sun was bright so was i

Весь вечер Чимин и Юнги были слишком увлечены друг другом, позабыв о присутствии остальных, и Тэхен быстро понял: ехать с ними домой сегодня — затея сомнительная и в некой степени опасная для ментального здоровья. Не то, что бы Тэхен признавал свою ревность к другу — когда-то возлюбленному — или испытывал неприязнь к Чимину. Наоборот, улыбка Юнги напомнила ему, как же долго его хён посвящал ему все свое время и заботу, молча наблюдая, как с момента получения метки Тэхен усиленно занимался саморазрушением и ненавистью к человеку, предначертанному ему судьбой. Тэхен считал себя эгоистом, сколько себя помнит — только вот от вида счастливого Юнги у него в сердце очень тепло, и, на самом деле, он чувствует облегчение от осознания, что Юнги больше не придется так сильно переживать за него или тащиться за ним на другой континент, очевидно, беспокоясь, чтобы тот не наложил на себя руки. У Тэхена есть Чонгук. Теперь же он мчится по ночным улицам города в черном джипе своего предназначенного, сидя рядом и чувствуя вибрацию мотора под ногами. Улицы полны искусственного света и звуков, ведь праздник никак не собирается уступать место понедельнику, преодолев отметку в полночь. Они слегка пьяны, но это добавляет легкости — как и бешеная скорость, с которой Чонгук ведет машину, обгоняя мерцающие огни и с ревом прорываясь сквозь шумный город. Чонгук курит и делает это на удивление красиво. Сигарета тонко держится у него во рту, пока он одной рукой крепко держит руль, и это — его опасное очарование. Он ведет как сумасшедший, стрелка на спидометре зашкаливает за сто пятьдесят, но выражение его лица остается невозмутимым, спокойным — как будто ничего особенного в этом моменте для него нет. — Ты единственный человек, которому реально идет курить, — говорит Тэхен со смешком, но сил отвести взгляд от мужчины рядом у него нет. Чонгук смотрит на него в ответ коротко, приподнимает бровь, а затем небрежно тушит окурок, разумеется, о свой язык. Тэхен уже привык к этому жесту — его предназначенный тушит так сигареты всегда, когда нет пепельницы рядом, но то, как он делает это спокойно и ровно, словно температура его тела идентична тлеющему табаку, до сих пор сбивает Тэхена с толку. Несмотря на свои мысли, в итоге он все равно вслух констатирует, что так и до рака легких недалеко. Чонгук смеется, выдыхая остатки дыма, и выкидывает окурок в открытое окно, которое так беспощадно загоняет порывы свободолюбивого ветра в салон, пахнущий тяжелым парфюмом Чонгука и едва — алкоголем. — Я курю с двенадцати лет, — отвечает он, хищно поморщив нос. — И, знаешь, я вообще все умею делать с сигаретой во рту. Тэхен заинтересован: взгляд его становится острым, он чуть разворачивается к Чонгуку, подтянув ногу под себя, прищуривается, взывая к язвительности: — Да ну? Перечисли. Чонгук не заставляет себя ждать и принимается объяснять, сбросив скорость и глядя на дорогу: — Фотографирую, готовлю, пою, трахаю твою мать, пою… Тэхен лишь фыркает, едва сдерживая улыбку. — Ты, милфхантер, отъебись от моей матери, — бросает он, но в голосе нет злости, скорее, поддразнивание. Чонгук, увидев пренебрежительное выражение его лица, громко смеется. Смех его искренний, заразительный, наполняет салон джипа теплом и глушит ночные звуки снаружи. — Да ты сам о родителях ни разу не вспоминал, так что я просто заполняю пробелы, — кидает Чонгук, взглянув в зеркало заднего вида; уголки его губ все еще приподняты в игривой усмешке, но он явно сосредотачивается на том, о чем Тэхен сейчас задумается, а Тэхен отворачивается, бросая взгляд на ночные огни за окном, потом резко выдыхает и возвращает взгляд к Чонгуку. Выражение его лица становится безвкусным. — Мне нечего о них думать, — наконец безрадостно отвечает он, слегка прищурившись, как будто вглядываясь в нечто далекое и темное, тревожащее незажившие раны. — Для них я умер, когда они узнали, что я бишечка, — он выделяет последнее слово, гнусавя, и Чонгук на это смешливо фыркает. — Мать хотя бы поздравляет с днем рождения, а отец косплеит ушедшего за хлебом. Уже сколько лет — пять? Шесть? Я даже точно не помню. Слова повисают в воздухе, и на мгновение наступает тишина, нарушаемая лишь рокотом двигателя и ночными звуками за окнами. Чонгук краем глаза смотрит на Тэхена, и в его взгляде появляется что-то теплое, едва уловимое, но он ничего не говорит. Просто молча понимает, и все. Тэхену не хватает такого простого и молчаливого понимания — ему даже не нужно говорить вслух, чтобы его просто поняли. Как же это все-таки… Восхитительно. Иметь возможность залезть другому человеку в голову и копошиться там, не ожидая никаких ответов, просто знать и делить это знание с владельцем — вот так легко, словно ветер, разгонять висящие тучами над разумом мысли. — И ты не пытался с ними наладить контакт? — участливо спрашивает Чонгук, положив руку на коробку передач. Вид того, как он сидит за рулем, заставляет Тэхена чувствовать себя спокойно и комфортно, и даже та боль, которая едва колыхнулась от мелькнувших воспоминаний о ссорах с родителями, о криках и слезах, начинает успокаиваться. Он закрывает глаза и видит сначала разочарованное лицо матери, а затем руку Юнги, которую держит в своей. В голове пролетают разные мысли — наверное, Чонгук уже знает ответ на этот вопрос, но все равно терпеливо ждет, медленно барабаня пальцами по коже черного руля, лишь кидает такой взгляд на Тэхена, что и слов не нужно — я жду, даже если ты не готов это сказать, я подожду. От неоднозначности этого жеста у Тэхена подрагивают пальцы, и он улыбается, в моменте зачесав свои падающие на лоб вороные волосы. — А как ты думаешь? — нарочито равнодушно спрашивает он, распластавшись по сидению и упершись носами конверсов в уголок справа от торпедной панели, а глазами впивается в Чонгука. Тот отвечает не сразу — трудно сказать, анализирует ли он то, что сейчас пролетает в голове Тэхена, или все-таки размышляет сам, но через какое-то время дает ответ, говорит медленно и низко, как будто делится секретами: — Ты гордец, тебе проще умереть, чем сказать, что тебе что-то дорого, — говорит он очень просто, но его слова способны вывернуть Тэхена наизнанку, и от этого он лишь усмехается, пряча свой взгляд от бдящего водителя и обращая внимание на летящий за окном ночной город. — Я тебя за это не виню. Ты очень свободолюбив, а быть отвергнутым — значит быть заложником своих чувств, — он договаривает, словно наводит справки, и Тэхен даже затылком чувствует его пронзительный взгляд. Тэхен не понимает, про что именно сейчас говорит Чонгук — про родителей, Юнги или про что-то еще, но предпочитает не замечать этого двоякого смысла его фразы. — На дорогу смотри, — фыркает ему в ответ, и на это получает лишь тихий смешок под «Слушаюсь, сэр». Трудно сказать, что Чонгук не прав — Тэхен и вправду не хотел объясняться перед семьей, пытаться найти эти неловкие точки соприкосновения с ними, чтобы снова выслушивать советы, как жить жизнь, от людей, которые и сами до сих пор не знают, как это делать правильно. Такого «правильного» рецепта просто нет — от того и нет нужды. — А сам-то? Твоя бывшая за милую душу тебя оклеветала, а ты просто проглотил? — он поворачивает голову на Чонгука, чтобы убедиться, что не цепанул слишком глубоко. После того, как Чонгук поднял стекло слева от себя и лишил их возможности слышать ревущий ветер снаружи, ему на глаза опять падают волосы, но он не спешит их убирать сам, так что Тэхен тянется к нему и легко их смахивает, а потом с замиранием сердца смотрит, как на губах его предназначенного мелькает улыбка удовольствия оказанным вниманием. С ответом он медлит, позволяя Тэхену насладиться всеми слоями смущающей реакции. — Помнишь, что я тебе сказал на пляже? — заходя на поворот, он аккуратно поворачивает руль одной рукой, отклоняясь назад, чтобы посмотреть в зеркало заднего вида — болтает с ним и следит, чтобы они не разбились. Как это мило — Тэхен почти мечтательно вздыхает. — Ты мне много всякой хуйни тогда сказал. Не переживай, я все забыл, чтобы не заполнять хранилище моего жесткого, — и ехидно посмеивается, смотря, как Чонгук небрежно закатывает глаза, а затем мигает аварийкой пропустившему его водителю. — Я сказал, что мне не нужны люди, которым я не могу доверять, как себе, — Тэхен вспоминает продолжение фразы голосом Чонгука: «Я за любимого человека умру, и я хочу знать, что он сделает для меня то же». Когда он впервые это услышал, то отнесся к этому скорее как к шутке или аллюзии на Джокера и Харли Квинн, но, оказывается, Чонгук в этом вопросе весьма серьезен. Тэхен смотрит на мужчину рядом — а тот расслабленный и честный, не отрывается от дороги, но ждет, пока его спутник обработает информацию, и только затем продолжает. — Я попытался один раз — и хватит. — Даже, если это родители? — Тем более, если это родители. Или любимый человек, — быстро кидает Чонгук и смотрит на него мимолетно. — В этом плане мне с тобой повезло, — от этого заявления у Тэхена поднимается странное волнение в груди, и он невпопад бросает «Че?». — Я про наше предназначение, а ты о чем подумал? — фыркает Чонгук, но в глазах его — бесы. Очевидно, сказал он так специально, чтобы Тэхен не завтыкал под влиянием градусов от выпитого алкоголя. — Если ты солжешь, я всегда это пойму, и ты это знаешь, поэтому тебе проще сказать мне отъебаться или проигнорировать, чем соврать. Например о том, что я тебе не нравлюсь, — словно подводя итоги сказанному, он неопределенно машет рукой, которая секунду назад держала руль, и кладет на него уже правую, а левой опирается на подлокотник. Тэхен смотрит на него с ужасом и благоговением одновременно — алкоголь явно развязывает ему язык пуще прежнего, в принципе, как и в день на пляже, говорит он действительно все, что приходит в голову. Нравится ли ему Чонгук? Таким вопросом он напрямую еще не задавался, и от того он на секунду теряет дар речи, потупившись. Услышав, как игриво цокает языком Чонгук, Тэхен пихает его с локтя, поняв, что Чонгук услышал немой вопрос своего предназначенного, и недовольно материт его про себя, но вслух говорит: — Ага, только вот ты спокойно можешь пойти поебаться и, вероятнее всего, прикончить меня этим. Справедливо, я считаю, — складывает руки на груди аки ребенок, которому не досталось конфет, а сам закидывает нога на ногу, всматриваясь в освещенные огоньками дальние высотки за горизонтом. — Хотя тебе тоже не повезло. До самой смерти никакой ебли, бедолага, — он вздыхает притворно грустно и потирает морщинку меж бровей. Конечно, сказав это, последнее, о чем он подумал, так это о том, что он, по сути, единственный возможный сексуальный партнер Чонгука до конца его жизни. Он вздрагивает, поняв, что только что выдала его голова, и смущенно прокашливается. Чонгук задумывается надолго, и Тэхен даже кончиками пальцев ощущает повисшее колючим полотном напряжение, но взглянуть по какой-то причине не осмеливается. — Ну… это не означает, что, если ты с кем-то переспишь, мне от этого ничего не будет, — низко говорит Чонгук, и Тэхен наконец поворачивает голову к нему и — замирает. От холодного вида его предназначенного у него даже мурашки по телу ровным строем несутся, словно его с хлесткой силой прибило к ледяной глыбе. — Изначально моя метка была тоже черной, если что, — он трогает свободной рукой свою шею, и Тэхен кидает взгляд на сиреневую злодейку судьбы. Он вопросительно смотрит на Чонгука несколько секунд, а потом догадывается — и ужасается сразу же. Тэхен спал с другими, когда у него уже была метка. И не единожды. И даже не задумывался о каких-то последствиях — пытался придушить ощущение пустоты, которое окружало его с момента получения клейма, гнался за тем, чтобы почувствовать что-то помимо тяжести бремени и боли в теле. — Не говори мне, что это из-за меня, — он посмеивается почти безумно, но глаз оторвать не может, и бездумно тянется своими пальцами к метке, чей цвет всегда считал удивительным. Ему жаль, что она стала такой по данной причине, а не какой-то сентиментальной. — Напрямую мы ни разу не общались и рядом не жили, так что я отнесся к тому, что с метки слезает кожа, спокойно, — Чонгук говорит ровно, но от его тона Тэхена морозит, — но это не значит, что мне не было… больновато? — он кидает кривую усмешку и подмигивает Тэхену. — Не делай такое лицо, как будто сейчас заплачешь. Это дела былых дней, не забывай, что я твой потенциальный убийца, — и затем смеется уже открыто, а Тэхен на это выдыхает то ли с облегчением, то ли с вымученной болью. Он смотрит на Чонгука сквозь пелену — тот не теряет своего уверенного и прекрасного вида, словно не говорит о каких-то травмирующих вещах, и это просто… Так глубоко? Горячо? Интимно? Тэхен не может подобрать слов получше, пока гладит своего предназначенного по шее кончиками пальцев. — Прости меня, — Чонгук летит по трассе, на Тэхена не смотрит совсем — Тэхен уверен, что тот на него и не злится, и его извинения ни к чему, но почему-то от его отсутствующей реакции Тэхену становится легче. — Я всегда был таким. Заложником своего эго, — он вздыхает и словно не специально бьется головой о сидение позади него, — не понимаю, как ты меня терпишь. Чонгук на это неожиданное откровение мелодично смеется. От этого прелестного звука у Тэхена перехватывает дыхание, и он понимает, что Чонгуку и вовсе терпеть его не приходится — он же знает, что на самом деле думает о нем его предназначенный, и бесстыдно этим пользуется, когда очень хочется. И не очень — тоже. Они молчат какое-то время, пока Тэхен откидывает спинку сиденья до лежачего состояния и тянется рукой к потолку, но он никак не в силах его достать. Хорошо здесь. Его не укачивает, в салоне свежо и пахнет чонгуковым одеколоном, от алкоголя его тело легкое и почти левитирует. Как же это все до безудержности забавно. Его жизнь так круто изменилась — только вот он остался все тем же человеком. Ким Тэхеном. — Я так не хочу обратно в Сеул, — он говорит это скорее для себя, чем напрямую обращается к Чонгуку. — Не любишь столицу? — вопрос вырывает Тэхена из раздумий, и он слегка морщит лоб, словно его застали врасплох. — Никогда не любил. Одни только плохие воспоминания, — он говорит это на выдохе и пытается посмеяться, чтобы не звучать так, словно просит, чтобы его пожалели, но выходит неубедительно. Он понимает это по негромкому мычанию Чонгука. Со своего нынешнего положения он видит лишь его забитую руку, лежащую на коробке передач, и силуэт, повторяющий собой сиденье. — Какие? Тэхен слегка вздрагивает от этого вопроса. В его глазах проскальзывает что-то, чего он бы не хотел показывать, но не может скрыть, и мимолетно радуется, что Чонгук его сейчас не видит. Вспышка прошлого — мгновенно. У него все еще перед глазами спина старого друга, стоящего на мосту Мапхо в тени ночи, где свет фонарей обрушается на воду внизу, не в силах ее согреть. Он помнит его глаза, затуманенные чем-то невидимым, и ту странную тишину, которая витала между ними, пока Тэхен просто стоял рядом и болтал о чем-то, не замечая ничего вокруг. «Джин-а, зачем тебе вообще образование, ты лицо свое видел? Не парься!» Тэхен сжимает пальцы поднятой руки, но не отвечает сразу. Слова застревают где-то в горле. Как же это было давно, а все равно укол вины прямо в сердце ранит. И как-то неудобно, слишком неловко вспоминать о том, что он мог бы сделать больше, но не сделал. Чонгук, конечно, видит то же самое. Каждый кусочек воспоминаний Тэхена, каждую замедленную картину из его головы, как будто воссоздает сцену той ночи перед своими глазами, как будто переживает это сам. Мысли бегают, как зверь в клетке. Двадцатилетний Тэхен думал, что сможет помочь, просто оставаясь рядом, не догадывался, что слова ничего не значат, когда человек уже ушел в темные уголки своей души. Он просто отдалился, не зная, как быть. В голове проскальзывает образ того, как он опрокидывает шот за шотом под яркие вспышки стробоскопов и оглушающую клубную музыку, как он увидел пропущенный, не поднял трубку вовремя. И как потом, через час, ему позвонили, чтобы сказать, что Ким Сокджина уже нет. Зато было опустошение и — эгоист ты ты ты ты его оставил прямо как юлин в средней школе если ты еще помнишь ее лицо Когда они успели остановиться? Чонгук откидывает кресло тоже, ложится и смотрит на него внимательно, и в этот момент Тэхен чувствует, как что-то вырывается наружу. Он не может скрыть ничего от Чонгука. Но он не хочет быть жалким. Он не хочет, чтобы Чонгук — и вообще кто-либо — видел его слабость, выставленную напоказ, как экспонат. — Не думай, что ты виноват, — говорит Чонгук, его голос мягкий и спокойный, почти успокаивающий. Он понимает. Его глаза затуманены, но едва ли это от алкоголя; скорее от того, что за эмоции он разделяет с Тэхеном. — Иногда мы не знаем, как помочь. Это не твоя вина. Тэхен поворачивает голову на Чонгука и тихо смеется, чтобы сгладить момент. Он не может допустить, чтобы кто-то приуменьшал его самобичевание за сделанное — а точнее, несделанное. — Не смей меня жалеть, — голос его тихий и хриплый, на лицо ему падают черные пряди волос. — Я хуевый друг и партнер. Чисто бездарь такой на полставки, — Чонгук не отвечает сразу на саркастичный комментарий своего предназначенного. Он жмет губы, но в его глазах нет упрека. Он просто смотрит. Тэхен чувствует, как его слова проходят сквозь Чонгука, оставляя следы. — Не говори так, — морщится Чонгук, словно его только что ударили, но он все равно улыбается и тянется рукой к лицу Тэхена, зачесывает волосы назад, оголяя высокий лоб — это уже как небольшая традиция. Глаза Тэхена мрачнеют, и в них появляется острота, как у хищника, но в то же время он выглядит мягким, почти уязвимым. Чонгук медленно выпускает его волосы из своей крепкой хватки, его пальцы все еще касаются прядок, а затем скользят по щеке, легонько задевая кожу ногтями. Тэхен, вздрогнув от прикосновения, невольно привстает, а затем, с вымученным смехом, толкает Чонгука в плечо. Это движение — быстрое, почти игривое, и тем не менее в нем чувствуется нежность. — Ты же не спасательная станция, а такой же маленький человек, — добавляет Чонгук, его голос теперь тише, но настойчивее, как если бы он знал, что хотел бы услышать человек, переживший два самоубийства близких людей. — Мне кажется, будь на моем месте ты, никто бы не умер, — говорит Тэхен, взгляд его становится серьезным. Он смотрит на Чонгука, не отводя глаз, как будто хочет увековечить его лицо себе под глазницы. — Ты у нас в самопожертвовании эксперт. Чонгук тихо смеется, но в этом смехе нет радости — только ирония. Он приподнимается, поближе к Тэхену, губы почти касаются чужого уха, когда он мурлычет: — Мы соулмейты, а не близнецы. Мои действия тоже не единственно верные. Сейчас ты уже другой человек. Уже пять лет прошло. Тэхен кидает взгляд вдаль лобового стекла, замечая, что они на парковке у подъезда Чонгука, и фыркает пренебрежительно. — Плохо ты меня знаешь. Я совсем не изменился с тех времен, — его голос грубоват, с налетом раздражения в нем. — Да я, блять, даже спасибо не сказал Юнги за то, что он полетел со мной, — Чонгук качает головой, и Тэхен замечает, как он своим носом мажет ему по уху — случайно или нет, он не уверен, но от этого жеста у него мурашки по спине — и наперегонки. Одно лишь это действие пронзает его насквозь иглами. — Ну так скажи хёну об этом, — с легкой усмешкой подает идею Чонгук — самое очевидное решение. А затем снова откидывается в кресле, смоль его волнистых волос лежит на кожаной спинке, плавно и красиво. Свет из окна мягко касается его лица, подчеркивая каждую линию, каждую черту. В этот момент он кажется таким спокойным, таким уверенным в себе, что Тэхену хочется невыносимо его потрогать везде. — Мне всегда что-то такое кажется кринжовым, — признается он, падая рядом и потягиваясь следом. Его слова утопают в сладком зевке. — Быть искренним — кринжово? — спрашивает Чонгук, его голос мягок, но в нем проскальзывает смешинка. — Ты что, мой психотерапевт? — Тэхен морщит нос, но его выражение не злое, скорее, наоборот. Почти очарованное. Чонгук в этот момент не сдерживает улыбки, его глаза становятся теплее, и, если бы не его обычно спокойное лицо, можно было бы подумать, что он искренне доволен этим ответом. — Ну, может, поэтому судьба послала тебе меня, — отвечает он, голос его становится серьезнее, но улыбается он очень тепло. Это его невербальный способ выражать то, что не скажет вслух. — Начни с «Чонгук, ты мне нравишься», тебе сразу полегчает, — вразрез этому он все равно говорит это вслух… Тэхен хмурится, но затем, как-то вдруг, без всякого повода, на его губах появляется слепяще белый оскал. — О боже, ну и гадость… — Тэхен морщится, а затем демонстративно сует два пальца в рот, как будто хочет вытащить из себя только что услышанное. Но, несмотря на свои действия, внутри он испытывает что-то наряду с счастьем. В его самой закрытой части головы кто-то снова зажег свет. Как же это приятно. Чонгук смеется, этот смех мягкий, наполненный чем-то по-настоящему живым. Он снова тянется рукой и кладет ладонь ему на горло, не сдавливает, а скорее чешет, как кота. — Хоть убейся, не бесишь меня, — тон у Чонгука неописуем. Ни нежный, ни саркастичный — просто такой, что у Тэхена что-то сладко ухает в сердце. — Ты как влюбленный школьник, который дергает девочку за косичку. — А ты как продавец арбузов на рынке, который пытается убедить меня, что мне жизненно необходимо купить арбуз, — резко отвечает Тэхен. В его глазах мелькает что-то хулиганское. Чонгук заливается смехом. Его смех звучит громко, искренне, и Тэхен ощущает, как тепло растекается внутри, как будто одобрение этого человека ему льстит. Но тут Чонгук прерывается, когда до него доходит смысл фразы. — Чего нахуй? — он смотрит на Тэхена, приподняв бровь. — «Ну как, такой красивый парень, и без арбуза?! Ну че ты», — передразнивает его Тэхен, пытаясь копировать тон чонгуковского баритона своим. — Это буквально ты. Чонгук качает головой и притворно тяжело вздыхает. — Я сделаю вид, что не слышал этого. Мягкий свет фонарей тянет длинные тени на их лица, и тут редкие капли дождя начинают падать на стекло, стекают, словно стараются навязать медленный ритм их дыханию. Они молчат до того момента, пока Тэхен не кладет свою руку поверх чонгуковой и не подносит ее к своим губам, чтобы оставить сильный укус на запястье, от чего Чонгук лишь шипит и вписывает Тэхену щелбан, не жалея сил. Он прыскает и ослабляет хватку. — А ты бывал в Корее? — Тэхен спрашивает просто, будто между делом, но его голос, низкий и глубокий, заставляет Чонгука оторваться от попыток избить лоб напротив щелбанами. — Конечно, — коротко бросает он, пожимая плечами, но потом добавляет: — Почти каждые зимние каникулы проводил с бабушкой и дедушкой, — пауза, взгляд в окно. Голос его звучит тепло, но немного отдаленно, как будто он листает старый фотоальбом в своей голове. — Но поделиться с тобой нечем. Тэхен понятливо хмыкает и переводит взгляд на точеный профиль слева от себя, вслушиваясь в барабанное выступление разбивающихся капель снаружи. — И чем занимался? — Только не смейся, — неожиданно просит Чонгук, а затем бросает на него короткий взгляд из-под ресниц. — Я играл в «Лол». Тэхен резко отворачивается, его губы уже начинают дрожать от сдерживаемого смеха. — О боже… — выдыхает он, прикрывая рот рукой, но веселый блеск в его глазах выдает все. — Не начинай, — бросает Чонгук, приподнимаясь на локтях. Хоть его голос и звучит строго, но уголки губ все равно предательски дрожат в улыбке. — Не начинай, потому что я и сейчас после работы в него играю. — Йоу, Фейкер, я не наезжаю, — Тэхен отдает честь, на что Чонгук может лишь закатить глаза. Несмотря на это, Тэхен неожиданно серьезнеет. — Почему не хотел завести друзей? Уныло же. Чонгук молчит пару секунд, а потом чуть тише добавляет: — Потому что знал, что раньше, чем через год, их не увижу. Это как-то… грустно, понимаешь? Не люблю разлуку. «Не люблю разлуку». Эти слова, почти шепотом, отзываются где-то глубоко внутри Тэхена своей искренностью. В его голове вдруг проносится картинка: маленькая комната, в которой света почти нет. Темнота за окном, слабый свет ночника, и он, мальчишка, который упрямо грызет провод от наушников, глядит на экран компьютера и стучит по клацающей клавиатуре. — Это ты был? — словно проснувшись ото сна, тихо спрашивает Тэхен, поворачивая голову. Чонгук медленно моргает, не сразу улавливая, о чем речь, а потом понимает, что это про сцену из его памяти. Он резко впивается испытующим взглядом в своего предназначенного и хмурится, облизав серебряное кольцо на губе. От этой картины Тэхен не с первого раза слышит заданный ему вопрос. — Как ты это увидел? — Невозможно было не увидеть, — Тэхен даже не пытается скрыть удивления, и в его голосе скользит легкая укоризна. — Это было очень громко. — Забудь, — бросает Чонгук, Тэхен не видит, но уверен, что тот смущен. В последнее время Чонгук на эту эмоцию довольно щедр — Тэхен на это лишь усмехается. — Звучит миленько, — говорит он спустя секунду, как будто ничего не произошло. — Интересно было бы посмотреть на тебя маленького. Чонгук вздрагивает, будто кто-то наступил на его больную мозоль. — О нет, не дай бог! — выпаливает он и вдруг смеется, будто речь идет о чем-то опасном для здоровья. — Я ужасно себя вел. И в детстве, и в подростковом возрасте, вплоть до выпуска из школы, — Чонгук трясет головой, встает с откинутой спинки, с характерным шумом возвращая ее в изначальное положение, и начинает рыться в бардачке. — Так ты был плохим мальчиком? — вопрос звучит спокойно, но за этим скрывается хищнический интерес. Он поднимается тоже — Чонгук замирает с ключами, запутанными в длинных пальцах, но следом начинает ими играть, заполняя тишину их веселым бренчанием. — Хочешь знать? — спрашивает он насмешливо, но где-то внутри понимает, что сопротивляться бесполезно, когда видит утвердительный кивок Тэхена. — Ты мог сделать такой вывод, когда я тебе сказал, что курю с двенадцати, — Чонгук с глухим щелчком открывает дверь джипа и выплывает за его пределы, и Тэхен следует его примеру, безуспешно прикрывая голову ладонями, как будто это поможет спрятаться от беснующегося летнего дождя в самом цвету ночи. — Я был очень ведомым подростком. Слушал с открытым ртом все, что говорят одноклассники, своего мнения не имел, — Чонгук не повышает громкость своего голоса, пока идет к подъездной двери, но и не сказать, что торопится. Тэхен смотрит на его мокнущую майку, очерчивающую линию груди, и вздыхает от того факта, что Чонгук возомнил себя богом дождя. Он отвечает уже тогда, когда они оказываются на первом этаже в ожидании лифта. В подъезде пахнет жареной курицей. — Разве не все подростки такие? — безучастно спрашивает Тэхен и стряхивает влагу с волос прямо Чонгуку в лицо. — Понятно, что, когда ты из ребенка эволюционируешь в подростка, твой мозг бросается на поиски ролевой модели, которой можно следовать. Редко это бывают родители, а зачастую — такие же подростки, как и ты, а нежелающие прибиваться к стае остаются изгоями. Ничего удивительного в этом нет — рано или поздно ты из этого вырастаешь и оставляешь все позади. — Может быть, — чонгукова физиономия становится безрадостной — хоть эта эмоция и едва уловима, но Тэхен уже умеет определять эти мимолетные изменения на медовой коже его лица. Он прекращает атаку каплями и замирает плечом к плечу в ожидании пояснений. — Не знаю, чем я думал. Мы избивали других детей, отнимали деньги, — Чонгук замолкает на секунду, когда они заходят в лифт, а затем продолжает, вперившись взглядом в отражение в зеркале. Их влажные после дождя волосы упали на глаза, а одежда неприятно прилипла к высеченным мышцами телам. — Хотя я в деньгах никогда не нуждался, в те времена я все равно находил издевательства очень веселыми, — он играет висящим брелоком с фиолетовой катаной, отдаленно напоминающей Тэхену оружие Сегун Райдэн, а затем поднимает взгляд к выбеленному потолку лифта. — Возможно, поэтому я почти сразу после поступления в авиашколу занялся волонтерством в детдомах. Жду, когда кто-нибудь из детей отпустит мои старые грехи, — ему самому становится смешно от глубинности сказанного, и Тэхен это понимает по тому, как дергается уголок его губы, когда они встречаются глазами. — Будто все надеюсь встретить тех, из чьих боков делал отбивные, и убедиться, что они на меня зла не держат. Тэхен опирается боком на зеркало, в которое они еще пару секунд назад смотрели, и медленно выдыхает, чувствуя, как капли дождя с его волос стекают по вискам. Внутри него вспыхивает целая гамма эмоций. Он старается не торопиться с выводами, но не может избавиться от образов, которые создают слова Чонгука: чужие лица, искаженные страхом; детские голоса, которые, наверное, умоляли о пощаде. Чонгук — тот, кто теперь смотрит на него с упрямой уверенностью, пряча за нею внутреннюю темноту, — оказывается в этих образах неожиданно чужим. Разве имеет значение то, что было так давно, особенно, когда ты в этом раскаиваешься? Не замечая, что этот вывод подходит и к его ситуации, он трет морщинку на лбу, подбирает слова, которые хотел бы услышать в такой момент. Но Тэхен отрывается от своих размышлений, отмечая, как тяжел взгляд Чонгука, как его грудь поднимается и опускается в ритме дыхания. Это даже забавно — так идеально сойтись в желании выглядеть невозмутимыми и собранными, но все равно держать в голове все тревоги из прошлого, таскать их за собой, как потрепанный мешок с костями, и греметь им с шумом. Тэхен подавляет в себе все сочувствующие фразы, делая выражение лица попроще. — Если ты ждешь, что я тебя буду жалеть, то ждать придется не только эту ночь, — как бы невзначай тянет Тэхен и толчком бедра выталкивает хмыкнувшего Чонгука из лифта, вперед к уже знакомой квартире. — Ты и сейчас по старой привычке готов надо мной поиздеваться, так что искупления не произошло, — конечно, его предназначенный в курсе, что внутри него клокочет смех, но Чонгук все равно решает подыграть — оборачивается на него с удивительно правдоподобным выражением раздражения: — Я никогда не делал того, чего бы тебе не понравилось, — он вставляет ключи в дверь и поворачивает дважды, а затем, немного подумав, оборачивается и голодно оглядывает Тэхена с ног до головы своим особенным взглядом — тем взглядом, от которого у Тэхена всегда печет в шее тугим кольцом. — Недотрога. — Я не всегда контролирую то, о чем думаю, — защищается Тэхен, но этим лишь подтверждает сказанное мужчиной напротив. — Ой, иди нахуй, короче. Когда они входят в квартиру, Чонгук с легкой улыбкой запирает за ними дверь и едва успевает снять обувь, как Тэхен тут же начинает стягивать с себя футболку. Он морщится, скользя ладонью по влажной коже, и бормочет: — Я как мокрая крыска, это кошмар, — кидая ткань на пол, направляется к шкафу, словно у себя дома. Честно говоря, о манерах он думает в последнюю очередь, когда заныривает в забитые одеждой полки. Кто ему запретит делать то, что он хочет? Чонгук усмехается, наблюдая за тем, как Тэхен решительно роется в его вещах, по-деловому поднимая одну вещь за другой, пока не находит те удобные штаны и простую футболку, в которых был с утра. Почему-то Тэхену резко хочется обернуться. Он видит, как пристально Чонгук рассматривает его стройную фигуру, рельеф мышц, очерченные линии тела, словно впервые их видит при таком свете — и просто не может отвести взгляд. От этого чувства Тэхен останавливается на полпути к ванной, ощущая нарастающее тепло в шее — метка горит ярче обычного, так, что у него даже уши начинают пылать. Он замирает под этим взором, застывшим на нем липкой темнотой. Смущение проскальзывает в глазах Тэхена, и он поспешно откашливается, потупившись. Мысленно вопрошающим тоном: «Почему ты так вылупился?», но отчего-то ответ услышать не хочет, так что поспешно скрывается за пределами видимости Чонгука — в ванную. Позже, устроившись на диване, они, помытые и благоухающие, включают что-то на плазме и, лениво жуя наспех наструганный Тэхеном салат (когда Чонгук вышел из ванной и застал Тэхена за готовкой, он с удивлением спросил, чем Тэхен занят, на что Тэхен резонно ответил, что варит метамфетамин), переглядываются, когда один из них начинает смеяться над особенно нелепым моментом в видео. Время тянется незаметно, тепло разливается по телу от комфорта на мягких подушках, которые так полюбовно обнимают, не требуя лишних слов. Чонгук, не торопясь, вытягивается на диване и поднимает стоящую под его ногами бутылку вина, из которой берет пару глотков прямо из горлышка. Тэхен, нахмурившись, тут же пытается отобрать предмет из его рук: — Фу, дай мне нормальный бокал налить, а не как ты, варвар, — у него голос вкрадчиво-насмешливый, и он тянется к бутылке, но Чонгук уклоняется и свободной рукой упирается Тэхену в твердую грудь. — С чего бы? Мне нравится вот так, — Чонгук хмурит брови, но губы его все еще улыбаются, когда Тэхен вновь пытается ухватить бутылку. Они затевают притворную схватку, и в ходе нее Чонгук неожиданно кусает его за предплечье, чем сбивает Тэхена с толку. — Отвали, кровосос… — но не успевает договорить, потому что в голове звучит четкий, уверенный голос Чонгука: «Пей, иначе снова врублю тебе свою голову», но игриво улыбаться он не перестает. Слова эхом отдаются внутри, вибрацией откликаются в каждом уголке его разума. И Тэхен на мгновение застывает и не может понять, он предвкушает или все же это волнение неприятно? Воспоминания обрушиваются на него хлестким потоком: момент, когда он был поглощен Чонгуком, был пугающим, захватывающим — и болезненным, конечно, тоже, но осознание, что его разум может настолько слиться с чьим-то, что их мысли в силах настолько заполнить друг друга, заставляет его испытывать неведомое желание снова испытать эту мощь, стать ее пленником. Уловив взглядом спокойное лицо Чонгука, он делает вывод, что тот управляет этой силой с легкостью, словно это его природа или заводская настройка, хоть временами и срывается, улавливая, какие мысли витают в голове Тэхена. Тэхен отворачивается, чувствуя, как поднимается волна ожидания, и не боится, что Чонгук поймет, что он хочет снова стать его неотъемлемой частью. — Ну, ладно, — тихо выдыхает он и, подавшись вперед, берет бутылку — в этот раз Чонгук не сопротивляется, отпуская зубами нежную кожу — и, чуть касаясь пальцами чужой руки, он, не сводя взгляда с Чонгука, подносит ее ко рту, отпивая ровно в том месте, где его губы только что касались стекла. Чонгук смотрит на него неотрывно, ловит каждую деталь: движение кадыка Тэхена, когда тот делает небольшой глоток, легкое касание его пальцев к своим, от которого по телу пробегает электрическая волна у обоих. — Умница, — звучит голос Чонгука очень властно и удовлетворенно, словно хвалит дрессированного кота, и отбирает от губ Тэхена яд с градусами. — Хочешь еще? — он нарочно не уточняет, что именно — Тэхен это прекрасно понимает, так что просто кивает. И этого уже достаточно, чтобы то, что Чонгук держал под контролем столько времени, сорвалось. Как сломанный шлюз, обрушивший все, что таилось внутри. Настроение Чонгука меняется моментально, Тэхену даже телепатия не нужна, чтобы понять этот хищный блеск в шоколадных глазах напротив. Чонгук отпивает из бутылки последний глоток и отставляет ее прочь. Лицо его мягкое, спокойное, но за этой поверхностью прячется что-то большее, и Тэхен чувствует это каждой клеткой своего тела. Их взгляды пересекаются снова, и в воздухе повисает едва уловимая вибрация, словно звенящая тишина перед первым аккордом. Тэхен собирается сказать что-то банальное, разрядить напряжение, но внезапно понимает, что его несказанные слова перебивают чужие мысли. Чонгук медленно выдыхает, будто собираясь с духом, и Тэхен замирает, чувствуя, как его разум вдруг заполняется до краев. Это ощущение сродни погружению — мгновение назад воздух был легким, привычным, а теперь он непригоден для дыхания совсем. Мысли Чонгука накатывают волнами, одна за другой, и каждая из них оставляет после себя след. Вместе с этим приходит нечто иное — обрывки эмоций, слишком сильных, чтобы остаться незамеченными: глубокая привязанность, пронзительное восхищение, упрямая нежность. Он видит лица — десятки, сотни, мелькающие так быстро, что невозможно разглядеть. Вот девушка с длинными русыми волосами улыбается вполоборота, вот подросток с расцарапанными пальцами играет на гитаре — в нем Тэхен узнает Чимина, вот незнакомый парень кивает, одобрительно ухмыляясь, но все они сменяются быстрее, чем он успевает осознать, кому принадлежат абсолютно все лица. Эти фрагменты — не просто картинки, это чувства, истории, которые Чонгук впитал как губка за всю свою жизнь. Тэхен видит мельком себя со стороны — резкий, капризный, упрямый, но всегда такой живой, и в каждом взгляде, обращенном к нему, читается влекущая за собой сила. Она обволакивает, словно мягкий свет, от которого невозможно спрятаться. И вот снова образ: он запечатлен глазами Чонгука — дразнящим, обжигающим, но в котором есть столько невысказанной самозабвенной страсти, что от этого становится не по себе. Тэхен, каким его видел Чонгук: растрепанные темные волосы, полуопущенные веки, игривый оскал, приподнятый подбородок. Не идеальный, нет, с упрямой морщинкой между бровей, с каплей пота, скользящей по виску под пеклом солнца, с тягучим неотрывным взглядом, поедающим Чонгука живьем. И в каждой из этих деталей — чонгуково к нему восхищение. Его тепло. От осознания, как Тэхен выглядит в его глазах, у него щекотные крылья насекомых свербят где-то в районе живота, перебивая весь шум, давящий на уши. Тэхен судорожно глотает воздух, пытаясь справиться с нарастающим волнением от того, что Чонгук показывает ему это все, но это бесполезно. Мысли Чонгука окутывают его целиком, в них нет места для сомнений, только чистое, необузданное чувство. Метка на шее пульсирует с новой силой, и он ощущает, как она горит, словно зовет громко обратно к реальности. — Чонгук… — шепчет он, сам не узнавая свой голос. Это не вопрос и не упрек — это просьба, тихая и бесконечно честная. Чонгук молчит. Лишь протягивает руку, его теплые пальцы скользят по лицу Тэхена, обводя линии, которые он словно знает наизусть, но все равно не может перестать ими любоваться. Его ладони кажутся горячими, и от этого прикосновения по коже Тэхена пробегают мурашки. В этот момент все замедляется. Он возвращается в эту квартиру, где свет ламп холодно освещает каждую деталь. Чонгук сидит перед ним, и в его глазах читается что-то необъяснимое — смесь желания и смирения, хищной уверенности и тихой, пронизывающей ласки. Шум мыслей стихает, словно кто-то выключил громкий радиоэфир, оставив только биение сердца Тэхена где-то в глотке. Оно грохочет, отдаваясь в груди, в ушах, в горле и даже на кончиках пальцев. Его глаза встречаются с глазами Чонгука. И вдруг все становится до болезненного простым. Линия губ, едва заметное напряжение в скулах, блеск в темных зрачках. Он хочет что-то сказать, но слова застревают в горле, растворяясь в воздухе. И в этот момент Чонгук приближается. Их губы встречаются, и мир вокруг… Нет, не рушится — расцветает вместе с теплом его рук, мягкостью, и взрывом, раскалывающим грудь на тысячи осколков. Тэхен зажмуривается и просит: «Не останавливайся», и теперь даже в темноте перед глазами мелькают образы, словно кто-то подкидывает ему разноцветные фрагменты мозаики, и симфония переплетения голосов. Он видит себя глазами Чонгука, чувствует, как пылко тот относится к каждой мелочи — к звуку его смеха, к тому, как он поправляет волосы, как смеется или раздражается. Это глубокий, болезненно сладкий трепет, который оставляет после себя дрожь в руках. Тэхен понимает, что это чувство принадлежит Чонгуку. Но сейчас оно становится не просто и его собственным, оно для него — проникает в каждую клетку, захватывая его так, что он не может дышать, не может думать. Только чувствовать. Тэхен тянет его к себе, мягко, но настойчиво, словно замедляя время, наполняя каждое движение значением. Ощущает теплый, знакомый запах и его сильные руки, которые, казалось бы, могут сломать его, но лишь бережно тянутся в ответ. Его предназначенный обвивает его пальцы, берет их в свою плотную хватку, но поцелуй оставляет вкрадчивым и простым, как обещание. Каждый миллиметр тела принимает другого, как родного. Как дыхание, как пульсация их сердцебиений, неразрывно соединенных. Тэхен вдруг понимает, как долго тосковал по тому, чтобы быть вот так, в этом моменте, с человеком, связанным с ним красной нитью судьбы. Постепенно его мысли начинают складываться в какую-то форму. Это не просто эмоции, не просто чувство, а что-то более яркое, живое, как органическое течение внутри, как целое существо. И в этот момент, когда губы все еще с мягким влажным звуком скользят друг по другу, он слышит в своей голове голос Чонгука, уверенный, пронизывающий: «Теперь ты почувствовал всё?» Голос настолько близкий, что Тэхен вздрагивает. Он отрывается от Чонгука, смотрит в его глаза, которые сейчас полны чего-то глубокого — смеси усталости, радости и того неуловимого чувства; Чонгук, даже будучи одетым, теперь совсем обнажен перед ним, как книга с откровениями. Тэхен, не выдержав взгляда, быстро опускает глаза, немного смущаясь собственной мягкости, и тихо отвечает: — Теперь я чувствую, — он чуть замедляет речь, пытаясь найти нужные слова, — чувствую, как… плохо у меня получается делать вид, что я тебя недолюбливаю, — и неловко посмеивается себе под нос, отняв руки от тела напротив. — Со стороны очень заметно как-то. Эти слова выходят из его уст неуверенно, словно он сам не до конца осознает их значимость. То, что он не мог никак раскрыть — что его чувства так явственно проступали, так тяжело давили, что они не были просто его — а, возможно, и Чонгука тоже. А Чонгук, не торопясь, отстраняется чуть-чуть, чтобы рассмотреть его получше. Он сползает на спинку дивана, удобно вытягивая ноги вперед, не отрывая взгляд от Тэхена. В глазах его — не укор, не сожаление, а почти неосознанное удовлетворение. Он внимательно разглядывает Тэхена, так, как если бы хотел выучить его наизусть, его каждое движение, каждую тонкость. И тут его губы изгибаются в легкой улыбке, едва заметной, как отблески света на снегу, когда он начинает говорить: — Теперь и у тебя будет возможность уличить меня в чем-нибудь постыдном, — его голос глубокий, мягкий, но в нем сквозит оттенок шутки. Тэхен замирает. Его глаза широко раскрываются, он не сразу понимает, что Чонгук имеет в виду. Но то, как Чонгук смотрит на него — с лаской, с тем, что можно было бы назвать снисходительным нежным принятием — заставляет его сердце нервно подпрыгнуть. — Чего? — его голос почти что шепчет, он прячет взгляд, но вразрез этому жесту глаза его снова скользят обратно, как магниты. — Что ты имеешь в виду? Чонгук не отвечает сразу. Он медленно тянет руку к бутылке, но не пьет — делает паузу, давая Тэхену время переварить то, что он слышит и чувствует, и этот бедлам, поднятый в его голове, Тэхен усиленно пытается успокоить. Фразы на португальском — это первое, что улавливает среди всей карусели из ощущений, захвативших его, Тэхен. От этой черты соулмейта его тянет рассмеяться, но, когда Чонгук вновь обращает взгляд на него, в его голове пролетает еще одна мысль. «Eu adoro ele». Тэхен не может ничего сказать. Он просто смотрит на Чонгука, ощущая, как его сердце сжимается. Все, чего он боялся, о чем думал и что скрывал, становится явью, почти физическим существом в реальной жизни. Тэхен понимает, что теперь он не сможет вырваться из этого. Он будет здесь, с Чонгуком, и, если раньше он думал, что это какой-то эксперимент или воля случая, то теперь он ощущает, что это не просто совпадение. Это что-то большее. Что-то вечное? — Что ты сказал? — Тэхен догадывается, но все равно спрашивает тихо и садится по-турецки, положив на лодыжки горячие от напряжения руки, а затем сканирует взглядом мужчину напротив. Тот все в той же расслабленной позе, смотрит на него, кажется, нечитаемо, но на самом деле что-то здесь не так — уязвимая нота в темных глазах не может быть на замечена тем, кто с таким упоением всматривается в них день за днем. — Как жестоко с твоей стороны заставлять меня сказать это на корейском, — Чонгук фыркает и отворачивается, но по тому, как едва заметно трепещут его густые ресницы и как он поджимает рот, Тэхен делает вывод, что Чонгук смущен. «Какой ужас», — думается Тэхену, но от этого внезапного осознания у него все сжимается внутри до состояния сложенного семь раз листа бумаги. Он склоняется над Чонгуком и поднимает его лицо за подбородок с нахальной улыбкой на лице, имея прекрасную возможность подшутить над кем-то настолько бесстыдным и невозмутимым. Чонгук такой красивый под его взглядом. По нему никто бы и не сказал, что в нем бушует буря — ощущение открытости и уязвимости впервые проникает в каждую клеточку его тела, и, хоть он и привык к тому, что тэхеновы мысли никогда не покидают его голову, понимать, что Тэхен имеет сейчас абсолютно такую же власть над ним, заставляет Чонгука робеть. Эта очевидная перемена делает Тэхена счастливее и довольнее любого объевшегося сливками кота, и он внимательно следит за тем, о чем сейчас думает его предназначенный, вот только там столько всего носится, и многое на португальском — Тэхен даже не подозревал, что Чонгук по большей мере мыслит не на корейском. «Это нечестно», — думает Тэхен и придвигается ближе к горячему телу, одной рукой подпирает голову о спинку дивана, а другой продолжает держать точеное лицо, медленно поглаживая кожу. — Я думал, ты будешь ненавидеть это. Тэхен моргает, словно его только что обрызгали холодной водой. Он не сразу осознает, что сказал Чонгук, и взгляд замирает на его лице, изучая это выражение повнимательнее. Слова так легко вырываются из уст соулмейта, но внутри Тэхена что-то тяжелое оседает на грудной клетке. Он хочет ответить, но несказанное застревает в горле, и сначала он прокашливается. — Ненавидеть что? — тихо спрашивает, не зная, чего ожидать. Он чувствует, как напряжение нарастает в воздухе, которое так легко можно было бы разрушить одним неправильным словом. Чонгук кидает ему взгляд невозмутимый, но Тэхен ощущает, как в нем что-то дрожит. Тонкая улыбка, играющая на его губах, становится более выразительной. — Слышать мои мысли, — говорит Чонгук с тихим вызовом в голосе, но с какой-то непередаваемой мягкостью в глазах. Тэхен фыркает, пытаясь не выдать своего внутреннего замешательства. Он явно чувствует, как его организм начинает напряженно реагировать на каждое слово Чонгука, отзывается эхом в его собственной груди и делит это напряжение с телом рядом. — Да ты все равно на португальском там болтаешь, — замечает Тэхен с легкой насмешкой, стараясь отвлечь себя от того, что происходит в голове. — Мне что, ради сплетен из твоей башки учить иностранный язык? Чонгук усмехается, и этот смех странно интимный, почти нежный. Он не отводит взгляд от Тэхена, и в его глазах читается что-то такое, чего Тэхен не может точно расшифровать. В какой-то момент кажется, что Чонгук и вправду видит его насквозь, вплоть до мельчайших частиц. — Могу тебе перевести кое-что, — отвечает он, и эта фраза заставляет тэхенов желудок сжаться. Чонгук как будто насмехается, но этот игривый тон все равно заставляет Тэхена ждать, будто сдерживаемая буря готова вырваться наружу. Он наклоняется чуть ближе, на миг забывая, где находится, все внимание сосредоточив на Чонгуке, и в нем — не только любопытство. Он жаждет услышать это, и от того сердце начинает биться яростнее. — «Eu adoro ele» переводится как «я обожаю его», — произносит Чонгук так, будто это самое простое и естественное из всего, что он мог сказать. Эти три слова проникают в Тэхена, и теперь он не сможет от них избавиться, кажется, никогда. «Я обожаю его». Фраза осталась висеть в воздухе, а Тэхен даже осознать не в силах, что произошло. Он просто сидит, а в голове его звучит этот голос, наполняя каждую клеточку тела теплом, и оно не уходит, а наоборот, только усиливается, обжигает его уши. Но есть что-то еще. Чонгук продолжает. — Я едва держу себя в руках, когда ты так на меня смотришь. Словно я — единственное, что удерживает тебя на Земле, — хоть под конец Чонгук и смеется из-за того, как преувеличенно романтично он прозвучал, эти слова наносят удар по тэхеновому сердцу еще безжалостнее. Тэхен чувствует, как его дыхание сбивается, как пульс начинает резко ускоряться, а по телу расползается горячая волна. Он в огне. Что-то в глазах Чонгука меняется. В этом взгляде есть нечто. Это искренность, которую Тэхен чувствует на уровне всей своей сущности. Он ощущает, как его ладонь инстинктивно поднимается к груди, чтобы успокоить себя, но ничего не может удержаться внутри. Все, что он чувствует, внезапно обрушивается на него, и он даже не осознает, как его тело наклоняется вперед, как его дыхание становится более тяжелым, а сердце отзывается на каждый звук в комнате, на каждое движение Чонгука. Его взгляд снова встречает взгляд соулмейта, и все вокруг исчезает. В его груди появляется странное, почти необъяснимое облегчение. Эти слова, это признание, теперь все кажется таким ясным. Все внутренние барьеры, что сдерживали его, пробиваются насквозь, и в какой-то момент он осознает, что все, чего он боялся, — это было пустяком по сравнению с тем, что он чувствует прямо сейчас. Нормально ли, что он испытывает это невероятное волнение вперемешку с радостью из-за слов, сказанных Чонгуком? Может ли он сказать то же самое? — Раз уж мы теперь на честном… Как будет «ты мне нравишься» на португальском? — едва ли это соревнование — просто Тэхену очень сильно хочется еще. Теперь ему нужно больше, хочется узнать, что еще скрывается в этом человеке, выпотрошить его до конца. И это желание, неожиданное и необъяснимое, но вполне реальное, сжигает его внутри. А Чонгук, кажется, ждал этого момента. Его взгляд становится более напряженным, почти зловещим в своей мягкости, когда Тэхен, не в силах больше сопротивляться, наклоняется к нему поближе. Его дыхание тяжелеет, а пальцы невольно скользят по голому торсу Чонгука, прижимая его ближе и все сильнее. — Gosto de você, — Чонгук отвечает ему на выдохе, и Тэхен вторит ему про себя: «Gosto de você…» Целуется Тэхен голодно, жадно, как будто все, что он искал, и все слова, которые не мог выразить, теперь должны быть вложены в этот поцелуй. Он тянется к Чонгуку, его тело чувствует его так близко, что невозможно представить, как он мог так долго оставаться вдалеке. «Поверить не могу», — Чонгук игриво шепчет в его голове, не в силах оторваться, и в его голосе звучит нечто едкое, но не лишенное восторга. Он ощущает, как Тэхен сгорает внутри, как его дыхание сбивается, но все равно тянется к нему, как к последнему острову в бурном море. Тэхен кусает его нижнюю губу, чувствуя, как тело Чонгука откликается на его прикосновения, и не осознает, как пальцы забираются в его волосы, как он наклоняется еще ближе, желая поглотить каждое движение, каждое чувство, которое передается через прикосновения. Его тело дрожит от волнения, и ему хочется только одного — почувствовать Чонгука во всей его полноте, и поэтому медленно залезает к нему на бедра, не стесняясь своей напряженной плоти сквозь штаны, теперь прижатой объятиями между их телами. Чонгук ведет горячими ладонями по его спине и надрывно стонет, когда Тэхен подается бедрами вперед, желая этого наслаждения от мимолетного трения; с силой впивается Тэхену зубами в губу до тех пор, пока не начинает чувствовать языком металлический вкус крови. Тэхен с шипением отстраняется и смотрит загнанным зверем — тяжело дышащий, разгоряченный и с горящими глазами, Чонгуку он мерещится произведением искусства, которое нужно запечатлеть навечно. Услышав, о чем думает его предназначенный, Тэхен низко смеется и припадает истерзанными губами к шее, оставляя кровавые из-за раны разводы вслед за своими засосами. Он чувствует, как тело Чонгука покрывается мурашками, так явственно, словно кто-то целует его самого в районе горла, и это ощущение заставляет Тэхена так сбивчиво дышать, что он боится задохнуться. Чонгук запускает пятерню Тэхену в волосы и с силой сжимает, а другой рукой медленно ведет по бедру наверх и останавливается на внутренней части, от чего Тэхена подбрасывает на нем судорожно, и он всем весом наваливается на Чонгука, оторвавшись от своего занятия, от которого уже весь рот ноет. — Что ты делаешь? У меня так тромб оторвется, — хоть голос Чонгука и насмешлив, хрипотца и дикие глаза, прикрытые волнистыми волосами, выдают его с потрохами, когда Тэхен отодвигается, чтобы посмотреть на него. Тэхен пальцами ведет по зреющим следам на шее, собирая подушечками влагу слюны, и в каким-то ненормальном забвении наблюдает, как Чонгук приоткрывает рот, выжидая, когда его предназначенный соизволит оказать ему честь. — Я просто… — сидящий сверху мужчина мокрым от слюны указательным пальцем ведет по покрасневшим чонгуковым губам и смотрит ему в глаза неотрывно, смотрит, как Чонгук молча подается головой вперед и языком ласкает его подушечку, со вкусом всасывая ее в свой кипяченый ласками рот. Тэхен ерзает на нем, не находя спасения своему возбуждению, и лишь громко выдыхает, наблюдая за этой развратной сценой. — Хочу убедиться, что ты мой. «Ты гений? А твоего имени на моей шее типа недостаточно?», — Чонгук с громким звуком выпускает его худой палец из западни и солнечно смеется, развеивая висящие над ними тучи, и притягивает Тэхена к себе, шепча ему уже на ухо горячо и мокро: — Я знал, что ты тогда приревновал, — и лижет нежно, когда надо — прикусывает мочку с силой, тянет к себе, не дает отдышаться от нахлынувшего удовольствия, которое Тэхен чувствует даже загривком. Чонгук с ним играется, как хочет — залезает горячими пальцами под футболку, царапает, гладит, щипает соски, вынуждая Тэхена дергано откликаться и закусывать нижнюю губу, словно находит это постыдным. Влажные звуки у раковины его уха вперемешку с властной похвалой заставляют его млеть: — Такой чувствительный, хороший мальчик… — Не позволяет отодвинуться и все тяжело выдыхает носом, когда руками находит то, что так упрямо наливается кровью и приносит физическую боль. Кладет свою широкую ладонь и сквозь тонкую ткань штанов сжимает сильно, и от этого у Тэхена вырывается такой высокий стон, что Чонгук ощутимо вздрагивает, как от пощечины, и затем горячо усмехается ему в ухо: — Такой громкий, — Тэхен ничего не отвечает, в его животе пролетают бабочки, когда он, как зачарованный, отчаянно толкается в ладонь, теряя остатки гордости и самообладания, но Чонгук и не против — освободив его член от ткани, он с мрачным удовлетворением смотрит несколько секунд и большим пальцем собирает вытекший предэякулят и медленно, дразня, размазывает его по головке. Не торопится. Тэхен хватается за его плечи и с силой их сжимает, тяжело дышит, предвкушает, но Чонгук так медлителен и томен, что ему приходится бедрами подаваться вперед, лишь бы почувствовать на члене крепкое кольцо ладони, но Чонгук все равно отстраняется и кидает ему горячую улыбку. Свободной рукой берет Тэхена за горло и чуть притягивает к себе, оставляет в уголке рта поцелуй и спрашивает после того, как Тэхен со вкусом облизнул серебряное кольцо на чонгуковой губе: — Что мне сделать? — от бесстыдства этого вопроса у Тэхена не сразу находятся слова, и он лишь взволнованно выдыхает, ерзая сверху под внимательный пожирающий взгляд Чонгука. Сжимающаяся на его шее рука кажется ему горячей цепью, и эта волна отдается в его метке, заставляет ловить воздух носом голодно и испытывать что-то сродни смущению. Почему Чонгук вообще спрашивает? Он что, может просто попросить? Раз так, раз Чонгук нуждается в его просящем голосе, то Тэхен готов унизиться прямо сейчас и, испытывая что-то между неловкостью и нетерпением, тихо бросает: — Пожалуйста..? О боже. Чонгука дважды просить не нужно. Он с дьявольским пламенем в глазах, не отпуская его горло, смотря прямо и заставляя глядеть в ответ, плотным кольцом сжимает член ближе к уздечке и ведет рукой так, что Тэхена вставляет сразу, словно он всегда знал, что делать, чтобы вынудить его выгибать позвоночник до боли. Это осознание, что ему дают, дают, дают так сильно и так, как ему нравится, так, чтобы его вынесло с самых первых секунд, заставляет его бедра дрожать, а руки хвататься за запястье Чонгука, с неожиданной силой удерживающего его на месте. Если бы не сжимающая его горло рука, он бы неприлично громко стонал, но выходят лишь задушенные хрипы, когда он чувствует, как Чонгук плотным кольцом ведет рукой вниз-вверх, немного закручивая, вертя своим запястьем вокруг головки, и при этом смотрит неотрывно и настолько равнодушно, что Тэхена изнутри ломает от этого противоречия. Ему сводит мышцы живота, голова кружится, а в ушах шум — он слышит только лишь себя, но даже когда он закрывает глаза, то видит чернеющие глаза Чонгука. Волна удовольствия захватывает его с головой так сильно, что ему кажется, что он сейчас умрет. «Стой!» — он выдыхает надрывно, мысленно умоляет остановиться и рефлекторно дергается вперед, когда Чонгук с силой сжимает основание его члена. Выражение его лица меняется, когда Тэхен снова открывает глаза: теперь Чонгук с приоткрытым от восхищения ртом смотрит на Тэхена, ослабляет хватку, и, услышав, о чем думает сейчас его предназначенный, напряженно улыбается, за шею притягивая его к себе. Глаза его загораются темной радостью. Из-за своего сбитого дыхания Тэхен едва может отвечать на поцелуй, но он отчетливо слышит мысли Чонгука — что-то тихо на португальском, а потом: «Хочешь полноценную сессию?» Тэхену хочется перестать дышать. А потом он реально перестает. Чонгук отрывается от его языка и поднимает на Тэхена веселый взгляд, облизывая мокрые губы, словно не целовался только что, а ел что-то невероятно сладкое. — Рано, я еще ничего не сделал, — шепчет он, а в мыслях договаривает, уже для себя: «Но обязательно сделаю…» От этих слов Тэхена сначала бросает в жар, а потом в холод. Он отстраняется через силу, проводит ладонью по волосам, пытаясь прийти в себя. Воздух здесь кажется слишком плотным, и его не хватает, чтобы перевести дух, но он упрямо делает вдох, отводя взгляд от Чонгука. Тот выглядит слишком довольным — взгляд горит, губы приподняты в едва заметной, но устрашающей улыбке. — У тебя есть дома, чем почиститься? — голос Тэхена звучит хрипло, но он старается говорить спокойно. Чонгук так глубоко вдыхает, словно держит себя в руках, чтобы не разорвать ему аорту, но голос его звучит невозмутимо: — Все в ванной. Тебе помочь? — Не, я могу сам, — отвечает Тэхен, коротко и отрывисто, стараясь удержать собственную дрожь при себе. Вставая с бедер Чонгука под его напряженный взгляд, он запинается о свои ноги и едва не падает, из-за чего его предназначенный не может удержать смешка, но Тэхен не теряется — с разворота демонстрирует средний палец и скрывается за дверью ванной. Тэхен стоит перед зеркалом, опираясь ладонями о прохладную раковину. Его отражение заставляет его замереть на месте: покрасневшее лицо, опухшие губы — нижняя прокушена и до сих пор кровоточит безобразно; на шее виднеются следы от сильной чонгуковой хватки. Волосы налипли на влажный лоб, а грудь вздымается тяжело, напоминая о недавней близости. Отражение смотрит на него с вызовом: это он — зацелованный, разгоряченный, совершенно чужой себе. В глазах еще горит огонь, но Тэхен отворачивается, стараясь не думать о том, как же сильно ему хочется вернуться назад. Стыдно признавать, что Тэхен, будучи в верхней позиции с Юнги, даже мысли не мог допустить, что иметь сегодня будут Чонгука. Не то, что бы он вообще никогда ни под кого не ложился — обычно ему лень сидеть с клизмой и смотреть в потолок, но отчего-то ему кажется, что сегодня его усилия будут не напрасны. Когда Тэхен выходит, обернутый всего лишь в одно полотенце, капли воды стекают по его ключицам, теряясь где-то в изгибах тела. Он замечает Чонгука почти сразу: тот сидит на самом верху лестницы, ведущей к спальне, небрежно развалившись, но взгляд его пристально прикован к Тэхену. Его поза расслабленная, одна нога согнута, другая свисает вниз, чуть касаясь ступеней. В глазах — огонь. Темный, глубинный. Тэхен молчит, губы чуть приоткрываются, дыхание сбивается за секунду, словно он только что отбежал марафон. Он просто стоит, сжимая полотенце на поясе. В руках Чонгук держит что-то черное, узкое. Сначала это кажется ремнем, но по мере того, как Тэхен грузно поднимается по ступенькам, он понимает, что ошибся. Это ошейник. С длинным поводком, свисающим до пола. Чонгук не произносит ни звука. Когда Тэхен оказывается достаточно близко, что Чонгуку приходится задирать голову наверх, чтобы посмотреть на него, он медленно поднимает руку и, не отрывая взгляда, делает короткий жест пальцем вниз — прямой и ясный, без слов. Это не просьба, это приказ. Его тело даже на мгновение не думает выдать сопротивление, что-то глубже, непостижимое, толкает его послушаться. Чонгук наклоняет голову, его глаза внимательно изучают лицо напротив, и из-за этого у Тэхена колени сами подкашиваются. Он опускается, не отрывая взгляда от мужчины перед собой. Губы сжаты, но в глазах вспыхивает смесь смущения, стыда и… странного удовольствия. Он ненавидит себя за это, но от нетерпения он сжимает руки на крепких бедрах Чонгука, смотря на него в упор. Чонгук медленно наклоняется ближе, держа ошейник в руках. Его пальцы двигаются с отточенной грацией, тихий звон бляшки сообщает Тэхену, что скоро кое-что будет затянуто у него на горле удавкой. — Что ты делаешь? — спрашивает Тэхен, чувствуя, как его лицо заливает жар. Ошейник оборачивается вокруг его шеи, черная кожа приятно холодит, а прикосновения Чонгука — теплые и уверенные. Тэхен замирает, чувствуя, как ремешок затягивается, не слишком туго, но достаточно, чтобы он всегда ощущал его. Когда Чонгук застегивает его, он чуть проводит пальцами по шее в районе метки, словно случайно, но это заставляет все тело Тэхена напрячься. Чонгук пододвигается еще, его лицо близко, слишком близко — он изучает реакцию Тэхена молча, а затем уголки его губ поднимаются в едва заметной, но убийственно красивой улыбке, и берет болтающийся ремень поводка, пальцами тянет на себя — Тэхен думает, что сейчас должен из-за натяжения удариться лбом о его подбородок, но этого не происходит. Хватка на его шее начинает давить с новой силой, затрудняя дыхание. О боже… Не может же Чонгук так нагло чесать его кинк на удушение? Тэхен пытается не попасться, но в его глазах застывает восторг, когда он смотрит на осклабившегося мужчину перед ним. Конечно, он может. — Ты очень капризный, Тэхени, — как-то наигранно невинно роняет Чонгук и расставляет ноги пошире, свободной рукой невзначай скидывает с тэхенового таза полотенце, а затем улыбается удовлетворенно, видя, в каком состоянии оказался Тэхен от того факта, что его посадили на цепь, как пса. — Если я переборщу, скажи… — «Ай, блять, больно ахуеть, спасибо, Чонгук» — вот, что я скажу, если ты переборщишь, — фыркает Тэхен и хочет следом своими руками залезть Чонгуку на грудь, но ответный взгляд заставляет его замереть и резко выдохнуть. — Если ты будешь в силах хоть что-то сказать, то это уже будет замечательно! — хоть голос Чонгука и звучит очень светло в этот момент, от этих слов у Тэхена ощутимая волна жара тянется к низу живота, и он сглатывает. Собственная нагота его не очень смущает; смущает лишь восхищенный взгляд Чонгука, облизывающий его мускулистый торс, и его расслабленная поза, очень наглядно показывающая Тэхену его место. Чужие напряженные ляжки под ладонями Тэхена, покрытые легкой тканью домашних штанов, он с силой сжимает и как бы невзначай говорит: — Покажешь мне, на что способны эти бедра? — Чонгука этот вопрос заметно веселит, он качает головой и медленно встает, натягивая удавку ошейника на горле Тэхена; второй предполагает, что ему нужно встать следом, но неудовлетворенный взгляд Чонгука в ответ заставляет его поперхнуться возмущением и опуститься на колени, идти следом за Чонгуком на четвереньках. — Ты хоть что-нибудь воспринимаешь как шутку? — будучи ведомым своим предназначенным, он останавливается тогда, когда Чонгук садится на край кровати и жестом показывает Тэхену подползти к нему в ноги. — Ты так много болтаешь, потому что нервничаешь? — Чонгук говорит это с простотой, но на лице его неописуемое выражение нескрываемого торжества. Этот тэхенов взгляд снизу вверх явно вынуждает Чонгука искать в себе силы не порвать его на части — это Тэхен понимает, когда слышит то, о чем думает его предназначенный, и от этого факта он с хитрой улыбкой льнет к бедрам Чонгука, ластится, предполагая, что таким образом выведет его из себя лишь сильнее — а это всегда является его целью номер один. Жилка на шее напряжена от удавки ошейника. Чонгук запускает пятерню Тэхену во влажные волосы, но не тянет — просто гладит, и Тэхену с его нынешнего места открывается потрясающий вид. Это тело — настоящее воплощение силы и контроля, каждый мускул под кожей четко прорисован, от плеч до V-образной линии таза — все выглядит высеченным из воска. Чонгук не торопится, не делает резких движений — каждое его действие осознанно и собранно, а его расслабленная поза на кровати, с легким наклоном вперед, по-королевски принимает Тэхена подле его ног. Рука, что гладит влажные волосы, уверенна и нежна одновременно — Чонгук не сдерживает в себе ни одно из этих противоречий. — Могу я… — Делай, что хочешь, — Чонгук его перебивает: губы изгибаются в мягкой улыбке, слишком идеальной, чтобы быть настоящей, когда он проводит ладонью по подбородку Тэхена. Пальцы касаются так невесомо, что это больше дразнит, чем успокаивает. Разумеется, понимает он его с полуслова: оторвав свою руку от лица напротив, он берет одну из серых подушек позади себя и кладет ее на пол, приглашая Тэхена встать своими коленями на нее. Тэхен медлит, взгляд уходит на подушку, потом обратно к лицу Чонгука. Он прекрасно знает, что тот слышит каждую его мысль, каждое сомнение и каждый порыв, которые сгорают внутри него в этот момент, и наблюдает за ним без лишних слов, терпеливый и сосредоточенный. Его темные глаза сверкают ожиданием. — Сомневаешься? — наконец нарушает он тишину, чуть наклоняя голову. Его голос глубокий, спокойный, но в нем скрывается легкая насмешка, пробивающаяся сквозь эту кажущуюся невозмутимость. Тэхен пытается уловить что-то внутри головы Чонгука, но тот и вправду столь же спокоен внутри, сколь и снаружи; от этой разницы в их положении у Тэхена пробегает приятная дрожь по позвоночнику. — Тебе не кажется, что это странно? — Тэхен усмехается, но его голос звучит чуть тише обычного. Он опирается ладонями на бедра Чонгука, пока тот сидит перед ним, и чувствует, как под тонкой тканью напрягаются мышцы от этого жеста. — Ты уже… — А ты все еще говоришь, — мягко перебивает Чонгук, и его улыбка становится шире. Ловкими движениями он обхватывает ладонями запястья Тэхена, тянет их ближе к себе, заставляя того поддаться и упереться носками голых ног о ламинат. — Я же сказал: делай, что хочешь. Если не хочешь делать ничего, то можешь встать и уйти, — Тэхен не отвечает, но его взгляд становится затуманенным, когда он слышит, как Чонгук мысленно говорит уже для себя: «Но если ты останешься…». Он опускается на подушку, мягко подчиняясь, и его руки, недавно захваченные Чонгуком и отпущенные на свободу, задерживаются на этих медовых бедрах, сжимая их чуть сильнее, чем нужно. У того срывается едва слышный смешок. — Очень послушный, — одобряет Чонгук, проведя пальцами по шее Тэхена, и начинает медленно наматывать поводок вокруг своего запястья, делая давление на горло мужчины, преклоненного перед ним, ощутимым; зная, что это не поможет, Тэхен все равно неосознанно подается ближе к Чонгуку, практически утыкаясь подбородком ему в пах, чтобы ослабить возбуждающее ощущение удушья. — Ты даже не представляешь, как хорошо ты выглядишь… Тэхен прикусывает губу, чувствуя, как от этих слов внутри становится жарко, и его руки впиваются в резинку низко посаженных черных штанов. Взглядом просит Чонгука избавиться от них. Он специально не смотрит, когда Чонгук нарочно медленно стягивает их с себя, — делает вид, что он очень заинтересован окном за спиной своего предназначенного: луна высоко стоит в небе, мягко отбрасывая свои холодные тени на фасады домов, в которых все еще яркими пятнами горят лампы в комнатах неспящих. Тэхен задумывается о том, что у кого-то сейчас открывается потрясающий вид на точеную спину восседающего перед ним мужчины, исписанную кандзи, — отсутствие штор действительно его с ума сведет. — Не отвлекайся, — голос Чонгука неожиданно жесткий, а рука, которой он берет его за линию челюсти, сжимает его лицо с силой. — Все внимание на меня, — он мурлычет это на выдохе, низко-низко, словно говорит заклинание, и заставляет Тэхена встретиться с ним глазами. — Ты меня понял? Тяжело сказать «нет», пока стоишь на коленях перед другим человеком, с ошейником, сжимающим твое горло плотным кольцом, и вынужденно держишься за горячие бедра перед собой. Тэхен предпочитает молча кивнуть, испытав что-то между волнением и возбуждением, когда чувствует, как у Чонгука внутри все перемешивается от удовлетворения его безропотным подчинением. Одно дело — знать, что ты кому-то нравишься и вызываешь теплые ощущения в груди, а другое — слышать восторженные мысли и чувствовать чужое катающееся по мышцам наслаждение от того, как тэхенов язык широко облизывает жилистый член, как леденец, чувствовать, как ладонь властно держит волосы на затылке, но не давит — скорее поощряет, гладит. Голос у Чонгука, что надо — он выдыхает ровно, а в некоторых местах, например, когда Тэхен плотным кольцом губ посасывает головку, играясь с уретрой языком, он низко стонет, не скупится на реакцию, но не подается бедрами наверх — от этого у Тэхена даже залп жара улетает в низ живота. Как же горяч для него факт, что Чонгук даже сейчас себя прекрасно контролирует, и теперь уже не сдерживается Тэхен — он наполняет кислородом легкие до предела, а затем задерживает дыхание. И под протяжный стон Чонгука глубоко насаживается глоткой на член, помогая себе рукой у основания, потому что физически не смог бы заглотить все, но Чонгук старания оценивает и смеется, но недолго — когда Тэхен начинает двигать головой и втягивать щеки, гладя горячую плоть языком, он снова срывается на сладкий стон и сжимает копну тэхеновых волос в своей руке, пока тот сосет так, словно от этого зависит его жизнь. Заднюю часть глотки саднит, потому что Тэхен себя совсем не жалеет, заведенный мыслями и чувствами Чонгука, одной рукой ведет по основанию в такт движениям своей головы, а другой — впивается ногтями Чонгуку в ляжку, царапает, а затем низко стонет, пуская вибрацию из своего горла по всему стволу, пока тот мысленно не скупится на похвалу: «Да, вот так…» Пусть он и не видит, но уверен, что Чонгук не удержался бы и запрокинул голову назад, свободной рукой подперев себя, чтобы не упасть на кровать спиной; стоит ему подумать об этом, как его за волосы оттаскивают, и рот Тэхена отпускает плоть с громким влажным звуком. Тэхен принимается шумно дышать, а губы сами по себе растягиваются в довольной улыбке. Языком он собирает влагу по всему своему рту и голодно сглатывает. Взгляд Чонгука Тэхену не удается даже осмыслить — темный, дикий, взбудораженный, он смотрит на него, как на кусок мяса, но при этом Тэхен чувствует, как Чонгука всего изнутри колотит, словно он едва удерживает себя от того, чтобы не улыбнуться в ответ. От этого неочевидного различия Тэхена почему-то ведет — он уже мало думает мозгом, поэтому подается вперед и трется о лодыжку Чонгука своим напряженным возбуждением, все еще пытается отдышаться, а перед тем, как снова припасть к мокрому из-за слюны члену, Тэхен замечает, как мужчина над ним подмигивает ему. Тэхен снова берет в рот, старательно вылизывает все, до чего дотягивается, но дергается, когда пальцы на ногах Чонгука начинают размазывать вытекшую смазку из его члена, подстраиваясь под ритм движения головы, и Тэхен очень старается не отвлекаться, но Чонгук дрочит ему так хорошо, что он постоянно сбивается и давится, вымученно выстанывая от того, как унизительно ему мешают, но при этом делают очень приятно, так, что он уже сам подается навстречу — перестает после того, как слышит смешок Чонгука и: — Если тебе так нравится, я могу не прекращать, — его голос звучал бы игриво, если бы не сбитое дыхание из-за того, как Тэхен с усилием старается ему угодить. Тэхен отрывается уже сам, и несколько вязких нитей слюны следуют за ним, падают на подбородок, и Чонгук ловким движением вытирает их большим пальцем. Тэхен удивляется тому, как у его предназначенного получилось все вывернуть так, словно это он нуждается в том, чтобы в его рту оказался член, а на его же органе — ступня. Чонгук слышит эту мысль и смеется бесстыдно, и затем рукой показывает ему забраться на кровать. Видя, с каким трудом Тэхен разгибает затекшие конечности, Чонгук спрашивает: — Устал? — Ты же в курсе, что я не хрупкая девочка? — Тэхен язвит незамедлительно, звучит он очень хрипло, так что коротко прокашливается, ложась на кровать животом вниз, специально или нет, но потирается бедрами о простынь. — Оцените мои услуги сосалки хуев от одного до десяти, — пусть голос у Тэхена и насмешлив, взгляд его напрягается, когда Чонгук пропадает из его поля зрения, но ненадолго: Тэхен чувствует, как прогибается кровать под его весом, когда он залезает на Тэхена сверху и кидает рядом с его головой бутылочку, которую можно идентифицировать, как лубрикант. Чонгук целует его в загривок, прижимается своим бесконечно горячим телом к телу Тэхена, почти ошпаривает тэхенову линию позвоночника языком, гладит, царапает ребра, словно находит что-то потрясающее в том, чтобы пересчитывать их ногтями и чувствовать, как мужчину под ним ведет, как он изо всех сил старается не реагировать слишком ярко, но Чонгук неожиданно падает на него всем весом и шепчет на ухо: — Хорошо готовился? — Тэхен под ним пытается улыбнуться, но его так отвлекает твердость у его ягодиц, что он не сразу соображает, что от него требуется ответ. Он обращает внимание на горячее дыхание и язык у раковины уха тогда, когда давление на шею возобновляется, и Чонгук как-то слишком довольно смеется, хрипло, не своим голосом, добавляет: — Что, совсем места себе найти не можешь? Тэхен смеется тоже, а затем бросает: «Я не очень старался» и с замиранием сердца смотрит, как Чонгук, отпустив поводок, берет в руки белую бутылочку, мучительно медленно откручивает ее крышку, на Тэхена не смотрит совсем, будто не очень заинтересован в нем, но, как оказалось, Чонгук все-таки кое-что скрывает. Сдерживаться ему действительно стоит титанических усилий — несмотря на то, что его тело в этом холодном свете выглядит, как восковая фигура, в движениях его Тэхен угадывает нетерпение. Он хочет перевернуться и посмотреть на него повнимательнее, но, когда Чонгук заканчивает с растиранием скользкой влажности по своим пальцам, он чистой рукой с силой пригвождает Тэхена к кровати, оставляет его припечатанным к ней животом, и пальцами ведет от поясницы к копчику, выводит узоры влажными прохладными пальцами, и у Тэхена от волнения весь низ живота огнем горит. Отчего-то он уверен, что уже очень скоро ему будет настолько хорошо, что он с трудом это сможет пережить. Даже если Чонгук и слышит его мысли, он решает свою реакцию оставить при себе. Молча наклоняется к нему, целует в загривок, пока вводит палец, медленно, аккуратно, вразрез своей бережности кусает кожу его шеи, подобно животному: Тэхен хочет сосредоточиться на всем сразу, но получается только мычать и подаваться навстречу пальцам бедрами и чувствовать, как Чонгук оставляет на его спине и загривке следы, которые могли бы отвлечь своей болезненностью, если бы Тэхен не был так поглощен тем, о чем Чонгук сейчас думает. Перед тем, как ты вернешься в Сеул, дай мне получше запомнить тебя таким. Мягким и слабым. Полностью моим. Чонгук двигает пальцами в нем так, словно играет на каком-то музыкальном инструменте — на фортепиано или чем-то, где нужно инструмент трогать, изучать, чтобы он издал тот звук, который ты от него ждешь. В какой-то момент Чонгук что-то в положении своего запястья меняет, и Тэхена подбрасывает на кровати с силой так, что он почти бьется затылком о нос Чонгука, а затем замирает, боясь потерять это чувство наслаждения, захватившее все его тело, каждую клеточку, атом, на котором Чонгук играет, как хочет, забавляется, смеется ему в ухо, скорее, насмехается, припоминая ему то, о чем совсем недавно Тэхен размышлял: — Что, уже настолько хорошо, что не можешь это пережить? — и все продолжает, в том же темпе, толкаться рукой, раздвигая пальцы и заставляя Тэхена покорно давиться стонами, зарываясь в подушки лицом, слушать, как Чонгук сначала хвалит его тело, его отзывчивость, его красоту, а затем прибивает к земле рабом, впечатывает в кровать, не дает даже подергаться — но это ненадолго, потому что резко он замирает, и теперь Тэхен стонет уже от сожаления, что эта пытка удовольствием не может длиться бесконечно. — Перевернись, — это даже не приказной тон — это буквально приказ. Тэхену метку жжет так, что горит уже все тело, и он не уверен, это от того, что его только что оттрахали пальцами, или из-за того, как безумно и невменяемо на него смотрят, когда он переворачивается. На такого Чонгука он готов смотреть столетиями. Честно говоря, ему на любого Чонгука хочется смотреть как можно дольше. И Тэхен лежит, тяжело дыша, чувствуя, как сердце отбивает сумасшедший ритм в груди. На нем оставили невидимые следы, и вся поверхность тела теперь пылает под тяжестью чужих прикосновений. Он смотрит на Чонгука, не отрываясь. Тот стоит на коленях рядом, плечи напряжены, но дыхание ровное. Волнистые волосы слегка растрепаны, несколько прядей упали на лоб, глаза темные и полные чего-то, что Тэхен не может назвать словами. Жадность? Обожание? Безумие? Или, может, все сразу. Его взгляд сковывает, приклеивает к кровати, не дает пошевелиться. — Ну что там по самоконтролю? — Чонгук спрашивает как бы невзначай, растирая рукой вытекшую смазку из тэхенового члена с деланной скукой, и Тэхен бы поверил, если бы не видел, как плотно к животу Чонгука прижимается его же возбуждение, приковывая внимание взбухшими на нем венами. Тэхен облизывает пересохшие из-за рваного дыхания губы и лишь слабо улыбается, хоть и ощущает, как все его тело податливо отзывается на прикосновения. Он не отвечает — не может, да и что тут говорить, если Чонгук и так в его голове пригрелся змеей? Он сам не понимает, что между ними происходит, и ему уже без разницы. Во взгляде Чонгука есть что-то такое, от чего душа взорваться готова. Чонгук наконец двигается: его руки касаются простыней, он нависает над Тэхеном, позволяет ему покорно облизать серебряное кольцо на губе и улыбается в поцелуй, пока с характерным звуком размазывает лубрикант по члену. Выдыхает горячо носом Тэхену в скулу и оставляет влажный поцелуй. — У меня нет резинок дома. Не думал, что они понадобятся, — он отрывается от Тэхена и встает меж его разведенных ног, хватает за бедра и с силой подтягивает к себе, заставляя Тэхена против своей воли прокатиться по скользкой серости простыней и с громким шлепком припечататься к чонгуковым ляжкам своими ягодицами. — Хватит меня таскать, как девчонку, — Тэхен пытается выдавить из себя недовольство, но у него пальцы на ногах поджимаются от нетерпения, и он просто бросает: — Если бы я чем-то болел, ты бы уже был в кур… — Тэхен и рад бы договорить, но Чонгук не реагирует: прервав его, он самозабвенно проникает, совсем чуть-чуть, внутрь, но даже от этого Тэхен подскакивает на локтях, вглядываясь в сосредоточенное лицо перед ним: — Помедленнее… Чонгук слушает его, но запрокидывает голову назад и так замученно выдыхает, словно выполнение этой просьбы для него физически болезненно, и с силой впивается ногтями в крепкие тэхеновы бедра. От этой картины Тэхен не может сдержать эмоций — падает обратно на подушки и выдыхает тоже. Его удерживаемый руками Чонгука на весу таз подается навстречу, как может, и он закрывает глаза, чувствуя, как заполненность изнутри сладким жаром тянет ему низ живота. От проникновения ему одновременно и хорошо, и до невозможности плохо, потому что он начинает чувствовать жаркое тугое кольцо на своем члене и ожидает увидеть там руку Чонгука, но, открыв глаза, замечает, что тот в той же позе держит его, лишь улыбается как-то хищнически, словно разгадал мировую тайну. — Блять, это что? — То… что чувствую я. Наслаждайся, — глаза Чонгука настолько мрачны, что от этого Тэхен не может сдержать низкого стона, и волнение, взбудораженность поднимаются в нем волной, и он начинает ерзать, паникуя, ожидая чего-то страшного и до безобразия приятного, ведь, сжимая Чонгука внутри, он буквально чувствует это на своей плоти. Ему хочется всхлипнуть, как это потрясающе ощущается, но он закусывает руку и отводит свой взгляд к окну, в котором они отражаются из-за ответной темноты за стеклом. — Ебала твоих соседей представил? — выпустив предплечье из плена своих челюстей и пытаясь скрыть свое состояние, Тэхен хрипло посмеивается, пытаясь игнорировать, как аккуратно Чонгук двигает бедрами, дает привыкнуть, но облизывается, как будто скоро приступит к долгожданному блюду, и Тэхен это замечает — он, не зная, куда деть руки, поправляет ошейник, кожа под которым неуловимо вспрела из-за исходящего от него же жара. — Находишь время подумать о чем-то еще? — Чонгук улыбается в ответ, но доброжелательности здесь нет — это скорее оскал, холодный и строгий. Сказанное Тэхеном словно раззадоривает его, и он вертит бедрами, толкается по-разному, забирая себе глухие стоны Тэхена, снова и снова, словно ищет что-то. Ох, ну, разумеется, он ищет. — Не переживай, Тэхени, сейчас я выбью из твоей головы всю эту ерунду… — он звучит равнодушно, но от его липкого взгляда Тэхена ощутимо трясет. Чонгук сначала скользит рукой по бедру почти нежно, собирает мурашки кончиками пальцев, а затем… Начинает вбиваться неистово, жестко, так, что Тэхену сразу же хочется подняться на руках и оттолкнуть его подальше, или же притянуть поближе к себе — он сам не понимает, потому что давится стонами от того, как глубоко и безжалостно Чонгук его берет, так, что это оглушает — то, с каким громким звуком их тела бьются друг об друга, так сильно, что Тэхен на каждый вдох прерывается, чтобы выдохнуть уже вынужденным стоном. Ему так хорошо везде, что он даже с открытыми глазами почти ничего не видит и все мысленно просит, просит, но громко вскрикивает, когда Чонгук чуть меняет угол и попадает туда, где приятнее всего, словно изначально знал, где именно Тэхен чувствительнее. Поэтому Тэхен почти до переломанного позвоночника выгибается, и не только из-за того, как хорошо Чонгук его трахает, но и от того, что он буквально своим членом чувствует тепло и тесноту, делит эти ощущения с Чонгуком. Электричество по нему бегает и жалит везде, и от этого просто невозможно сбежать по одной простой причине. Руками Чонгук все еще держит его крепкие бедра так сильно, что Тэхен буквально ощущает его напряженные бицепсы, сжимающие их — с утра точно будут синяки, повторяющие место пленения его ног, и, несмотря на то, что Тэхен, схватившись руками за простыни, пытается податься Чонгуку навстречу, тот едва ли ему это позволит: показывает превосходство в силе, и Тэхену сквозь этот вихрь голову сносит от факта, что он даже при всем желании физически не смог бы выбраться. Я сильнее тебя, я владею тобой, ты мой. В какой-то момент Чонгук почти складывает Тэхена пополам, не прекращая двигаться, но лишь для того, чтобы дотянуться до одной из множества подушек. Он останавливается резко, подоткнув ее Тэхену под поясницу, и мужчина под ним, до недавнего времени будучи напряженным до предела, с выдохом расслабляется, и остаточное наслаждение все еще сладко тянется по его мышцам негой. Чонгук наклоняется к нему и целует горячо, вылизывает его губы языком, и все такое мокрое, но Тэхену все равно очень нравится, поэтому он как-то разморенно пытается поспевать. Чонгук отстраняется. Тэхен прослеживает за ним взглядом и видит, как в его руке появляется бутылка воды, стоявшая на полу, и Чонгук предлагает ее своему предназначенному с немым вопросом на лице. Тэхен не без труда привстает на локтях и делает первый глоток, с удовлетворением награждая влагой свое горло, но, разумеется, не все так просто: Тэхен хочет отпить еще, но Чонгук принимает решение резко толкнуться в него во всю длину, от неожиданности и стрельнувшего по телу удовольствия он давится, почти выплюнув все, что набрал в рот, себе на грудь, и с какой-то долей беспомощности смотрит на дьявольски улыбающегося Чонгука, который сразу же замер, когда Тэхен поднял на него глаза. — Нравится? — он приближается к Тэхену тем, что упирается ладонями в матрас, и с очень большим интересом начинает вылизывать все, что мокрыми следами блестит на его груди, особенно на сосках. Обводит их языком и прикусывает, пока Тэхен пытается сосредоточиться на том, чтобы закрутить крышку бутылки одной рукой, и как-то очень недовольно мычит. — Что, совсем нет? — Чонгук отрывается от издевательств и, забрав у своего пассива предмет его мучений, без колебаний пластик куда-то швыряет, принимается наматывать на руку поводок, все это время спокойно лежавший на кровати, преувеличенно медленно, чтобы у Тэхена появилось больше тем для того, чтобы обсудить их в своей голове. — Мне очень нравится мысль не умереть, поперхнувшись водой, — хоть на уме у него совсем другие вещи, рот все равно выдает колкость, и Чонгук на это улыбается, продолжая сужение ошейника на горле Тэхена, и делает это с таким видом, словно ему вообще без разницы, не задохнется ли мужчина под ним. Кислород вдыхать все труднее, и в момент, когда Тэхен вместо членораздельного ответа лишь хрипит, Чонгук останавливается и зачесывает свободной рукой свои волосы, секунды растягивает долго, наслаждаясь тэхеновым вниманием к себе. Тэхен хочет снова отвернуться и посмотреть в окно, убедиться в чем-то, успокоить сердце, но ему мешают. — Глаза… — Чонгук кладет ладонь на ему лоб, и, встретившись своим нечитаемым с мокрым из-за слез от кислородного голодания взглядом Тэхена, договаривает низко: — Глаза на меня. Если отведешь взгляд — я случайно не замечу, как ты задыхаешься, и не помогу тебе, — эта открытая угроза на грани с наказанием из какой-то БДСМ-сессии сначала заставляет по позвоночнику Тэхена ледяные мурашки пробежать дистанцию вплоть до кончиков пальцев ног, которые он в спешке поджимает, а затем нетерпеливо поерзать. — Ты меня понял? — Тэхен смотрит на нависающего над ним мужчину, властвующего над ним так, словно Тэхен ему служит верным псом, и он пытается кивнуть, вновь и вновь повторяет «Да» мысленно, но Чонгук так его сканирует взглядом, что Тэхен забывает даже о их телепатии, и вспоминает о ней только тогда, когда Чонгук велит ему обвить его ногами. Наверняка, он потерял терпение. Чонгук владеет им в совершенстве. Вбивается глубоко, в этот раз — не так быстро, задумчиво выталкивает из тэхенового тела новые грани удовольствия; из-за удавки на шее у Тэхена расплывается мир перед глазами, но он все равно видит лицо нависающего над ним Чонгука очень четко — его почерневшие глаза хищно ловят каждую слезинку, вытекающую от саднящего удушья, от члена, который снова и снова Чонгук загоняет внутрь до конца, с каждой фрикцией увеличивает скорость, и… Так самозабвенно трахает его, что на губах собирается вязкая слюна — Тэхен смотрит завороженно на серебряное кольцо и бездумно приоткрывает свой опухший рот, пытаясь простонать из-за пронизывающих все его тело, его собственную плоть колючих волн, сосредоточенных снизу живота. Слышны стоны Чонгука сквозь шум крови в ушах, и эти звуки кажутся Тэхену песней. Он открывает рот еще шире, пытается дышать быстро, но ему так сложно, так хорошо, больно и приятно, и унизительно от того, как нить слюны, тянущаяся изо рта Чонгука, попадает ему на язык, но он все равно, почувствовав эту влагу, бездумно ее сглатывает под темный взгляд Чонгука. Мужчина над ним на это закатывает глаза с каким-то особенным удовлетворением, наклоняется еще ближе, входит еще глубже и замедляется, позволяя Тэхену почувствовать все, и ослабляет давление ошейника. Тэхен, до этого руками державшийся за простыни, от этого облегчения закидывает руки Чонгуку на шею и залпами глотает воздух; от этого кружится голова, вертится весь мир перед глазами, а протяжные поцелуи, которые оставляет Чонгук за его ухом, вызывают мурашки, и эти медленные глубокие толчки, загоняющие в его тело член, и своя собственная плоть, напряженная до предела из-за стимуляции от их эмпатии, заставляют Тэхена хотеть безумно рассмеяться. По-видимому, в какой-то момент он все-таки не выдерживает — хрипло смеется, запутавшись в чувствах, а Чонгук отрывается от ласк, не переставая двигаться, смотрит ему глаза в глаза и: — Веселишься? — у Тэхена даже в ушах звук двоится из-за того, что мир вокруг накрыт плотной пеленой. Звук доходит приглушенно, как будто он под водой, а собственное сердце грохочет где-то в горле, отдаваясь гулким эхом. Кажется, что тело больше не принадлежит ему: легкие обжигает, в груди горит, воздух захватывается рвано, неравномерно. Перед глазами плавают темные пятна, а мышцы дрожат от переполняющего их напряжения. По телу растекается странная, тягучая волна тепла, смешанная с покалывающим ощущением легкой слабости. И все же вместе с этим приходит острое, почти болезненное чувство эйфории — как будто его разум и тело наконец сорвались с оков, но оставили его уязвимым, оголенным, полностью во власти того, кто привел его в это состояние. — У меня из-за тебя голова кружится, боже, ты в себе, Тэхени? — Я… — Тэхен с трудом пытается собрать мысли, но слова едва скользят по его губам, как если бы они не могли найти путь наружу. Ощущения тянутся и плетутся в сплошной клубок, в котором нет смысла, и он не может понять, что с ним происходит, и вообще, все вокруг теряет четкость, растворяется в дымке. Он чувствует себя одновременно живым и мертвым, дрейфующим в какой-то безбрежной пустоте. — Я в порядке, — отвечает он, но голос его звучит как чужой, и сам он едва в это верит. Чонгук, как всегда, остается спокойным, его взгляд отстраненный, но в нем есть что-то такое, что заставляет Тэхена чувствовать себя маленьким и беспомощным. Чонгук молча перестает двигаться, опирается на локти, и Тэхен замечает, как его руки тянутся к ошейнику. Легкий щелчок — и Чонгук ослабляет тугую застежку, а затем избавляется от ремня совсем, кидая его в направлении пола. Тэхен инстинктивно смотрит ему в глаза, чувствуя странное беспокойство. — Чтобы ты себя не задушил насмерть, — тихо поясняет Чонгук, пальцами гладя линию челюсти Тэхена, и его голос звучит мягко, почти заботливо, но под этим скрывается что-то еще, что не пришедший в себя Тэхен не может уловить. Чонгук мягко берет Тэхена за талию, поднимая его к себе так, словно он весит не больше пушинки, и разворачивает к себе спиной. Теперь они оба находятся на коленях. Тэхен оказывается ближе к нему, чем когда-либо, — Чонгук горячо выдыхает ему в загривок и целует, входит снова мучительно медленно. Затем обхватывает его подбородок пальцами, поворачивает его лицо к окну, заставляя смотреть прямо. За стеклом только темная пустота ночи, но в ней отражаются они оба — и Тэхен, и Чонгук, их отражения становятся почти живыми, почти… они тоже что-то говорят, даже если не шевелятся. Голые и разгоряченные, их тела, как приклеенные друг ко другу, сплетаются конечностями. — Посмотри на себя. Ты же само совершенство, — Чонгук произносит эти слова с такой уверенностью, что в них едва ли не слышится гордость. Тэхен сразу отворачивает взгляд, его губы сжимаются в тонкую линию, и он тихо бормочет, борясь со смущением от вида своего обнаженного тела, которое так красиво повторяет собой чонгуково: — Отъебись… Чонгук замирает. Он пристально смотрит на Тэхена через отражение, пусть Тэхен и не видит, но он прекрасно чувствует, что за эмоции испытывает его предназначенный, и от этого отступающая пелена в голове отрезвляется еще быстрее. — Еще раз? — его голос звучит тихо, но в этом спокойствии кроется что-то угрожающее. Тэхен не отвечает. Его тело инстинктивно хочет податься назад, возобновить фрикции, но Чонгук действует быстрее, удерживая его за бедра с такой мощью, что у Тэхена захватывает дух. Не пошевелиться. — Ты плохо себя ведешь, — его пальцы крепче сжимаются, впиваются ногтями в медовую кожу, и Тэхен шипит, вцепляется ладонями в предплечья мужчины за ним. — Разве? — шепчет Тэхен, пытается в колкость, но его голос выдает все: слабость, желание, и даже странное наслаждение, когда он понимает, что действительно не может податься назад, и от этого у него восторг поднимается к груди и резко вниз, когда Чонгук решает толкнуться сам, и пронзившее удовольствие заставляет Тэхена дернуться. — Спасибо… — он даже не знает, зачем именно поблагодарил на выдохе, но Чонгук остается им довольным, поэтому мысленно ему говорит: «Я не расслышал», и Тэхену на каждый толчок, пока Чонгук держит его рукой поперек груди и прижимает к мокрой своей, приходится повторять снова и снова: — Спасибо, — толчок, — спасибо, — влажный звук от того, как тело Чонгука со шлепком бьется о ягодицы Тэхена, — ах… спасибо… Тэхена это наслаждение накатывающей волной захватывает до последней капли его бурлящей крови: он тянется бездумно рукой к, по ощущениям, каменному своему возбуждению, мучительно болящему, но Чонгук властно хватает обе его руки и держит их на весу, начав двигаться в каком-то неадекватном ритме, быстром, нетерпеливом, от которого Тэхену так невыносимо хорошо, что он почти вскрикивает. — Подожди, — Чонгук говорит это, закатывая глаза — Тэхен это видит в отражении окна; Чонгук оставляет Тэхена в ужасе и в восторге от этой картины, от своей полной беспомощности, от красоты и силы этого мужчины, чьи бедра безжалостно бьются о его ягодицы, заставляют его испытывать такие потрясающие чувства. Он ощущает, как он сжимает Чонгука в себе, так явно, словно это он сам так дико вбивается, и от этого его ломает. Он выгибается в спине почти до хруста, а рот его застывает в беззвучном крике. Руки Чонгука, держащие его, он дергает к себе с такой силой, что мужчина, безжалостно вбивающийся в него, падает, и они валятся на кровать — Чонгук на него сверху, и Тэхен сквозь взрывающиеся звезды перед глазами и шум от прилившей к ушам крови слышит, как тот низко и сладко стонет ему в ухо, продолжая двигаться так жестко и глубоко, что руки Тэхена беспомощно шарят вокруг, пытаясь найти хоть что-то, за что можно зацепиться, и так вовремя Чонгук молча берет его ладони в свои, прижимая их к кровати и продолжая вбиваться, и Тэхен, не сдерживаясь, сжимает их изо всех сил, выпуская из груди пронзительный крик. Его тело продолжает выгибаться дугой, мышцы трясутся, и он рефлекторно сводит ноги, не в силах остановить дрожь. Горячая волна, сменяющаяся ледяным холодом, прокатывается по всему телу. Больно. И одновременно так невыносимо хорошо. В глазах все темнеет, в ушах звенит. Он больше ничего не видит и не слышит, кроме бешеного ритма своего сердца и своего хриплого, скулящего голоса, и громких рваных выдохов Чонгука ему на ухо. Время растягивается, каждое мгновение удовольствия кажется вечностью. А когда все заканчивается, его мышцы наконец разжимаются, как натянутая струна, которая внезапно лопается. Он расслабляется, полностью обессиленный. Тело больше не слушается, позволяя лишь тяжело дышать, ощущая, как остаточная жаркая волна медленно растекается по каждой клетке. Почему-то в голове у него пролетает мысль, что он только чудом смог это пережить. — Прости, я был несдержан, — это первое, что Чонгук тихо говорит, нависнув над ним и тяжело дыша. До этого Тэхен даже не замечал, что на нем лежали. — Не смог отодвинуться, чтобы не кончить в тебя. И все еще нависает над ним, опираясь на предплечья, и его лицо так близко, что дыхание касается щеки повернувшего к нему голову Тэхена. Тот лежит на животе, тяжело дыша, чувствуя, как его расплавленное тело вжимается в простыни. Мокрая от пота кожа покрывается мурашками, когда внезапный порыв ветра проникает в комнату через приоткрытое окно, добавляя к их раскаленному миру едва уловимую прохладу. Чонгук наклоняется ниже и целует его по линии скулы медленно, как будто пробуя каждую ноту этого момента. Его губы влажные, чуть горячие, и даже касание кажется каким-то обжигающе приятным. Тэхен не знает, что сказать, слова застревают где-то в глотке, смешиваясь с остатками прерывистого дыхания. Прости, я был несдержан. Тэхену что на это ответить? «Пошел нахуй, Чонгук»? Или, может быть, «Спасибо, Чонгук»? А может, и вовсе: «Ты все-таки настолько хорош, Чонгук»? Но виновник его размышлений, как всегда, оказывается быстрее. Он поднимает голову, задерживает взгляд на покрытом испариной лице Тэхена, слегка ухмыляясь, и произносит: — А я только хотел спросить, как ты оцениваешь мои услуги актива, но я тебя понял. Спасибо за отзыв. Нахуй не пойду, — его голос звучит низко и немного насмешливо, но в этой интонации чувствуется какая-то непрошибаемая уверенность, от которой Тэхен только сильнее ощущает, с какой силой тиски сжимают ему сердце. Он улыбается сквозь лень, пока Чонгук поднимается с кровати, жестом указывая Тэхену перевернуться. — На спину, — произносит он просто, но в голосе чувствуется лукавство. Тэхен закатывает глаза, но все же переворачивается, лениво скользнув на чистую часть постели. Простыни холодят кожу, но только на секунду, прежде чем Чонгук нагибается к нему с салфетками, неожиданно аккуратно вытирая его разгоряченное тело от последствий оргазма. — Кстати о резинках, — внезапно произносит Тэхен, прищурившись. Голос его хриплый и неприятно дерет горло, поэтому он прокашливается в потолок. — А если бы я был спидозный? Чонгук фыркает, не отрываясь от дела. — Тебе лучше побеспокоиться о том, не спидозный ли я, — он с легкой усмешкой наклоняется к нему и целует в лоб, на что Тэхен притворно морщится: — Пить не хочешь? Тэхен кивает, и Чонгук, поднявшись, тянется за бутылкой воды, которую ранее швырнул на пол. — Хочешь забавную историю? — спрашивает он. Тэхен, не поворачивая головы, бросает ему мысленно: «Валяй». Чонгук возвращается уже с трофеем, усаживается обратно на кровать и, словно вспоминая детали, произносит: — Я как-то потрахался со своей одногруппницей. Посередине процесса она сказала, что больше не выдержит… — Тэхен хмурится, явно не впечатленный началом: его аж притворно зевнуть тянет. Но Чонгук, как всегда, поднимает планку: — …а потом оказалось, что ее просто укачало. Я думал, что я монстр в постели, а у нее просто вестибулярка слабая… Тэхен не выдерживает и смеется, сначала неверяще, а потом прикрывает глаза рукой, перекатываясь на бок. Его живот касается горячей, влажной кожи Чонгука, который уселся рядом и все еще пытается убрать их беспорядок. — Я не думал, что кто-то вроде тебя хранит в памяти такие истории, — лениво замечает Тэхен, убирая руку и внимательно глядя на Чонгука. Тот лишь делает глубокий вдох и, подмигнув, лениво улыбается, и его мокрые из-за пота, и поэтому почерневшие еще сильнее, пряди волос падают на глаза. — А о чем ты обычно думаешь после мужеложства? Тэхен замирает на мгновение, всерьез задумавшись над удивительно неуместным словом, которое Чонгук выдал с интонацией доброго дедушки, пытающегося сказать «рофл» или «сигма», и как-то глупо усмехается, но решает ответить честно: — О том, что опять нужно идти мыться и менять простыни. Чонгук ложится рядом, закидывая на Тэхена все конечности сразу, обволакивая его своим жарким телом. Откидывает остатки напряжения, словно теплое одеяло, окутывая Тэхена своей безраздельной близостью, и выдыхает, как будто это было его намерением с самого начала. В руки Тэхена перекочевывает бутылка с водой. — Сегодня побудешь свинкой, — невозмутимо заявляет Чонгук. — Фу, отъебись, — ворчит Тэхен, толкая его в плечо, чтобы не лип к нему. Но сопротивляется он настолько слабо, так что это больше похоже на символический жест. Отпив, он прячет улыбку за горлышком бутылки и шепчет: — Я думал, ты чистюля… Чонгук лишь хмыкает, прижимаясь сильнее и утыкается носом в бьющуюся сонную артерию Тэхена, потираясь. От этого невинного и интимного жеста у Тэхена тепло пледом — и по сердцу. — Это да, но, если честно, я заебался… — придавая свои словам вес, медленно тянется и обвивает Тэхена еще плотнее, как будто пытается дать ему понять, что никакая усталость не помешает ему остаться. Тэхен ощущает жаркую кожу, соприкасающуюся с его боком, и это дарит ему странное успокоение, несмотря на весь сумбур вокруг. — Заебался? — повторяет Тэхен с усмешкой, пытаясь поднять голову, но Чонгук нежно, но уверенно удерживает его, заставляя снова опуститься на подушку. — Так уютно, что двигаться нет ни смысла, ни желания, — просто говорит Чонгук, а Тэхен чувствует, как его кожа подрагивает от каждого выдоха ему в шею, но не отвечает. Только сжимает бутылку с водой в руке, слушая, как вокруг постепенно воцаряется тишина. Лишь звуки города где-то за окнами напоминают, что мир все еще пульсирует где-то там, пока он поворачивает голову к Чонгуку. Встретившись глазами с Тэхеном, Чонгук оставляет на уголке его губ поцелуй, и Тэхена, отчего-то не сумев сдержать сантименты, глупо тянет улыбнуться. — Это еще что такое? — он смотрит в эти невероятные шоколадные глаза и игриво щурится, прижимаясь еще ближе — закидывая ногу Чонгуку на бедро. — Нежность. — Фу, — Тэхен морщится, как от удара, и замолкает на долгие пять секунд. — Сделай так еще раз. Они продолжают говорить вполголоса, перескакивая с темы на тему — о вещах, которые не имеют значения, и о тех, что заставляют их хихикать, как подростков. Голос Чонгука становится все мягче, его рука бездумно скользит по мышцам живота постепенно теряющего нить разговора Тэхена, который зарывается лицом во вкусно пахнущие волосы своего предназначенного. Приоткрытое окно впускает едва слышные звуки ночного города, которые смешиваются с их ленивыми фразами, утопающими в сонливости. Перед тем, как провалиться в сон, Тэхен всматривается в лицо задремавшего мужчины рядом, и думает о том, что это в действительности человек, с которым он проживет остаток жизни рука об руку. Эта мысль отдается в его голове молитвой.