Полярная звезда

      — Помоги мне… — выдыхает не помнящий себя Чонгук, вваливаясь в лазарет, попутно опрокидывая столик со склянками, разлетающимися вокруг осколками коричневого стекла.       Соен резко оборачивается, и ее глаза тут же расширяются от ужаса.       — Чонгук?!       Он качается, хватаясь за ближайшие к нему устойчивые и не очень поверхности, чтобы удержаться, но ноги подгибаются, и он падает на колени, после чего растягивается всем грузным телом в ногах девушки.       Последнее, что он успевает произнести, прежде чем отключиться — имя друга. Имя предателя и личного инквизитора:       — Намджун…       Соен бросается вниз, пытаясь поднять мужчину, но терпит поражение без возможности сдвинуть ватное тело даже на миллиметр. С трудом переворачивает на спину с целью нащупать на шее пульс. Но вместо четкого ритма, который она так отчаянно надеялась уловить, чувствует только слабое, еле ощутимое биение.       — Чонгук! — надрывно кричит она, на долю секунды превращаясь из опытного медика в обычную девушку, некогда пламенно любящую этого умирающего у нее на глазах мужчину.       Его голова безвольно свешивается набок, а под плотно сомкнутыми веками лишь белки глаз, сплошь покрытые очагами мелких бордово-голубых кровоизлияний.       Никакой больше утягивающей в свою бездну черноты.       На грохот звенящих инструментов, треск разбитых ампул и крики безысходности, сдирая с петель перегородку, влетает обеспокоенный Джин, решивший, что кто-то смог выбраться из заблокированных отсеков «Оазиса», обшаривая бункер в поисках пропавшего криофоса.       Но лучше бы было так. Ведь перед глазами Чонгук, покрытый островами белых холодных пятен, пестрящих на некогда медовой коже.       Лейтенант, выглядящий совершенно неживым. Бледным, изможденным.       Совсем не таким, каким его видел Джин несколькими часами ранее.       — Черт возьми, что ты стоишь? Срочно собирай ребят! — Соен отрезвляет его, заставляя отмереть и начать двигаться. — Он умирает, Джин!       Тот, не теряя ни секунды, подхватывает Чонгука, перетаскивая на кушетку. Разворачивается и исчезает за дверью, оставляя перепуганную девушку наедине с ее страхами.       — Возьми себя в руки…просто стабилизируй его, — зажеванной пластинкой повторяет она из раза в раз, пытаясь побороть панику, но откровенно не справляясь.       Кидается к медицинской стойке, хватает иглы и растворы. Подносит шприц к его разбухшей синевой вене и вводит жидкость, надеясь, что это поможет, хотя до конца не понимает, что именно происходит. Затем закрепляет датчики, запускающие писк кардиомонитора, уныло оповещающего, что организм Чонгука держится из последних сил. Достает из шкафа адреналин и дефибриллятор, на случай, если ситуация окончательно выйдет из-под контроля, а мышца жизнеобеспечения решит остановиться.       — Ты сильный, Чонгук, ты всегда был сильным. Не смей оставлять нас, слышишь? — ее голос ломается.       Ужас расползается липкой паутиной по телу, но она не позволяет ему взять над собой верх.       Надеется, что они найдут совместное решение, что смогут помочь.       Надеется, что этот человек, который всегда был опорой для друзей, найдет силы вернуться, ради тех, кто в нем так отчаянно нуждается.       Через несколько минут в лазарете начинают собираться все, кто в этом бункере являются для Чонгука самыми близкими. Хосок отрывистым шагом, срывающимся на бег, появляется первым. За ним следует напряженный нахмурившийся Джин. Чимин с мельтешащими в волнении глазами. Последним заходит Юнги, молчаливый, угрюмый и сосредоточенный.       Соен облегченно выдыхает, понимая, что Джин догадался не будить Тэхена. Ему пока знать необязательно.       — Что случилось?! — Подлетает к койке Хосок.       — Стягивай одежду, показывай мне его плечо, — командует Юнги, едва переступив порог.       — Плечо…? — Чимин проводит рукой по лицу, его голос звучит непривычно тихо. — Он успел что-то сказать перед потерей сознания? — уточняет, помогая сдирать с Чонгука форму.       — Только имя Намджуна… Я вообще ничего не понимаю… — Соен окончательно теряется в собственных чувствах, ощутив, что теперь не одна, и в присутствии ребят позволяет себе дать слабину.       — Эта тварь сделала что-то с ним. — Юнги склоняется над полностью затянувшейся кожей на предплечье лейтенанта. — Еще вечером на этом самом месте была запекшаяся кровью рана, которая только начинала заживать, а теперь лишь шрам, будто это многолетнее повреждение. — Тычет пальцем в окантовку ребристого рубца.       — Что ты хочешь сказать? — встревает хмурящийся и теряющийся в догадках Джин.       — Ускоренная регенерация. Он хочет сказать, что внутри Чонгука сейчас не прошедшая никаких испытаний чертова сыворотка, ради которой Намджун с Джунхо убивали людей, ради которой они издевались над Тэхеном… — загробным голосом констатирует все понявший Хосок. — Эта хуйня сейчас уничтожает нашего друга.       — Поэтому он весь полыхает, температура запредельная. Криофосы же сгорали заживо в лаборатории…я боюсь… — Соен оседает на пол, крепко сжимая в руках форму лейтенанта и содрогается в бесшумных рыданиях, позволяя не менее оглушенному услышанным Джину сгрести себя в крепкие объятия.       — Пиздец… Что нам делать? — Чимин категорически не согласен бездействовать.       — Ждать, Чим. — Юнги подходит к нему, стараясь успокоить, и крепко сжимает его вспотевшие скользкие ладони. — Ждать и попытаться не дать ему умереть. Мы не знаем, как это дерьмо действует на организм, возможно, у него есть шанс.       — Почему он ничего не сказал? Почему? — Джин не понимает и не желает принимать.       — Потому что это наш Чонгук… — Проглатывает вставший поперек горла ком Хосок, утирая тыльной стороной ладони проступившие слезы.       — Тащите сюда из операционной все охладительные генераторы, которые сможете найти, срочно! — кричит Юнги, единственный из всех все еще сохраняющий концентрацию.       Лазарет погружается в напряженное ожидание, маячащее на горизонте полнейшей неизвестностью.       Лейтенант проваливается в бесконечно глубокую кроличью нору, но сознанием упрямо цепляясь за края утягивающей его пропасти. Он слышит все: трясущийся голос Соен, зацикленные кругом шаги Хосока, командный тон Юнги, перемежающиеся с провальными попытками успокоить Чимина, шепот молящегося где-то в отдалении Джина. Их голоса — далеко ускользающее, но знакомое сердцу эхо, удерживающее на грани двух миров.       Он хочет ответить или, на худой конец, хотя бы пошевелить пальцем. Дать им знак, но одеревеневшее тело отказывается подчиняться. Чонгук будто погружен в состояние анабиоза. Губы запаяли тугим металлическим швом. Невозможно разомкнуть. Заперт внутри самого же себя, взят в заложники и связан по рукам и ногам. Даже попытка поднять веки — борьба, в которой он терпит разгромное поражение.       Чонгук отчаянно ищет спасения, и все еще живой мозг уносит его туда, где непроглядный мрак рассеивает сияющее светило. Туда, где мерцают голубые галактики с белыми прожилками. В воспаленном воображении глаза, сверкающие звездами в самой глубокой ночи. В этой ядерной агонии Тэхен — его единственная точка опоры.       У него есть, ради чего уничтожить смерть.

***

      Тэхен вздрагивает, просыпаясь от странного ощущения пустоты. Его руки прощупывают соседнюю подушку, холодящую отсутствием горячего тела рядом. Сердце пропускает удар.       Чонгука нет.       Он медленно садится на кровати, обхватывая себя руками, чтобы унять лижущий тело озноб. Пролегает складка между бровей, губы сжимаются в тонкую линию. Где он? Почему так рано ушел? Криофос чувствует, как в груди расползается беспокойство. Вспоминает про ночной жар простудившегося пришельца, и что тот обещал сходить за медикаментами в лазарет. По всей видимости, он еще там.       Осторожно поднимаясь, натягивает на себя ту самую водолазку, которую Чонгук убрал с простыней и оставил на стуле, и выходит в пустой коридор. Вокруг мерзкая тишина, и лишь изредка раздаются приглушенные звуки жизни запертых людей в спальных капсулах.       «Значит, они все еще наказаны», — думает Тэхен, подмечая полное отсутствие движения человеческих теней на стальных стенах.       Подходит к двери комнаты Чимина и Юнги и стучит.       — Ребята? — зовет он, царапая по поверхности затвора короткими ногтевыми пластинами.       Ответа нет. Дверь не открывается, внутри пусто. Тэхен прикусывает губу, его руки невольно сжимаются в кулаки.       — Куда все, черт возьми, делись?       Решает все-таки спуститься на нижний уровень, надеясь выловить дружную компанию в медицинском отсеке. На нужном этаже впереди, в слабом свете коридорных ламп он замечает Джина, который стоит, облокотившись на стену с напряженным выражением лица.       — Джин! — зовет его Тэхен, а когда тот поднимает голову, быстро подходит ближе. — Где Чонгук?       Тот смотрит на него, но выжидающе молчит. Затянувшаяся пауза красноречиво орет, мигая красной аварийной лампой и разрываясь внутри сиреной плохого предчувствия. Тревога захлестывает криофоса с головой, и он резко хватает все еще не выдавившего из себя ни слова Сокджина за грудки, притягивая ближе.       — Где он? — шипит, глаза горят шипучей смесью страха и гнева.       Джин не сопротивляется, позволяя мотылять себя тряпичной куклой. Он осторожно укладывает большие ладони на хрупкие плечи Тэхена, чтобы собрать того по частям, в случае, если он начнет осыпаться на глазах.       — Тэхен… только прошу, держи себя в руках, — слова слетают приговором.       Сердце криофоса тараном выносит грудную клетку, пока они движутся в направлении лазарета. К ногам будто подвесили многокилограммовые гири, сковывающие движения. Чем ближе они подходят к медицинскому блоку, тем удушающ каждый вдох.       Он боится того, что увидит, боится того, что не сможет с этим справиться.       Разведчик открывает дверь, Тэхен замирает на пороге. Его взгляд сразу падает на лежащего на кушетке Чонгука. Лицо его бледное, трупное, покрытое испариной. По коже расползаются встревоженными змеями синие вены.       Соен, Хосок, Юнги и Чимин, стоящие вокруг, расступаются, пропуская парня вперед.       — Что с ним? — голос Тэхена задушено свистит.       Никто не отвечает сразу.       Тэхен делает еще несколько шагов вперед, опирается на край кушетки, крепко держась, чтобы не упасть. Его пальцы медленно касаются руки Чонгука, которая скачет нереальной полярностью температур. Местами обжигающе-горячая в ожоговых волдырях и липкой сукровице, местами невообразимо холодная, покрытая песком самого настоящего инея. Грудная клетка недвижима, будто тот вообще не дышит. Тэхен пытается прощупать сердцебиение — не находит.       — Чонгук… — шепчет, его голос срывается, а глаза наполняются слезами. — Он… он заболел? — наивно. Не скрывая надежды.       Сокджин вновь цепляется за его плечо, но Тэхен не реагирует. Его взгляд прикован к лицу пришельца, его сердце разлетается на части оттого, что он видит перед собой.       — Тэ, похоже…что…мы не уверены. Но, судя по всему, Намджун ввел ему сыворотку… — тишину прерывает запинающийся на каждом слове Чимин, который плотнее всех притерся к криофосу, поэтому шкурой ощущает его ужас.       — Какую? Что ты вообще несешь? — Тэхену сложно говорить, он окончательно морально выпотрошен.       — Ту, которую извлекали из твоего биологического материала. — Юнги решается озвучить пугающую истину.       Тэхен цепенеет. Воздух в помещении становится осязаемым.       — Как… нет… — Мотает головой. Не верит. Отрицает. — Чонгук, ты слышишь меня? Вставай! Поднимайся! — кричит. Бьет кулаками кушетку.       — Тэ, тшшшшш. Послушай меня, все будет хорошо. Мы что-нибудь обязательно придумаем. — Хосок не может молчаливо глотать коктейль чистой, едкой, ни с чем не смешанной боли.       — У вас ужасные шутки! Прекратите, скажите ему, чтобы он проснулся. — Ничто не способно утешить криофоса. — Что вы за люди такие? За что вы так жестоки со мной?       В ледяном мальчишке пустоши протест. Самый настоящий переворот.       Огромный светящийся гигант взрывается, преобразуя на своем месте смертоносную черную дыру, которая неминуемо засосет все, что попадется у нее на пути. Первой будет душа Тэхена, а вслед за ней и сердце. Мечущееся птицей с оторванными крыльями.       Тело Чонгука, до этого неподвижное, вдруг дергается — сначала едва заметно, затем его пальцы начинают судорожно сжиматься, неестественно выворачиваясь суставами, как у сломанной марионетки.       Соен замечает это первой и бросается к нему, отталкивая мешающего ей Тэхена в раскрытые объятия Джина.       Жаль ли ей мальчишку? Да! Но она расставляет правильно приоритеты.       — Чонгук? Ты слышишь меня? — Ее руки уверенно хватают его за плечо, пытаясь удержать на месте.       Его движения приобретают хаотичный характер. Тело изгибается дугой, мышцы напрягаются так, что под кожей начинают проступать жгуты сухожилий. Голова резко откидывается назад, а синие губы судорожно размыкаются.       Глаза Чонгука, до этого плотно закрытые, вдруг широко распахиваются. Взгляд пустой, невидящий, радужка залита чернилами. Челюсти сжимаются и неустанно скрежещут зубами. Ноги стучат по металлической кушетке, звуки отдаются эхом по комнате, а изо рта появляется тонкая струйка белой пены, которая стекает по подбородку.       — Вон отсюда, все вон! — кричит Соен, заставляя всех спешно подхватить онемевшего Тэхена под руки и освободить лазарет.       Судороги продолжаются бесконечно долгие секунды. Чонгук то резко напрягается, становясь каменным, то обмякает на долю мгновения, лишь для того, чтобы снова начать хаотично трястись.       Внезапно все прекращается.       Кукловод перерезает нити.       Монитор рядом с кушеткой начинает пищать в истеричном, рваном ритме. Соен, до этого напряженно наблюдавшая за состоянием Чонгука, резко поворачивается к экрану. Ее глаза расширяются, когда на мониторе зависает ровная линия, оглушая ее и нервничающих друзей за ширмой монотонным звуком наступившей смерти.       — Нет, нет, нет! — ее голос ломается, а руки тут же хватают шприц с адреналином.       Чонгук сдался. Выключил свое сердце. Перестал дышать.       Соен точным движением вонзает иглу в вену.       Монитор все также выплескивает в комнату единственный звук ровной линии.       Девушка бросает шприц на поднос и уже тянется к дефибриллятору. Ее руки дрожат, но она быстро прикладывает электроды к обнаженной бледной коже Чонгука.       Разряд. Грудь лейтенанта подскакивает, но тут же опадает обратно. Линия на мониторе остается прямой.       — Ребята, кто-нибудь, на помощь! — ее голос изрешечен мольбой.       В комнату врываются Чимин и Сокджин. Она снова увеличивает мощность, снова прикладывает электроды. Разряд, второй, третий.       — Не смей умирать! Ты тут нужен! Ты Тэхену нужен! — кричит Соен, вжимая электроды с такой силой, что кисти рук начинают болеть.       И все же… Никакой реакции. Сердце не заводится. Не обнадеживает даже слабой ответной пульсацией.       Все вокруг кажется размытым, мир больше не имеет четких границ. Тэхен стоит ледяной статуей, остекленевшими глазами уставившись в проход, где мелькают фигуры друзей. Люди, которых он привык видеть сильными, собранными, теперь теряются в хаотичной суете, пытаясь спасти его пришельца.       Его Чонгука. Его любовь.       Свет обычно блеклых ламп мерцает невыносимо ярко, но он не видит его.       Голоса разрываются командами и криками, но он не слышит их.       Юнги и Хосок стоят за его спиной, натянутые дрожащими струнами, норовящими лопнуть, но не выпускают из рук трясущегося криофоса, который вот-вот рухнет на холодный пол.       Внутри Тэхена бушует шторм, пробивая потопляющие бреши огромными айсбергами всепоглощающей вины.       «Это я. Это все из-за меня».       Если бы он мог справиться с собой, со своим глупым, бесполезным любопытством, он никогда не попался бы на глаза Чонгуку на разрушенной, занесенной снегом парковке. Не утонул бы, эгоистично и собственнически потянув за собой на дно.       Не влюбился бы. Не влюбил в себя.       Не увязался бы за мужчиной в «Оазис» цепким клещом. Не нарушил кирпичик к кирпичику выстраиваемый до встречи с ним мир.       Не пробудил бы в Намджуне дремлющую на задворках сознания фанатичную идею. Не спровоцировал бы зверя в человеческом обличии. Не вынудил того извести из бункера все некогда людское.       Даже сейчас внутри Чонгука ядом разливается его собственное порождение. Его кровь, его мутация, его уродство. Он уничтожает своего человека.       Он убийца.       Тэхен почти теряет равновесие, но Хосок подхватывает его, удерживая на ногах.       — Лучше бы я сдох… — бормочет, теряя по пути целые слоги, пуская по позвоночнику Юнги могильный холод.       Криофос выпутывается из крепкого хвата конструктора, отстраняется и делает первый шаг назад, а затем еще один. Его сердце колотится так сильно, что кажется, вот-вот вырвется из груди.       Он милосердно задушит эту птицу. Ведь запертая в клетке, она все равно не выживет без хозяина.       — Я должен уйти, — ставит перед фактом.       Мысль заставляет скукожиться внутренности и добровольно накинуть на шею веревку, крепко затягивающуюся аккурат под скачущим кадыком.       — Ты никуда, блядь, не пойдешь! — Юнги пытается ухватить Тэхена за руку. — Они вытащат его.       — Отпусти! Хватит… Пусть так, но я угроза для него. Сколько раз Чонгук должен был умереть из-за меня? — Вырывается. — А теперь что? Открой свои глаза наконец.       Тэхен разворачивается и срывается с места. Ноги уносят его прочь.       Прочь от того места, где он похоронил единственный смысл существования.       Криофос несется по безлюдным, неприветливым коридорам бункера. Его шаги отдаются нашептывающим эхом. Даже сам металл пытается остановить его, удержать от побега. Но он не слушает. В висках гудит бурлящая кровь.       Все, что ему нужно — это выбраться.       Добравшись до панели управления, Тэхен резко останавливается. Его грудь вздымается, дыхание рваное, будто он только что пробежал не считанные коридорные метры, а с десяток километров. Руки трясутся, пальцы едва слушаются, когда он выжимает рычаг. Сил не хватает, криофос проклинает собственную слабость. Но наконец панель вспыхивает зелёным светом. Задвижки с щелчком начинают медленно отступать, и металлические створки с жутким скрежетом открывают ему путь в пустошь.       Резкий, морозный воздух тут же врывается в бункер. Он с непривычки обжигает горло, опускаясь ледяным потоком прямиком в легкие, лишая Тэхена возможности полноценно вдохнуть. Слишком давно он не ступал босыми ногами по земле родного дома. Он бросается вперед, не чувствуя ни холода, ни боли, ни обморочного утомления, которое буквально сковывает его тело.       Снаружи все утопает в белом. Бескрайняя предрассветная пустошь простирается до самого горизонта. Дыхание превращается в ледяной туман, который мгновенно подхватывается и уносится в потоке бушующего ветра. Слезы катятся по его щекам, мгновенно замерзая на морозе. Глубокие сугробы предателями тут же начинают хватать его за ноги, утягивая вниз. Он спотыкается, падает, руки врезаются в ледяную поверхность, царапая и без того измученную острыми лезвиями кожу, но он снова поднимается. Убегает все дальше от своей боли. Надеется, что навстречу облегчению и смерти.       Силы постепенно покидают его. Криофос делает еще один шаг, но теряет равновесие и валится в снег. Переворачивается и, лежа на спине, смотрит в затянутое радиационной серостью небо, которое кажется бесконечно пустым. Снег вальсируя приветствует щеки. Не тает, оседая уникальной красоты кристаллами. Холод медленно пробирается к сердцу, пытаясь обнять привычным и давно забытым ощущением дома. Успокоить.       Внутри Тэхена бушует ураган, который невозможно унять. Дом не здесь. Дом заключен в конкретном человеке. Мужчине, который, скорее всего, отныне и навсегда мертв.       Мертв по его вине.       Животный рев вырывается из его груди. Истошный, разрывающий разряженный воздух. Этот звук эхом разносится по снежной пустоши, наверняка привлекая чутких на слух стаи голодных ледяных гончих. Но Тэхен продолжает кричать, надеясь с достоинством принять грозящую в добровольном бездействии смерть.       Вопль — сосредоточение всей его боли, его страха, его греха.

***

      Соен с побелевшим лицом отрывает руки от груди Чонгука, которые до этого неустанно сжимали электроды дефибриллятора. Она смотрит на монитор, на ровную линию, на остывающее тело.       Секунда, еще одна…       — Время смерти… — она произносит это оглушающе тихо.       Чимин крупно вздрагивает. Взгляд мечется от Соен к Чонгуку, задерживаясь на ее вцепившихся в халат побелевших пальцах. Его захлестывает ярость бессилия. В порыве он хватает ближайший поднос с медикаментами и швыряет в стену. Металлические инструменты звоном рассыпаются по плитке, ампулы разбиваются, разнося по комнате запах спирта и химикатов.       — Нет! Нет, это не может быть правдой! — голос срывается, превращаясь в крик.       Юнги тут же оказывается рядом и ловит, сжимая его плечи, пытаясь сдержать тот тайфун эмоций, который сносит все на своем пути. Чимин рыдает, громко, надрывно, так, что его тело начинает сотрясаться в неконтролируемом треморе.       Соен тяжело оседает на соседнюю кушетку, опуская напряженные до этого плечи. Ее взгляд пустой, глаза застыли на бездыханном Чонгуке. Ощущение, что это не он испустил дух, а ее тело стремительно покидает душа.       — Простите меня, я сделала все, что могла.       Рядом с ней опускается Джин, роняя голову на колени.       Хосок, все это время стоявший у стены, не говоря ни слова, разворачивается и выходит в коридор. В ушах свербит протяжный звон кардиометра, засасывающий на дно вязким болотом. Каждый шаг дается с неимоверным трудом. А в голове совершенно тупая и отрицающее происходящее мысль: необходимо заблокировать затворы.       Тэхен… Он ушел, унося с собой то немногое, что оставалось у них от Чонгука.       Его руки дрожат, когда он касается светящейся панели. Медлит, не нажимая кнопку. Сам не знает, чего ждет. Не верит, что больше не встретит своего друга, привычно стягивающего защитный шлем у этих самых ворот. Не верит, что не увидит цепляющегося за него ледяного мальчишку.       — Вы не могли просто так уйти… — хрипит в пустоту. — Кто угодно, но только, блядь, не вы.

***

      Лазарет замер в тягучей, неподвижной тишине, но внутри Чонгука разворачивается настоящая, гремящая взрывными волнами война. Разгорается темное демоническое сияние, древним монстром пробуждающееся из глубин.       Субстанция, притаившаяся в его организме, больше не довольствуется ролью пассивного наблюдателя. Она начинает свое завоевание, превращая тело лейтенанта в подлинное поле битвы.       В застывшей кровеносной системе появляются всполохи обжигающего холода, пробегающие разрядами сверкающих молний. Кожа на его руках, шее, груди становится почти прозрачной, под ней проступают сети голубых отчетливых вен.       Сыворотка устремляется прямиком к погибшему сердцу. Собирается там, сплетаясь в тугой клубок. Набирая силу, крепнет, множится, а затем взрывается внутри ледяной вспышкой. Волна света проходит сквозь каждый орган, каждый сосуд, каждую клетку. Она замедляет ход времени, принося за собой долгожданное возрождение.       Остановившаяся сильная мышца, позабывшая, как правильно функционировать, сжимается. Следует первый слабый толчок, пробный, неуверенный. Кардиометр разрывает медицинский отсек первым ощутимым ударом. Вместо привычного, так любимого ранее Чонгуком тепла тело наполняется комфортным холодом. Грудь резко поднимается. Следует глубокий, рваный вдох с последующим выдохом прохладного воздуха. Пальцы начинают подрагивать. Лейтенант словно заново учится управлять своим телом. Веки подрагивают, и он распахивает глаза.       Привычные черные антрациты испещрены голубыми трещинами, напоминающими льдинки.       — Это невозможно… — голос Юнги тонет в звуке, который исходит от фиксирования мерного пульса.       Первым в себя приходит Джин. Он резко подскакивает к Чонгуку, почти не замечая, как дрожат его собственные руки, когда он помогает тому приподняться на кушетке.       — Голова… Разрывается… — первое, что говорит Чонгук, морщась так, будто ему в черепе высверливают внушительных размеров дыру. Кажется, что он проспал несколько дней подряд, сваленный многодневной усталостью.       Он растирает виски, а затем проводит ладонью по лбу. Кожа прохладная, и, судя по всему, Соен все-таки сбила температуру. Поднимает взгляд и находит друзей, замерших вокруг с ошеломленными, шокированными лицами.       — Что вы так уставились на меня, будто я с того света вернулся? — хрипло усмехается он, пытаясь разрядить напряжение.       Чимин сдавленно сглатывает, его взгляд блестит, глаза вот-вот выпадут из орбит.       — Так ты и вернулся, — огорошивает он.       Чонгук вскидывает густые брови, его улыбка становится шире.       — Юнги, поговори со своим парнем. Он, похоже, окончательно ебу дал, — бросает он, начиная открыто смеяться.       Ответного веселья не следует. По какой-то неведомой лейтенанту причине его друзьям совсем не смешно.       — А Тэхен еще не проснулся? — решает перевести тему, искренне не понимая, почему все так напрягаются.       — Он ушел, — наконец подает голос Соен, забившаяся в угол комнаты.       — В смысле, ушел? Куда? — хмурится Чонгук, его взгляд становится серьезным.       — Ты помнишь, что с тобой было, Гук? — Юнги подходит ближе, присаживаясь на колени напротив друга и вглядываясь в такие родные, но теперь странно чужие глаза.       — Температура поднялась, спустился за лекарствами. Судя по вашим обеспокоенным лицам, как минимум, потерял сознание, а как максимум…       — Умер, — припечатывает Джин, не позволяя договорить. — Ты, черт возьми, умер у нас на глазах. На глазах Тэхена… Твое сердце просто остановилось.       — Завязывайте. Это нихуя не смешно, — с раздражением выплевывает.       — Не смешно тебе?! — Чимин срывается с места, сжимая кулаки, но нарывается на баррикаду в виде Юнги. — На, держи, посмотри на себя! — Хватает с пола начищенный до блеска перевернутый поднос и кидает его в руки лейтенанта. — Что ты видишь?       Чонгук тянется к импровизированному зеркалу, сделанному из стального листа, искажающего отражение. Там внутри он находит нового себя.       Кожа, некогда смуглая, живая, теперь бледная, почти белоснежная. Увитая ростками тончайших вен. Глаза, которые всегда были глубокими и темными, сверкают синими сгустками, пересекающими радужку. Одновременно пугающее и завораживающее своей красотой зрелище.       Единственное, что осталось без изменений — угольные мягкие волосы.       — Субстанция… — едва слышно выдыхает он, наконец осознавая всю патовость ситуации. — Мне срочно надо найти Тэ. Он должен знать, что я жив.       Чонгук резко спрыгивает с кушетки, встречаясь голыми ногами с металлическим полом. По телу колоколами перекатывается болезненный звон встающих на место вылетевших во время приступа суставов. Взгляд тут же находит разорванную рубашку формы, бесполезной тряпкой валяющуюся в углу. Он бросается к ней, едва удерживая равновесие, чтобы затем вытащить из кармана то, что искал — стальной свисток.       — Чонгук, стой! — кричит кто-то из друзей, но его голос не способен пробиться сквозь гул в ушах лейтенанта.       Он ускоряется и молча вылетает из лазарета, на ходу собирая стены на крутых поворотах.       — Остановись! Ты не можешь… — Слова разлетаются едва понятными обрывками, теряясь где-то за спиной.       Крик Юнги — то немногое, что выхватывает слух, задавая конкретное направление:       — Тэхен ушел в пустошь.       Коридоры лабиринтами сменяют друг друга, пока не приводят к лифтовой шахте. Чонгук влетает внутрь, спешно клацая по кнопкам, уносящим его на верхний уровень прямиком к выходному шлюзу.       — Тэ… — вырывается из его пересохших губ.       Лифт с тихим шипением останавливается, и двери раздвигаются, открывая перед Чонгуком пространство входного отсека. Он вываливается наружу, его грудь все так же обнажена, кристалликами льда мерцая под мигающим светом ламп.       Хосок стоит на мостике, выжимая до предела рычаги управления. Задвижки шлюзов уже начали свое медленное движение, заслонки скользят к центру, постепенно запечатывая выход в ледяную пустошь. Почти соприкасаются.       Лейтенант понимает, что у него катастрофически мало времени, с Тэхеном может случиться все, что угодно. Он дикой кошкой бросается вперед.       На долю секунды глаза пересекаются взглядом с Хосоком. На лице друга отражается смесь ужаса, облегчения, шока и полного непонимания происходящего.       — Чонгук! Куда ты?— кричит конструктор, бросаясь за ним следом, но лейтенант уже достигает шлюза, отделяющего «Оазис» от буферного коридора.       Секунда, и мужчина втискивается в крошечное пространство между не до конца схлопнувшимися створками. Металл скребет и царапает мгновенно затягивающиеся тонкими шрамами крепкие плечи. Уже на другой стороне он оборачивается на короткий миг, понимая, что не может оставить близкого товарища без единого, брошенного на прощание слова:       — Ребята тебе все расскажут, дружище. Я ухожу за Тэхеном.       Прежде чем Хосок успевает что-то сказать, створки полностью смыкаются, отрезая его от лейтенанта толстой стеной бронированной стали.       Ошеломленный конструктор остается стоять в одинокой тишине, глядя на закрытые задвижки, совершенно не понимая, что только что произошло, но определенно по-глупому счастливый, уверовавший в то, что точно не сошел с ума.       Чонгук на пробу ступает босой ногой на снег. Сначала чувствует легкое покалывание, миллиардами игл врезающееся в кожу, а затем глубокий, обволакивающий мороз, который не пугает, а скорее, пробуждает что-то незнакомое внутри.       Холод — больше не враг, он его чувствует, понимает, считывает. Впервые за долгое время ощущает себя на своем месте.       Не спеша набирает полную грудь ледяного воздуха. Мороз треском ухает прямиком в легкие, заставляя их расшириться, впервые вдохнув настоящую свободу. Ощутить жизнь, дикую, необузданную.       Его взгляд падает на собственные руки, обнаженные. Великолепные в разнообразии своей геометрии снежинки не тают на раскрытой ладони, оседая бриллиантами. Он проводит пальцами по предплечью, пытаясь отыскать шрам, позволяя ветру ласкать кожу. На его месте лишь нежная на ощупь гладь. Он закрывает глаза на мгновение, позволяя снегу оседать на трепещущих черных ресницах, успокаивая сбитое от быстрого бега дыхание. Простояв так несколько непродолжительных секунд, распахивает глаза и решительно сжимает кулак. Заледеневшая коркой сталь ультразвукового свистка возвращает в реальность.       Чонгук срывается с места.       Он знает, куда направляется. Знает, что если Тэхен и ушел, то только в одинокую безопасность коммуникационной комнаты разрушенного метрополитена. Его память оживляет знакомый маршрут, пока ноги ловко преодолевают снежные заносы и несут его вперед.       Мужчина пробивается крепким телом сквозь сносящие завывания ветра. Взгляд скользит по снежному горизонту, выискивая малейшие следы, а вместе с тем и опасные расщелины, пока он не замечает вдали смутные очертания тела.       Силуэт, свернувшийся эмбрионом на ледяном покрывале.       Он ускоряется, возобновивший работу механизм в груди пульсирует и трещит, подгоняя двигаться быстрее. Подбежав, падает на колени перед своим испуганным и измученным божеством. Рывком подхватывает криофоса, поднимая на руки.       — Тэхен! Слышишь меня?! Открой глаза! Ну же! — его голос рвется, ломается, но он неустанно продолжает умолять. — … Пожалуйста… — хрипит, встряхивая и вытягивая из парализующего ужаса исхудавшее тело.       Голубые галактики распахиваются в ответ на взывающий к его милости любимый голос. Расфокусированный, поплывший взгляд блуждает по лицу его человека.       — Ты… — Ледяные пальцы тянутся вперед, неверяще касаясь лица лейтенанта.       И вновь начинает рыдать нескончаемыми солеными водопадами, хотя до этого казалось, что влаги в организме не осталось вовсе. Руки криофоса, дрожащие, но настойчивые, скользят по обнаженной груди Чонгука, ощупывают ее, стараясь убедиться, что это не иллюзия, не изводящий его морок.       — Я сошел с ума? Ты умер…— Устремляется ладонями вниз, выискивая сердце. В неверии замирает. — Бьется… — одержимой надеждой выдыхает он, не поднимая взгляда.       — Бьется. Оно всегда будет биться для тебя. — Чонгук, дрожа от собственных чувств, накрывает его руку своей.       — Но как?       Лейтенант удерживает Тэхена, не желая возвращать его на землю, защищает от всего мира. Защищает от сковавшей планету ядерной зимы.       — Я сам не знаю… Видишь, я даже умереть без тебя спокойно не могу. — Чонгук не выдерживает и начинает тихо смеяться в аккуратную ушную раковину, облепленную блестящими инеем белоснежными завитками.       Вихри кружатся вокруг, укрывая их плотным одеялом.       — Посмотри мне в глаза, Тэ, — вновь подает голос. Умоляет и дожидается устремленных в глубины глаз, с ужасом задавая самый важный, решающий все их будущее вопрос: — Ты примешь меня таким?       — Ты так прекрасен… — Тэхен не может оторваться от светящихся пугающим синим пустот в чернильных радужках напротив. — Сможешь ли ты простить меня за то, что я сотворил все это с тобой? — волнующим вопросом на вопрос.       — Что ты такое говоришь?       — Если бы не я…если бы ты не встретил меня. Твое сердце остановилось… Я видел, как ты умираешь, Чонгук. — Криофос вновь захлебывается болью.       — Это сделал Намджун, как ты можешь винить себя? — Обхватывает ладонями лицо напротив, начиная покрывать хаотичными поцелуями. — Никогда, слышишь? Никогда больше не говори мне, что ты виноват. Я готов всю жизнь прощать тебе что угодно, любой твой каприз, любую твою слабость, твою злость и несдержанность. Я буду готов простить тебя, даже если ты меня разлюбишь…но я никогда не прощу тебе мысли о том, что ты как-то к этому причастен. Не смей!       — Тогда… Мой ответ на твой вопрос… — Тэхен каменеет в его руках, выпрямляется, чтобы глаза в глаза. — Я давно принимаю тебя любым. Со всей твоей болью и всеми твоими шрамами. Принимаю тебя теплым пришельцем из «Оазиса», принимаю тебя и таким…человеком, больше не боящимся пустоши. Потому что я люблю тебя. Потому что ты мой без остатка. — Возвращает Чонгуку его же слова, произнесенные в тишине спальной капсулы, впиваясь в губы несдержанным поцелуем, смешиваясь их общими, бесконтрольно льющимися слезами.       Они оба не знают, как долго еще стоят, забывшись друг в друге, будучи обвенчанными клятвами под не пропускающим рассветные лучи серым небом, без возможности поверить в то, что это реально происходит с ними. Не знают, как долго исследуют друг друга пальцами, попеременно собирая губами родинки-созвездия. Как долго тонут в бесконечности своей общей на двоих одержимости. Как долго не могут поверить в то, что кошмар наконец закончился.       Погружение друг в друга прерывает хруст снега под громоздкими ботинками нескольких пар ног. Перед ними — четверо в защитных костюмах, пристально наблюдающих за ними сквозь непрозрачные забрала. Лишь по силуэтам можно разгадать, кто есть кто: широкоплечий Джин; долговязый, впервые не испугавшийся выбраться на поверхность Хосок; худощавый Юнги и миниатюрный, но крепкий Чимин.       Не выдержали все-таки. Рванули по пятам.       — И чего вы оба застыли испуганными крысятами? Долго нам за вами по пустоши гоняться, придурки? — привычно раздраженный голос Юнги прорывается сквозь раскрытые защитные створки шлема. — Вы домой вернетесь или будете скитаться, пока не уверуете, что эта груда мышц теперь может голышом расхаживать?       — Я не пойду. Не вернусь. — Тэхен пытается перекричать начинающуюся пургу.       Чонгук лишь пожимает плечами, давая понять, что тут он бессилен. Обещал ведь сторожевым псом следовать туда, куда поведет его криофос. Да и сам солидарен с ним в его вполне скромных и объяснимых после всего пережитого желаниях.       — Никакого «Оазиса»! — утвердительно отрезает. — И, прошу, переименуйте эту консервную банку, когда возьмете ее под свое командование.       — Тебе вообще надо к Соен, чтобы она все показатели тела сняла. А вдруг сердце опять не выдержит? — Хосок начинает заметно нервничать.       — Если оно вновь остановится, Хос, то пусть это произойдет рядом с ним. — Чонгук кивает головой в направлении Тэхена, сканирующего его в ответ бесконечно влюбленными глазами.       — И куда вы пойдете? — Чимина больше заботит, где их потом искать. Расставаться с покидающими их друзьями навсегда он не планирует.       — У нас только два варианта: дом Тэ и община уцелевшего метрополитена, которую я нашел. — Ничего не утаивает от искренне переживающих за их дальнейшую судьбу товарищей лейтенант.       — Наш дом, — поправляет криофос, игнорируя свое шоковое состояние от впервые услышанной информации об общине. — Это наш дом, Чонгук.       — Я правильно понял из твоего ответа, что на уцелевшую станцию мы не пойдем? — Вопросительно вздергивает брови, наперед считывая ответ по едва зашевелившимся мышцам на белоснежном лице. — Понял. Ты не готов сейчас об этом говорить. Значит, не идем, не смотри так на меня!       — Кто бы мог подумать, наш суровый старший лейтенант самый настоящий миленький щеночек, виляющий хвостом в ногах своего хозяина. — Джин не выдерживает и разрывается смехом, похожим на вопли умирающей чайки.       — Кто вообще на пульте управления шлюзами? — хмурится Чонгук, уставившись в сторону Хосока.       — Соен крутая девчонка со стальными яйцами, как оказалось. Вот думаем, может, ее в командование, если, конечно, вот этот товарищ не воспротивится? — Юнги толкает гогочущего Джина в плечо, поддерживая веселье.       Чонгук отвлекается на дергающие его за штанину худые пальцы, намекающие на то, что пора прощаться и уходить.       — Возвращайтесь, метель начинается, оставаться тут небезопасно. — Мужчина начинает гнать всех обратно в укрытие. — И захлопните уже наконец заслонки на шлемах, не хватало, чтобы потом все слегли с воспалением легких.       — Обещайте, что мы будем видеться. — Чимин срывается вперед и поочередно обнимает криофоса и лейтенанта, соприкасаясь с их ничем не прикрытыми телами тканью защитного костюма и ударяясь о виски тяжелым шлемом.       — Ты от нас так просто не отделаешься, Чим. Мы обещаем. — Тэхен тепло улыбается, крепко стискивая его в ответных объятиях. А затем тянется в сторону остальных ребят. — Простите, что забираю его у вас.

***

      Три разведчика и конструктор военной базы «Кэмп Хьялия», что переводится как «Теплый Оазис», находящейся глубоко в недрах некогда Южной Кореи в пригороде чистилища, которое когда-то именовалось Пусан, провожают два приручивших мерзлоту силуэта, утопающих в непроглядной пелене бурана в глубины недружелюбного апокалиптичного мира.       Мира, в котором, как казалось ранее, людям больше нет места.       — И все-таки ты был тогда прав, Юнги, — по общему каналу встроенной в шлем рации шипением раздается мечтательный голос Сокджина.       — М? Я всегда прав, можешь добавить щепотку конкретики? — язвит тот в ответ, крепко сжимая пальцами аккуратную ладонь Чимина, спрятанную под толстой перчаткой.       — Не ты ли у нас всегда говорил, что Чонгук был рожден для того, чтобы стремиться на поверхность? — напоминает о словах их далекой юности, неоднократно звучавших мямлящим шипением в столовой со стороны его снобистского стула, пока компания слушала заполошные, возбужденные рассказы Чонгука о первых вылазках в пустошь.       — А…ты об этом? — Юнги хмыкает, а затем расплывается в счастливой улыбке, обнажающей десны, не переживая, что кто-то сможет разглядеть момент его слабости за мутным стеклом забрала. — Тут я, пожалуй, немного ошибался, вношу коррективы…       Он был рожден для того, чтобы всегда следовать за своей Полярной звездой.