Композиция X

      Занавес открывается.       Субин не был человеком высокой культуры, да и вряд ли бы когда-нибудь пришел к такого рода искусству самостоятельно. Его лучший друг посещал уроки скрипки в средней школе. Бомгю хватило почти на год, а потом тот с психом выбросил смычок в окно прямо во время очередной нудной репетиции, так и забросил это дело. Они все ещё смеются с того беззаботного времени, вспоминая, какими же несмышлёными и инфантильными были. — Я хотел впечатлить своего соулмейта. — признался тогда он. — Кто же знал, что Ёнджуну классика и все эти завывания скрипки не сдались, ты ему попсу зарубежную напой — он сразу к тебе прибежит. — Повезло вам наверное, так удачно вкусы совпали. — с нотками зависти выпаливает Субин, без энтузиазма ковыряясь палочками в остывшем и совсем уж неаппетитном обеде, купленном в столовой университета на свои кровные. — Могли бы и повкуснее приготовить. — Мне после трех пар, две из которых были у этой мымры, вообще все что угодно в рот залезет. — скулит друг, а потом лукаво добавляет чуть тише. — Жаль правда, что мое что-угодно, конкретное, заболел и сидит дома, хотя признаю, кабинки у здешних туалетов без шумоизоляции, становится неловко в процессе.       Субин на подобные откровенные выпады Бомгю не краснеет, лишь показательно презренно цыкает, закатывая глаза. А потом тяжело выдыхает, собирая волю в кулак, чтобы не ударить лучшего друга прямо в общественном месте. — Завязывай с пошлостями, я раньше считал тебя невинным цветочком, а что с тобой произошло в моменте? Извращуга. — кусок в горло не лезет и подавно, а нарастающая мелодия в голове только усугубляет и без того паршивое настроение: ночью почти не спал, конечно же впервые забытая домашка за месяц была спрошена у него первым в очереди, а холодный рис неприятно лип к зубам. Еще и эта проклятая мелодия.       Подключилась вторая скрипка. — Как продвигаются дела с твоим оркестром? — деловито спрашивает Бомгю, пропустив осуждающую тираду приятеля мимо ушей, потому что такие препирания для них — рутина. — Если человек по ту сторону хочет себе соулмейта с идеальным слухом, то я вскоре оправдаю его ожидания. Ненавижу гребаную классику. — Почему сам не переключишь на что-то нейтральное. — У меня разум, как в тумане с этими инструментальными ужасами. Я не слышал ничего от соулмейта еще две недели назад, грустил так, думал, вот, мол, у всех кто-то есть, один я такой. Но, черт возьми, если бы я знал, что несколько недель к ряду буду вынужден жить в филармонии, то несколько бы раз подумал, прежде чем начать жаловаться.       Как раз в этот момент началось второе повторение. потом третье, а затем долгожданная кульминация и время для желанной тишины.       Тишину Субин презирал с особой активностью. Но, как известно, когда мы что-то теряем, то понимает важность.       Без тишины сейчас живется туго. — Сходи на концерт в филармонию, спроси у знатоков в чем дело. — От тебя никакой помощи. — обреченно вздыхает и все-таки сдается Чхве, вставая с неудобного стула, слишком низкого для его габаритных размеров ввысь. — У меня последняя пара в другом здании, нужно через всю территорию университета бежать. — Мы на одном курсе, умник, я знаю где это. — А я знаю, что ты сейчас домой свинтишь к своему ненаглядному, потому что давно в рот ничего не брал. — Придурок! — Ты должен радоваться, что такой придурок как я с тобой до сих по общается. — бросает в след, усмехаясь таким вот перепалкам.       А в чертогах разума, да и за ними тоже, эхом звучит долгожданная кульминация.       Кажется, что за это время он научился различать звучание контрабаса из общей какофонии инструментальных звуков.       Как бы то странно не звучало, но он входил в процент тех людей, у которых не было как таковой потребности в наушниках, он не платил за подписки в музыкальном приложении, не коллекционировал диски и пластинки. Субин не дружил с музыкой. Не сошлись они, что поделать. Бомгю всегда этому качеству нетипичному поражался, ведь: «Какой творческий человек не ищет вдохновение в строчках песен? Ты художник, Субин!»       Может в его словах действительно был смысл, лирика вдохновляла, наверняка. Но то, что фоном звучит у него в голове — отвлекает и только.       Занавес закрывается.       Пустота, резко захватившая голову действует не хуже белого шума на телевизоре. Словно из-за сильной метели за окном антенну замело снегом и в стареньком экране ящика остаются лишь монохромные помехи с характерным звуком пустоты.       Звон в ушах.       «Интересно, а у моего соулмейта есть другие произведения в арсенале? Или я настолько привык к этому кошмару, что теперь это вовсе не он посылает по нашему ментальному каналу композицию, а я по памяти?»       Кисточка в руках не слушается. Мазки на холсте выходят толще запланированных, а промежуточный результат тянет лишь на неудовлетворительно.       Бодрая скрипка и подхватившее фортепиано хотят помочь, приподнять настроение, но отдаются очередным раздраженным вздохом. Некоторые одногруппники даже оборачиваются на него, заинтересованно разглядывая, пытаясь понять, что же вывело вечно спокойного и обычно сосредоточенного парня из себя.       Пианино фальшивит. Явно играя не ту последовательность. А затем и вовсе замолкает, оставаясь позади.       Неаккуратный мазок кистью и терпение летит вместе с ошибочно сыгранными нотами. Благо пара заканчивается раньше, прежде чем Субин успел повторить героический подвиг друга из средней школы и не выбрасывает холст в окно.       Игра пианиста звучит так же, как его курсовая - недоработано. А нужно еще и свое произведение написать, да так, чтобы звучало не сильно хуже тех, что он разбирает в своей работе, например, «Композиция VIII», он вроде бы художник, но в последнее время музыка все плотнее пробирается в его голову.       Он винит во всем курсовую и совсем слегка своего неугомонного соулмейта, который до победного измывается над бедными клавишами своего инструмента.       До общежития идет в кромешной тишине, позволяя себе хоть немного расслабиться. Наверное и связанный с его душой человек сейчас отдыхает, раз игра резко прекратилась на несколько часов раньше положенного. Субин уже понимает примерный график: ближе к девяти утра, когда он, сонный и полуживой, сидит на первой паре и клюет носом не вслушиваясь в историю искусства, его будит персональный будильник, благо только клавишный; потом перерыв в полчаса, а следом снова фортепиано; затем, ему соскребают еще тишины минут на сорок, после которых начинается самая нелюбимая и раздражающая часть. Чертов симфонический оркестр!       Общежитие на территории университета — победа в лотерее. До своей узкой койки Субин добирается за пятнадцать минут, успевая перетолкать толпу студентов своей габаритной папкой с работами, которые сегодня соизволил забрать после просмотра, который прошел еще на прошлой неделе. Высший балл. Не зря дорисовывал последнюю треть работ в последнюю ночь.       Интересно, а какие сроки у его горе мученика соулмейта, раз он одно и то же мусолит так долго и ежедневно? Не одиноко ли ему со своими клавишами?       Не так давно он вычитал, что фортепиано обычно не является частью симфонического оркестра, но может быть его частью. Фортепиано может аккомпанировать другим инструментам в оркестре или использоваться для исполнения сольных пассажей. Оно пишется в дополнительных инструментах, а манипулятор в голове так старается на ежедневной основе. Субин даже позволяет приевшейся раздражительности уйти на второй план, уступая место сочувствию.       Он закрыл глаза, погружаясь в свои размышления о волшебстве музыки. В этом бесконечном пространстве, где ноты бродят как призраки, он ощущал, как фортепиано наполняет звуками душу. Каждый аккорд, каждый мягкий звон клавиш был как будто откровением, пробуждающим забытые чувства и искренние эмоции.       Его соулмейт наверняка такой же одинокий, как и он сам. Только вот где найти этого страдальца музыканта, чтобы объединиться и помочь друг другу с исцелением общих ран?

***

      Решение проблемы настигло его не без помощи лучшего друга. — Ёнджуну подогнали три билета в филармонию.       Фортепиано, по которому особо агрессивно сегодня выстукивали чьи-то пальцы, полностью передавало мнение Субина на этот счет. — Сочувствую. — Эй! Вообще-то, я к тебе с халявой пришел. — деловито поднимает указательный палец друг. — Нас с хёном двое, а билета три. Смекаешь? — Ни за что. — Ты упускаешь такой шанс и ранишь чувства лучшего друга. — Оба пункта меня вполне устраивают, а второй даже радует. — Мы вечером пойдем на Рахманинова, так что оденься поприличнее.       Разговор был закончен и итог его ясен как пень. Сопротивление бесполезно. Он размахивает белым ментальным флагом и сдается, потому что спорить с Бомгю равносильно сизифову труду. Тот все равно останется при своем, а если очень невмоготу будет, то и парня своего подключит, а Ёнджун за своего идиота постоять сможет точно.       Он чувствует себя подростком с гардеробом, собранным по принципу «отстаньте, мне так удобно.» Брюки, сильно просвечивающая рубашка, купленная в секонд-хенде за копейки, чтобы надеть на какую-то дискотеку на первом курсе, на которую он, в силу своей стеснительности и не любви к шумным местам, так и не пошел. Пиджак он позаимствовал у соседа по комнате, потому что у самого таких строгих вещиц в завалах безразмерных худи и футболок с аниме-принтом не нашлось. — На человека похож, удивительно. — первое, что говорит Ёнджун при встрече перед входом в филармонию. — Я не офисный планктон, как некоторые, поэтому отдаю предпочтение комфорту, а не чопорности. — Оно и видно. — поддакивает Бомгю, уворачиваясь от подзатыльника.

«Первое выступление на большой сцене.

Восходящая звезда мира музыки

Хюнин Камал Кай»

      Пианист. Читает Субин ниже, надеясь, что у этого руки растут из того места. Хотя, признаться честно, его сейчас не обрадует любое классическое произведение. Слишком уж много наслушался за последний месяц.       Занавес открывается.       Красивый до безумия парень, в идеально выглаженной рубашке с небольшими рюшами у воротника, забирает внимание Субина полностью. Пианист восседает за своим музыкальным инструментом и выглядит так правильно, словно был рожден для того, чтобы играть вот так для полного зала филармонии. Субин заворожен до такой степени, что упускает момент, когда музыка начинает играть не только со сцены, но и откликаться в сердце. Он затаил дыхание.       В его пальцах струится магия, а каждое звучание этой нежной мелодии наполняет зал волшебством. Мягкие штрихи, плавные переходы — все это создает атмосферу, в которой каждый зритель становится частью чего-то гораздо большего. Субин ощущает, как его сердце бьется в унисон с музыкой, и в этот момент мир вокруг него теряет свои границы. Каждый аккорд словно обнимает его, вытягивая из глубины души самые потаенные чувства.       Парень на сцене, с рюшами на воротнике как будто из другой эпохи, отважно передает свои эмоции через клавиши, делая их видимыми для всех. В его глазах — свет, кажущийся знакомым, а в его улыбке — необъяснимая уверенность. Субин невольно тянется к этому образу, мечтая стать частью такой красоты.       Чхве запоздало понимает, что именно происходит. А озарение настигает его тогда, когда он избавляется от наваждения и встречается со взглядом пленительных глаз, полных такого же понимания.       Вот оно что.       Занавес закрывается под буйные аплодисменты, а Субин подрывается со своего места как ужаленный и бежит навстречу нарастающему звуки клавиш.       Кай летит к нему навстречу по длинному коридору филармонии, игнорируя слова учителя о том, что сразу после концерта он шел в холл на интервью. Это может подождать.       Слишком хотелось высказаться. — Я думал, что ты глухой или немой. У меня такой звон в ушах на протяжении месяца репетиций стоял, чуть не рехнулся. — он и не ругается, судя по тону паренек скорее удивлен. — Никогда не слушал классическую музыку до наступления этого месяца. — Мне кажется, что ты вообще никакую музыку не слушал, судя по молчанке в моей голове. — беззлобно цыкает Кай, бесцеремонно разглядывая Субина с ног до головы. — Красивый? — неловко спрашивает тот.       Парень не отвечает, только глупо улыбается. — Если мы не научимся контролировать нашу связь, то мне придется ухать куда-нибудь подальше, лишь бы не слышать одну композицию на ежедневной основе. — Мне и самому она порядком надоела, зато полный зал собрал и даже тебя встретил. — Меня затащили сюда насильно. — Я премного благодарен тем, кто это сделал. Моя родственная душа слишком красивая, чтобы находиться на расстоянии.       Кай оказывается слишком уж открытым, но Субин списывает такое его поведение на не типичную внешность. Иностранец все-таки. — Я покажу тебе свои картины, если ты сыграешь для меня что-нибудь другое, умоляю, поменяй произведение и добавь в мою жизнь разнообразие. — Так ты рисуешь? приятно удивляется тот. — Угу. Слышал о картинах Кондинского? — Палочки и крючки.? Не понимаю абстракционизм. — тушуется Кай, выжидая конкретное пояснение. — Я очень люблю тишину, поэтому звуки для меня воспринимаются немного иначе. Поэтому для своей новой курсовой я брал его «звучащие» картины, думаю, что звон в твоей голове был из-за них, потому что я фиксировался на этой ерунде несколько месяцев, позабыв о чем-то приземлённом и человеческом. — Хочешь сыграю тебе прямо сейчас? — спрашивает Кай, указывая на дверь с табличкой «репетиционная 1». — На таком же пианино, как на сцене? — Это был рояль, ты слушал его на протяжении месяца и так и не смог найти различия? — Ты белку от пони тоже не отличишь, так что не возникай.       1:1       Кулисы души Кая открываются только для Чхве Субина. О, черт, кажется он начинает понимать всю суть музыки.       Наверное, у них есть шанс на свою личную симфонию, Субин не подкачает, будет вторить каждую исходящую из-под пальцев пианиста ноту на холсте, чтобы та вибрировала при одном взгляде на нее.