума. Ему нельзя убивать те красивые игрушки, которые Жан должен охранять, но в нем бурлит преддверие полнолуния, поэтому он поддается своей жажде крови, устремляясь в зачарованный от любопытных глаз подвал. Его уши и так чрезмерно чувствительны, Жан способен услышать и выследить опасность многим ранее, прежде чем будет уже поздно. Именно поэтому он и нужен Морияма. Но в этот период звуков становится слишком много, а отчаянные попытки, всё никак не сдающейся сирены, спастись, отдают практически режущей болью в напряженных перепонках. Жан плюет на плановый обход по периметру особняка, всё равно он достаточно быстр, чтобы свернуть шею незадачливому нарушителю, если это потребуется. Какого хрена сирена всё никак не может угомониться?! Прошло уже два месяца, как аквариум вместе с новой диковинкой доставили в особняк, а этот упрямец всё никак не уймется. Сдирая руки в кровь, пытаясь освободиться от ошейника, а в особые моменты отчаяния и вовсе стараясь сломать крышку. Затея очевидно бессмысленна, но существо бьется о стеклянную ловушку так, как будто его там в родных просторах ждет кто-то безумно важный. Возлюбленная или же семья — неважно, ведь шанса спастись здесь ни у кого нет. Даже он чувствует себя здесь не меньшим пленником. На нем тоже ошейник, только из ненужности собственной семье, и браслет на щиколотке, как будто он какой-то преступник. Но это лишь способ контролировать его, если вдруг волчье безумие полностью затуманит разум. Браслет может лишь вырубить на пару часов, причинив уже привычную боль. Жан ещё не давал повода применить эту штуку по назначению, чтобы призрачная возможность по-настоящему его беспокоила. Жан может понять, но только не тогда, когда его собственная кожа зудит, внутреннему волку слишком тесно в человеческом теле, а удлинившиеся клыки царапают нижнюю губу. — Угомонись, — рычит он практически по-звериному, когда добирается до подвала, с силой ударяя ладонями по аквариуму. Глаза горят алым не только из-за полумрака помещения, но и от бурлящей внутри него клокочущей ярости. Сирена в ответ также стремительно подплывает на уровень глаз, обнажая пасть в широком оскале бритвенно-острых зубов. Стеклянные стенки скрадывают большинство звуков, но Жан уверен, что из чужого горла вырывается утробное щелканье, полное агрессивного предупреждения. Бешенная тварь. Холодные глаза с узкими зрачками обещают быструю и безжалостную в своей жестокости смерть. Жану хочется принять вызов, это желание нашептывает ему почти круглый диск луны, но это был бы неравный бой. Он видел все эти истязания током, только руку протяни, и длинная палка ляжет в неё, как влитая. Никто ему даже слова против не скажет, даже если застукает. У магических существ тут нет никаких прав. Но разве он не один из них? Только по ту сторону клеток. Имея едва ли больше свободы. Жан делает глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Опускаться до уровня Рико он не намерен. Это всего лишь полнолуние, только оно туманит ему разум. Воспламеняя обычно холодный рассудок. — Мне помогают дыхательные упражнения, — произносит откуда-то слева тихий и спокойный голос, несмотря на всё безумие, которое Жан здесь устроил. Жан вздрагивает, отвлекаясь от гневного сверления сирены глаза в глаза, и существо тут же уплывает в дальний угол аквариума. Ярость почему-то отступает мгновенно. Жан не привык, чтобы пленники этого подвала с ним разговаривали. Некоторые давно уже стали лишь красивой безжизненной оболочкой, а кто-то попросту боялся всегда мрачного и опасного оборотня. Но в этом голосе страха не было или же хотя бы толики той настороженности, когда разговариваешь с бешенным животным, которое тут же кинется, произнеси хоть одно слово неверно. Новенький что ли? Похоже на то. Не то чтобы Жана извещали о покупках, когда его задачей было лишь охранять и наказывать, если прикажут. Жан поворачивается и это не передать словами. Не описать то, как тут же забилось его сердце. Пожалуй, прямо сейчас перед ним самое прекрасное существо за всю его недолгую жизнь. А, служа Морияма, Жан повидал уже немало красивых игрушек. — Ой, так ты оборотень, — взгляд теплых глаз останавливается на его лице, подмечая все характерные изменения во внешности. А потом скашивается за спину, туда где свет из узкого окно настолько яркий, что догадаться о полнолунии не так уж и сложно. — Тогда извини, тут я не знаю как помочь. Новенький почему-то выглядит таким обескураживающе искренним в своих эмоциях. Смотрит ещё так открыто, а меж бровей пролегла морщинка, будто о нем правда беспокоятся, срочно ища способ облегчить состояние. И не находя, так нелепо расстраиваются, словно это действительно важно. Будто кто-то правда способен сопереживать настолько сильно кому-то совсем незнакомому. Челюсти Жана напрягаются, сжимаясь. Его это так сильно бесит, что хочется зарычать теперь ещё и на этого паренька. Жан наконец рассматривает его получше, замечая крылья за спиной. Морияма купили какую-то экзотическую птичку? Он что похож на беспомощного щенка, чтобы вот так с ним нянчиться? Пошел бы этот новенький к черту. Пошли бы они все к черту. Жан делает глубокий вдох, наполняя легкие кислородом до отказа, пытаясь срочно успокоиться, иначе… Но новенький как будто всего этого не замечает или же упрямо игнорирует, продолжая тараторить. Жан прислушивается только на последних словах: — Разве что может ты хочешь поговорить? — робко предлагает он, закусывая губу. Как-то вмиг грустнея на глазах. — Знаешь, тут довольно одиноко. И, если тебе тоже, то может… Паренек тупит взгляд, ожидая ответа, а раздражение опять подкатывает к горлу. Жану не нужны разговоры. Жан в порядке. Он справляется, черт подери. И вообще как можно сидеть и жаловаться на одиночество, когда тебя продали, привезли хрен пойми куда и твоя жизнь вот-вот превратится в сущий кошмар? Борьбу за выживание, где силы изначально неравны. Ну что за святая наивность. Жан фыркает, не скрывая надменности. Лишь сверкает красными глазами, без слов предупреждая не открывать больше при нем рот. Жан так ничего и не отвечает, уходя столь же стремительно, как и ворвался в подвал минутами ранее. Он ненавидит полнолуние, так отчаянно пытаясь не быть монстром, но иногда внутренних демонов всё же не так просто удержать.

***

Жан правда держится. Всего-то каких-то три дня. Пустяки. Для него это ерунда, он проходил через подобное уже бесчисленное количество раз. Но те самые глаза, наполненные желанием помочь, забыть сложно. И то робкое предложение «поговорить» тоже. Как давно Жан, вот так с кем-то просто говорил? Не услышал и тут же выполнил приказ, а правда притворился, что вы интересны друг другу и, боже мой, обсудил хотя бы погоду. Что угодно. Когда? Он не выдерживает в последний день, когда становится совсем хуево. Из-за перепадов настроения, постоянной раздражительности на фоне, желания вырваться из оков собственного тела, слишком тесного для внутреннего волка, и бесконечного, сжирающего прямо изнутри одиночества. Ледяного, обжигающего холодом до самых костей — не согреться, как не пытайся. Хоть, ей богу, иди и вой на луну, как во всех этих клишированных фильмах про оборотней. Абсурд, но ноги сами несут его к злополучному подвалу. Вот сейчас над ним вдоволь посмеются. Над тем, какой он жалкий и беспомощный, приполз, почувствовав хотя бы толику тепла к его бесполезному существованию. Но карие глаза лишь удивленно расширяются на одно короткое мгновение, а потом уголки губ поднимаются в мягкой улыбке: — Привет, — Жан слышит в этом простом слове осторожное беспокойство, он знает, что выглядит отвратительно. Бледный от природы, сейчас он и вовсе походит скорее на ходячий труп. Разве что глаза, горячие нездоровым блеском, выдают демонов, беснующихся под его кожей. Ослабишь самоконтроль, и они разорвут хрупкую плоть в клочья. Если бы за все эти годы Морияма не выяснили, что он способен себя контролировать, то Жана запирали бы в такую же клетку в каждое полнолуние. Не стоит забывать, что у него не многим больше прав, чем у всех этим пленников. Такая же вещь, которой просто нашли другое применение. — Привет, — выдыхает Жан, будто сбрасывая со своих плеч слишком тяжелый груз. Он плюхается рядом, облокачиваясь спиной на прутья клетки прямо напротив всё ещё незнакомой ему птички. Жан опять пришел ночью, поэтому для кого-нибудь другого в полумраке было бы сложно что-нибудь разобрать, — когда из освещения лишь узкое окно и пара тусклых ламп на стенах, — но оборотни прекрасно видят в темноте. Ничуть не хуже, чем при свете дня. Как и некоторые другие существа в помещении. Особенно сирена. К счастью, они все предпочитают молчать. И не только, потому что с оборотнями во время полнолуния не стоит связываться, но и репутация самого Жана оставляет желать лучшего. Он всегда выполняет любые приказы, какими безжалостными они не были бы. Не щадя и не слушая горестных попыток его разжалобить. Новенький об этом пока не знает. Скорее всего, именно поэтому он всё ещё настолько добр к нему. Это не продлится долго, и кто такой Жан, чтобы этим не воспользоваться. Хотя бы немного тепла. Он не заслуживает, конечно же, но внезапное отчаяние толкает действовать вопреки. — Как ты? Жан фыркает, разговор сразу идет не туда. Ну а чего он ожидал? Хочется привычно огрызнуться, сказать что-то в духе: «уж лучше тебя, ведь я хотя бы не в клетке», но Жан проглатывает колкие слова. Он тоже в клетке, они все в ней. Маленькие безвольные шестеренки в огромной машине, которая ломает жизни, лишь бы набить свои карманы хрустящими купюрами. Жан не отвечает сразу, давая себе возможность наконец-то хорошенько разглядеть диковинную птичку. Он никогда раньше не видел таких. Взгляд тут же падает на крылья: огромные, доходящие до самых бедер по его прикидкам, ведь сейчас парень опустился на колени, чтобы быть на одном уровне, вцепившись пальцами в прутья клетки, как будто желая, но не имея возможности быть ближе. Оранжевое, отдающее краснотой и отливающее золотом по краям, оперение напоминало только одно существо. Жан плохо в этом разбирается, но перед ним точно сидит феникс. Очень редкое существо. Их непросто поймать, не говоря том, что популяция фениксов в принципе чертовски мала, так что стоят они баснословных денег. Если Морияма смогли приобрести столь необычную диковинку, то уж точно выжмут из него все магические способности до капли, при необходимости. У Жана пробегают ледяные мурашки по спине от мысли, к каким методам они готовы будут прибегнуть, не заботясь о причиненных страданиях. Он видел подобное собственными глазами. Он принимал в этом участие, если вдруг приказывали. Жан был продан для того, чтобы оборотень внутри него верно служил, выполняя малейшую прихоть хозяина. Немногим лучше собаки на привязи, навечно приваренной цепью к своей крошечной будке. Во всём остальном он был похож на обычного парня. Ладно, с небольшой поправкой — на очень привлекательного совершенно обычного парня. Все эти аккуратные мягкие черты лица, ровно такие, когда внешность называют максимально приближенной к идеалу. Россыпь веснушек на щеках и носу, карие глаза в обрамлении густых ресниц, такие теплые, что хочется тут же отвернуться, лишь бы на тебя не смотрели так. И светлые волосы, Жан даже не удивится, если увидит, как они отливают золотом на свету, делая образ этого парня ещё более нереальным. Такой красоты просто не бывает. Жан никогда не должен был увидеть что-то настолько прекрасное, прозябая во мраке до конца своих дней. Разве что кожа феникса была соткана из едва заметных переливов красно-оранжевого оперенья. Украшая затейливым узором ключицы, шею, руки. Скорее похожим на блеклые татуировки, вряд ли вот так просто заметные человеческому глазу, но, Жан уверен, горящие пожаром при прямых солнечных лучах. Сверкая своей обжигающей красотой. Опасно, а руку протянуть всё равно хочется. Жан мог бы соврать, но зачем же он тогда сюда пришел. Разве это не попытка побыть хоть немного честным даже с самим собой? — Как будто всё моё тело медленно перекручивают в фарш. Под конец третьего дня полнолуния, у него не осталось сил даже на частичные превращения, хоть немного усмиряющие боль. Из-за чего всё его тело изнутри разрывала нестерпимая агония. Феникс подается ещё немного вперед, — всё ещё неспособный протиснуться через прутья, — как будто делая это скорее инстинктивно. Его брови трогательно заламываются. Как давно Жан видел столь бесхитростные эмоции? Никогда? — Мне очень жаль. Феникс шепчет, со всем участием в своем тихом голосе. Жан подавляет, проглатывая, очередной ком раздражения, вместе с потоком язвительных слов. Лишь кивая в ответ. Принимая, но не веря до конца, на самом деле. Тишина закономерно повисает между ними. Жан так стремился сюда и, только придя, понял, что совсем не знает, о чем они могли бы поговорить. Ему хочется, нестерпимо хочется погрузиться в беспечный разговор, — в просто какую-то бессмысленную болтовню, — чтобы отвлечься, расслабить плечи и впервые за очень долгое время ни о чем не думать. Отпустить тяжелые мысли хотя бы на одно короткое мгновение, но он не знает, как это сделать. Его не научили быть легким в общении и хотя бы минимально доверять кому-то свои мысли. К счастью, феникс это чувствует или же он хочет поговорить не меньше. Робкий голос усиливается с каждым словом, будто возвращаясь в привычную стезю: — Меня, кстати, Джереми зовут. Не расскажешь о том, что сейчас происходит вне этих стен? Вопрос такой болезненно честный, не одному Жану здесь нестерпимо одиноко, тоскливо и просто-напросто тесно. Феникс не называет это место тюрьмой, но они оба знают правду. При этом эта самая безопасная тема, которую Жан так отчаянно желал, поэтому он тут же не медлит с ответом. Рассказывая не только про территорию особняка, а также про лес, — тут всего полчаса пути, — и те ближайшие городишки, где ему уже довелось побывать. Феникс слушает с необычайным интересом, постоянно вставляя ненавязчивые вопросы в его монолог, и Жан достаточно расслабляется, чтобы с рассветом, вместо прощания, прошептать своё имя. Уравновешивая таким образом правду между ними.

***

Одежда всё ещё пропитана кровью, когда Жан вновь спускается в полуподвальное помещение. Он чувствует себя жалким, но ему необходимо хотя бы кончиками пальцев ещё раз коснуться этого тепла. Лишь на короткое мгновение. Ну пожалуйста. — Ты в порядке? — Джереми опять выглядит обеспокоенным, правда теперь с легкими нотками паники в голосе. Ни капли не обиженный на то, что Жан игнорировал его неделями. Он не ждал его больше? Знал, что Жан не придет? Привык довольствоваться малым? Или же просто не способен на негативные эмоции в принципе? Возможно, Жану хотелось бы узнать ответы на всё это. — Не моя кровь, — поспешно заверяет он. И Джереми тут же выдыхает, не скрывая облегчения. Правда теперь в его глазах читается невысказанный вопрос. Он как будто чувствует, что повод для беспокойства всё же есть. В этот раз Жан пришел вечером, но другие существа всё ещё благоразумно стараются их не замечать. Разве что сирена, как только Жан занимает тоже самое место — напротив клетки Джереми, — любопытно подплывает ближе. Жан предупреждающе сверкает глазами в его сторону, стараясь прогнать наглую сирену, пытающуюся засунуть нос куда не следует, но упрямая тварь игнорирует его, всё ещё переводя взгляд на каждого из них по очереди. Приходится подавить раздражение. Сирена всё ещё самый проблемный пленник подвала, своим скверным характером лишь усугубляя и так непростое существование. Но его это, кажется, нисколько не волнует, ведь желания сопротивляться в нем хоть отбавляй. Несмотря на ошейник, сковывающий песнь, тварь всё равно никакого к себе не подпускает. Стойко выдерживая пытки током, а внезапная уродливая аллергия на шее не позволяет Морияма похвастаться новой красивой игрушкой. Такое редко, но случалось. Возможно, рано или поздно Морияма это всё надоест и сирену просто убьют, избавив себя от ненужных хлопот. Сирены ценились больше оборотней, но уж точно не были столь же редки, как фениксы. — Иногда мне приходится выслеживать тех, кто пытается сбежать, — Жан сглатывает кислый вкус на языке, чтобы закончить признание. — И в таких случаях приказ только один — найти и убить. Это был как раз такой случай: паренек не выдержал жестокости, творящейся в стенах подвала, не каждый готов видеть насилие и участвовать в нем, даже если изначально ты наивно соглашаешься на эту работу, не зная деталей, и решил сбежать. Конечно, у него не было ни единого шанса. Острый нюх оборотня легко его выследил, а чуткий слух не дал скрыться. Жан до сих пор чувствует этот вкус вспоротой плоти и густоту горячей крови, хлещущей из горла. Его должно было тошнить. Он хотел, чтобы его тошнило. Но Жан привык. Привык быть чудовищем и от этого становилось до омерзения гадко. Чего он ожидал, придя сюда? Что Джереми не отшатнется в ужасе? Что он поймет его? Приласкает? Утешит? Нельзя же быть таким наивным идиотом. Но назад дороги нет, Жан рассказывает всё, как есть. Умалчивая только совсем уж яркие подробности, но не скрывая правду. Где-то за его спиной, особо смелые существа неодобрительно рычат, а кто-то, наоборот, сильнее забивается в угол. Сирена всё ещё смотрит своими чернющими глазищами, не уплывая. В них невозможно что-то разобрать, впрочем, Жану и неважно, что они все про него думают. — Ты не чудовище, — первое, что говорит ему Джереми, после долгого рассказа. Его голос тверд, а интонация решительна. Сердце Жана ускоряет свой бег, норовя проломить ребра. — Ты такой же пленник, как и все мы. И ты просто пытаешься выжить. Если бы у тебя был выбор, ты не сделал бы всего этого, поэтому тут нет твоей вины. — Есть, — Жан трясет головой, не смея её поднять, так и уставившись на свои ноги, в знак протеста. Почему Джереми так добр с ним? Разве он заслуживает это? — Даже если я всего этого не хотел, я всё равно это делал и сделаю снова. Неважно добровольно или нет, кровь всё ещё на моих руках. — Важно. Если у тебя нет выбора, то это всегда важно. — Ты не понимаешь, — Жан упорствует, но всё же поднимает взгляд. Джереми, как и в прошлый раз, сидит близко, будто и правда не боится его. На его лице буря эмоций, они сменяются так быстро, что Жан даже не может их все разобрать. Но страха меж бровей и тревожно покусанных губ точно нет. — Ты прав, я не понимаю, — Джереми устанавливает зрительный контакт, пытаясь звучать как можно более уверенно. — Я никогда не окажусь на твоем месте, но я точно знаю, что ты не плохой человек. Если бы ты был плохим, то не переживал бы о содеянном. Чудовище не сидело бы сейчас рядом со мной. Чудовище смыло бы кровь, закинуло одежду в стиралку и просто легло бы спать, как будто ничего не произошло. Будто отнять чужую жизнь ничего не стоит. Будто это какой-то пустяк. Будто убийства приносят ему удовольствие. Жан не знает, что ответить. Каждое слово, как пули, простреливает его сознание. В словах Джереми есть что-то такое, что цепляет за живое. Да, зашивать слишком глубокую рану одной лишь иголкой с ниткой больно, но каждый стяжек дарит облегчение. Легкие наконец расправляются. Как же давно он не дышал вот так полной грудью. Ему всё ещё сложно, как согласиться, так и отвернуть эти слова, но он принимает желание Джереми помочь. Облегчить его ношу. Действительно принимает. Жан позволяет себе на долгие мгновения погрузиться в этот обволакивающий кокон тепла между ними. Утонуть в не безразличии другого живого существа к нему. Он не смел и мечтать о подобном. Чтобы немногим позже увести разговор в более безопасное русло. Ему почему-то сразу так много всего хочется рассказать. Даже если это ничего незначащие мелочи, какие-то пустяковые мысли, которыми принято делиться с друзьями. Ведь Джереми так внимательно его слушает. Жан уходит лишь затемно, чтобы всё же принять душ и переодеться в чистое прямо перед своим дежурством. Удивительно, но даже опостылевшие за столько лет обязанности его сегодня практически не душат. Он благодарен, что в какой-то момент другие существа оставили их наедине и даже сирена перестал сверлить затылок немигающим взглядом. Немного приватности опьяняет. Как быстро его погубит эта внезапно зарождающаяся привязанность? Если улыбка Джереми яд, то он готов выпить её до самого конца.

***

«Ты зачастил в подвал, Жан». «Ты же не думал, что это останется твоей маленькой тайной». «Не стоит заводить себе друзей, которых тебе рано или поздно прикажут убить». «Не забывай, ты лишь средство для достижения чужих целей». Слова Рико всё ещё звенят в голове. Хлесткие, попадающие точно в цель. Он всегда знает, что сказать, чтобы забраться под кожу и расковырять и так незаживающую рану. Жан и правда стал проводить в подвале чуть ли не каждую свободную минуту. Его тянуло туда чуть ли не магнитом, и Жан впервые позволяет себе не сопротивляться своим желаниям. С Джереми было свободно, легко. Так же естественно, как и течение жизнь по венам. Жан не мог надышаться их разговорами. Улыбками, взглядами Джереми. Вмешательство Рико вновь спускает его на землю, с гулким ударом возвращая в реальность. Болезненно выбивая весь воздух из легких. Настроение портится, как по щелчку выключателя, и Джереми не может это не заметить. — Что-то случилось? Он не настаивает, но Жан уже привык быть с ним откровенным. Не лучшее решение привязываться к кому-то в их обстоятельствах, но отчаяние толкает на не самые обдуманные поступки. — Рико напомнил мне, что я лишь собака на привязи, которую продала собственная семья. Джереми пораженно ахает, и Жан не может его в этом винить. Звучит действительно дико, но такова его реальность. Жестокая, несправедливая. Та, где семье на тебя наплевать настолько, что она, не задумываясь, обменяет твою жизнь на хрустящие купюры. — Как они могли? — Им нужно было выплатить долг, и я оказался достойной платой. Мои способности достаточно высоко ценятся в сравнении с другими оборотнями. Морияма устроила такая сделка. Жан замолкает, позволяя тяжести признания осесть в чужом сознании. Мгновением позже добавляя чуть тише: — Общая кровь ничего не значит, если тебя не любят. Тишина повисает между ними. Что тут скажешь? Разве помогут хоть какие-то слова, когда предательство самых близких уже хлестко ударило наотмашь. Вырывая часть тебя на живую, когда никто так и не возразил решению отца. Джереми, кажется, понимает, что лучше просто принять правду такой, какая она есть, и отпустить. Утешения будут излишни. Всё самое ужасное уже произошло. — А я попал сюда по собственной глупости, — предлагает взамен он свою историю. — У меня любящая семья, беззаботное детство и родители предупреждали, но я не был достаточно осторожен. Сложно поверить, что люди настолько жестоки, чтобы схватить тебя, как какую-то вещь, когда ты всё время жил в, казалось бы, таком безопасном мире. Где тебя обожают, пылинки сдувают… Столь редкие существа, подобные Джереми, предпочитают вести уединенный образ жизни вдали от больших поселений. Ради своей же безопасности. Те же виды, которые почти ни чем не отличаются от обычных людей в какой-либо из своих форм, наоборот, стремятся слиться с общей массой в больших мегаполисах. Джереми сокрушенно вздыхает и неловко заканчивает, как будто сам лично виноват в том, что люди возомнили себя в праве торговать магическими существами. Никогда не считая их равными себе. А жажда наживы и вовсе полностью затуманила им разум. — В общем поймать меня было совсем несложно. Как я понял из обрывочных разговоров, мне ещё повезло, — совсем невесело хмыкает Джереми, опустив голову, — что не сразу разобрали на «запчасти», а продали сюда. Слабое утешение, но что ещё остается, когда ты вдруг оказался в самом страшном кошмаре. И спасения просто не существует. Жан пересаживается ближе, теперь облокачиваясь спиной на прутья клетки прямо рядом с Джереми. — Рико сказал, что мне не стоит заводить друзей, — шепчет он, наклоняясь ещё ближе, ведь Джереми всё ещё не смотрит на него, обняв колени, в защитной позе поджав ноги к груди. — Но я рад, что мы познакомились. Признание дается легко, а ведь каких-то пару дней назад Жан даже с самим собой не был настолько честен. Сейчас же эти слова кажутся правильными как никогда. Да, они в полном дерьме, но, если у них нет ни малейшего шанса сбежать, то почему бы вместе не разделить муки заточения. Одиночество страшнее боли и страданий. Жан знает. Жан счастлив найти для себя Джереми. Жан счастлив узнать Джереми. Даже если однажды сам же станет его палачом. Тогда они просто умрут вместе, ведь Жан впервые откажется выполнять приказ. Наградой ему служит крошечная, но невероятно теплая улыбка, которой Джереми освещает небольшое пространство между ними: — Я тоже. Я тоже очень рад. Этого достаточно, чтобы сердце забилось в бешенном темпе. Ликуя. Жан не особо умеет улыбаться, — ему не для кого было учиться, — но всё же уголки губ дергаются, отражая счастье с лица Джереми. В этот раз за ними не следят темными глазищами. Сирена всё ещё накачан препаратами, — закономерный итог, когда кидаешься при малейшем приближении, — где-то на дне аквариума в полной отключке. Рико просто захотелось содрать немного чешуи прямо с его хвоста. Говорят, она невероятно красиво смотрится в ювелирных украшениях. Жан так много всего ещё хочет сказать, но Джереми, кажется, и так понимает его без всяких слов.

***

Скорее всего, кошмар не наступил бы так быстро. Джереми многим сговорчивей агрессивной сирены, несильно сопротивляясь и идя на уступки, если это было необходимо. Не настолько отчаянный, чтобы желать открытой конфронтации, хоть Жан и не сомневается в силе его характера. Джереми добр, но его доброта ни в коем случае не делает его слабым. Скорее даже наоборот. Остался ли бы он слишком дорогой и редкой игрушкой, которую предпочитают никому не показывать, навечно спрятав во тьме подвала? Или же Морияма всё же не удержались бы от того, чтобы похвастаться столь бесценной диковинкой на одном из регулярно проводимых фуршетов? Демонстрация силы и богатства не чужда тем, в чьих руках так много власти. С сиреной у них это пока что не получилось. Чей характер усмирить было просто невозможно, а красные пятна аллергии уродовали всё ещё сильное, хоть и изможденное, тело. Морияма нужна была идеальная картинка, ни больше ни меньше. Жан предполагает, что такими темпами запас их терпения иссякнет уже через пару-тройку месяцев. Ну максимум год. Морияма могут позволить себе купить новую сирену. Выбросив бездыханное тело упрямца без малейших сожалений. Сломать новую игрушку проще, не только заставив развлекать публику, но и использовать свою песнь тогда и если им это потребуется. Сирен боятся из-за власти их голоса, чарующему тембру которого невозможно сопротивляться, но пытки и тяжесть ошейника на шее, подавляющего магию, делают податливыми даже таких гордых существ. Джереми всё ещё прекрасен, когда всё идет к черту. Кенго оказывается при смерти и из красивой игрушки феникс тут же превращается в лекарство. Им нужны слезы. Очень много слез. Сначала Джереми не сопротивлялся, понимая, что иначе их всё равно заберут силой. Но Кенго становилось всё хуже и требования росли. Никто не смог бы так много плакать, как это было необходимо, в отчаянной попытке спасти того, кто уже одной ногой в могиле. Жан не знает, что они делают со всеми этими слезами, но в какой-то момент их стали просто-напросто выдушивать из Джереми. Он задыхался, молил о пощаде, но мучителей это не волновало, они лишь беспощадно собирали соленую влагу, струящуюся по щекам теперь уже непрерывным потоком. Жан не мог ничего сделать. Жан не мог помочь и ему оставалось только отвернуться, молясь, чтобы пытка прекратилась как можно скорее. Он не хотел видеть страдания Джереми, но, когда это происходило без его присутствия, тревога лишь сильнее подступала к горлу. Его хотелось кричать от безысходности, но приходилось лишь стиснуть зубы и терпеть. Не в его власти спасти Джереми, но он мог позаботиться о нем позже. И Жан не имел право его этого лишать своей поспешной горячностью. Взбунтуйся он и Морияма быстро покончили бы с обезумевшем оборотнем. Жан не умеет быть нежным, утешать, говорить бессмысленные слова поддержки. Он никогда не знал каково это, поэтому все слова казались неискренними, нелепыми перед тяжестью их реального положения, а пальцы не слушались, желая прикоснуться, но боясь причинить лишь ещё больше боли. Но он может принести мягкий плед, поняв, что Джереми ежится от холода. Он может сидеть рядом с ним до самого рассвета, лишь бы Джереми было не страшно засыпать в одиночестве, боясь, что мучители вновь вернутся. Он может принести мазь, чтобы хотя бы попытаться уменьшить боль от чернеющих синяков. Джереми стало невыносимо глотать и уж тем более говорить, и они всё больше молчали. Не способность питаться как раньше влияла на его состояние в целом: Джереми стремительно худел, поселяя скручивающуюся тревогу внизу живота, глаза всё время болели, из-за чего он предпочитал больше спать. А перья опадали сами собой на фоне общей изможденности организма. Он тускнел, увядая на глазах, и Жан ничего не мог с этим поделать. Даже сирена притих, прекратив свои бессмысленные попытки выбраться, которые лишь раздражали слух этой отчаянной возней. Вряд ли он разделял тревогу Жана, но хотя бы не усугублял и так отчаянность их положения. Позволяя ощутить убаюкивающую тишину и на короткие часы поверить, что завтра ни за что не наступит. Застыв на этом моменте, где нет той мучительной боли и страданий, которые преследовали их практически каждый день. — Теперь меня едва ли можно назвать красивым, — шепчет Джереми, неспособный говорить громче, белесые губы растягиваются в неестественной улыбке, дрожа в уголках. Он прислонился левым плечом к прутьям своей клетки, с трудом удерживая себя в вертикальном положении. Виском также вдавившись в твердый металл. Его глаза потускнели, наполненные туманом из боли и безысходности, и Жану хочется заскулить от болезненности этой картины, как маленький беспомощный щенок. Но он лишь придвигается ближе, зеркаля чужую позу: — Неправда, всё ещё самый прекрасный. Кончики пальцев горят от желания прикоснуться. Утешить. Жан поднимает руку, но так и не решается протиснуть её меж прутьев. Его чувства совсем неважны, когда Джереми тут сражается за свою жизнь каждую секунду мучительного заточения. И тогда Джереми делает это за него. Намного более смелый и сильный. Как же Жан им восхищается. Любовь горит в нем неутомимым пожаром. Правая рука ложится на щёку так естественно, как будто именно там ей самое место. Всегда было и будет. — Не прекрасней тебя, — возвращает признание Джереми. Его рука ласковая, а движения чуткие, бережные. Большой палец трепетно проводит по уродливым полосам, рассекающим всё лицо. Шрам, из-за которого его боятся ещё сильнее. Жана никогда это не волновало, до появления Джереми в его жизни. Джереми смотрит пристально, и Жан наконец поднимает взгляд, утопая в мягкости глаз напротив. Он видит в них чувства, которым так отчаянно вторит его собственное сердце. Преданность, обожание, понимание, доверие, желание быть ближе и никогда не отпускать. Неужели это всё для него? Жан верит. Верит этим глазам безоговорочно, делясь ещё одной тайной. Кошмаром, который он похоронил в самой глубине своего сознания. — Многие думают, что этот шрам достался мне от семьи, но это не так. — Джереми не торопит его, когда Жану нужно пару лишних секунд, чтобы собрать себя воедино. — Рико назвал это «посвящением». Ужасающая картина из парализующей боли и множества жадных рук, разрывающих тебя на части, вновь всплывает в его памяти. Жан глубоко вдыхает, чтобы подавить панику и внезапную тошноту. Он уже начал и не собирается останавливаться на полпути. — Он сказал, что без этого нельзя. Он отдал меня другим сторожевым псам, как только я здесь появился. Рико хотел добиться покорности или же просто упивался своей властью. Я отчаянно сопротивлялся, а насильники этого не любят. Их было пятеро, конечно, мне пришлось в какой-то момент сдаться. — Ногти до ощутимого давления впиваются в ладони, пытаясь заглушить боль и отвращение совсем другого рода. — Терпеть и безвольно ждать, когда каждый из них кончит, было самым мерзким. Пальца дрожат, будто в ожидании приговора, когда Жан вновь фокусирует взгляд на Джереми: — Тогда-то один из них и наградил меня этим шрамом. Как вечным напоминанием о том, что я лишь грязный, использованный товар. Если Джереми и поразило это признание, то он старательно сдерживает эмоции на своем лице, лишь трепещущие ноздри выдают нарастающий гнев. Он смотрит, и в его глазах нет брезгливости или ещё хуже жалости, лишь принятие ещё одной правды, которую Жан захотел ему дать. Джереми убирает ладонь с щеки, — сердце на секунду замирает от леденящей душу тревоги, — но лишь для того, чтобы взять руку Жана в свою, поднеся к губам. Ту самую, которой Жан так и не осмелился к нему прикоснуться. Он делает это медленно, чтобы Жан мог отстраниться, в полной мере осознав происходящее, но не встречает ни малейшего сопротивления. Теплый поцелуй обжигает тыльную сторону ладони, когда Джереми прижимает её к своей щеке. — Ты удивительный, замечательный и такой сильный. Теперь всё будет хорошо, я позабочусь о тебе. Они оба знают, что это невыполнимое обещание, но сердце Жана сладкое сжимается от одного лишь осознания, что Джереми хочет этого так же сильно, как и он сам. Жан наклоняется ещё ближе, чтобы соединить их лбы. Вот и всё, между ними больше нет преград. Сердце Жана открыто, как никогда прежде. И, если им суждено погибнуть прямо здесь, не прожив долгой и счастливой жизни, то Жан готов принять такую судьбу. Они вместе и это самое главное.

***

Жан пользуется секундной заминкой, никто не ожидал столь внезапно вмешательства Джереми, и это играет ему на руку. Жан быстрее, Жан ловчее и ему ничего не стоит преодолеть ничтожное расстояние, чтобы выключить свет полностью. Тьма — это его преимущество, никто не видит лучше него в темноте, и ожидаемо все тут же начинают паниковать. Град выстрелов беспорядочно обрушивается на помещение. Жан лишь надеется, что ни одна случайная пуля не попадает в Джереми. Он игнорирует агонию в левом бедре, сейчас не до этого. Он должен перетерпеть и устранить опасность как можно скорее. Жан узнает двух своих давних мучителей из четырех охранников и их он убивает первыми, безжалостно вгрызаясь в плоть острыми клыками. Он бы с удовольствием продлил мучения, наслаждаясь их болью, но ситуация заставляет действовать быстро. Кровь хлещет из разодранных шей, пока тела совершают последние предсмертные конвульсии, а Жан уже приближается к следующей цели. Ловко уворачиваясь от очередной пули, которая чуть не попала ему в плечо. Противники более медленные, растерянные внезапной атакой — ведь предполагалось, что жертвой будет Жан. Но только не сегодня, только не сейчас. Численное превосходство им не поможет, когда его внутренний волк уже почувствовал страх и вкус добычи. Небольшого преимущества оказалось достаточно, чтобы у противника не осталось ни шанса. Жан также быстро расправляется с оставшимися двумя, из-за прилива адреналина не чувствуя боли в поврежденной ноге. Он не знает прошла ли пуля навылет или же застряла в бедре, но в любом случае рана от серебра так быстро не затянется. Рико он оставляет напоследок. На сладкое, предвкушая металлический вкус победы на языке. Не стоит быть настолько самонадеянным ублюдком, чтобы даже не взять с собой пистолет. Ведь порой ситуация может обернуться совершенно не в твою сторону. Жан захлопывает дверь и включает свет — Рико должен видеть приближение своей смерти. Он весь перепачкан в чужой крови, и ужас мгновенно искажает всегда надменные черты лица, едва ли в паре метров от него. Жан выглядит зловеще, когда подходит к Рико. Он хочет так выглядеть. Глаза отливают багровым безумием, Жан наслаждается каждой секундой происходящего. Сокращая дистанцию медленно, смакуя страх на таком ненавистном лице. Осознание, что бежать некуда. Жан быстрее, Жан сильнее и никто, абсолютно никто не придет сейчас к Рико на помощь. Существа в клетках вторят его жажде месте, навострив уши и оскалив пасти в предвкушении. Они не спускают глаз с их безжалостного мучителя. Рико окружен. Ему не вымолить пощады. Но Рико пытается, делая шаг назад, тогда как Жан, наоборот, неумолимой скалой надвигается на него. Сначала в ход идут угрозы: — Если ты меня убьешь, то вас не оставят в покое. Ичиро найдет тебя… Жан лишь усмехается, обнажая острые клыки, уже не раз вкусившие беззащитную мягкую плоть. Он готов вновь пустить их в дело. — Чушь. Мы оба знаем, что это не так. Семья будет только рада от тебя избавиться. Удар болезненный, Жан видит это по тому, как Рико вздрагивает, сбиваясь с шага, будто ему поставили подножку. Правдивость слов вызывает мгновенную ярость. Рико выплевывает, пытаясь посеять сомнения: — Чем тебе так приглянулась эта общипанная птичка? Он бросит тебя сразу же, как только… — Снова мимо, — Жан перебивает легко, ни капли не меняясь в лице. Его интонация спокойная, не скрывающая превосходства. Ликования в горящих глазах. Уголки губ трогает едва заметная улыбка. Глупая попытка. Жан верит Джереми. А если бы даже так и произошло, то он бы принял подобный исход. Рико не понять, что для Жана самое главное — спасти. Что любить — это значит отдавать, а не брать. Он знает только язык власти и подчинения. Возможно, Жан должен его пожалеть? Рико и правда жалок, неспособный понять такую простую истину. Но только не после всего, что этот ублюдок сделал. С ним, с Джереми, со всеми невинными существами, запертыми в стенах подвала. Рико ударяется спиной о стену. Дальше идти некуда. Он загнан в ловушку точно так же, как все те, над кем он так любил издеваться. И вот оно последнее — торг: — Если ты меня не тронешь, то я обязательно… Жан морщится. Рико произносит это так торжественно, — когда на самом деле отчаянно хватается за последнюю соломинку, — будто всем нужны его деньги, связи и черт знаешь что ещё он там собирался предложить. — Мне ничего от тебя не нужно, — рычит Жан прямо в лицу, наконец приблизившись вплотную. Рико сглатывает, его глаза мечутся в панике, а тело дрожит. Он чувствует, как неминуемая смерть накрывает его своим ледяным покрывалом. — Всё, что мне нужно, это чтобы ты сдох. Произносит Жан со всей ненавистью в голосе и совершает последний рывок. С Рико он расправляется медленней, смакуя горячую кровь под крики боли и мольбы пощадить. Он безжалостен, но всё же не бесчеловечен, прекращая страдания до того, как тело в его руках совсем обезумит от всепоглощающей агонии. Хруст шеи и Рико падает на пол безжизненной куклой, более не удерживаемый. Жан стоит вот так, среди запаха крови и смерти, ещё долгую минуту. Пытаясь прийти в себя, вновь вернуть здравый рассудок, а потом вытирает рукавом щёки и подбородок, поворачиваясь к Джереми. Он боится увидеть реакцию. Страшится, что теперь глаза Джереми будут переполнены страхом за собственную жизнь и отвращением, но видит лишь беспокойство. И сожаление? Лишь через пару секунд Жан понимает, что это сожаление из-за того, что ему пришлось это сделать. Ведь здесь было только два варианта: либо он, либо их. Простая арифметика и Жану вновь пришлось убивать. Они это заслужили, но отнимать жизни непросто, как бы Жан не пытался всё делать отстраненно, холодно. Больше механически. Его сердце сжимается от невыносимой нежности и благодарности. Он делает шаг к Джереми, и только тогда боль в раненной ноге возвращается к нему в полной мере. Сначала от неожиданности он чуть не валится на пол, но всё же, прихрамывая, дотаскивает себя до клетки. — Ты ранен, — глаза Джереми расширяются от осознания. Он хочет ринуться вперед, несмотря на то, что их разделяют железные прутья, а он и так прижат к ним вплотную. Почти отбрасывая яблоко в сторону, будто оно ему не нужно, если Жан прямо здесь истечет кровью. Жан сжимает руку с яблоком своей накрепко, жизнь Джереми важна с ним или же без него. — Сейчас… Подожди одну секунду… — шепчет Джереми, вгрызаясь зубами в нижнюю губу так сильно, словно и вовсе хочет её прокусить. В его глазах паника. Джереми не знает куда себя деть, как бы Жан не пытался его успокоить, опираясь плечом и наконец ловя юркий подбородок рукой. Он поднимает лицо вверх, на уровень своих глаз, видя, что в уголках чужих уже скопилась влага. Осознание простреливает сначала злостью на тех, кто пользовался магическими способностями Джереми, не беспокоясь о том, что делает ему больно, а потом щемящей теплотой где-то в груди. Сможет ли он когда-то отплатить за всю эту заботу? Но Жан не желает, чтобы Джереми снова себя мучил, даже если он готов на это ради него. Даже если он этого хочет. Его кожа около глаз и на щеках и так уже слишком пострадала. Возможно, слезы и не понадобятся. Жан нажимает на зажатую меж зубами губу и тянет вниз до тех пор, как она вновь не оказывается на свободе. — Ты не будешь ради меня плакать. Джереми качает головой, упрямясь: — Буду, если это тебя спасет. — Т-ш-ш, — Жан мягко проводит большим пальцем по щеке, усмиряя пыл. — Позволь мне сначала осмотреть рану. Джереми секунду упрямо поджимает губы, неуверенный, что у них есть на это время. Будто Жан истечет кровью прямо сейчас, так и не дождавшись спасения. Но потом всё же отступает. Жан не разбирается в ранениях. С его регенерацией ему нет необходимости уметь зашивать плоть, но он предполагает, что это и не понадобится, ткани затянутся, как только пуля покинет ногу. То, что из отверстия, которое ни капли не уменьшилось в размере, всё ещё течет кровь, испачкав штанину до самой щиколотки, подсказывает ему, что металл всё ещё внутри. Это будет чертовски больно, но мимолетная пытка ничто, если у них есть шанс спастись вдвоем. Жан разрывает ткань в месте ранения, открывая себе больший доступ. Сложно не думать, что ты копаешься в собственной ноге, проталкиваясь пальцами вглубь мягкой плоти, но Жан заставляет себя это сделать. Не терять сознание и действовать быстро. Пуля не поддается сразу, но, когда он всё же вытаскивает её, обессиленно отбрасывая в сторону, Джереми уже плачет. Чувствительный к чужой боли так, как будто она его собственная. Он шепчет одно лишь «пожалуйста» и Жан не может ему отказать. Рана затянется быстро, но всё же от слез феникса это произойдет и вовсе мгновенно. Позволяя быстрее восстановиться. Жан собирает каждую слезинку бережно и капает на рану, стараясь не потерять ни грамма живительной влаги. Пулевое ранение затягивается на глазах, и Жан облегченно выдыхает, откидывая голову назад. Прутья неприятно врезаются в спину, но он сейчас не смог бы пошевелиться при всем желании. Они позволяют себе эти пару минут блаженной тишины и спокойствия. Им нужно спешить, но всё же стены подвала достаточно толстые, дополнительно зачарованные магией, чтобы никто не услышал звуки выстрелов, а сгущающиеся сумерки за окном исключают возможность, что кто-то спустится сюда случайно. Морияма не поскупились на меры предосторожности: существа не могли сломать клетки и уж тем более так просто сбежать из подвала. Жан чувствует тепло Джереми за своей спиной и его неровное, тревожное дыхание над ухом: — Я не знаю, что нужно делать. Я не видел, как они исчезли. И тот парень дал яблоко только для меня. Должны ли мы откусить от него вместе? Жан и сам не знает. Никогда не сталкиваясь с подобной магией, только слыша о ней, как о великом чуде. У него нет ответа на вопрос. Ему нужно ещё пару мгновений, чтобы собраться с мыслями. Силы уже потихоньку возвращаются к Жану, вместе с затянувшейся плотью. Он сглатывает, облизывая губы. Он тоже не видел, что именно сделала та парочка, так что было бы неразумно рисковать единственной возможностью. Иначе Джереми не выбраться из особняка незамеченным. Он поворачивает голову, встречаясь взглядом с обеспокоенными глазами: — Давай от него откусишь только ты. Джереми тут же втягивает воздух в легкие, чтобы возразить, но Жан его перебивает: — Послушай, ты телепортируешься туда, где я легко смогу тебя найти. А я обращусь и сразу помчусь навстречу. Никто не сможет меня догнать, когда я в форме волка. Джереми сомневается — это видно по его глазам. Он снова поджимает губы, как будто собирается спорить до победного. Но потом всё же сдается, выдыхая: — Всё точно будет хорошо? Ты справишься? — Джереми смотрит так, будто боится расстаться даже на секунду. Будто это мгновение может стать для них последним. И Жан возвращает ему взгляд, полный решимости. Он знает, о чем говорит. Нет ни единого шанса, что кто-то может сравниться с ним в скорости. — Я тебе обещаю. Только тогда Джереми подчиняется его решению, прошептав заветное место так, чтобы его услышал только Жан. Даже если существа в других клетках вряд ли способны уловить слова с такого расстояния. Осторожность не помешает, ведь не даром даже у стен есть уши. Жану удается подарить последний поцелуй прямо в костяшки пальцев, а потом вспышка и он в подвале уже совершенно один. Но ему некогда об этом думать, ведь пора бежать навстречу своей судьбе.

***

Джереми выбрал лес. Тот самый, о котором Жан ему и рассказал. Поэтому он ни секунды не сомневается, точно зная, где его искать. Надеясь только, что Джереми смог как можно лучше представить то самое место из чужих воспоминаний. Мощные лапы мчат его вперед, а чуткий нос не дает сбиться с пути уже у кромки леса. Зная запах Джереми чуть ли не лучше, чем свой собственный. Он приводит его прямо к небольшой поляне посреди леса. Джереми уже здесь. Жан видит его. И увиденное тут же заставляет остановиться, затаив дыхание. Ведь полуденное солнце светит нещадно, а кожа Джереми и правда горит. Как и предполагал когда-то Жан в затхлом полумраке подвала. Кожа Джереми пылает рыжими всполохами переливов, и Жан, будто завороженный, делает пару десятков шагов вперед, выходя на поляну. Чем привлекает внимание Джереми, тут же инстинктивно повернувшего голову в его сторону. То какой нежностью и счастьем окрашиваются черты лица, несмотря на донельзя изможденный вид, заставляет сердце Жана нестерпимо заныть. Его узнают мгновенно, волчий облик уже знаком Джереми, не давая возможности с кем-то перепутать. Он готов ринуться вперед, но тут постороннее присутствие заставляет его агрессивно оскалить пасть. Его кто-то преследовал? Жан всё-таки подвел? Не смог остаться незамеченным? Он загрызет смельчака на месте. Немедля. Не задумываясь. Но ему не приходится, ведь, повернув голову к подозрительному источнику шума, Жан видит лишь ту самую кошку, которая всё время была рядом с Веснински безмолвной тенью. Какого черта? Зачем ей их преследовать? Жан думал, что она убежала, как только парочка исчезла. Но, видимо, нет? По какой-то непонятной ему причине. Жан не успевает вернуться в свой человеческий облик, чтобы выяснить, что ей нужно, как она лишь оглядывает их, будто убеждаясь, что всё в порядке, а потом исчезает. Вновь становясь невидимой. Напоследок лишь взмахнув своим хвостом, словно прощаясь теперь уже раз и навсегда. Жану слабо верится, что ей настолько небезразлична их судьба, но тем не менее он не собирается долго зацикливаться на внезапной преследовательнице, вновь поворачиваясь к Джереми. Им нужно убраться отсюда сейчас же. Как можно дальше, и укрыться там, где их никто и никогда не найдет. Вполне возможно, что настолько редкое существо Морияма захотят себе вернуть. Им нельзя рисковать, надеясь на внезапное милосердие. Джереми, как будто читая его мысли, вновь превращается в птицу, уже расправляет свои пострадавшие, но так и несломленные крылья.