Фальстарт

      — Где ты пропадал вчера?       Бомгю лениво перекатывал мяч из стороны в сторону, когда Райн с нескрываемым интересом задал ему этот вопрос. Очевидно, что в общежитии он не мог не заметить его пустующую кровать и забытые на полу носки. Но Бомгю и не рассчитывал, что Райн пропустит его отсутствие мимо себя — временный товарищ слишком любопытный и нетерпеливый, чтобы уметь вовремя доставать из глубины души поверхностное чувство такта. Поэтому, закатив глаза и усмехнувшись, Бомгю приближается к нему неприлично близко, подзывая наклониться. Он тянется к готовому для сплетен уху и отчётливо ощущает чужую жажду к тайнам. Но Бомгю не будет собой, если не сделает нечто неожиданное. Он набирает в грудь воздух и изо всех сил дует в чужую ушную раковину, заставляя Райна отскочить от себя на немаленькую дистанцию. В ошарашенных глазах сокомандника так и читались все самые возможные маты и проклятия.       — Какого хрена? — скривился Райнхольд, потирая пострадавший орган слуха.       — Займись делом, приятель, — улыбнулся в ответ Бомгю и продолжил катать мяч.       Сегодняшнее начало разминки проходило без тренера. И если верить словам Эрика, то это довольно частое явление, поэтому удивляться никто и не стал. Кроме Бомгю, конечно же. Но удивление его длилось не так долго, как могло бы, потому что спустя пятнадцать минут по полю пролетела оглушительная трель тренерского свистка. По рукам даже пробежали спешные мурашки, как от появления главного злодея на поле боя.       — А если серьёзно? — не унимался Райн, кивком приветствуя тренера и возвращая своё внимание к Бомгю. — Лиам вчера искал тебя.       — Знаю.       — Нашёл?       — Нашёл.       Буркнув что-то про несправедливость, Райн всё-таки начал свою разминку. Он лениво подготавливал себя к тренировке, то и дело возвращая взгляд к Бомгю. И Бомгю чувствовал на себе это необъяснимое зрительное жжение. То и дело скидывая с себя пелену чужих оков, он пытался сосредоточиться на мяче. В какой-то момент он даже сумел сфокусироваться, но весь фокус сшиб внезапно прилетевший ему в бок чей-то неудачный пас. Скривившись от неприятной боли и предвкушая назойливую тягучесть в рёбрах, которая явно будет преследовать на протяжении всего дня, Бомгю грозно метнул взгляд в сторону атаковавшего.       — Прости, Бен, — виновато улыбался Эрик, выглядя до того нелепо, что глупо было на него сердиться. — Не хотел.       И повезло всем вокруг, что это был именно капитан. Если бы что-нибудь подобное выкинул Лиам... Бомгю не хочет даже думать о том, чем бы закончилось этот шоу. Но кстати о Лиаме.       Оглянувшись в поисках неприятеля, Бомгю заметил его практически на другом конце поля. Разминаясь и болтая о чём-то с вратарём, Лиам выглядел весьма свежо для того, кто вчера обнимался с землёй и сыпал проклятиями. И никто не мог сказать точно, что у него сейчас в голове, но Бомгю искренне надеялся, что Нэшу хватит ума держать рот на замке. Очевидно, проблемы с доверием в команде не нужны никому — вчерашние дела должны остаться исключительно между ними. Иначе как им потом расхлёбывать то, что наделали?       — Райнхольд, выше колени, чёрт тебя дери! И ты, Джаред, хватит кочевряжиться! Это разминка или балет? Собери уже свои волосы, Бен! А вы чего встали? Особое приглашение нужно? Я вам его выпишу, полетите из команды на раз-два! Эрик!..       — Какой он бодрый, — улыбнулся Райн, но тут же нелепо скривил свои губы, когда всего в паре метров от них неожиданно раздался пронзительный свист.       — И громкий, — кивнул Бомгю. — Мне иногда кажется, что вы с тренером родственники.       — Даже не шути так.       Райн почти истерически открестился, но всё же поспешил рассмеяться:       — Он хоть и Голд, но далеко не золото.       И с этим Бомгю был полностью согласен. Как и с тем, что тренер Голд — весьма и весьма странный человек. Но не Бомгю судить о странностях. Если и браться за грехи безосновательно, то для начала за свои. А их у Бомгю не мало — всё же он обычный человек.       — Делитесь, — тренер указывает на всё поле, а затем на электронное табло, на котором в это же мгновение загорелся нулевой счёт. — Играем шесть таймов по тридцать минут. Сначала три тайма основной состав против запасных, потом три тайма смешиваемся в абсолютно любом порядке. Перерыв между сменами — пятнадцать минут. Всё ясно?       — Да, тренер! — синхронным голосом отрапортовала команда.       — Тогда начинаем.       Играть в запасе, возможно, не так плохо, если рядом бегут такие же заслуживающие место в команде ребята. Бомгю не показывал волнение, но игра против Лиама и Райна действительно била его по нервам. Вот он бежит параллельно Эрику, отмеряя, куда будет направлен пас, чтобы попытаться помешать, а вот он уже мчится по диагонали на приём, ведь другой парень из состава запасных, Карлос, кажется, всерьёз вознамерился совершить перехват. Бомгю старается не выдавать своё тихое присутствие и остаться открытым, чтобы Карлос сумел отдать пас ему, но когда его глаза сталкиваются с глазами Лиама, он понимает. Понимает, что эта игра окажется для него адом.       Ухмылку на лице противника хотелось раздавить кулаком, а потом прижечь спиртом. Нэш иногда напоминал собой цунами — где не окажется, везде несёт разрушения. А Бомгю просто не повезло оказаться в этой аналогии приокеанским городком. Снесут подчистую и не заметят.       Он резко тормозит, позволяя Лиаму на мгновение пробежать мимо, а затем разворачивается на пятке, чудом удержав равновесие.       — Бен! — пас по прямой, ровно по горизонтали поля, где единственным, кто мог принять мяч из союзников, был именно Бомгю.       Лиам настиг снова. Бомгю просто повезло, что его переферия сыграла ему на руку — сбоку он заметил кого-то из своих. А значит, ему всего-то нужно перенаправить пас ему. Прыгать было бессмысленно — мяч летел недостаточно высоко для приёма головой. Оставалось лишь прорываться.       С трудом обогнув твёрдую фигуру Нэша, Бомгю игнорирует его нечестные попытки помешать и всё же дотягивается, тут же перепасовывая мяч другому сокоманднику. Сейчас ему самому нельзя владеть положением — в пределах его собственной безопасности развивается нечестная игра. Но Бомгю упрямо пытается уйти от ненужных сейчас моментов. Потянули за майку? Выстоит. Толкнули? Найдёт равновесие. Но когда Лиам проходится подошвой по его голени, Бомгю ощущает, как в один момент подгибаются ноги. Он практически оседает на искусственный газон, как вдруг чувствует на своём локте крепкую хватку чужих пальцев, что удерживает от падения.       — Ну нет, чувак, — Лиам шепчет на ухо тихо, но его голос раздаётся в голове Бомгю шквальным набатом. Он дёргается, но хватка становится лишь сильнее. — Зачем валишься с ног? Мы ещё поиграем.       Он возвращает Бомгю его равновесие, похлопывает по плечу и удаляется. И если бы раздражение имело форму человека, то у него явно было бы лицо Бомгю. Очень рассерженного Бомгю, которого даже свисток тренера ничуть не колыхнул.       — Чего стоишь? — кричал ему Голд, почти перекидываясь через бортик всем телом. — Живо за мячом!       И Бомгю мог бы возмутиться и топнуть ногой, но его детдомовская натура не даст оставить всё это вот так.       В какой момент Бомгю догнал Лиама? Он не знает. Но глядя в удивлённые глаза, всё, что хотелось сделать, это сказать: «Бай-бай, Америка». Что Бомгю и сделал. Фолом отобрав мяч у Нэша, он тут же встал и побежал дальше, отыскивая взглядом все возможные препятствия. На тренировке с тренером вместо судьи разрешалось многое. Да, фол должен был засчитаться, но свисток даже не думал подавать сигнал, покорно отдыхая на тренерской груди. Бомгю взглянул на бегу на довольное лицо тренера и лишь ускорил бег.       Трое на одного, казалось, не так уж нечестно. Это ведь футбол. Но когда Райн попытался отобрать у него мяч всерьёз, Бомгю вдруг почувствовал, что ему больше нравится играть с этим человеком в одной команде, нежели порознь. Как и с Лиамом, чья аура прожигала почти насквозь, когда они оказывались рядом. Все же скамья запасных не для Бомгю — идеально сыгранный с самым мерзким членом команды, Бомгю было просто обидно не быть в силах отдавать пасы тем, кому привык. Он даже почти отпасовал на Эрика, внезапно забыв, что сейчас они в разных командах, но вовремя одумался, заметив в поле зрения Карлоса. Точно. Карлос. Сейчас важен только он.       — Следите за ногами: нападающие, похоже, ещё спят! — тренер всё кричал, выявляя даже самые незначительные промахи. — Джаред, не веди так долго, ты же удержать не можешь! Не единалить, вы в команде, идиоты!       — Кто здесь точно единал, так это Лиам, — обиженно выплюнул слова Джаред, но услышать его могли только находившиеся рядом Эрик и Бомгю. Они обменялись странными взглядами, но игру продолжили.       Под крики сокомандников был забит очередной гол основного состава. С разницей в одно очко ребята приближались к концу первого тайма: напряжение росло не только в воздухе, но и в ногах. Когда игра идёт в ускоренном темпе, скорость заставляет мышцы сокращаться намного чаще, расходуя больше энергии и выносливости. Полчаса пролетают в сплошном поединке сил и хитрости, где про честность вспоминют только в моменты травм. Наступление, контрнаступление, оборона, защита — всё, что является основными стратегиями футбола сейчас не имеет значения. Обводка выматывает сильнее обычного, обзор сокращается до минимума, таймер противно пиликает, а чужие ворота кажутся как никогда маленькими и шаткими. Чтобы забить гол приходится включать все чувства на максимум, ориентируясь в предоставленном пространстве почти на ощупь, как слепые ориентируются по камням и лужам. Когда сужается радиус зрения, тогда и кислорода вокруг становится меньше, но бить наугад нельзя — паника влияет и на глазомер. Чужая территория никогда так не пугает, как собственная, когда игру ведут исключительно свои. Все примочки кажутся бесполезными, обиды за нарушения — тоже. Агония от течения времени глушит все звуки, оставляя для ушей только лепет сокращающегося сердца и грохот рванного дыхания. Бомгю такое переносит тяжко. Он выискивает глазами свободных игроков, но расслабляться нельзя ни на секунду. Стоит только отвести глаза от мяча, как им овладевает кто-нибудь другой. И в этой суматохе не хотелось находиться. В ней хотелось потеряться, чтобы чужие возгласы вне поля оставались чем-то лишним и ненужным.       Счёт меняется.       Когда Карлос отдаёт пас Бомгю, таймер оставляет для них всего полторы минуты. Полторы минуты, чтобы проиграть с разницей в два очка, или же сравнять счёт.       — Первый тайм, — словно заворожённый шепчет Бомгю самому себе, смотря вправо, но уводя мяч влево. Быстро и чётко, без лишних прелюдий. Словно так было задумано по сценарию в игре одного актёра.       Райн обведён.       Усталость ещё не взяла своё. Полчаса — не сорок пять минут. Пот — не вода. Грязные шорты — не грех. Сколько раз за эти тридцать минут Бомгю повстречался с пыльным газоном? Никто не знает. Но он ещё никогда не играл так грязно, как сейчас. Сколько чести и гордости порой приходится проглатывать, словно таблетки, чтобы тебя не убрали с поля и не отвесили ярлык урода. Но сейчас, когда игра ведётся лишь по правилам тех, кто в неё играет, свобода превращается в коварство, честность становится грязью, а друзья — врагами. Но Бомгю повезло. У него нет друзей. Приготовившись провести финт прямиком между чужих ног, чтобы с позором обставить вставшего на пути Лиама, Бомгю в последний момент меняет тактику и изо всех сил пинает мяч в чужой корпус, не давая среагировать вовремя и на мгновение выводя Нэша из равновесия. Подобрав рикошет, он оставляет очередную прегдару позади.       Лиам обведён.       Бомгю знал, что это ненадолго. Знал, что его не отпустят просто так, особенно с мячом недалеко от ворот. Знал, что и Райн, и Лиам, и все остальные сейчас пытаются отобрать у него преимущество, выплёскивая всю скопившуюся грязь наружу, но для этого и существует команда. Запасные игроки как никто понимают, что оставаться за бортом, — крайне неприятное дело. Они бегут наперехват, работают живыми щитами, защищают Бомгю до последнего, пока запыхавшийся, но намеренный победить, он приближается к чужим воротом. Замах.       Сколько всего можно сделать за одно несчастное мгновение, которое вдруг растянулось, словно в замедленной съёмке? Приземлиться на колени, столкнувшись с кем-то, и поднять полные надежды глаза на табло.       Таймер запищал.       Время вышло.       И Алекс, стоявший на воротах, мог бы взять эту попытку под свой контроль, но никто не может обыграть Бомгю, когда дело касается жульничества.       Мгновение кончается.       — Мяч в воротах!              И никогда ещё трель свистка не была такой упоительной.       — Красавец, Бен! — подлетает к Бомгю невысокий брюнет. Кажется, его зовут Чак. Он улыбается своей довольной улыбкой и показывает два больших пальца, точно сумасшедший фанат.       — А то, — слышится рядом голос Энди.       Он подходит к Бомгю с другой стороны и аккуратно поднимает его на ноги, буквально отрывая от земли за предплечья. И пусть сегодня они были противниками, Бомгю всё же радостно отбивает ему пять. И, как оказалось, столкнулся Бомгю у ворот с Лиамом, который тяжко поднялся, отряхивая шорты, и кинул быстрый взгляд на Энди. Его ведь поднять не удосужились.       — Ты в норме? — Бомгю спросил чисто из вежливости, даже не рассчитывая, что этот вопрос воспримут всерьёз. Но холодные глаза Лиама на мгновение сверкнули чем-то добрым. Чем-то, что Бомгю мог бы запросто ошибочно принять за дружелюбие.       — В следующий раз я не проиграю, — ответил Нэш. Но это было больше, чем просто ответ. Возможно, никто другой этого не заметил, но Бомгю точно почувствовал маленькое изменение.       — Посмотрим, — подмигивает он.       Райн оказывается рядом неожиданно, почти падая на Бомгю всем свои весом. Как большой прилипчивый кот. Или пёс, что ему больше подходит. Жалуется, как устали его ноги, а ведь это только первый тайм.       — А нельзя так во время настоящих игр? — цокает тренер, обводя команду строгим, но явно удовлетворённым взглядом.       — Если так на настоящих играх, то тогда всей команде можно дать огромную красную карточку, — смеётся Эрик. И он всегда до удивительного точен. — А можно нам отдохнуть перед вторым таймом? Я, кажется, ног не чувствую.       — Бездельники, — вздыхает Голд.       Но дополнительные пятнадцать минут на перерыв всё же добавляет.

***

      Из обязательного у Бомгю в расписании добавляется кое-что новое. Вот он умирал на парах, сонно разбирая на доске почерк преподавателя и перенося записи в тетрадь; вот лежал лицом вниз на газоне, пытаясь отдышаться после шестого тайма, не понимая, как им вообще удалось победить в первых трёх; вот он подскользнулся в душе, чуть не отправив самого себя на тот свет, если бы не вовремя протянутые руки Эрика; вот он в машине. Виды за окном уже приедливо знакомые, такие, от которых теперь хочется отвернуться, а не рассматривать внимательным взглядом. Музыку ему включили, воду подали, пледом обеспечили. Казалось, что ещё его ждёт? О, а ждало его то ещё коварство.       Коварство под именем Мэйсон.       — Ещё двадцать раз, — скандировал он ровным, спокойным голосом, от которого мурашки бегут похлеще, чем от тренерского баса.       Ладони хоть и в тальке, а всё равно казались предательски мокрыми. Бомгю сжал до скрежета зубы и попытался вновь поднять себя над перекладиной, но силы уже явно иссякли. Он жалобно посмотрел на стоящего рядом Мэйсона, который бесстрастно считал его подтягивания, но Мэйсон остался непоколебим. С трясущимися локтями Бомгю всё же сумел преодолеть подбородком линию турника, а после упал навзничь на холодный пол.       — Ещё девятнадцать раз, — спокойно продолжил Мэйсон, нисколько не изменившись в лице.       Устало простонав, Бомгю раскинул руки и ноги в стороны, словно звезда, и уже в миллионый раз пожалел, что попросил Ёнджуна о помощи. Когда он проснулся сегодня утром, ему вдруг объявили, что с сегодняшнего дня он начнёт свою тщательную подготовку. До открытия казино оставалось не так много времени, поэтому ему было необходимо учиться в ускоренном темпе. Какой-то человек по имени Льюис даже составил для него подроброе расписание на всё ближайшее время, расписав ему почти каждый час. Сегодня, например, значилось, что у него по плану учёба с одиннадцати до четырёх, затем футбольная тренировка с пяти до десяти, а после всего этого занятия с Мэйсоном. С перерывами на еду, разумеется. И если сначала Бомгю умирал на тренировке в университете, то теперь он будет вынужден умирать на тренировке дома. Не у себя, конечно, но всё же. Им даже подготовили специальное место: на цокольном этаже в особняке Ёнджуна, где находится бильярдная, есть ещё много разных помещений. Одно из них, как Бомгю узнал минут тридцать назад, специально переделали под комнату для его тренировок.       — Дядь, у тебя есть дети? — измученно спросил Бомгю, глядя на Мэйсона снизу вверх.       — Дочка, молодой господин. Почему вы спрашиваете?       — Она сильно маленькая?       — Сильно. Всё ещё не понимаю, к чему вопрос.       — Из вас такой же строгий отец, как и тренер?       — К своей дочери я, разумеется, не буду относиться так строго. Но ей и не нужно становиться охранником.       — Вы жестоки, Мэйсон.       — Рад слышать.       После подтягиваний дело пошло значительно лучше, хоть и не особо продуктивно. Если качание пресса было равно попытке заставить себя выжить, то присед со штангой, на удивление, оказался для Бомгю самым лёгким. Он не был особо силён физически, однако нижняя часть тела всегда была его достоянием — бег, тренировки на поле, отдельные упражнения.       — Интересно, — закивал головой Мэйсон, не сводя со своего ученика глаз.       — Что? — напрягся Бомгю, делая очередной присед. Он старался звучать ровно, однако следы усталости прослеживались в его голосе намного более явно, чем он полагал.       — Ваши ноги. Они на удивление сильные.       — Разумеется, — выдыхает Бомгю, поднимаясь вверх, — я же футболист.       И если раньше Бомгю пренебрегал силовыми тренировками, делая упор исключительно на ноги, то теперь самое время об этом хорошенько пожалеть. Слишком худощав, определённо высок, умеренно обучаем. Бомгю не был тяжёлым случаем, но и гением его назвать язык не поворачивался. Поэтому Мэйсон наблюдал, прикидывая в голове примерный план тренировок, питания и сна. Им предстоит сделать из мальчика мужчину в весьма короткий срок, но то, что Бомгю является футболистом, однозначно играет на руку.       — Немного ниже, — диктует Мэйсон, поправляя неправильную стойку, — ещё чуть-чуть. Нужно согнуть колени. Стопа полностью на полу.       — Так?       — Вы похожи на матрёшку, молодой господин. Не пружиньте так, стойте спокойно.       И Бомгю стоял. Продолжал стоять, чувствуя, как трясутся колени от нещадного давления. Если это пытка, то она весьма эффективна. А ведь впереди ещё основы самообороны...       — Не зажимайтесь, откройте ладони и сожмите снова. Неправильно сделаете захват и нерв зажмётся. Это весьма неприятно, поэтому хватка не получится. Попробуйте ещё.       И Бомгю пробовал. Он щупал воздух, сжимал пальцами невидимые канаты, сначала расслабляя ладонь, потом напрягая. Это казалось забавным, пока в один момент руку не свело отвратительным чувством. Он скривился, словно от кислоты лимона, и его сдавленное шипение пронеслось по комнате.       — Я же говорил: хватка должна быть правильной, — указывает Мэйсон. — Ещё раз.       Бомгю уже не знает, сколько всего он успел сделать и сколько времени прошло с начала тренировки, но силы иссякли окончательно. Он просто лежал на полу у тренажора, глядя в потолок и слушая монотонный голос Мэйсона, который диктовал ему свою весьма вежливую оценку. Оказалось, всё не так безнадёжно, как могло бы быть, но на взгляд Мэйсона недостатков было уж слишком много. Бомгю восстанавливал дыхание, восстанавливал чёткость картинки перед глазами, чувствовал жажду. И чей-то мокрый язык на своём лице. Буквально подорвавшись с пола, он воззарился на маленькое белое пятно у себя под ногами, игнорируя резкое головокружение. Нельзя так резко вставать.       Пятно виляло хвостиком и глядело на Бомгю так, словно тот ему задолжал в прошлой жизни.       — Та самая болонка, — прошептал про себя Бомгю.       — Это Вульф, — улыбнулся Мэйсон, присаживаясь на корточки, чтобы погладить белую шёрстку. — Пёсик Льюиса.       — Вульф? Вот это? — недоверчиво покосился на маленькое облачко Бомгю, получая в ответ короткое урчание. Хоть шерсть этого белого пятнышка и не была длинной, Бомгю всё равно казалось, что Вульф состоит исключительно из неё. — И что за Льюис?       — Мой коллега. Самый младший из нашего коллектива. Отвечает за графики и расписания.       Бомгю мысленно прикинул, что к чему. И из известной ему информации теперь складывалось следующее: хозяин Вульфа — тот самый Льюис, который придумал для Бомгю безумный план тренировок, так жестоко разграничив целые дни лишь на занятия спортом и учёбу. Что ж, теперь понятно, кому Бомгю должен быть особо благодарен. Интересно, этот Льюис сильно расстроится, если с его ненаглядным Вульфом что-нибудь случится? Кто знает, может, кто-то абсолютно случайно покрасит этот сгусток белоснежной ваты в розовый? Ему бы явно пошло.       — На первый раз мы не будем заходить слишком далеко, — Мэйсон аккуратно поднимается на ноги, в последний раз проводя у Вульфа за ушком. — Вы, наверное, проголодались?              — Честно? Умереть можно, как хочу есть.       — Тогда я провожу вас в душевую, а затем в столовую. Господин Даниэль должен был уже вернуться.       Где-то на подкорке сигнал от знакомого имени прозвучал уж слишком громко. Наверное, Бомгю просто показалось, но одно лишь упоминание Ёнджуна заставляло его вести себя немного странно. Неужели он действительно побаивается этого человека? Иначе у него нет другого объяснения, почему ладони вдруг вспотели, словно вся нервная система разом вышла из-под контроля. Вульф гавкнул, подталкивая Бомгю выйти из комнаты, и он устало вздохнул.       Этот день слишком уж долгий.       Оказалось, даже на цокольном этаже этого дома есть возможность устроить себе настоящую пенную вечеринку. Бомгю даже не пришлось далеко идти, чтобы найти душевую, а чистые вещи Мэйсон попросил принести некого Фреда. И это было настоящим благословением — за этот тяжёлый день он уже дважды смывает с себя не только пот, но и усталость. Главное, не стереть весь прогресс вместе с его следами.       В столовую они прошли друг за другом: Мэйсон, Бомгю и Вульф. Скорее, не три, а два с половиной персонажа, которые вышли на свет из подземелья. Бомгю даже прищурился, когда на лестнице попал под более яркий свет. Из приятного был запах, который врезался в него прямо с первой ступени, так и маня попробовать себя на вкус. Из неприятного — Ёнджун. Они спустились ровно в тот момент, когда старший Чхве отодвигал для Бомгю стул.       — Почему ты голый? — недоумевает Бомгю, опускаясь за стол, видимо, забывая возмутиться, что за ним опять ухаживают, словно за барышней. Он наблюдает, как хозяин дома усаживается напротив него и слишком спокойно берёт в руки приборы, чтобы разрезать свой стейк. Велл дан.       — Мэйсон, будь добр, запиши, пожалуйста, нашего уважаемого гостя к офтальмологу, — говорит Ёнджун, осторожно поднимая бокал сока пальцами. — Кажется, он совсем не видит мои новые джинсы. А ведь я так старался с их выбором.       — Ты без рубашки, — в противовес заявляет Бомгю, чувствуя, как неправильно звучат собственные слова.       — Тебя смущает мужское тело? Мне казалось, ты тоже мужчина.       — Что значит казалось? Ты полуголый.       — Я в своём доме.       — У тебя гость.       — Весьма наглый, — кивает Ёнджун. — Ты тоже можешь снять футболку, ты в курсе? Я не обижусь.       — И светить перед тобой своим телом? Вот уж увольте.       — Бомгю-я, — Ёнджун елейно тянет его имя и улыбается, укладывая подбородок на руку, — спешу разочаровать, но твоё голое тельце я уже видел. Не впечатлило.       — Да ты!..       — Приятного аппетита, — нарочито громко вклинивается в разговор Мэйсон, как можно грузнее опуская на стол графин с водой. Вероятно, никто её не просил, но это было именно то, что нужно для данной обстановки.       — Спасибо, — тянут в один голос оба Чхве, провожая уходящего Мэйсона, и обмениваются взглядами. Хитрым, который только посмеивался искорками в радужках, подразнивая и шаля; и недовольным, чьё бунтарское эго не могло остыть и успокоиться.       Вот она — разница в возрасте. Коварная и непреодолимая, словно бессчётные миллиарды световых лет между их параллельными галактиками. Бомгю был бы не против оказаться обыкновенным космическим телом, если бы это избавило его от всех проблем. И от редкого, но до ужаса меткого взгляда Ёнджуна, который пригвождал к месту каждый раз, стоило только их глазам пересечься. Это как морской бой — сначала левый глаз: подстрелен, потом и правый: корабль разбит. И кому какое дело до глубины этого океана, в котором так безжалостно топят корабли, если никто и не собирается их спасать? Бомгю уверен — он не первопроходец. Но Ёнджун молчит, словно шарнирная кукла двигает аккуратно руками, чтобы абсолютно идеально разрезать свою еду. Бомгю хотелось бы прикоснуться к его искусственному разуму, забраться пальцами под все шарниры, разобрать до жалкой разработки на бумаге, но пальцы лишь комично подрагивают, напоминая, что он тут просто гость. Негоже гостям ковыряться в чужом фарфоре. Им подстать сидеть напротив молчаливого хозяина и гадать: почему лицо напротив в моменты тишины так и хочется заставить выражать хотя бы мимику? Пусть нахмурит брови, сожмёт в недовольстве губы, закатит глаза в абсолютном раздражении или даже просто зевнёт. Без укоризны в голосе, без жажды вывести из себя. Без тишины.       — Нравлюсь? — вопрос тихий, неожиданный. Такие не задают, сидя в окопах на пути к завоеванию чужого разума. Такие скандируют глухим маршем, где даже марш Мендельсона перестаёт иметь хоть какой-то смысл: он теряется в глубинах узнаваемости и становится чем-то пустым, бестелесным. Горьким. А Ёнджун взгляд не отводит, ждёт ответ.       — Ничуть, — возражать Бомгю умеет, но крайне скудно. Он кривится, словно от самого себя, и наблюдает, как кивает хозяин дома.              И к чему ему все эти шарниры, когда он так лениво склоняет голову вниз и продолжает есть?       Полнейшая глупость.       Они продолжают ужин в тишине, в темноте, в немой передряге. Или Бомгю борется с самим собой? Он не знает, но по чужим глазам не скажешь, что в них есть хотя бы намёк на сопротивление. Это забавно, особенно когда усталость пересыпается в гробницу сна. Так протяжно зевается, но свет в столовой не даёт закрыть глаза.       — Засыпаешь? — улыбается Ёнджун. Улыбка его — чистейшее зло.       — Устал за сегодня.       — Мне нужно украсть тебя ненадолго. Сможешь продержаться?       В глазах Ёнджуна черти. Их Бомгю ловить голыми руками не станет. Но они не страшные, только ужасно громкие и цепкие, словно сделаны из клея. Таких даже горячей водой не вывести — температура чертей куда горячее несчастной жидкости.       — Решил-таки убить? — усмехается Бомгю.       — Возможно.       — Тогда я отдам тебе остатки своей бодрости. Спящего меня не убивать — это нечестно.       — Я постараюсь.       И доедать вкуснейшее мясо вдруг становится трудно. Нож скулит, задевая тарелку при резьбе, и Бомгю задумывается: а кто вообще научил его столовому этикету? Он помнит, как воспитатели детского дома учили их пользоваться палочками, вновь и вновь поправляя положение неудобных приборов в маленьких пальчиках. Помнит непослушную лапшу, которую было так сложно захватить, что он, пока никто не видел, просто окунался в тарелку почти всем лицом, цепляя длинные макароны зубами. Помнит, как впервые попробовал кимчи из редиса, а после долго жаловался воспитателям, что из капусты всё намного вкуснее, даже стейки. Но стейки из капусты Бомгю ещё никогда не пробовал. Он помнит, как порезался абсолютно тупым ножом, каким-то образом умудрившись извернуть свою ладонь так, что даже толстое и абсолютно гладкое лезвие вдруг сумело прорезать нежную кожу. Помнит вилку, которую случайно прикусил, пока ел какой-то салат. Зубы свело похлеще, чем от фруктового льда, если кусать его, а не рассасывать. Но Бомгю не помнит, в какой именно момент все столовые приборы, которые он когда-либо держал в руках, научились в его же руках сотрудничать. Почему обязательно нужно держать нож в правой руке, а вилку в левой, если большинство людей — правши? Почему по этикету не положено делать так, как удобно человеку? Ему, как абсолютному правше, резать левой рукой не просто сложно, но ещё и опасно. Выматывающее занятие, особенно когда подают мясо минимальной прожарки. Но у Ёнджуна, кажется, с этим нет проблем. Но он и вырос не в Корее. Наверное.       — У меня что-то на лице? — не корейский кореец наконец-то хмурится. Но кому же Бомгю отбить пять?       Он улыбается самому себе, тянется через стол, и ему приходится привстать, чтобы дотянуться до Ёнджуна и похлопать его по плечу. Просто так, вместо ликующей радости. Ёнджун, вероятно, ничего не понимает, глядя на худую руку нечитаемым взглядом, а после провожает её путь глазами, пока она возвращается обратно к хозяину.       — Ничего, — Бомгю качает головой, словно это не он тут творит странности. — На твоём лице только старость.       — А мог бы быть ты, — так безобразно легко пожимаются чужие гладкие плечи, словно скидывая с себя оцепеневший взгляд Бомгю.       Что.       Хьюстон? У нас проблемы. Нужно подобрать челюсть.       Смех вырывается сам собой, когда Ёнджун смотрит на надутое лицо Бомгю. Кажется, кто-то из них явно перестарался со странностями. Но если Бомгю сейчас похож на пыхтящего ёжика, то Ёнджун, кажется, нисколько не смущается после собственных слов. Ну, мало ли, что он мог иметь ввиду, верно? Бомгю сглатывает вязкую слюну. Нервы. Косится на остатки мяса на плоской тарелке и собственные зубы, по звуку их трения между собой, вот-вот превратятся в порошок.       — Всем гостям такое предлагаешь? — бурчит Бомгю, запивая всё своё недовольство соком.       — А ты хочешь считать себя особенным? — в ответ игривая улыбка. Нет, ну каков наглец! — Без проблем.       — Хочу в тебя плюнуть.       — Плеваться в работодателя? Что ж, попробуй. Вместе посмотрим, что из этого выйдет.       О, как Бомгю ненавидит этот спокойный тон. Такой ровный и могильный, от которого по спине бегут мурашки, спотыкаясь где-то на затылке и изо всех сил врезаясь в голову, чтобы пошевелить мозг. Если бы Бомгю был мурашкой, он бы сначала дал себе пощёчину, а уже потом думал об остальном. Какой смысл заводить уснувший мозг, если проблема вовсе не в нём? Проблема абсолютно в другом месте, скребётся острыми когтями изнутри — чтобы достать, нужно вскрывать грудную клетку и извлекать по крошечным осколкам, стараясь не рассыпать. Разрезать все тайные места стерильным скальпелем, рисуя ровные узоры вдоль пульсирующего органа, чтобы его не поцарапать. Аккуратно, как хирург, коим Бомгю хотел когда-то стать. Ведь усилия будут напрасны, если когтистая проблема укоренится ещё глубже. Бомгю бы не хотел стать её личным садом.       — Сок закончился, — Бомгю лениво окидывает взглядом пустой стакан, переводя его на стоящий рядом графин с водой. Но хочется сладкого.       Он почти тянется к прозрачному хрусталю, как его ладонь перехватывают. Перехватчик сработал отлично. Чисто, безукоризненно, сразу обездвиживая цель. Оставалось только ждать, когда поступит приказ к самоуничтожению. Но он не наступал. Бомгю взглянул в глаза напротив и увидел штиль — ему желают не спокойной ночи, а землю пухом. И кошмары развеиваются.       — Возьми мой, — Ёнджун толкает свой бокал к Бомгю, так нагло и незаконно пересекая границу. Рука в чужой руке напрягается и выскальзывает. — Если не брезгуешь.       Бомгю брюзга. Определённо. Иначе почему вдруг становится так тошно от самого себя, когда он не раздумывая тянется к чужому напитку и прикасается губами туда, где остались следы чужих губ? Бомгю не слабак. Он знает, что такое играть. И он играет по-злому, отмечая, как закатываются в раздражении глаза напротив. Этот раунд определённо за ним. Бомгю любит побеждать, а потому не скупится на победный оскал. Однако человек напротив внезапно усмехается и в тишине этот смешок раздался слишком громко.       Когда Ёнджун прищуривается, протягивая руку куда-то вниз, Бомгю чувствует напряжение. Его глаза ведут в такт движениям чужой конечности и натыкаются на появившийся из ниоткуда бутыль с красноватой жидкостью. Сок. Глаз Бомгю дёргается, когда на лице старшего растекается самодовольная улыбка.       — И как я мог забыть, — притворно начинает Ёнджун, — что поставил его возле себя? Совсем из головы вылетело.       Дурацкий Чхве Ёнджун.              — Не дуйся, ты просто не всё рассчитал.       — Откуда мне было знать, что у тебя под столом запасы? Бокал не отдам. Вот и пей теперь с горла.       Кажется, угроза прозвучала по-детски, но Ёнджун в очередной раз пожал плечами и действительно начал пить. Его кадык двигался вверх вниз, показывая каждый глоток так явно, что Бомгю нахмурился от ясности своего зрения. К такому он не привык и вряд ли когда-то сможет. И почему за этим столом всегда происходит какая-то ерунда?       — Доедай, нас ещё ждут дела.       — Ага.       И оголённый торс Ёнджуна уже не кажется таким смертельным. По крайней мере, оголённые провода пока ещё не взорвались.       — Ты одолжишь мне одеколон? Я свой не брал.

***

      Опять дорога. Тихая, тёмная, прямая. Финикс хоть и находится в окружении гор, но местность здесь до удивительного ровная. Бомгю смотрит в окно машины, глядя на нечёткое отражение Ёнджуна, и прислоняет к нему свою голову. Устал. Они условились, что после этой авантюры Ёнджун отвезёт Бомгю в общежитие. Вероятно, Райна надо было поставить в известность, но Бомгю совсем не до этого. Он сонно щурится, мурлыча себе под нос слова играющей в машине песни, и старается не уснуть. Не знать, куда тебя везут — больше стресс, чем интрига. Хочется быть готовым ко всему, но готовности катастрофически не хватает. Бомгю, наверное, не убьют, но озноб, бегущий щекотливой трелью по лодыжкам не даёт расслабиться. Хочется вцепиться пальцами в чужие руки на руле и скомандовать разворачиваться, но разве Бомгю способен на такое? Он ведь обыкновенный студент-иностранец. Проблемы в чужой стране ему не нужны.       Почему-то воздух щекочет нос. Невесомо так, аккуратно, словно в него посыпали взрывной карамелью, что обычно забавно лопается во рту. Бомгю смешно щерится, пытаясь разобрать, что же это такое, как вдруг понимает — пахнет влажной свежестью и чем-то ещё. Чем-то, что вертится на языке почти осязаемо, но поймать невозможно. Почти вжимаясь в окно лицом, Бомгю старается вглядеться в открывшиеся ему виды, ведь едут они уже практически два часа, и замечает настоящий парад для эстета. Что-то, что для заоконного пейзажа кажется самым обычным, но для взора неискушённых глаз — настоящим чудом. Если суметь вглядеться вдаль, то можно рассмотреть неровные силуэты гор: обрывистые, гордые и невероятно молчаливые. Чуть ближе разрослись леса, чьи кроны презабавно танцевали на ветру. Но что самое интересное — река, что словно начиналась ниоткуда и уходила в никуда. Она была совсем рядом с дорогой, словно бежала с ними куда-то вперёд. И если в городе совсем не было звёзд, то сейчас ими было усеяно не только небо, но и отражающая их вода.       — Это река Солт, — подаёт голос Ёнджун, потихоньку сворачивая с асфальта на накатанный путь. — Недавно был сезон дождей, поэтому она немного восполнилась.       — Почему мы здесь? — Бомгю поворачивается к нему, прислушиваясь к звуку течения.       — Говорят, что дышать солёным воздухом полезно.       — Солёным? — он поворачивается и снова вглядывается в окно, но на этот раз его глаза сканируют землю. На ней разводами растекаются белые пятна, все разного размера: одни больше, другие меньше. Бомгю понимает — соль.       — Да. Ты удивишься, но Солт-Ривер, на самом деле, пресноводная река, — Ёнджун оказался прав, Бомгю удивляется. — Но есть места, где она протекает по солевым отложениям. И мы сейчас в одном из них. Вода в Аризоне не особо чистая, да и солёных водоёмов здесь много. Солт местами и вовсе пересохшая, но после дождей ситуация немного лучше.       — Здесь красиво.       — Да. Красиво.       Паркуются они у лежащего на берегу реки бревна. Старого, покрытого солевой коркой и сухим мхом. Наверное, там много всяких насекомых, которые способны выживать в такой среде, но Бомгю проверять не станет. Он вдыхает в себя искристый воздух и теперь понимает, что взрывная карамель всё это время была обычной солью. Иронично, однако. Бомгю на пробу проходится по воздуху языком, словно ловя невидимые снежинки, но воздух остаётся пресным.       Закрыв машину, Ёнджун кивает в сторону, приглашая идти за ним. И Бомгю идёт. Так слепо доверяет даже за пределами города, где элементарной помощи дождаться будет невозможно. Но к чему страх, когда под кроссовками хрустят солёные дорожки, а сбоку шумит игривая вода? Идти за Ёнджуном не страшно. Он переставляет ноги не быстро, но и не медленно, словно плывёт по песку каким-то своим особенным стилем. Грациозно? Вряд ли. Немного рассеяно, немного невесомо, даже почти безразлично, но так по-необычному завораживающе наблюдать за длинными и ровными ногами, что каждый свой шаг превращают в настоящий маленький танец. Бомгю идёт чуть позади, выискивая глазами чужие следы. Из освещения здесь только яркая луна и звёзды, но ночь и сама по себе не самая тёмная, что здесь бывают. Вот Бомгю наступает на ветку, что хрустит и гнётся пополам, вот ровно в след Ёнджуна, перекрывая отпечаток его подошвы своим, вот врезается в чужую спину. Неловко потирает нос и непонятливо вскидывает голову на старшего.       — Ты чего?       Ёнджун молчит практически всеми нотами, отчего его молчание отдаётся где-то внутри руин Бомгю. Руин, потому что нет там никаких замков, особенно воздушных. Внутри него сталь и немного пирита — опасно, есть риск отравиться. Ёнджун молчит, но как будто читает список побочных эффектов валерьянки в голове Бомгю. Молчит, но спустя почти пятнадцать секунд размыкает губы:       — Почемы ты идёшь сзади?       — Мне нужно идти спереди?       — Знаешь, я не каждого беру в попутчики. Но тут по случайным обстоятельствам прямо возле меня есть место. Можешь занять, пока кто-то другой не сделал это за тебя.       И это не приглашение. Бомгю усмехается, но всё же становится плечом к плечу со своим будущим работодателем. Почему-то это оказалось легче, чем он думал. И даже разница в росте вдруг показалась абсолютно незначительной. Хрупкость и робость на фоне гордости и прыти вели себя почти послушно, на удивление не проявляя ни малейшего признака агрессии. А разозлиться Бомгю мог. Он ведь тайфун, но временно спокойный.       — Как повезло, что ты заботишься о своих ближних, — смеётся он, подстраиваясь под чужой вальяжный шаг. — Я польщён.       — Ты умеешь в комплименты? Удивляешь, шкет.       — Может, хватит меня так называть?       — М-м-м... Нет.              Почему идти в одну ногу кажется чем-то сакральным? Это как внезапно обрести связь с чем-то извне, когда совсем не ждёшь контакта, но всё же получаешь. Как пятёрка по химии, когда ты всю ночь готовился лишь к литературе, или один день рождения на двоих с дорогим сердцу человеком. Шагать в одну ногу по тёмной улице, где из окружения только эскизы природы — ещё большее происшествие. Разве так можно, когда два человека абсолютно противоположны? Когда подошвы обнимают стылый песок и тут же разрывают с ним объятия, чтобы обнять по новой. Разве так можно?       Или идти навстречу ветру в полной тишине можно только в глубокой ссоре? Они не ссорились. Они просто молчат. Бомгю не спрашивает, куда они идут, а Ёнджун просто наслаждается ветром. И руки их в карманнах, и улыбки не предназначены друг другу. Всё хорошо. Идти в одну ногу — это просто совпадение. Но Бомгю почему-то не хочется, чтобы оно прекращалось.       Соль оседает вокруг, как туман. Можно ли в нём потеряться? Бомгю готов был поспорить, что нет, а потом демонстративно спрятаться в солевых долинах, чтобы не нашли. Он мог бы проиграть, но только если бы хотел. Но сейчас ему не хочется. Сейчас он позволяет соли оставаться хрустом под ногами и влажным воздухом, что щекочет нос. Зажмуриться бы, да упасть можно. Ведь молчать так тяжело.       Когда глаза поднимаются к небу, Бомгю ощущает на себе внимание. Оно струится сбоку, с той стороны, где шагает с ним в одну ногу Ёнджун. Он замечает, но продолжает разглядывать звёздный купол. И, кажется, ему почти был уготован оскар, но нога предательски подгибается, когда Бомгю спотыкается о камень на земле, и эта же земля уже раскрыла для него свои объятия. Однако упасть не дают — Ёнджун держит за локоть крепко, помогая вернуть Бомгю устойчивость.       — Осторожно, — как по команде выдыхает старший. Где же спрятан этот его чёртов шаблон?       — Спасибо.       И они снова двигаются вперёд. Но уже двумя разными шагами. Наверное, это как сломанный пазл — ты собираешь, а он не собирается. Смотришь на картинку, видишь её целиком, но не можешь построить. Смотреть на Ёнджуна было сложнее — он не картинка, которую можно прочитать по контурам и штрихам. Какой художник заложил в него смысл и заложил ли вообще? И почему в неловкой тишине от этих размышлений нет никакого толка?       — Ну и? — Бомгю не выдерживает, заговоривает первым. — Зачем мы сюда приехали?       Ёнджун казался расслабленным. Он не говорил, чем занимался сегодня на работе, но Бомгю и не спрашивал. Зачем ему спрашивать нечто настолько смущающее? Но знать так предательски хочется — ужасное чувство. Любопытство. А ещё у Ёнджуна пушатся от влаги волосы. Интерес. Но Бомгю привык игнорировать интересное.       — Да просто, — отвечает Ёнджун. — Надоел мне город, а одному выезжать скучно.       — Ты поэтому потащил меня с собой? Тебе напомнить, что я целый день только и делал, что измывался над собственным телом? Всё болит, аж хочется...       — Массажа?       — ...ну почему ты такой извращенец? Может, мне опасно идти с тобой рядом?       — Думаешь, я захочу попробовать тебя на вкус? Массаж, чтоб ты знал, бывает не только эротическим.       — Откуда мне знать, какие мысли могут прийти тебе в голову? Я вообще-то красавчик, — гордо улыбается Бомгю, точно зная, что ни капли не соврал.       — Запомни, Бомгю: я не пью. А в трезвом уме я ни за что к тебе не полезу.       И надо отдать Ёнджуну должное — звучал он убедительно. Бомгю расслабляется, но есть кое-что, что всё-таки покоя не даёт. Он легко подпрыгивает на месте, буквально на пару сантиметров отрываясь от земли, и подстраивается под чужой шаг. Так определённо лучше.       — Там дальше мост, — Ёнджун указывает рукой куда-то прямо, где раскиданы кусты неизвестных Бомгю растений. — В этих зарослях чёрт ногу сломит, вот и не видно.       — Ну точно убивать ведёшь.       — А тебе не терпится?       Вопрос остаётся без ответа. Потому что Бомгю легкомысленно пожимает плечами и немного ускоряется. Кажется, где-то сбоку упала звезда, но он не успевает поймать её взглядом. Возможно, это блики от воды туманят разум, а может это Чхве Ёнджун. Вот как же так сошлось, что им пришлось делить одну фамилию? Сюр, не иначе. Но даже если и иначе, то почему Бомгю вдруг чувствует внутри себя вспышки аномалии? Абсолютное проклятие.       — Давай поиграем в вопросы? — предлагает он, прикидывая, сколько всего примерно получится спросить, пока они не дойдут до моста.       — Тебе не лень? — Ёнджун демонстративно зевает, но на его уловку не ведутся.       — Вообще нет, — твёрдо.       — ...ладно.       И Бомгю победно ликует, объявляя начало своеобразной викторины. Вопросов много, но несуразности в них не меньше. Бомгю боялся получить в ответ лишь холод, но Ёнджун был как никогда откровенен, что однозначно повысило дозу шока в юном организме. И так оказалось, что любимый цвет Ёнджуна — красный, а сезон года — зима. Оказалось, что он не умеет кататься на велосипеде, но в гараже его стоят два новеньких мотоцикла. Ещё оказалось, что он до ужаса боится щекотки во всех её проявлениях, даже если особо не стараться. У него нет братьев и сестёр, а в бумажнике он хранит фотографию своего самого первого щенка. Он не верит в Бога, но верит в то, что понедельник — самый худший день, и что левая ладонь чешется к деньгам. Боится пауков, но любит змей; ненавидит шахматы, но в них ему не было равных ни в одном из его учебных заведений; богатый и самодостаточный, но обожает есть самый обычный рамён в круглосуточных магазинах. Он занимался вокалом в детстве, но предпочёл уйти в тхэквондо. А ещё у него превосходная память, но он не помнит, что случилось на прошлое Рождество.       — Его словно стёрли из моей жизни, — смеётся Ёнджун.       — Пить меньше надо, — Бомгю не может не съязвить. Он заглядывает в глаза хитрого старшего, но вовремя приходит в себя. — Ну ладно, дальше: как часто ты бываешь в Корее?       — Бывал там несколько раз, когда был помладше. Летал к отцу на выставку.       — Твой отец сейчас там?       — Почему вопросы задаёшь только ты, шкет?       — Потому что обо мне ты уже всё знаешь. Так твой отец в Корее?       — Мой отец везде и нигде одновременно. Он никогда не задерживается в одном месте надолго. В последний раз мы виделись с ним, кажется, года два назад. В Норвегии.       — В Норвегии? Серьёзно?       — Да. Он проводил там выставку и прислал мне пригласительные. Я был достаточно свободен в те дни, чтобы взять и полететь.       — А твоя мама?       — Моя мама здесь, в Америке. Живём в паре штатов друг от друга, даже видимся довольно часто.       — Вот как, — Бомгю удивлённо кивает. — Наверное, у тебя интересные родители.       — Почему ты ими так интересуешься? Хочешь познакомиться? Я думал, мы не в тех отношениях, чтобы...       — Ёнджун. Я футболист.       — ...и?       — У меня крепкие ноги.              — Продолжай, — явно ощущая в какую сторону хотят уйти угрозы Бомгю, Ёнджун растягиваяет на губах гаденькую ухмылку. От неё ознобом сковывает не только затылок, но и эти самые крепкие ноги.       — Просто говорю, что надо гулять почаще, — выворачивается Бомгю, кивая на чужую улыбку и улыбаясь в ответ. — У тебя сейчас рот треснет.       — Твой, видимо, уже треснул. Иначе почему ты несёшь такой бред?       — Учусь у старших.       — Не тому учишься.       К мосту они подходят в слишком приподнятом настроении. Словно и не было никакого тяжёлого дня, никаких переживаний. В теле царила лишь приятная усталость и маленькие сгустки детского восторга — Бомгю всегда любил походы. Разглядывая сооружение из дерева и железных прутьев, он не мог не подметить его хлипкость. Однако Ёнджун объяснил — мост построили сами горожане, причём достаточно давно. Река в этой части совершенно неглубокая, но достаточно широкая, чтобы не захотеть через неё так долго перебираться по воде.       Бомгю набирает в руки камешки, чтобы поудобнее расположиться на берегу и с нелепым азартом кидать их в реку, делая зайчиков. Один камешек, второй, третий. Самозабвенно избавляясь от найденных камней, Бомгю и не заметил, как Ёнджун подключился к нему. Встал рядом и выхватил из рук один импровизированный снаряд, тут же ловко выбрасывая его.       — Пять раз, — спокойно, но не без нотки превосходства объявляет Ёнджун, когда камешек окончательно плюхается в воду.       — Тоже мне, — фыркает Бомгю, но по-тихому всё же завидует.       Ветер потихоньку завывает, проникая не только под одежду, но и словно под кожу — от мурашек становится ещё холоднее. Не хватало только прозябнуть и заболеть, но Бомгю не из слабых. Его иммунитет весьма скверный, однако простуда его так просто не берёт. Он жмурится от резкого порыва ветра в лицо и улыбается. Неплохо. За всем этим Бомгю ведёт плечом. Он чувствует на себе цепкий взгляд и поворачивается к его хозяину. Ёнджун смотрит ровно в глаза.       — Ты замёрз, — констатирует он, глядя на поджатые губы.       — Немного.       И, кажется, Ёнджуна этот ответ подталкивает к чему-то конкретному. Он хлопает себя по карманам, вытягивая на свет ключи, и кивает в сторону их начальной точки.       — Пойдём? — спрашивает тихо, но Бомгю сконфуженно качает головой.       — Нет. Мне здесь нравится.       — Заболеешь.       — Не заболею.       — ...тогда стой здесь. Я скоро вернусь.       И Ёнджун уходит, утопая в темноте чужого взгляда. Бомгю не хочет самому себе признаваться, что смотрел ему в спину до последнего, пока он окончательно не исчез за лининей высоких кустов. Одному у реки не так уж и здорово. Бомгю рисует пальцами на песке звезду. Потом футбольный мяч. А рядом виноград и солнце. Очерчивает неровные корочки соли, превращая берег в подобие контурной карты, и изображает кораблики. Крестиками помечает клад, а пунктирными линиями прокладывает путь от одного соляного острова до другого. Располагает в океане риф, разбавляя его волнистыми всполохами, тянет след от лежащего камня куда-то в сторону центра импровизированной карты. Выводит дрогнувшими пальцами Спанч Боба, но у него получаются разные по размеру глаза. Ничего страшного, в темноте никто не заметит. Домик между островами он огораживает мелкими камнями — забор. А когда втыкает в песок травинки и промокший мох, то не может не дорисовать вход в сад. Бомгю рисует под аккомпанемент шума воды и ветра, дышит на замёрзшие пальцы и снова опускает их к песку. Теперь у него есть свой собственный архипелаг. Он оглядывается по сторонам и решает, что взглянуть на своё творение с более высокого места — хорошая затея.       Бомгю встаёт на мостик, качаясь на ветру и глядя на рисунки почти с отцовской гордостью. А доски под ногами противно скрипят, как палуба старинного кораблика. Он шатается, раскидывая руки в стороны, чтобы поймать равновесие, но очередной порыв ветра ведёт его в сторону. Плеск воды раскидывает реку волнами, даруя хаос группе островов. Это не штиль, а шторм, где посреди всей катастрофы стоит промочивший ноги по колено Бомгю. Он смотрит в воду, глядя на собственное отражение, и не выдерживает. Смех раздаётся настолько внезапно, что он пугается собственной громкости, однако не прекращает заливаться хохотом. Какой же из него неудачный хозяин архипелага! А капитан судна и вовсе хуже некуда. Но кому есть до этого дело? Крутанувшись, Бомгю пинает реку ногой, поднимая целый фонтан брызг, что попадают на лицо, на волосы, на тело. Он мокнет, словно под дождём, но от этого становится чуточку легче. Складывает ладони чашечкой и набирает воду, чтобы безжалостно выплеснуть её наверх. Но она падает обратно вниз. И правда солёная. Ветер пронизывает до нитки своими резкими набегами, а губы безутешно дрожат. Рукам невыносимо больно, но Бомгю всё ещё стоит по колено в реке, не зная, почему он вообще всё это делает.       — Бомгю-я?.. — словно мерещится.       Голос Ёнджуна.       Бомгю поспешно поворачивается на него и встречает удивлённые глаза. В них так и плескались мириады вопросов и непонимание, и пусть сквозь темноту этого не видно. Бомгю умеет фантазировать. Старший стоит на берегу, держа в руках пушистый плед, но тут же срывается на бег, словно кого-то на титанике ещё можно спасти. Словно пираты поменяли кодекс и теперь не бросают своих, а возвращаются за ними. Закинув плед на бортик моста, он тянется за младшим в воду.       — Придурок! Ты же заболеешь! — почти заботливо.       — Я просто упал, — неловко улыбается Бомгю, но протянутую руку принимает. Его в одно мгновение поднимают на мост, поддерживая за трясущиеся плечи.       — И остался в воде? Чёрт, ты совсем промёрз.       Бомгю это ощущал. Его зубы стучали, а мысли не хотели группироваться воедино. Он стоял, но словно пытался упасть в неизвестность этой сложной системы. Архипелагу конец. Ёнджун кажется обжигающе горячим, единственным источником тепла в кромешном холоде. И Бомгю даже не замечает, как пытается прильнуть к нему поближе, пока его стараются согреть. Бесцеремонно руки старшего тянутся к низу кофты, сразу же подтягивая её вверх, но Бомгю словно резко отмирает, хватаясь пальцами за чужие и оказывая посильное сопротивление. Похоже на борьбу щенка и волка, но холодные пальцы не разжимаются.       — Ты что творишь?! — шипит Бомгю, пытаясь заглянуть в глаза Ёнджуна. Хватка у него крепкая.       — Снимаю с тебя мокрое. Лучше помоги.       И тянет снова.       Его буквально раздевают, но на лице Ёнджуна застыла лишь уверенность в собственных действиях. Он выглядит как никогда серьёзным и Бомгю сердито мнётся, но всё же позволяет стащить с себя промокшую кофту. Ветер тут же охватывает голое тело, гуляя так свободно по коже, будто знает какие-то потайные маршруты, о которых даже сам Бомгю не ведает. Он вздрагивает, словно становясь физически меньше, и обхватывает самого себя руками. Кажется, будто сейчас он мог бы спокойно стать персонажем Андерсена с собственным льдом внутри, но по телу внезапно разливается мягкое жжение. Это Ёнджун стянул с себя толстовку и накинул на его острые плечи. Бомгю отчаянно хватается за прогретую чужим телом вещь и кутается сильнее. Тепло. Глаза вдруг поднимаются на старшего: тот, словно в один момент опомнившись, наклоняется вниз, чтобы развязать шнурки — свои и Бомгю. Ёнджун в два быстрых действия стягивает с себя кроссовки, командуя короткое:       — Разувайся.       Он остаётся в одних носках, позволяя Бомгю нырнуть в собственную обувь, чтобы окоченевшим ногам дать хоть немного сухости. И взгляд Ёнджуна снова опускается. Бомгю смеётся нервно, но сердце коротит вовсе не от этого.       — Ты шутишь... — начинает он.       — Нет. Джинсы тоже.       И если всё это просто нелепый сон, то Бомгю очень хочет проснуться. Однако сильные руки на своей ширинке он ощущает уж слишком явно. Как и их силу, с которой они стягивают с его мокрых ног джинсы, откидывая куда-то в сторону, предварительно вытащив из кармана телефон. Бомгю почти истерически смеётся, ожидая от старшего чего угодно, но мысленно надеясь, что тот не станет раздеваться и не отдаст ему свои штаны. Однако он снова не угадывает. На него накидывают безразмерный плед, что с готовностью спустился от плеч до пят тяжёлой вуалью. И со стороны это было, наверное, весьма забавно, если не знать подробностей: укутанный, словно младенец, Бомгю, и стоящий рядом в футболке и носках Ёнджун.       — Теплее? — старший старается не показать, что успел продрогнуть, но Бомгю всё же подмечает, как сжались его губы.       — Намного.       — Хорошо.       Когда его подхватывают на руки, Бомгю думает, что его фантазия ещё никогда не заходила так далеко. А если и пыталась, то там определённо были иные жанры. Он неосознанно вздрагивает, пытаясь схватиться за чужую шею, но руки лишь путаются в пледе. Одними лишь глазами он был способен сейчас стрелять, потому что язык его словно онемел.       — Не дёргайся, ладно? — усмехается Ёнджун, прижимая свёрток из Бомгю к себе теснее. — Я донесу тебя до машины.       — Моя одежда...       — Забудь, купим другую.       Идти было не близко. А в носках, наверное, ещё и холодно. Неудобно и больно. Но Ёнджун молчал, прижимая трясущееся тело к груди, пока голова неудавшегося капитана покоилась у него на плече. Он шагал быстрее, чем раньше, стремясь к машине и необходимому теплу. Бомгю внезапно шмыгает, будто напоминая о своём присутствии, и тихонько чихает.              — Я просто хотел, чтобы ты немного развеялся, — вздыхает Ёнджун. — Но никак не ожидал, что ты полезешь плавать.       — Я правда случайно, — возмущается Бомгю гнусавым голосом. — А вода действительно солёная, — чуть тише добавляет он.       — Ты её ещё и на вкус пробовал? Господи, за что мне это...       — Да я случайно!       — Я это уже слышал.       Бомгю отпускают из рук только около машины, чтобы достать ключи и открыть дверь. Усаживают на переднее сиденье, где сразу же включают обогрев, одаривают непонятным взглядом и садятся рядом, за руль. В машине нет ветра и влаги, здесь градус куда выше, чем снаружи, но Бомгю кажется, что самым горячим здесь и сейчас является его голова. В ней буквально всё плавится от осознания того, что именно сейчас произошло. Он кутается в плед поудобнее, почти до самого носа, но сомневается, что сейчас делает это от холода, и позволяет чужим рукам поправить свои волосы.       Откуда-то достаётся термос и пара стаканчиков; следом шуршащий пакетик маршмеллоу, коробочка с мягким печеньем и пара контейнеров. Бомгю растерянно осматривает всё это добро, не понимая, как мог не заметить целый набор для пикника в машине? На это и был расчёт? Он внимательно наблюдает неотрывным взглядом, как Ёнджун открывает первый контейнер, что был накрыт зелёной крышкой. Внимательному взору Бомгю представились разрезанные на аккуратные ломтики фрукты и ягоды: клубника, яблоки, бананы, манго. Второй контейнер был маленьким. Накрытый красной крышкой он был заполнен мягким шоколадным кремом.       — Это для клубники? — мгновенно оживляется Бомгю, когда Ёнджун достаёт ещё и деревянные шпажки.       — Можно и для клубники. А можно так, — хитро улыбается и тянется к бардачку. — Смотри внимательно, шкет.       Требуют внимания? Пожалуйста. Но оно действительно оказалось не зря: Бомгю ещё никогда не видел, как маршмеллоу жарят зажигалкой. Зрелище странное, но аромат приятный. Ёнджун нанизал на шпажку сладкую подушечку и хорошенько обдал огоньком, чтобы подрумянить снаружи и расплавить изнутри. Бомгю даже почувствовал, как урчит его живот в нетерпении. Он вытащил из пледа руки, чтобы сразу потянуться за клубникой и макнуть в шоколад.       — Сладко, — констатирует он. — И кисло.       Перед глазами возникает протянутая рука — Ёнджун отдаёт ему первую палочку. Как самозабвенно. Но Бомгю не жалуется. Он принимает угощение и аккуратно дует на маршмеллоу, чтобы не обжечься. Макает в шоколад и пробует, нарочито медленно делая укус. Что ж, если это и было нелепо в начале, то сейчас это очень даже вкусно. Не скупится на большой палец вверх, а после запивает всё кофе, сохранившим в термосе тепло.       — Когда ты успел всё приготовить? — спрашивает Бомгю, пытаясь вспомнить, не пропустил ли чего. И если память ему не изменяет, то после ужина он довольно быстро переоделся для поездки.       — Попросил повара подготовить заранее. А что?       — Просто все фрукты так ровно порезаны, что я сразу понял, что это был не ты.       — Смотрю, кто-то уже отогрелся. Искупаться снова хочешь?       И словно о чём-то вспомнив, Ёнджун опускает руку в карман свободных джинс. Он достаёт на свет телефон, протягивая Бомгю и усмехаясь одними только глазами. Такие они у него самостоятельные. А Бомгю только кивает, принимает телефон и отправляет в рот кусочек яблока. После маршмеллоу оно кажется противно кислым, но Бомгю не кривится. Жуёт и взглядом отмечает, что жарка снова началась. Ёнджун выкрутил огонь зажигалки на полную, процесс пошёл гораздо быстрее.       Бомгю вдруг подумал, что атмосфера в машине лёгкая. Удручённо поймал мысль о том, что если бы здесь и сейчас кто-нибудь додумался включить фильм, то всё было бы куда сложнее. Без фильма можно настроить себя на обычное стечение обстоятельств, где под рукой просто очень удобно оказались все нужные вещи для совместной посиделки. Но если бы в атмосферу вмешалось кино... Что ж, Бомгю не хочет думать о том, каким бы ощущалось в его естестве то возможное чувство, неожиданно похожее на свидание. По вкусу как жареное маршмеллоу, а по запаху — соль. Вероятно, он ещё не до конца отогрелся, раз в голову лезут подобные мысли.       Наверное, не так уж плохо быть заложником собственного разума. Порой он заботливо не давал Бомгю прибывать в реальной катастрофе, стоически укрывая внутри себя за пеленой раздумий. Отборочные мысли были очень редкими — их словно не пускали на общий конвейер, а запускали вместе со всем подряд. И иногда это было неплохо, особенно в совсем отчаянные моменты, но когда перед глазами так не вовремя начинают крутиться ненужные картинки, а на языке оседают невысказанные слова, Бомгю просто не понимает, чем насолил самому себе. Разве его память настолько хороша, чтоб помнить расположение редких родинок на чужом торсе? Или это лишь игра его воображения? А эти трещинки на губах и строгий взгляд? Бессмысленно.       — Ты согрелся? — внезапно и пугающе. Бомгю почти дёргается, но вовремя замирает.       — Думаю, да, — кивает он и принимает очередную шпажку. — Трапеза была по плану после моего триумфа? Или это должен был быть пикник?       — Я думал, мы перекусим после прогулки. Знаешь, я люблю согреваться сладким. Но кое-что пошло немного не так.       Однако результат не изменился, но об этом оба промолчат.       — Едем домой? — Ёнджун, стирает влажными салфетками всю липкость с пальцев. Бомгю качает головой, шмыгает носом и всё же решает.       — Нет. Отвези меня в общагу.       Следует кивок и машина трогается. Дорога проходит в тишине.       

***

      Бомгю хотел бы научиться понимать свои мысли. Он не любит посторонних людей, как и не любит быть посторонним. Посторонним в чужом доме особенно. Поэтому у общежития он ничего не говорит Ёнджуну, кроме короткого «спасибо», а потом «пока». Ни целей, ни намерения старшего Бомгю не понимает, что порождает только больше вопросов. Если бы на них ещё давали ответы. Зачем он старается на поле и под присмотром Мэйсона, если не знает, что с ним будет завтра? Ещё один вопрос без ответа.       Забавно. Но по-другому, видимо, в жизни Бомгю быть не может. Он завёрнут в тёплый плед, чем напоминает призрака, однако странный шум издаёт далеко не он. Бомгю застывает перед собственной комнатой в коридоре, прислушиваясь к звукам за дверью. Расслабленный голос Райна, неожиданно говорящий что-то нежное, и чей-то высокий, абсолютно тонкий смех. Девушка.       Бомгю сжимает плед пальцами, но не злится. Он чертовски устал и хочет отдохнуть в своей привычной обстановке, но не может. Это не злит. На удивление даже не раздражает. Райну ведь тоже нужно расслабляться, верно? А судя по его довольному голосу и раздающемуся в ответ женскому шёпоту — всё у них идёт отлично. А Бомгю здесь не место. Бомгю здесь лишний. Но он не злится.       Это первый раз, когда Бомгю хотел бы, чтобы камеры не работали. Он шоркает по полу в чужих кроссовках прочь, надеясь, что его запасной вариант не окажется разбит вдребезги по той же причине. Всего-то нужно обогнуть кампус и пройти немного левее мужского общежития, чтобы вздохнуть с облегчением или разочароваться. Однако Леона открывает без каких-либо проблем, улыбаясь сначала радостно, а потом недоумённо.       — Божечки, — пропуская Бомгю внутрь, она скорее закрывает за ним дверь. — Где твоя одежда?       — Отдыхает на речке, — Бомгю улыбается, но ему не совсем смешно. Скорее, как-то печально.       — ...в каком смысле?       — К сожалению, в прямом. Потерпишь меня в труселях? Или у тебя всё же есть одежда Энди? — он демонстративно приоткрывает плед, чтобы засветить резинку своих трусов. Смеётся, когда Леона закатывает глаза, и практически чувствует себя довольным.       Под звуки возмущения и копошения в шкафу Бомгю осторожно разувается, стараясь никак не притоптать чужие кроссовки. И если мысленно прикинуть их стоимость, то, возможно, персональный кий Ёнджуна — не такая уж бесполезная штука. Переминаясь с ноги на ногу Бомгю скользит взглядом по Леоне, которая успела найти ему что-то среди вещей на отдельной полке в своём гардеробе. И если это не шорты от летней формы их команды, то что? Улыбка появляется на лице сама по себе — точно запасная одежда Энди.       — Даже не смей, — предупреждает Леона, демонстративно выставляя вперёд свою вторую руку. В ней — кожаная юбка мини, которую, кажется, Леона собралась использовать для контроля. — Иначе наденешь это.       Дальше улыбки Бомгю не продвинулся. Он покорно кивнул, забирая своё временное спасение, и пошёл переодеваться. Всё же в пледе не шибко удобно. Забавно, но Бомгю даже не знает, сколько сейчас времени. И он не будет заглядывать в телефон, потому что не хочет портить себе настроение. Поэтому он переодевается, умывает лицо тёплой водой и выходит из ванной, чувствуя себя намного лучше. Завтра в университет он не пойдёт.       — Я поставила чайник, — Леона оборачивается на вышедшего друга и кивает ему на кресло. — Садись.       И Бомгю садится. Взгляд тут же падает на многочисленные закуски и сладости, которые пестрят на столе своей яркостью. Рука тянется к орешкам, которые на вкус оказываются приятно солёными. Бомгю почти замирает, слишком громко слыша свои мысли, и пытается прогнать их прочь. Подумаешь, соль. Но её действительно стало многовато...       — Что-то случилось? — Леона опускается на кресло напротив, протягивая Бомгю его чашечку чая.       — Да. Мне негде спать.       — ...вау.       Леона окидывает комнату медленным взглядом и демонстративно вытягивает руки в стороны. Выглядит, по мнению Бомгю, забавно, чтобы не посметь не улыбнуться.       — По-моему, места достаточно. Разве негде? Проверь-ка зрение, приятель.       — И почему все пеняют на моё зрение? — смеётся Бомгю, но благодарно накрывает хрупкую руку Леоны своей. — Спасибо.       — Было бы за что, — она отмахивается, но глаза волнения не скроют. Бомгю видит, что она переживает, а потому не дожидается очевидного вопроса.       — Я расскажу тебе, — говорит он. — Обо всём, что сейчас происходит в моей жизни. Хочешь послушать?       Леона с готовностью кивает.       И Бомгю рассказывает. Он говорит о казино, об играх с Райном и об алкоголе. Рассказывает про проигрыш в блек-джек, про незнакомца и свои часы. Про пробуждение в чужой постели, про Ёнджуна, про видеозапись. Ещё про долг и про залог, про дом и сад, про цоколь и машину. Рассказывает о сделке, о еде в столовой, об охране. О будущей работе, о волнении и страхе. О Мэйсоне и о тренировках. Рассказывает про жуткую усталость, о скамье в запасе, о конфликте с Лиамом. И даже не забывает про Вульфа и про расписание от Льюиса. Не постеснялся рассказать о том, как его видели в непотребном виде уже трижды, и этот третий раз был аккурат сегодня. Ещё про речку, про молчание, про холод. Про фрукты и маршмеллоу, про зажигалку и про шпажки. Про девушку в их с Райном комнате, про жажду сна. Не утаивает от Леоны ничего — ему хочется, чтобы она знала. И теперь она знает. Закусывает губы, иногда хмурится, слушая насыщенную речь, но не перебивает. А когда Бомгю заканчивает, задаёт вопросы.       — Так он хороший, этот твой Ёнджун?       — Не мой он. И я не знаю. Хороший ли?       Бомгю задумчиво постукивает пальцами по столу, позволяя Леоне кормить себя каким-то чизкейком. Но в голове сейчас далеко не это. Там мутные разводы образов и фраз, там гнев и страх, волнение и подлость. Ещё там соль, а вместе с ней звуки шаров бильярда. Какие-то обрывки голосов, запах еды и мягкая одежда. Это, наверное, весьма и весьма глупо. Но разве же Бомгю не наглый? Он усмехается своим же думам, съедает с чайной ложечки десерт и запивает его чаем. Не обязан он всё время испытывать столько эмоций, нужно и отдыхать.       — Из твоего рассказа о нём я поняла только то, — рассуждает Леона, — что вы оба ведёте себя как подростки в пубертате.       — Леона, — укоризнено произносит Бомгю. Но не согласиться с ней не может. Она ведь сторонний наблюдатель, слушатель — со стороны виднее.       — А что? Разве тебе не хочется узнать его получше? Ты говоришь, что он весьма специфичен, но ты ведь и сам такой.       — Вот уж спасибо. Этот бессовестный чёрт не постеснялся изучить меня от и до, нарыв обо мне информацию. Кто из нас специфичен?       — Ты заявился ко мне в его одежде и благоухая его парфюмом. И это он был твоим личным таксистом до общаги. Действительно, кто же?       Бомгю молчит. Крыть нечем.       — Что тебя так гложет? Что ты становишься близок с тем, кому задолжал? Но он же твой будущий работодатель.       — Тут всё сложнее, — Бомгю вздыхает, откидываясь на спинку кресла. Леона вопросительно кивает. — Он какой-то... Не такой. Я не понимаю его от слова совсем. То, как он ведёт себя, что говорит, как смотрит. Это всё странно.       — Ты боишься его?       Бомгю почти передёргивает от того, как звучат его собственные подозрения чужим голосом. Он поднимает на Леону нечитаемый взгляд и медленно качает головой. Поверить бы ещё в этот ответ самому.       — Тогда что? — Леона ласково поглаживает его руку. — Тебе подсознательно хочется избегать его, когда вы видитесь?       Бомгю задумывается.       — Нет, — так странно слышать это от самого себя.       — Может, тебе сложно и некомфортно, когда вы находитесь рядом?       — ...нет.       — Тогда, возможно, ты напрягаешься всякий раз, когда он смотрит тебе в глаза?       — Нет.       — А самому смотреть ему в глаза не страшно?       — Нет.       — Наверное, у него зловещая аура?       — ...нормальная у него аура. Что за вопросы, Леона?       Девушка простодушно усмехается, пожимая плечами, но в этот момент Бомгю не видит в её глазах той доброй заботы, с которой она на него смотрит. Он видит там чёртов сканер, которым она просвечивает всё его нутро. Практически прикусывая щёку до крови, он пробует не теряться в пространстве и ощущениях. И помогает ему в этом чужая мягкая рука.       — Ты просто мнительный, вот и всё, — Леона выносит свой вердикт, точно врач диагноз. И ей, на удивление, идёт быть такой проницательной. Бомгю на секунду думает, что если бы её преподаватель по психологии видел её в данный момент, то у них бы получилось просто безумное комбо мозгоправов. Но Бомгю не хочется быть чьим-то подопытным кроликом, поэтому свои мысли он держит при себе.       — Какой я ещё? — спрашивает он, попивая уже порядком остывший чай. — Можешь не стесняться.       — Ещё ты вредный.       — Угу, дальше?       — Капризный.       — Возможно. Дальше?       — Самокритичный.       — Это был укол? Не страшно. Дальше?       — А ещё трусливый.       — С чего это? — возмущается Бомгю. — Без примеров не принимается.       — Ты боишься, что он тебе понравится, — Леона не скрывает своего открытого взгляда, когда видит, как напрягается Бомгю. — Я права?       Хьюстон? На нас всё же напали мозгоправы.       Бомгю не хочет зажиматься, но мышцы разрешения не спрашивают. Он хочет возразить, да только вот язык не отличается послушанием. А глаза Леоны такие пронзительные, точно видят насквозь. Но Бомгю не верит этому. Он боится вовсе не того, что ему понравится Ёнджун. Ведь как ему может понравиться кто-то ему подобный?       — Это просто неудачная идея, — говорит он, нелепо усмехаясь.       — Что именно?       — Влюбляться в парней, будучи в команде футболистов.       Поэтому он этого делать и не будет. Уж лучше быть обычным и не выделяться, ведь так хотя бы пропадает риск вдруг стать объектом для презрения. Но Леона, кажется, ответом его недовольна. Бомгю замечает, как хмурятся её брови, и вопросительно кивает.       — Мы живём в двадцать первом веке, Бен, — начинает она, словно лекцию по праву. — Сейчас это нормально, тем более мы в Америке.       — Не все здесь поддерживают подобные взгляды. А университетские спортсмены — страшные люди.       — Но люди же. Ты просто сгребаешь всех под одну гребёнку. Это стереотипы, знаешь?              — Знаю. И я, вроде как, понимаю, но... Это сложно, ясно? В приюте такое не поощрялось.       Бомгю задумчиво вспоминает о прошлом. Он не может оклеветать ребят из своего детдома, нагло заявив, что там процветала сущая дедовщина. Они вовсе не были жертвами собственных предрассудков. Но когда ты растёшь в среде постоянного контроля и тебя окружают сплошь дотошные воспитатели и чопорпые спонсоры, у тебя нет выбора, кроме как идти по системе и не выделяться. Быть как все, чтобы не стать изгоем и не оказаться брошенным ещё раз. Для каждого из них существовала своя фобия, которая не касается детей с родителями. Детдомовцы хоть и были наглыми и зачастую непослушными, но всё же они боялись вновь оказаться выброшенными. За «неправильные» взгляды могли осудить, наказать и даже обругать на глазах других детей. Ведь для работников детдома было слишком важно вырастить из них правильных людей. С традиционными взглядами, с твёрдой волей, с умением быть частью общества. Им прививали с ранних лет, что футбол — это спорт для мальчиков, а юбки шьют только девочкам. Что слишком важно уметь разделять обыденные вещи на гендеры и делать то, зачем был рождён. Бомгю знает, что это лишь старая система воспитания, ведь глядя на нынешних детей Кореи, он может сказать лишь то, что всё очень сильно изменилось. Прошло не так много лет с его детства, ведь ему сейчас только двадцать, однако воспитание успело проделать огромный путь до того, что имеют дети сейчас.       И он честно старается их понять, ведь всё, чему он когда-то учился, наглым образом пытаются у него отнять. Он прекрасно знает, что менталитет США совершенно другой, но он не может просто взять и выдернуть себя наизнанку. Возможно, где-то там внутри него и живёт абсолютно другой Бомгю, которому не чуждо чувство родства и симпатии, но сейчас он всё ещё Бомгю-сирота, который боится неизвестности и этого странного человека, Чхве Ёнджуна.       — Я знаю, что тебе нелегко, — Леона снова аккуратно берёт его ладонь в свои руки и сжимает пальцами, пытаясь дать понять, что она сейчас рядом с ним. На его стороне. — Но ведь всё можно решить, верно?       И это не то, с чем Бомгю мог бы поспорить. Потому что он знает, что любой на его месте тоже был бы в смятении. В липком, осязаемом смятении, где шаг — расстрел, пауза — подрыв. Где сомнения нельзя развеять просто постаравшись, а уверенность не возникает просто так. Даже сторонняя помощь кажется бесполезной и напрасной, потому что где-то рядом детонатор, а вокруг ни одного сапёра. И взрыва ждать не кажется таким уж страным, как и готовность окончательно сойти с ума. Но всё это обычные проблемы. Ведь у кого их нет? Всего-то стресс, всего-то вкус тревоги. Страх неизвестности и одиночества на жизненном пути. Если поднять белый флаг, не подвергнутый чужим расстрелам, то можно рассчитывать на капитуляцию? Можно остановить панику и вызвать абсолютное спокойствие? Хотя бы просто помечтать о чём-то важном, что не страшит и не грозит закончиться бедой. Бомгю вот кажется, что сейчас всё с точностью до наоборот.       — Я просто боюсь, что однажды действительно оступлюсь, — признаётся он. — Считаешь, это будет решаемо?       Леона не смотрит зло или недовольно. Она поглаживает его руку успокаивающими касаниями, почти невесомо, но так мягко. Даёт понять, что она рядом одним лишь взглядом, одной лишь спокойной улыбкой. Такая хрупкая, но в то же время невероятно сильная и смелая девушка. Вероятно, Энди очень повезло. Когда рядом есть человек, который умеет понимать — его хочется понять в ответ. Хочется, чтобы всё было исключительно взаимно и непременно вместе. Наверное, это глупые и наивные, местами старомодные и самонадеянные мысли и желания, которые Бомгю не отпустит прочь. Он сдержит их в себе, чтобы никому не причинить неудобств. Никто ведь не обязан понимать его и принимать таким, каким Бомгю является? А ведь Леона права. Бомгю труслив. Он так боится быть обманутым и брошенным в очередной раз, что одиночество уже не кажется таким уж плохим выбором. Лучше использовать остаток кислорода одному, чем резделить его с кем-то, кто сумеет выбраться из клетки, а Бомгю — нет. Ведь это его личный омут. Его закрытая свобода. Несчастен ли он? Отнюдь. Что может быть несчастного в привычной среде? Лишь битый правдами и неправдами самообман, которым переполнено терпение. Не жажда хладнокровия, а жажда простых радостей — вот, что живёт внутри Бомгю, соседствует со всеми его радостями. Наверное, именно этого хотят и многие другие люди, иначе почему Бомгю оказался в детском доме?       Рука Леоны сжимается чуть крепче и Бомгю не боится смотреть ей в глаза. Не боится услышать ответ, даже если он будет подобен огнестрельному ранению. Леона меткая, не промажет. А если и умирать, то сразу. Так решаемо ли всё это?..       — Разумеется, — Леона пальцами сжимает его ладонь. — Я просто хочу донести до тебя, что ты не должен проходить через это в одиночку, ладно?       — По-другому никак, — усмехается Бомгю.              — Вовсе нет. Твой Ёнджун уже протянул тебе руку, но ты упорно это игнорируешь.       — Когда это он...       А.       Постойте.       Это действительно уже случилось, когда Бомгю пытался изо всех сил не замечать. Не пропустил мимо ушей, а просто не смотрел, чтобы не видеть. Опасно громкие слова не менее опасного человека. И не бросался ли он ими просто так? Имело ли смысл их произносить, когда Бомгю и не хотел им верить? Но это ведь Ёнджун. Ёнджун, который делает всё не так, как ожидается от ситуации. Ёнджун, который изобрёл себе свой собственный характер и шаблон. Ёнджун, который мог бы стать героем, если бы не был злодеем, и был бы замечательным злодеем, если бы в нём не жил герой.       Ёнджун, который обещал показать Бомгю, что такое нормальная жизнь. Но тогда это показалось лишь шуткой. А разве с таким могут шутить? Бомгю не верит, что он может быть таким уж удачливым: череда поражений в жизни, словно на поле, отнимает уверенность не по частицам, а сразу по долям. Лобным. Нужна лоботомия. Нужна огромная доза болеутоляющего. Нужна программа по защите от самого себя. Нужно хоть что-нибудь, за что можно зацепиться, чтобы не свалиться с собственных фантазий. Нужна решимость и сила, чтобы понять, что Леона права. Как друг, как человек, как истинный соратник. Они ведь с ней могут стать друг другу якорями, почти потухшими маятниками, чтобы светить во мгле над океаном жизни. Леона сильная. Бомгю тушуется, явно проигрывая ей в этой схватке. Но она не злорадствует. Она обнимает его, прижимая к себе, словно маленького ребёнка, и гладит его голову. От неё пахнет сладостью ириса и молочным чаем, ещё немного мудростью и верностью. Возможно, нотками поддержки и заботы, практически безоговорочным доверием и солнечным теплом.       — Я в любом случае буду рядом, — Леона осторожно перебирает пряди чужих волос одной рукой и гладит по спине другой. — Просто нужно немножечко постараться, чтобы всё было в порядке.       — Спасибо, — искренне и крепко.       И в этот момент Бомгю показалось, что быть с кем-то честным — не так плохо. Это тепло и спокойно. Интересно, в объятиях Ёнджуна он бы тоже почувствовал себя так комфортно?..       И от этой мысли его передёрнуло.