i know my boyfriend is a witch

Олег задыхался в этом трёхэтажном особняке. Едва он переступил порог и начал снимать верхнюю одежду, как в лёгкие пробрался слишком хорошо знакомый запах, будто бы внедряющийся под кожу, который Волков так долго старался забыть, сердце от которого каждый раз замирало, а затем пускалось вскачь, стоило в толпе на секунду почувствовать этот тонкий, холодный аромат цветов. В голову ударило осознание: он действительно больше не в Питере, он действительно оставил Серёжу одного ради его же безопасности, он действительно планирует провернуть смертельный номер под названием «переиграй своего чокнутого отца, помешанного на контроле и манипуляциях, на его же поле». Стены дома будто медленно начинали двигаться, сужая пространство коридора и заставляя Олега рвано дышать от внезапно накатившей паники в попытках сохранить рассудок трезвым и не стать жертвой нервного срыва. Не время и не место. И точно не рядом с этим человеком. — С завтрашнего дня ты начинаешь погружаться в дела компании, — неожиданно раздалось сзади. Олег уже и позабыл о том, что Волков-старший точно так же стоит в коридоре чуть позади и внимательно наблюдает за выражением его лица, силясь отыскать в нём брешь, проплешину, чтобы надавить посильнее. Как бы не так, папа. Я учился у лучших среди худших. — После завтрака жду тебя в своём кабинете, пока только вкратце посвящу в основополагающие моменты работы. Со временем ты начнёшь посещать курсы по менеджменту. Во всех твоих поездках тебя будет сопровождать личный водитель, который будет отчитываться о твоих передвижениях мне. И лицо попроще сделай. Олега всегда раздражало то, как отец говорил утверждениями. Будто его мнение — неоспоримый факт, а слова, воспроизведённые этим ртом, вечно скривлённым в гримасе высокомерного отвращения, складывались в предложения с целью прибить его к полу пудовыми гирями. Бросив в ответ холодное: «Как скажешь, отец», Олег поспешил подняться по мраморной лестнице на третий этаж, стараясь смотреть себе под ноги вместо рассматривания до боли знакомых стен. Сколько этому дому лет? 20? Тогда почему за эти 20 лет не появилось и намёка на то, что в этом доме живут люди? Почему всё, что возможно было ощутить в этом доме, — это липкий страх, тревога и этот чёртов запах диффузора, будто следовавший везде за Олегом по пятам, пахнущего какими-то тонкими, противными цветами? Почему атмосфера здесь могла потягаться разве что с моргом? Почему здесь так холодно, хотя по всему периметру дома была проведена система подогрева полов и все батареи находились в рабочем состоянии? Почему Олег ощущал себя попавшим в капкан животным с очевидной последующей участью? Олег не знал. Войдя в комнату, парень обнаружил, что на кровати уже стояла его спортивная сумка, принесённая, видимо, учтивыми горничными. Олега преследовало ощущение, что в момент пересечения порога его бесповоротно отрезало от остального мира, оставив один на один в самой жуткой ситуации из возможных: не даром же Серёжа рассказывал, что перед выходом на новый этап жизнь частенько подкидывает сценарий, аналогичный тому, что сломал когда-то? Чтобы посмотреть, как ты справишься в этот раз. Позволишь ли себе сломаться. Олегу казалось, что его только что заперли в его собственном ночном кошмаре по его доброй воле, будто ему уже никогда отсюда не выбраться. Всё вокруг так и норовило раздавить его, пригвоздить точёными пиками к полу, посадить на цепь, чтобы не дай бог не сбежал. Однако Волкову нельзя было идти на поводу у собственной паники, нельзя было позволять животному страху брать над собой верх; он здесь с конкретной целью: спасти Серёжу и собственную задницу заодно. И он дойдёт до конца. Наматывание соплей на кулак уж точно не решит его проблему. Ему нужно было каким-то образом втереться в доверие к собственному отцу и действовать слаженно, цинично и жёстко, бить резко, чётко и без сожалений, рассуждать трезво. Главное в этой борьбе — не запутаться в самом себе. Отец слишком хорошо знал, куда нужно давить для того, чтобы медленно свести Олега с ума. А поэтому главное — вернуться к Серёже и больше никогда не отпускать. *** Серёжа чувствовал себя так, будто в квартире Алтана располагался как минимум косяк дементоров, выкравших у Поттера мантию-невидимку и теперь с завидным энтузиазмом выкачивавших из него все хоть сколько-нибудь положительные эмоции. Без Олега мир будто начал терять краски: как если бы яркую живопись перекрыли сверху тонким слоем хорошо разведённой в воде чёрной акварели, запечатывая красочность в серой дымке. Теперь всё воспринималось какими-то полутонами. Как если бы Серёжу укутали в плотный кокон из ваты и все события, эмоции и действия с того момента, как машина такси скрылась за поворотом, амортизировали об этот слой. Как если бы Серёжа находился в каком-то невменозе или под наркотой. Парень сидел на диване, делая вид, что не замечает активных перешёптываний Вадима и Алтана на кухне, разбирающих продукты и делающих чай. Он знал, о чём они говорили. О ком. Наверняка они думали, что он всё ещё в шоке, или сошёл с ума, или вот-вот сорвётся и начнёт крушить всё, попадающееся под руку, или что он пока ещё не осознал. Как бы то ни было, правда была в том, что Серёжа по-болезненному привязался к Волкову, впал в созависимость, покатав самого себя на качелях от «Мне от него нужен только секс без обязательств» до «Блять, я не представляю своей жизни без него». Олегу даже делать ничего не пришлось, Разумовский вон какой самостоятельный мальчик. И Серёжа Разумовский действительно не представлял, как теперь жить. И не понимал, почему так; не понимал, в какой момент одеколон Олега стал заменять ему кислород; не понимал, почему одно прикосновение крепкой ладони к плечу способно было излечить куда лучше таблеток; не понимал, почему прямо сейчас кутался в толстовку, оставленную Олегом у него дома и найденную Серёжей при сборе вещей. Серёжа, блять, не знал ответа ни на один из этих вопросов. Точно осознавал парень только одно: он из под земли вытащит этого Давида-ёбанного-Волкова и заберёт Олега из этой чёртовой тюрьмы под названием «дом» из чёртовой Москвы. И заставит Олега ещё сто раз сказать то, что тот сказал ему в тёмном подъезде Вадима за минуту до того, как сел в такси. Серёжа готов был сделать всё, чтобы их ночёвки в квартире Олега стали для них постоянством, чтобы Олег наконец выбрался из под гнёта детской травмы, чтобы Олег был счастлив, чтобы Олег снова стоял под закатными лучами солнца на балконе и курил вишнёвые сигареты, чтобы Олег снова готовил свои произведения кулинарии, а Серёжа нахваливал и чуть ли не за ушком того чесал, чтобы Олег снова подставлял плечо для того, чтобы Серёжа мог на него лечь, чтобы Олег вытащил его из этого кошмара. Сейчас имел значение только Олег. *** Оставив Серёжу сидеть на диване и осоловело пялиться в стену, Алтан тихонько прошёл на кухню за Вадимом и прикрыл дверь. Дракон уже разбирал пакеты, на удивление молча, видимо, о чём-то глубоко задумавшись. К слову — или нет — пакеты весили килограммов так 15… А Вадим всю дорогу от супермаркета до дома спокойно их нёс, ни разу не остановившись, чтобы перехватить ручки или передохнуть, будто те и весили всего ничего, так, чисто молоко да хлеб. Дагбаев раньше не то чтобы замечал за собой повышенный интерес к рукам Вадима, но прямо сейчас в его непутёвой голове промелькнула мысль о том, насколько эти сильные руки со вздутыми от нагрузки венами, опутывающими своими узорами кисти и предплечья, и что ещё Вадим мог ими вытворять помимо таскания пакетов. Например, сжимать до синяков его бёдра, пока упоенно его тр… «Так, Дагбаев! Стоп! Придержи коней! Серёжа там совсем расклеился, а ты тут думаешь… о всяком…». Алтан на секунду прикрывает глаза, потирая переносицу и возвращая себя грешного на землю бренную, пытаясь осознать тот уровень пиздеца, что произошёл с ними за последние 24 часа. — Блять, какой же это пиздец, — произносит Дагбаев, открывая глаза и вновь смотря на Дракона, оторвавшегося от своего занятия и теперь внимательно изучающего Алтана взглядом. – Вадим, мне кажется, я впервые не знаю, что делать. Серёжа очень хрупкий, а Олег слишком важен для него, и у нас даже нет никакого конкретного плана по вызволению Олега из этого плена, и за Серёжей теперь нужен глаз да глаз, чтобы не натворил ничего и с ним самим ничего не сотворили, и… — Золотко… — …нужно делать что-то с цветочным… — Золотко. — …и Серёжу как-то в себя приводить… — Золотко! — твёрдо, но не повышая голоса, сказал Вадим, ожидавший, судя по всему, окончания монолога Алтана. — Что? — выдохнул Дагбаев, ссутуливая плечи и облокачиваясь на столешницу, потому что паника начинала медленно нарастать и выбивала твёрдую почву из под ног, оставляя за собой желе вместо кухонной плитки и путающиеся в клубки мысли. — Дыши. Давай, вдох-выдох, — только когда Алтан действительно начал дышать по счёту, Вадим подошёл к нему ближе, кладя ладони на плечи, и продолжил. — Успокойся, золотце. Всё будет в порядке. Я рядом и многое возьму на себя. Мы что-нибудь придумаем. Алтан смотрел на Вадима во все глаза и всё пытался найти несуществующий подвох. Серые глаза напротив чуть ли не впервые смотрели сосредоточенно и серьёзно, в них не таилось и тени такой привычной для их обладателя насмешки, только расчётливость вперемешку с нежностью. Вся эта ситуация подарила Дагбаеву возможность увидеть Вадима с другой стороны: холодный, собранный, здравомыслящий — он так мало походил на того шута, которым обычно себя преподносил, что у Алтана в голове невольно произошло короткое замыкание. Как один человек может умещать в себе такие кардинально противоречащие друг другу противоположности и уживаться с ними? Как сам Дагбаев, всегда хвалившийся тем, что запросто читает людей, не смог рассмотреть в Вадике его настоящую сторону сразу? И, самое главное, почему именно этот Вадим — доминантный, решительный, смекалистый — так Алтана заводил? В данный момент Алтан действительно чувствовал себя, как за каменной стеной: и в моральном, и в физическом смысле. Всё-таки Дракон оставался всё той же загадкой, которую хотелось непременно разгадать; тем, кого хотелось приручить, присвоить себе целиком и полностью и наслаждаться тем, как кардинально отличается отношение Дракона к нему, Дагбаеву, и к окружающим людям. Алтан был уверен: если Вадима предать — с вероятностью в 100% ты станешь его извечным врагом и на себе познаешь все прелести его аналитического склада ума и умением вовремя снижать уровень эмпатии к плинтусу. Такой Вадим вызывал восхищение, в равных пропорциях смешанное с желанием и страхом. А ещё со всепоглощяющей нежностью. Прямо сейчас Дракон доказывал: ему действительно можно доверять, он действительно готов ради Алтана и близких ему людей на многое, он действительно позволит всему миру гореть синим пламенем, главное, чтобы любимые им люди были в безопасности. Да, Вадим Дракон определённо был типажом Дагбаева. Чёрт, Алтан прямо сейчас расплывался подтаявшей лужицей мороженого, утопая в стали глаз напротив. — Спасибо тебе огромное, Вадим, — наконец выдыхает Алтан, смотря на парня с огромной благодарностью и, неожиданно, уязвимостью. — Ты не представляешь, насколько это для меня важно. Спасибо. «За то, что рядом; за то, что не даёшь утонуть в тревоге и панике; за то, что терпишь мои дрянные выходки; за то, что заботишься; за то, что дал мне шанс». Алтан не скажет этого вслух. Но Вадим и так всё понял без слов: в глазах Дагбаева капсом читалось всё, что ему там думалось, всё самое сокровенное, интимное, неозвученное. — Не за что, змейка, — произносит Дракон, приближаясь и мягко чмокая Дагбаева в лоб, следом заключая в кольцо тёплых крепких рук, одним объятием деля переживания Алтана напополам на них обоих. Вдвоём не так страшно бояться, верно? — Давай-ка приготовим Рыжику мятного чаёчку, желательно с парочкой капелек валерьянки. А то точно кони двинет, а злой гений для спасения Волка нам как никогда необходим, — вновь становясь привычным собой, говорит Вад, начиная рыться в пакетах в поисках мёда и лимона, как будто не он только что без следа согнал начавшуюся было паническую атаку. Алтан согласно кивает, продолжая вместо Дракона разбирать пакеты. И обнаружил, что тяжесть в груди, преследовавшая его большую часть жизни, неожиданно — или ожидаемо, м? — пропала, оставляя приятное послевкусие облегчения и уверенности в победе. Они справятся. Вместе. *** Алтан выходит из кухни с дымящей кружкой чая в форме тыквы в руках, подаренной Разумовским ему на хэллоуин, оставив Дракона с Эйдин на плече готовить ужин. Кошке неожиданно больше всех из посторонних приглянулся именно Вадим: она часто забиралась ему на голову или плечо, удобно усаживаясь и осматривая территорию собственной квартиры с неплохого такого по высоте обзора. Видимо, тоже ощущала надёжность Дракона и подсознательно ему доверяла и тянулась, как и Алтан. Дагбаев присаживается на диван бок о бок с Серёжей, и, не наблюдая особой реакции со стороны последнего, осторожно интересуется: — Серёж, ну как ты? — Херово. Мда, ёмко и по существу. Краткость — сестра таланта, так ведь? Алтан пытается ещё раз, заходя уже с другой стороны: — Что ты сейчас чувствуешь? — Я… Я не знаю. Ничего? Ничего вперемешку с тревогой за Олега и страхом его потерять? Вину? Если бы не я, его отец бы не докопался до него и Олег спокойно бы жил дальше в Питере, обустраивая свою жизнь. Получается, я всё опять испортил. Так вот в чём дело… Серёжа ощущал иррациональную вину за то, что подставил Олега под удар, когда тот спутался с ним. Наверняка ещё припомнил трагичную историю собственных родителей, нарекая себя неудачником и главной чёрной кошкой этого мира. Да, это вполне в духе Серёжи: все беды мира повесить на себя и стремиться спасти всех и каждого, кроме себя, само собой. А если вдруг не спас — значит, виноват именно он и никто другой, даже если просто мимо проходил и по касательной зацепило. — Серёж, ты не всемогущий, чтобы контролировать всё и всех, даже то, что не подчиняется твоему контролю априори. Единственный человек, подвластный твоему контролю, — это ты сам. Ты сейчас винишь себя за то, что оказался в центре шторма, и вместо того, чтобы придумывать, как выбираться, льёшь слёзы над тем, чего не исправить. Отец Олега рано или поздно всё равно бы слетел с катушек и увёз его в Москву, так что теперь с того, что ты ускорил долгожданное, — на последнем слове Дагбаев изобразил кавычки в воздухе, — воссоединение семьи, м? Хочешь знать моё мнение по поводу этой ситуации? — Да. Да, хочу, — блестя глазами, но тем не менее пребывая во вполне себе ясном рассудке, произнёс Разумовский, подтягивая колени к груди и начиная потягивать мелкими глотками чай, грея ледяные от тревоги руки о кружку. — Я думаю, эта разлука была вам обоим для чего-то дана. Тебе, чтобы научиться жить без Олега и не превращаться в инфантильную жертву, душащую партнёра своей тревогой и капризами, а ему для того, чтобы научиться брать ответственность за принятые им решения и близких ему людей. Вам обоим это нужно. Правда в том, что ты слишком долго ждал рыцаря на белом коне, который тебя спасёт из всего дерьма, которым тебя наградила жизнь. Подумай: ты действительно любишь Олега или любишь то, что он тебе даёт? Тебе нужно учиться спасать себя самому, брать ответственность за свою жизнь на себя, прекратить прятать свою уязвимость и считать её слабостью. По-настоящему неуявзимым ты станешь только тогда, когда примешь эту же уязвимость и научишься распоряжаться ей, как силой. Да, уязвим, а кто нет? Что, не жить теперь и запеленаться в простыню, чтобы ползти на кладбище? Уж извиняй, не отпущу. Не бывает бесстрашных людей, бывают сильные люди с тяжёлой судьбой, которые не разнылись о том, насколько они несчастные, и продолжили ебашить вопреки всему. Расстояние между вами сейчас — отличная возможность ещё раз переосмыслить ваши отношения, прислушаться к своему внутреннему голосу и понять, насколько вы друг другу нужны и нужны ли вообще вам самим, а не вашим травмам. — Я не знаю, что я чувствую. Олег действительно стал первым, кого я так близко подпустил к себе после смерти Тины, но… Я думаю, я действительно люблю его. Да, зависим, а значит, эта любовь в какой-то степени токсична, но я действительно люблю его. — В таком случае, ебашь для того, чтобы его вытащить. Никто не запрещает тебе горевать или переживать, но лично я тебе запрещаю заниматься только этим, днями-ночами жалея себя бедного-несчастного. Всё в этом мире нейтрально-серое, кому, как не тебе об этом знать; так смотри на эту ситуацию с позитивом, ищи плюсы и делай всё для того, чтобы помочь любимому человеку и заодно себе. По-другому ты ничего не сможешь изменить. Чтобы менять что-то, нужно уметь меняться самому. Ты сильный и ты сможешь, я прекрасно об этом знаю. Да, дерьмо, да, выберемся. Слова Алтана подействовали на Сергея не хуже пощёчины. А ведь действительно: Олегу сейчас намного хуже там, в Москве, наедине со своим детским триггером, без дружеской поддержки рядом, какой обладал сейчас Разумовский. Да, конечно, глупо было сравнивать двух утонувших на разных глубинах, — суть не меняется, оба в итоге утонули — но Серёжа прямо сейчас готов был всплывать на поверхность и становиться для Волкова той опорой, какой когда-то сам Олег стал для Разумовского. Серёжа действительно готов был сделать всё от него зависящее для того, чтобы Олег был счастлив, и сейчас ощущал это как никогда чётко. Он его любит. И он будет за него бороться. Голубые глаза под тёплым светом торшера, стоящего рядом с диваном, на секунду полыхнули жёлтым, но блеск тут же пропал, будто прячась на глубине хрусталика, играясь со случайными свидетелями: — У меня есть план.