all i wanted

      

I'm feeling amazing, I'm fucking amazing

I'm high as a kite, I'm sat here picturing you naked

You just have to take it

If you want someone crazy like me, babe

Феликс весь извозился. Занятие тянется издевательски медленно, монотонный голос преподавателя убаюкивает его, а чувство голода сводит с ума (как же он сокрушался, когда понял, что забыл бережно собранный Хёнджином ланчбокс на тумбочке в прихожей). Осталось дотерпеть последнюю пару до конца — какие-то сорок минут, и он побежит по занесённым тонким слоем снега дорожкам домой! Хёнджин конечно же написал ему о том, что он забыл обед. Хёнджин предложил принести его. Хёнджин предложил скинуть ему денег, чтобы он купил себе перекус, раз ему самому так жалко собственных накопленных за лето. Но Феликс отказался от всех предложений, сославшись на то, что не хочет доставлять хлопот (за что получил ответ в виде гневного смайлика). Он успокоил его, убедив в том, что съест всё, что Хёнджин только даст ему, как только вернётся с учёбы: сегодня пятница, и перспектива впасть в пищевую кому, вызванную усилиями его возлюбленного, звучала как никогда привлекательно. Прошло чуть меньше полугода с их разговора на крыше после подлого поступка Ву. За это время успело произойти достаточно, чтобы Феликс мог с уверенностью сказать, что сейчас он проживает лучший период в своей жизни (и надеется, что он будет длиться ещё очень долго). Он и Хёнджин начали встречаться, официально и со всеми прилагающимся формальностями, на радость Минхо, Чану и матери Феликса. Лина, несмотря на опасения, приняла Хёнджина с распростёртыми объятиями и неустанно благодарила себя за это решение, когда видела, насколько благотворно на Феликса влияли отношения. Между ними мало что поменялось, на самом деле. Они всё так же проводили друг с другом как можно больше времени (не забывая про личное пространство, конечно же), целовались часами напролёт, говорили обо всём и ни о чём одновременно. Хёнджин упросил его посмотреть длиннющий список фильмов (который продолжает пополняться по сей день) и стать его личным дегустатором, Феликс привил в нём особую любовь к цветам и значениям, которые они несли, и доказал ему, что хрупкость и ранимость не порок, а такие же прекрасные качества, красящие человека. Они прошерстили, казалось, каждый уголочек города, совершали набеги на разного типа заведения, пробуя то красивущие пирожные с высокими шапочками из крема, то многоцветные коктейли с забавными названиями, напоминающими фантастических тварей, то диковинные для них сочетания в еде, по типу дыни с ветчиной или пиццы с грушей и горгонзолой; ходили в студенческий бильярд и боулинг ночью, наслаждаясь тишиной, прерываемой изредка заглядывающими маленькими компаниями таких же ночных сов, как и они, посещали кино, покупая билеты на пресловутый последний ряд и критично оценивая фильм, почти лёжа друг на друге к недовольству окружающих, перепробовали все вкусы рамена из ближайшего 7/11 и просто наслаждались компанией друг друга. Феликс время от времени помогал Хёнджину подкрашивать волосы в красный, а Хёнджин — осветлять их ему. Каждая подобная парикмахерская сессия заканчивалась тем, что они оба были в бурых пятнах от краски и с вытянутыми жгутиками на волосах, а Феликс оказывался сидящим на бортике ванны с целующим его Хёнджином. Они оставались в рокерской тусовке и время от времени озаряли «Дыру», бразды правления в которой всецело перешли Чану и Минхо, своим присутствием. В ней стало легче дышать, атмосфера хаоса плавно обрела маломальский порядок; теперь, заходя в бар, не нужно было бояться, что кто-то схватит тебя за грудки просто потому, что тебе не повезло перейти дорогу кому-то не тому. Чан и Минхо смогли сохранить аутентичность заведения, при этом сделав её комфортнее и дружелюбнее для новеньких — неудивительно, что посетителей стало больше, а на сцене начали появляться не только рок-исполнители, но и ценители успокаивающего инди. Добрая традиция играть в настольные игры крепко закрепилась за субботой, собирая в некогда «панковском» месте обычных людей и любителей гик-культуры. «Дыра» засияла новыми красками, стала символом настоящей свободы и юности и положила начало новой эре. — На сегодня закончим, — раздаётся в аудитории, и Феликс, облегчённо вздохнув, наспех собирается. — Не забываем про итоговый тест и проект, который вам… Феликс не слушает, только делает вид: сейчас его волнует только Хёнджин, который, вероятнее всего, уже давно вернулся со своей одной пары (везунчик!) и ждёт его у себя в квартире. Каким-то волшебным образом Феликс почти полностью перебрался к Хёнджину, с каждой ночёвкой оставляя у него всё больше своих вещей; Лина, казалось, была только рада такому исходу, предвкушая тихие вечера за пересмотром любимого ситкома в чёрт знает какой раз с бокалом вина. На улице холоднее, чем обычно — всё-таки конец ноября в календаре, — и Феликс, разомлевший из-за непривычно тёплой осени, судорожно кутается в шарф и куртку и корит себя за решение не надевать шапку. В метро он греется, чуть прикрыв глаза в полудрёме, мягко покачиваясь из-за движений поезда, а затем бежит что есть мочи от станции до знакомой высотки, с которой у него теперь связано слишком много воспоминаний. На середине пути он заворачивает к пекарне, в которой продаётся однозначный фаворит Хёнджина — морковные пирожные с миндальными хлопьями и кремом из сливочного сыра; он не мог не купить парочку. Хённи ❤️: Если ты не появишься на пороге нашей квартиры через пять минут, я впаду в ужасную депрессию, из которой меня вытащит только 1663738 поцелуев.

me:

нашей квартиры??

Хённи ❤️: Это всё, что тебя тронуло? 🤧 Твой любимый умирает, а ты обращаешь внимание на какие-то буковки…

me:

потому что ты такие буковки не использовал никогда!

я скоро буду, Хённи, потерпи ещё немного

я уже на светофоре

Хённи ❤️: Отмена хандры Свет моих очей близко

me:

что с тобой сегодня? 😳

Хённи ❤️: Соскучился

me:

но мы ведь…

Хённи ❤️: Тшш Лучше смотри на дорогу, милашка, и будь осторожнее Жду тебя 💋

me:

😳

я однозначно поцелую тебя больше чем 1663738 раз

Иногда в них было столько чувств, что справиться с ними было не под силу ни одному из них, и они оба ускользали в пьянящую дымку любви и тяги друг к другу, которая спадала только тогда, когда они сливались в одно целое посреди широкого пространства белых простыней. Порой их страсть умиротворённо дремала, оставляя за главных тёплые платонические чувства; в такие дни они могли спокойно сходить на концерт в «Дыру» без страха смутить посетителей, провести время в компании Минхо и Чана, обсуждая последние новости и последующие планы, поговорить друг с другом: трезво оценить развитие их отношений, обсудить волнения и возникшие проблемы, убедить друг друга в том, что они справятся и смогут создать поистине крепкий союз. Феликс любит Хёнджина и их отношения. Даже если ему внезапно становится страшно и он теряет уверенность в себе, видя как Хёнджин разговаривает с кем-то в баре, просто поддерживая разговор, он вспоминает, что Хёнджину можно доверять, что он на его стороне и что Феликс для него приоритет. И что он обязательно докажет это тёплым нежным взглядом и крепкими объятиями, пока темп его испуганного сердца не вернётся в норму. Феликс минует входную дверь в подъезд, подлетает к лифту и вызывает его. Как назло, он спускается к нему целую вечность. Зайдя внутрь, он нетерпеливо нажимает кнопку своего этажа, и снова ждёт, пока лифт лениво доберётся до пункта назначения. Двери открываются, и до заветной квартиры остаётся пара шагов. Хёнджин ждёт его, выглядывая в подъезд через щель, и Феликс не сдерживает широкой улыбки от уха до уха. — Шесть минут, — говорит Хёнджин с улыбкой. — Но так и быть прощу тебе опоздание в одну минуту, потому что то, как ты бежал по улице, заставило меня умиляться. Феликс заходит в квартиру, закрывая за собой дверь, и, не снимая верхней одежды, набрасывается на Хёнджина с объятиями. Они хихикают в унисон, Хёнджин чуть шипит от контраста температур, но, несмотря на это, лишь крепче прижимает его к себе. — Сталкеришь, значит? — игриво подмечает Феликс и трётся носом об его щёку. — С нетерпением жду, — вкрадчиво проговаривает Хёнджин и прикладывает одну из ладоней к его уху в попытке согреть. — Обед забыл, шапку не надел. Это что такое? — Я не специально! — тянет он, млея от тепла напротив замёрзшего ушка. — Четыре пары с восьми утра и не до такого доведут. — Ну-ну, — причитает Хёнджин и мажет губами по виску, — раздевайся, трудоголик. Буду тебя отогревать и кормить. Феликс фыркает, но послушно скидывает с себя куртку с шарфом и торопливо проходит в спальню: сменить неприятную телу одежду на мягкую домашнюю. По всей квартире растянулся аромат чего-то пряного и запечённого в духовке, и в его рту скапливается слюна. На кухне тепло из-за активно работающей печи и мрачновато из-за зашторенного окна и одной работающей вытяжки. На столе стоит свеча с ароматом имбирных пряников, которую они купили на барахолке во время их недавней прогулки, и вазочка с васильками — цветы, значение которых они так сильно полюбили за смены Феликса в цветочном магазине. Хёнджин как раз ставит тарелки с едой на стол — мясо с овощами. — Ты настолько соскучился? — тихо спрашивает Феликс с робкой улыбкой. Затем резко подскакивает на месте: — Точно! И пропадает в прихожей. Он возвращается с небольшой коробочкой, перевязанной лентой. — Я купил твои любимые пирожные. — То есть купить себе обед тебя жаба душит, а покупать дорогущие пирожные — плёвое дело? — Хёнджин выгибает бровь, но с благодарностью принимает коробку. — Спасибо, Ликси. Я о них и в самом деле думал сегодня. — Я знал, — шепчет Феликс, улыбаясь, и целомудренно целует его в уголок губ. Хёнджин смущённо тупит взгляд в бантик на коробочке и ставит её на стол. — Давай есть, — он отодвигает стул, жестом приглашая Феликса за стол. — Не представляю, какой ты голодный. — И не нужно, — посмеивается Феликс и занимает место. — Иначе не смогу покинуть дом без тщательной проверки на наличие полного контейнера еды. — А, кстати, хорошая идея, — Хёнджин одобрительно качает головой. — Нужно будет взять на вооружение. — Айщ, Хёнджин! — Феликс наигранно недовольно хватает вилку и нож и яростно режет кусок мяса. — Я не настолько беспомощный. — Конечно, нет, — тут же отвечает Хёнджин. Он сидит, подперев подбородок щекой, и влюблённо пялится на Феликса, не способный оторвать взгляд. — Я всего лишь хочу позаботиться о тебе. — И я благодарен тебе за это, — эмоциональность Феликса сходит на нет, и он кладёт первый кусочек еды за десять часов в рот. Он мычит от удовольствия, прикрыв глаза. — Как у тебя это получается, о боже. — Звучит немного неоднозначно, — подмечает Хёнджин, и глаза Феликса резко распахиваются. Хёнджин ехидно улыбается, замечая лёгкую красноту на его щеках. — Приятного аппетита, милашка. — Спасибо. И тебе, Хённи, — крошечно проговаривает Феликс, и они наконец втягиваются в размеренное течение обеда, плавно переходящего в ужин. Вот так не торопясь наслаждаться едой было приятно. Они смотрели друг на друга, улыбались многозначительными улыбками, обсуждали всё, что только возможно, и порой пускались в по-детски наивные размышления и игры воображения. Даже когда тарелки стояли пустыми, а в коробочке остались только крошки и мазки крема, они продолжали сидеть за столом друг напротив друга, потягивая выдохшуюся колу и крепко держась за руки. Феликс ценил эти моменты больше всего. Во время них он чувствовал единение с Хёнджином, представлял, что только они есть в этом большом сложном мире и всё на самом деле проще некуда. С Хёнджином было легко и просто, но так бы не было, если бы не их тяжёлые и долгие разговоры, обнажающие душу и залечивающие раны. Хёнджин перекатывает грань пустого стакана по столу и смотрит на Феликса с нескончаемым обожанием. Феликс чувствует пресловутых бабочек в животе, тепло в груди и желание целовать его, пока в лёгких не закончится воздух. — Огонёк от свечи так красиво отражается в твоих глазах, — зачарованно шепчет Хёнджин. — Прямо-таки олицетворение тебя. Такой же завораживающий и опасный. Нужно обставить всю квартиру свечами и обвесить её гирляндами. — Опасный? — Феликс слабо усмехается. — Боишься сгореть? — Я был бы только рад, — Хёнджин отставляет стакан в сторону и откидывается на спинку стула. — Что может быть лучше, чем расплавиться под прикосновениями и поцелуями такого игривого огонька? Феликс рад, что не пил и не ел в этот момент. Он судорожно выдыхает, моргает пару раз, когда зрение внезапно расплывается от перевозбуждения, и отодвигается на стуле из-за стола. Хёнджин внимательно следит за ним с лёгкой улыбкой, будто бы только такой реакции и добивался. Феликс обходит вокруг стола и, смело перекинув ногу через колени Хёнджина, устраивается на нём. Хёнджин обвивает руки вокруг его талии, прижимая ближе к себе и не оставляя между ними пространства. — Я тебя люблю, — шепчет Феликс ему в губы и накрывает их собственными, целуя осторожно и не спеша, словно прощупывая почву. Хёнджин податливо раскрывает губы, чувствует язык, аккуратно скользящий по его собственному, и то, как руки Феликса пробираются в его волосы, сжимая их и слегка оттягивая. Его голова опасно кружится, в глазах мутнеет — если бы он стоял, его колени подвели бы его и подогнулись. Поцелуй разрывается. Они прижимаются друг к другу лбами. — И я тебя люблю, — отвечает Хёнджин только сейчас, голодно поглядывая на его губы. Он кротко проводит по верхней кончиком языка, просто дразня, и Феликс усмехается. — Какой же ты… — Феликс припадает к его нижней губе, легонько её прикусывает, вырывая из Хёнджина сдавленный вздох, и посасывает её, чувствуя отдалённый привкус металла. — Какой? — на выдохе произносит Хёнджин. Его руки, до этого поглаживающие его бока и спину, скользят ниже, к ягодицам, и Феликс рокочет и яростно впивается в его губы, решительно сминая их. Хёнджин начинает таять. Губы ноют от той силы, с которой Феликс сминает их, разум заволокло густым туманом, а в низу живота сладко тянет. В отместку он впивается пальцами в его ягодицы и прижимает его к себе ещё ближе, сталкивая их возбуждения, разрывая их поцелуй и срывая с их губ отчаянные стоны. — Идеальный, — Феликс начинает крутить бёдрами, но так, что Хёнджин этого сначала и не замечает. Но когда Феликс припадает к его шее, влажно целуя её и слабо покусывая, его начинают покидать тихие стоны — каждое касание пускает по телу волны тепла. Феликс посасывает кожу на его плече, чуть приспустив с неё футболку. — Старательный. Заботливый. Самый нежный, — ведёт языком вдоль ключицы и оставляет лёгкий поцелуй на кадыке. — Мой хороший мальчик. Их взгляды сталкиваются — потемневшие, осоловелые, опьяневшие, — и Хёнджин, потерянный и разомлевший, позволяет Феликсу, каким-то чудом оставшимся в здравом уме, увести себя из кухни в их спальню. Феликс аккуратно толкает его в грудь, тот падает на кровать и отползает, удобно располагаясь на ней и в предвкушении смотря на любимого. В эти моменты Феликс становится другим: как никогда уверенным в себе и смелым; наблюдать за ним – одно удовольствие. Хёнджин уверен, что даже в кромешной темноте в его глазах можно увидеть сердечки: тонкий силуэт Феликса стягивает с себя футболку и аккуратно вешает её на спинку стула, открывает ящик, выуживая из него знакомую бутылочку, и неторопливо подходит к постели, заползая на неё и нависая над Хёнджином. Он обхватывает его щёки, трепетно целует его и, оторвавшись, оглядывает его лицо, погрязшее в нескрываемом восхищении. Его губы изгибаются в нежной улыбке. — Я хочу видеть тебя, — лепечет Хёнджин ему в губы, смотря на него большими круглыми глазами. — Можно? Пожалуйста? Феликс улыбается шире и, поцеловав его в уголок губ, кротко кивает — его рука тянется к лампе на тумбе и щёлкает выключателем; мягкий тёплый свет заливает комнату и подсвечивает Феликса. Веки Хёнджина трепещут: — Ты прекрасен. Феликс поглаживает его щёки большими пальцами, умиляется нежному румянцу, что покрыл их, и с трепетом сцеловывает эту розоватую пыль. Хёнджин едва слышно хнычет, извивается под нежными поцелуями, что действуют на него хлеще всякой другой ласки, и как мантру шепчет имя Феликса. Большое открытие, которое сделал для себя Феликс за всё время их отношений — Хёнджин не любит вести в постели. Он может быть настойчивым в поцелуях, смелым во флирте, но, когда дело переходит к серьёзным вещам, он буквально тает и становится послушным и податливым. Вся собранность, которую он демонстрирует в повседневности, рушится, и от него остаются лишь осколки, которые Феликс старательно склеивает во время их актов любви. И, пожалуй, об этом Феликс мог только мечтать. Будучи тем, кого постоянно подстраивали под нужды других, он и не догадывался, что направлять кого-то во время секса будет доставлять ему куда больше удовольствия, чем просто принимать. Осознание этого пришло к нему совсем недавно, во время одного из разговоров с Хёнджином, после которого они наконец поняли предпочтения друг друга. Они — тот самый случай, когда книгу не стоит судить по обложке. — Ликси, я не… — глаза Хёнджина крепко зажмурены, его руки сжимают покрывало до побелевших костяшек. — Не выдержу долго. — Чувствительный, — Феликс воркует, оставляя очередной невесомый поцелуй только уже на кончике носа. — Хорошо. Сейчас. Всё теряет смысл. Становится белым шумом. Растворяется в тёмно-синем холоде ноябрьской ночи. И только Феликс, подсвеченный настольной лампой, важен. Тёплый свет очерчивает его одновременно мягкие и заострённые черты, теплит кожу, окрашивая её в медовый оттенок, ласкает веснушки на его лице и оставляет тонкие тени от длинных ресниц на бархатной коже щёк. От него веет жаром и пряно пахнет зацепившимся за него ароматом свечки, волосы, в свете лампы ставшие по-летнему песочными, обрамляют его лицо подобно нимбу и легонько щекочут кожу Хёнджина. Хёнджин каждый раз пытается запечатлеть эту картину перед собой. Позолоченные края его силуэта. Томно прикрытые трепещущие веки. Покрасневшие и припухшие от поцелуев губы, что неустанно продолжают оставлять на его теле горячие касания, подобные ожогам. Тёплые ладони, что гладят его кожу, не пропуская ни клеточки, и дразнят самые чувствительные места. Снисходительные смешки, непривычно низкие, рокочущие, в ответ на жалобные звуки, слетающие с искусанных губ Хёнджина (он хотел бы когда-нибудь попробовать передать его голос небольшой пьесой для фортепиано или соло для игры на гитаре). В эти моменты Феликс другой. Словно ненастоящий, полупрозрачный. Будто с другой планеты. Будто творение воспалённого воображения Хёнджина. Феликс чуткий, внимательный, шепчет что-то ему на ухо, не переставая, целует шею, отвлекая от изводящего чувства, пульсирующего в каждом уголочке его тела. Он наслаждается Хёнджином, упивается им, как сладким нектаром, не торопясь и смакуя каждый его стон, каждое движение, каждую тихую просьбу. Феликс обещает помочь ему справиться с напряжением, но на самом деле лишь усугубляет ситуацию — беспощадно и мучительно, с жадностью вкушая каждый жалобный звук с довольной улыбкой: ногти по внутренней стороне бедра, крупный засос на паху, сотни поцелуев вперемешку с укусами на чувствительной шее, подбрасывающее на постели трение и оглушающее погружение в жар. Температура в комнате быстро растёт, непристойные звуки заполняют её; Феликс всецело охватывает пространство вокруг Хёнджина: осторожно сжимает его шею одной рукой, пальцами второй — исследует мягкость тёплого языка в его рту. Хёнджин старается смотреть на Феликса, пытается запомнить его блаженное, погружённое в удовольствие лицо, властный взгляд потемневших глаз, сладостно приоткрытые губы, но Феликс крошит его так искусно и методично, что его глаза неудержимо закатываются, а за ресницы цепляются крохи слёз. Хочется толкнуться навстречу, довести себя до пика как можно быстрее, разорваться от окружающего со всех сторон удовольствия. Но Хёнджин смирно лежит, наслаждается весом пальцев, что по-хозяйски оглаживают его язык, хнычет от безумно правильного давления на шее и тугого жара. Хёнджин плывёт, покачивается где-то между бессознательным состоянием и здравомыслием, и сквозь дымку смотрит на Феликса. Он мираж, марево, видение — сияет словно изнутри, блестит, как золотая фольга; он двигается пластично, выгибаясь в пояснице, заставляет Хёнджина дрожать и благоговеть. В ушах звенит, перед глазами плывёт, по всему телу растекается приятное и горячее чувство. Силуэт Феликса становится ближе, его присутствие вокруг Хёнджина — меньше. Хёнджин широко раскрывает губы, жадно глотая воздух, и распахивает веки, заставая момент того, как Феликс с задушенным стоном разрисовывает его живот белыми полосами. Он дышит загнанно, дрожит всем телом от оргазма, продолжает водить по себе рукой, тягуче медленно и с нажимом, и блаженно выдыхает, закинув голову назад. Хёнджин старается зафиксировать этот момент в своей памяти, чтобы возвращаться к нему снова и снова: Феликс красив до неприличия, с подрагивающими мышцами пресса и бёдер, тонким слоем пота на лбу и висках, прикрытыми от дурмана глазами и довольной улыбкой на губах — картина, достойная находиться на самом видном месте в воображаемом музее в голове Хёнджина, названного в честь его возлюбленного. Будто пребывая в лихорадке, Хёнджин не замечает, как Феликс спускается ниже, располагаясь между его ног, и, смотря ему в глаза — пронзительно, томно, пригвождая к постели, — накрывает его, нуждающегося во внимании, губами. Непристойные звуки дразнят слух, бесцеремонно толкают ближе к краю, тепло и мягкость рта натурально сводят с ума и разливают по телу тепло, от которого поджимаются пальцы на ногах. Хватает пары мгновений и одного взгляда Феликса из-под ресниц, чтобы Хёнджин бурно излился ему в глотку, прогибаясь в спине и отчаянно хватаясь за одеяло. Перед его глазами — звёздочки, с губ срывается протяжный вымученный стон. Феликс снова нависает над ним и прижимается к нему губами. Они влажные, солёные и очень-очень мягкие. Хёнджин чувствует тёплую горечь на языке сквозь поцелуй — понимание озаряет его, и он пылко целует Феликса, растягивая между их губами ниточки слюны. Они целуются до тех пор, пока их лёгкие не болят от недостатка кислорода, а губы жалобно пульсируют от постоянных укусов. Они лежат, переплетённые конечностями, наплевав на неприятную липкость между их животами, и греются в тепле друг друга. Они чувствуют себя как никогда умиротворённо. — Как у тебя это получается? — усмехается Феликс сам себе, вспоминая хитрый комментарий Хёнджина за обедом. — Что именно? — Хёнджин тихо сипит и трётся щекой о его макушку. — Заставлять меня чувствовать так много, — Феликс выводит пальцами замысловатые узоры на его плече. — Мне достаточно просто быть рядом с тобой, и я схожу с ума. Хёнджин хихикает — так, как он делает всегда, когда смущён — и целует его в волосы. — Ты не один, кто сходит с ума, — его голос заискивающий, влюблённый. Он задумчиво перебирает прядки на его голове. — Сам поражаюсь, как после каждой близости я будто становлюсь новым человеком. Как у тебя это получается? Комната наполняется смехом. Феликс поднимает голову и мягко касается щёки Хёнджина пальчиками. — Мы сошлись характерами. Нам не нужно притворяться. Мы такие, какими хотим быть. В этом весь секрет. Хёнджин улыбается ему и льнёт к ладони на его щеке. — Поехали на Рождество к моим родителям? — предлагает Хёнджин и продолжает нежиться в тёплой ласке. Феликс удивлённо вскидывает брови и заправляет Хёнджину волосы за ухо. — Так внезапно? — Там, где они живут, снега больше. Научу тебя кататься на сноуборде, познакомишься с моими родственниками, — Хёнджин отводит взгляд в сторону, но густой румянец не скрывается от Феликса. — Хочешь познакомить с родителями… — Феликс заговорщически тянет и дразняще чешет его за ушком. — Ты растапливаешь моё сердце, Хённи. — Это малое, что я могу сделать после того, как ты растопил меня всего, — бормочет он и мотает головой из-за щекотного ощущения за ухом. — Что думаешь? — Я согласен, — Феликс не может не касаться его: что-то необъяснимое тянет к Хёнджину, упрашивает дотрагиваться до него снова и снова — поэтому он невесомо, словно пёрышком, водит кончиками пальцев по его руке. — Буду только рад познакомиться с твоими домашними. — Спасибо, милашка, — хихикает Хёнджин. Его смех внезапно прерывается тишиной, заставляя Феликса вопросительно взглянуть на него. — Ты поцеловал меня не один миллион шестьсот шестьдесят три тысячи семьсот тридцать восемь раз. И, кстати, обещал больше. Глаза Феликса широко раскрываются — не от вопиющей дерзости, а от того, что он запомнил число, явно набранное совершенно случайно, — и он, не растерявшись, оставляет чёрт знает какой поцелуй из одного миллиона шестисот шестидесяти трёх тысяч семисот тридцати восьми поцелуев (тьфу ты!). — Как ты запомнил? — искреннее любопытство слышно в его голосе и видно в его глазах. — А ты думал, я пошутил? — самодовольно улыбается Хёнджин, радостный из-за удавшейся шалости. — Вообще, да, думал, — Феликс смахивает непослушные красные прядки с его лица. — И сколько раз я тебя уже поцеловал? Хёнджин делает вид, что пытается считать: смотрит куда-то в потолок, серьёзно нахмурившись, и загибает пальцы на руке — Феликс чувствует это своей поясницей. — Ну половинка от всего количества уже есть. Феликс прыскает. — И сколько это? — Почти девятьсот тысяч, — с крайне умным видом отвечает Хёнджин и замечает, как не по-доброму сверкнули глаза Феликса. — Значит, мне нужно поцеловать тебя ещё около семисот тысяч раз... — он щипает кожу на его боку и слышит тихое «ой!». — Всё верно! — Хёнджин дёргается, пытаясь избежать очередного щипка, но претерпевает поражение: Феликс перекатывает его на спину и садится на его живот, прижимая к кровати. — А ты уверен, что это не многовато? — таинственно спрашивает Феликс, на что-то намекая. Хёнджин понимает намёк. — Сто тысяч раз ты точно должен поцеловать меня, — Феликс смотрит на него, снисходительно и с лёгкой усмешкой, так, будто он уже понял, к чему Хёнджин клонит, но позволяет ему насладиться минутками контроля над ситуацией. — А остальные шестьсот можно заменить на... Феликс в предвкушении закусывает губу и, напоследок усмехнувшись, утягивает их в блаженные минуты истомы и отчаянных попыток продержаться ещё немного, несмотря на так не кстати подступающий сон. И если Феликс из прошлого узнает, что уже спустя полгода после измены он будет встречать Рождество в объятиях человека, которого он со спокойной душой называет «любимым», он явно злобно усмехнётся этому и посчитает ужасной шуткой. Потому что тот Феликс думал, что его жизнь закончилась, так и не начавшись, что он не заслуживал того, чтобы быть счастливым и искренне любимым, что он был наивным и глупым, потому что верил в волшебную любовь, залечивающую даже самые глубокие душевные раны. Нынешний Феликс с благодарностью оглядывается назад: если бы не все трудности, вставшие у него на пути, у него бы не было того счастья, которым он обладает сейчас — Хёнджина, сладко сопящего у него под боком, пока они вдвоём делят узкое кресло и небольшой плед в гостиной родительского дома Хёнджина. Если бы не Минхо, влюбившийся в Чана и вечно тянувшийся в «Дыру», если бы не чёртов Ву, разбивший ему сердце, его путь никогда бы не пересёкся с путём Хёнджина, и тогда бы его жизнь действительно закончилась, так и не начавшись. В Рождественскую ночь Феликс любуется Хёнджином, чьё лицо мягко освещают десятки огней на ёлке, невесомо оглаживает его удивительной красоты лицо и загадывает самое сокровенное желание. А какое — он не скажет. Иначе не сбудется.