С тобой я могу дышать под водой

      – Но ты, почему-то, слишком упёртый в желании убедить меня в том, чего нет.       Все мысли Сонхва в мгновение ока безвозвратно покидают голову. Неужели за столь короткое время он и для Хонджуна стал «слишком»? Из груди к кончикам пальцев несётся болезненное покалывание, будто бы его безапелляционно приговорили к казни на электрическом стуле за желание помочь. Губы размыкаются, а сказать ему нечего. Да даже если бы было, Сонхва всё равно не смог бы издать ни звука. Он лишь может беспомощно смотреть на парня, чей взгляд до краёв наполнен отчаянием и болью.       Образ Хонджуна начинает расплываться, потому что голова идёт кругом от не пойми откуда взявшейся духоты. Сонхва находит в себе силы, чтобы отвернуться – не хочет показывать, насколько сильно его вывели из равновесия эти слова. Ещё мгновение назад он был полон решимости достучаться до растерявшего уверенность, но не талант, художника, но теперь он может только жадно втягивать через нос воздух.       Сознание потихоньку погружается в прострацию, лишь бы защититься от нахлынувших переживаний. Тело работает в автономном режиме: вот он принимает из рук Хонджуна стакан, открывает рот, чтобы сделать глоток, и протягивает опустевший стакан обратно. Голосовой механизм даже задаёт уточняющий вопрос.       Он так бы и стоял, занятый хаотичными мыслями, если бы не ноты сожаления, за которые цепляется чуткий слух, когда Хонджун говорит о дне их первой встречи:       – Тогда бы ни этой картины, ни этого разговора бы не случилось.       – Так ты жалеешь? – незамедлительно вырывается из груди вместе с последними порциями кислорода.       Пламя под рёбрами начинает пожирать замедлившее свой ход сердце. Остатки наваждения мгновенно рассеиваются, открыто демонстрируя весь спектр эмоций. И если сказанное ранее лишь выбило землю из-под ног Сонхва, то осознание того, что Хонджун сожалеет об их встрече тогда в баре, разрушает его окончательно.       Сонхва не знает, успел ли он что-то сказать, либо просто сбежал, попутно хватая пальто и рюкзак. Ноги заплетаются, из-за чего он несколько раз чуть не падает, пытаясь покинуть подъезд. Всё вокруг сливается в совершенно неразличимое пятно, растворяя Сонхва в бликах ночных улиц. Он не обращает на это внимание, лишь прибавляет шаг — хочется избавить Хонджуна, да и самого себя от обескураживающего сожаления.       Совсем потерявшись в рое собственных мыслей, он продолжает путь в никуда с пальто и рюкзаком в руках. Плевать на прохладу ранней весны, что злобно щиплет его за голые руки и щёки, исполосованные дорожками слёз.       – Сонхва?       Названный замирает, услышав смутно знакомый голос, и пытается разглядеть фигуру перед собой. Он трёт глаза и, когда зрение наконец ловит фокус, впадает в ступор – перед ним стоит обеспокоенный Кибом. Оглядевшись, Сонхва понимает, что каким-то образом ноги принесли его к дверям кофейни «Чёрный кот».       – Сонхва, с тобой всё хорошо?       А он даже не знает, как охарактеризовать всё то, что сейчас рвёт и опустошает его душу, поэтому молча разглядывает парня. Видеть Кибома без формы бариста, немного непривычно. Дутая куртка темно-зеленого цвета, чёрная шапка-ушанка, очки с замысловатой оправой в стиле ретро. Особенно в глаза бросается пёстрый плетёный ремень сумки, перекинутой через плечо, и широкие штаны, на которых из камуфляжной гаммы лоскутов складываются очертания человеческого лица.       Первой, более-менее сформированной, становится мысль о том, что Сонхва было бы интересно узнать побольше о том, какими принципами руководствуется Ки, подбирая повседневный образ.       – Сонхва, почему ты в одной майке?       – А? – парень выныривает из размышлений.       Бариста делает глубокий, явно имеющий какой-то подтекст, вдох и чуть ли не по слогам произносит:       – Говорю, что сидит она на тебе шикарно, но не по погоде как-то. Давай-ка оденься.       Кибом ловко выхватывает у него из рук рюкзак и помогает натянуть пальто. Сонхва кажется, что ему стало вдвое холоднее, но он рассеянно кланяется, выражая благодарность за помощь.       – Метро же в другой стороне? – его голос дребезжит после криков.              – Да, – задумчиво тянет Кибом, оглядывая собеседника с головы до ног. – Что случилось?       – Всё в порядке. Мне просто нужно домой.       Сонхва не знает, что заставляет его игнорировать расспросы, нежелание грузить явно уставшего после рабочей смены бариста, либо то, что у него в голове нет ни одного внятного объяснения.       Он уже хочет уйти, но чужая цепкая хватка предотвращает попытку бегства.       – Я вызову тебе такси.       – Нет, не нужно, я…       – Адрес?       До этого момента Сонхва не так часто приходилось встречать таких же «счастливых» обладателей говорящего взгляда, как и он сам. Но то, насколько чётко в маленьких, практически чёрных, глазах Кибома читается предупреждение о нецелесообразности вступать в спор, заставляет послушно назвать свой адрес.       – Через пятнадцать минут приедет.       Сонхва вновь молча кивает. Ему до ужаса совестно за своё поведение, но сделать он ничего не может. Тягучая тишина зависает в прохладе ночного воздуха, и изучающий прищур Кибома добавляет ещё больше неловкости. Когда начинает казаться, что эти пятнадцать минут ожидания такси рискуют раствориться в бесконечности бытия, бариста решает заговорить:       – Раз у тебя всё в порядке, хочешь послушать про то, как весело проходит день человека, которому пришлось работать одному, потому что Соён решила, что простуда – это прикольная идея?       – Хочу.       Сонхва жадно цепляется за возможность, способную хотя бы немного отвлечь от разрушительных мыслей, и внимательно слушает рассказ Ки о его тяжёлой рабочей смене. Нетерпеливые клиенты, проблемы с кассой и чересчур любвеобильный Неро стали сегодня всадниками его личного апокалипсиса. Жалобные интонации голоса, на удивление, немного успокаивают и позволяют наконец переключиться.       – И после всего этого мне пришлось ещё час драить эту чёртову кофемашину! А мог бы уже лежать дома в тёплой постели, – недовольно цокает Ки. – О! А вот и машина.       – Как я могу перевести деньги?       – Вот придёшь в следующий раз попить чаю к нам, тогда и решим этот вопрос.       – Не думаю, что теперь будет повод, – из-за поступивших к горлу слёз ответ звучит на грани слышимости.       – Ну, если решишь больше здесь не появляться, то считай это красивым прощальным жестом, – Кибом с натянутой усмешкой на губах открывает перед парнем дверь такси.       Удостоверившись, что пассажир сел и пристегнулся, он добавляет:       – Пожалуйста, чтобы там у вас не случилось, больше не ходи раздетый по улице, – голос парня наполнен той теплотой, что свойственна всем заботливым сонбэ. – А то понадобится несколько тонн имбирного чая, чтобы тебя на ноги поставить.       – Кибом, – Сонхва надеется, что взгляд сможет передать всю его искренность, – спасибо тебе!       Ки в ответ скромно улыбается и закрывает дверь автомобиля. Несмотря на то, что бариста несколько минут назад рассказывал о желании поскорее оказаться дома, он продолжает стоять у дверей кофейни, провожая взглядом отъезжающее такси.       Отвлекающий манёвр Кибома довольно быстро теряет свою силу, и тьма безысходности снова начинает поглощать разум. Сердце Сонхва сжимается до треска от мысли о том, что это мог быть его последний разговор с немного своеобразным, но очень хорошим бариста.

***

      Сонхва, словно неприкаянный призрак, сквозит в полумраке квартиры. Совершенно разбитый и потерянный. Нужно попытаться прийти в себя, иначе есть риск снова опуститься на самое дно. Мысль об этом внушает неподдельный ужас.       Решив пренебречь высокой вероятностью проснуться завтра с больным горлом, Сонхва жадно выпивает целую бутылку холодной воды. Это не помогает, поэтому он идёт в ванную.       – Какой кошмар! – шепчет он, глядя на своё отражение.       Опухшие и покрасневшие веки, такой же красный нос, пересохшие из-за ветра губы. Сонхва выглядит жалко. Он тянется к крану, чтобы включить воду и поскорее смыть с себя все следы катастрофы.       Прохладная вода успокаивает и, наконец, помогает собраться с мыслями.       У них ведь уже была похожая стычка.       Это была их третья встреча в баре, если первые две стали случайным совпадением, то эту встречу Сонхва ждал с предвкушением. Ему бы стоило поехать домой после изматывающего рабочего дня, но как он мог упустить возможность вновь встретиться с парнем, что не покидал его мысли всю последнюю неделю? Было в нём нечто такое, что особенно цепляло Сонхва в людях. Когда он случайно увидел портрет Уёна, который Хонджун нарисовал от скуки на салфетке, стало понятно, что именно зацепило Сонхва. Его всегда тянуло к творческим людям, потому что то, как они создают искусство из опыта и впечатлений, вызывало восхищение. Сам Сонхва так не умел, поэтому интуитивно тянулся к творцам и их творениям. И именно тогда, ослеплённый блеском улыбки и расслабленный алкоголем, он допустил ошибку. Он никогда не забудет ярость, вспыхнувшую в глазах Хонджуна, когда Сонхва перегнул палку, пытаясь «вразумить» посмевшего усомниться в собственном таланте Уёна. Не забудет он и то, как на смену этой ярости пришла горечь, когда парень пытался объяснить Сонхва, что талант может приносить невыносимую боль.       Воскресив в голове образ того, ещё малознакомого соседа по барной стойке, он сопоставляет его с тем, что увидел сегодня. Снова этот несчастный, наполненный до краёв горечью взгляд. Творец, истерзанный собственным талантом, хотел облегчить собственные страдания, а Сонхва… А Сонхва снова сломя голову пытался доказать, что не надо так просто сдаваться.        Конечно, для Сонхва всё просто, ведь для него талант – это благословение. Разве может нечто столь прекрасное причинять боль?        Теперь, вспоминая измученного капризами вдохновения Хонджуна, он наконец-то понимает, что может. Ещё как может.        Хонджун не просил его о вдохновении или утешении, он просил об элементарном понимании и возможности укрыться от своих внутренних проблем в тёплых объятиях. А Сонхва не смог разглядеть его просьбы, хоть парень о ней громко кричал.        Они разругались из-за него. Всё снова из-за него.        Вытерев влагу с лица полотенцем, Сонхва вновь переводит взгляд на зеркало. Не для того, чтобы оценить внешний вид. Припухлости и покраснения водой уж точно не смоешь. Вот так, глядя самому себе в глаза, легче рассуждать о том, что будет дальше.       Есть ли шанс, что Хонджун, как и в тот раз, простит Сонхва его оплошность и подарит яркую улыбку в знак перемирия?        Он очень хочет надеяться на то, что есть.        Они ведь взрослые люди, которым нужно успокоиться и всё нормально обсудить.        Рассудительность, присущая Сонхва, наконец, вытесняет остатки истерики, но вместе с ними его тело покидают последние силы. Прежде чем лечь, он идёт в прихожую, чтобы забрать телефон, забытый в кармане пальто. Нет ни новых сообщений, ни пропущенных звонков. Хонджун последний раз был в сети ещё до того, как Сонхва к нему приехал. Наверное, он тоже решил дать себе время на передышку.        Это правильно.        Сейчас нужно выспаться, а завтра Сонхва позвонит и извинится. Потому что был не прав. Он всё понял и готов принять Хонджуна таким, каким он сам хочет быть. Сонхва не готов потерять его, потому что успел всем сердцем полюбить.        В порыве нежности он находит фото, которое Хонджун прислал ему когда-то вместе с пожеланием приятных снов. Такой милый и домашний в окружении мягких подушек. С экрана на него смотрят сонные, но не прекращающие улыбаться глаза. И Сонхва чувствует, как раны, которые успели нанести его сердцу обида и непонимание, начинают медленно затягиваться. Он ласково поглаживает большим пальцем контур лица на фото и шёпотом произносит:        – Ким Хонджун, мне понадобилось меньше трёх недель, чтобы захотеть прожить с тобой жизнь.        Сонхва засыпает с улыбкой на губах и надеждой в сердце. Всё будет хорошо. Он обязательно постарается, чтобы у них всё было хорошо.