Омега + Омега. Укради меня у луны

I

      Мое вегетарианство накрылось, и я не очень в курсе, как теперь лучше питаться. Вот что я говорю Киту, когда мы выметаемся из машины на заправке.       Какой-то парень делает большие глаза. Он говорит:       — Я слышал, что ты обезумел…       — Но я в себе, — отвечает Кит.       Он заправляет машину и ничего больше не произносит. Я смотрю на него в чужих шмотках, которые слишком ему велики, и скучаю по его обычному прикиду.       К нашей новой машине, я имею в виду — к катафалку, Кит отнесся с задумчивым молчанием. Перед выездом он оглядел всё и даже забрался внутрь. Он изучал там запахи и следы от своих когтей. Я думаю, что мне не понять его чувств до тех пор, пока я не окажусь на его месте. Но вот что я понимаю и сам: он мог правда ко мне не вернуться.       Кит идет покупать нам поесть, я остаюсь в машине. Не хочу знать, какие слухи о нас распускает его община.       Я уже заметил, что Кит останавливается только на определенных заправках. Я зову их «волчьими». Отличие от обычных в том, что здесь работают «свои» и рядом есть ларек с барбекю. Они продают мясо.       Кит заканчивает с покупками и садится в машину. Мясо пахнет для меня иначе. В смысле… это то, что я даже хотел бы съесть.       Кит очень осторожен ко мне. Он наблюдает. Он предлагает не вопросом, а жестом, и видит, что я растерян.       Он говорит:       — Я взял на двоих. Но если не сможешь — всё в порядке.       Не уверен, что мне надо это делать. В смысле, говорю я Киту, не уверен, что хочу проверять, как далеко меня это заведет. С одной стороны, мое тело правда изменилось — и я чувствую, что мне безопасней есть мясо. А с другой стороны… я боюсь, что стану оборотнем, как он.       Признавшись, я смотрю на него и жду, что он скажет. Кит говорит:       — Я тоже этого боюсь.       Потому что знает — каково.       Он тянет мне контейнер с веганским салатом и говорит:       — Всё нормально, Йен.       — Но тебе приятней, когда я такой же горячий, как ты?       Он усмехается. И треплет меня по волосам, как младшего. Это глупости, конечно, согласен. Но быть с ним на равных — это еще один способ быть ближе к нему.       Я временю с мясом. Не знаю, готов ли я… когда от этого не зависит, выживу я или умру.

II

      Мы едем ко мне домой, и я предчувствую скандал, который касается катафалка, меня и Эвы. Интересно, сдала ли она меня родителям? Интересно, что бы они испытали, узнав, что я связался с оборотнем и всё равно влез в то, от чего меня пытались уберечь? По чьей линии тянется эта тонкая оборотная ниточка?.. Наверное, по папиной. Эдди — мой брат со стороны отца.       Я рассказываю Киту всё, что мне удалось узнать, и он внимательно слушает.       Он серьезно отвечает:       — Не представлял, что оборотня можно вырастить на траве…       Я прыскаю. И спрашиваю:       — А чтобы оборотень возвращался после такого, как у тебя?       Кит кивает. Мы оба особенные на всю голову, вот что я говорю.       Он отвечает:       — Но я слышал, чтобы альфа не нападал на своего омегу, обезумев. Это было один раз. С моим старшим братом. Теперь я думаю… не совершил ли ошибку, убив его…       — Ты не мог знать.       — Ты бы меня остановил. Как с тем омегой из цирка…       Это воспоминание заставляет меня притихнуть. Мы много натворили за эту поездку. Оба.       Я спрашиваю тише:       — Почему ты его убил?       — Из-за того, что он сказал.       — Я ни слова не понял…       — Он сказал по-испански. Он сказал: «Я не уйду, у них мои дети».       — Его шантажировали, чтобы он выступал?       — Я не знаю. Но если у омеги забирают щенков, их убивают. Так заведено. Ты сказал, что мы можем помочь, но мы не могли, потому что он возвращался ради тех, кого уже нет. Он бы сошел с ума, если бы понял.       — Мы могли бы попытаться их найти… Вдруг они живы?..       Кит усмехается. И говорит с досадой:       — В этом весь ты… Всегда цепляешься даже за крохотный шанс…       Ему больно, потому что он не привык надеяться. И я понимаю, что хотел бы всё изменить. Ради него больше, чем для других.

III

      Мы останавливаемся у большой автомастерской возле Санта-Фе. Кит говорит, что здесь может быть моя Ярис, и я чертовски рад, что он снова в себе. С ним всегда понятно, куда ехать и что делать…       Я говорю:       — Без тебя я был словно слепой и передвигался на ощупь.       Он отвечает:       — Ты научишься.       Не особо-то хочется, но случаи бывают разные, так что я стараюсь запоминать.       Правда, меня кое-что беспокоит, и я говорю:       — Когда я пришел в центр помощи, я вдруг понял, что я — не часть общины. Если ты не в себе…       Кит поджимает губы. А потом говорит, усмехнувшись:       — Думаю, еще пара лет — и им придется с тобой считаться… Ты пережил всего несколько лун, а уже пристрелил важную шишку.       — Не уверен, что это хорошая рекомендация… — говорю я. И еще… я чувствую себя виноватым перед Китом за Алана: — Он по-своему тебя любил, да?.. Он был твоим вожаком…       — Я бегал, пока он позволял. Так что да… думаю, что-то было.       Кит не выражает скорби открыто. Он вообще держит под замком все чувства, которые не касаются нас. Я затыкаюсь. Уверен, дело не в доверии, а в том, что он слишком привык так жить…       Кит первым делом находит свою собственную машину. Он говорит: машины отгоняют на такие «волчьи» парковки. Он показывает механику распечатку с цифрами, содрав ее с лобового стекла. Это его машина, и мне кажется, оборотни живут так долго, что знают друг друга в лицо и верят на слово.       Киту отдают ключи, вытащив их из ячейки.       Механик говорит:       — Все распускают слухи, что тебя забрала луна.       — Йен меня выкрал прямо у нее из-под носа. Надеюсь, она обливается слезами.       Механик долго смотрит на меня. И спрашивает:       — Это ты пристрелил Алана?       Я не пойму:       — Вы подключены к прямому эфиру или что? Типа, еще неделя не прошла, а все в курсе.       Кит усмехается:       — Я же сказал. Большая деревня…       Он переодевается прямо здесь, на парковке. Надевает черные джинсы, футболку и такую привычную кожанку. А еще кроссовки. Интересный факт о Ките: он никогда не носит носки. Говорит, что так не чувствует «сцепления с дорогой». Без понятия, как он не натирает себе мозоли, я бы уже шагу ступить не мог.       Кит обращается к механику, одеваясь:       — К вам должна была поступить красная Тайота Ярис.       Он точно называет мои номера. Он говорит:       — Это машина Йена.       И механик отвечает:       — Ее перекрасили. И номера скрутили…       Я с досадой решаю:       — Весь прикол был в цвете.       И Кит отвечает:       — Выбирай любую. Они ее подлатают, покрасят и отдадут тебе в лучшем виде.       Я смотрю на механика, а тот смотрит на меня, и я понимаю, что Кит не шутит. Этот механик, он протягивает мне руку со словами:       — Номера вернем, о машине договоримся.       Он представляется:       — Уилл.       И я пожимаю ему руку:       — Йен.

IV

      Ярис теперь черного цвета. Я сообщаю Киту: это никуда не годится. Всё на месте: документы, деньги, телефон… Правда, телефон разряжен, и я первым делом ищу, где его запитать. Жду пару процентов и звоню Эве. Она очень взволнована, часто зовет меня по имени и спрашивает, где я. Мне кажется, она на грани нервного срыва.       — В Нью-Мексико, из-за машины.       Она говорит:       — Я убью тебя.       — Ты дома?       — Нет! Я в этом ебаном Вайоминге. Боже, Йен… Где тебя носило?!       — Я заберу тебя, малышка. Просто скажи мне, где ты, и мы приедем.       — Что за «мы»? Ты всё еще возишь его таким?..       — Нет, он в себе. Я заберу тебя, Эва. Со мной всё в порядке, клянусь.       Она плачет и говорит:       — Я тебя ненавижу.       Она говорит:       — Но я так счастлива, что ты жив…       — Знаю. Считай, я уже в пути. Всё хорошо. Дождись меня.       Мне некогда выбирать машину, вот что я говорю Уиллу и Киту. Разберемся с этим потом. Номера я забираю. Всё, что было в Ярис важного, тоже. Мы должны довезти катафалочный фургон до дома, потом можно озадачиться заменой.       Кит спрашивает:       — Как твоя сестра?       — Я пиздецки всех переполошил, — отвечаю я. — Просто пиздецки, Кит. Я никогда еще не был настолько дерьмовым братом.       Кит говорит:       — Она простит…       — Знаю. Но мне от этого не легче.

V

      Эва бежит ко мне со всех ног и крепко обнимает. А затем, отстранившись, осматривает меня с головы до ног. Ей нужно убедиться, что я в норме, чтобы залепить мне пощечину. Так что она это делает: она заряжает мне по лицу. Щека тут же начинает гореть. Эва снова меня обнимает, и я прижимаю ее к себе.       — Я очень виноват.       Она отвечает:       — Да.       Она говорит:       — Не знаю, сколько мороженого тебе придется купить мне, чтобы восстановить мои нервные клетки.       Я предлагаю начать покупать мороженое прямо сейчас, и мы идем в местную забегаловку. Что меня вообще не удивляет: к нам подходят знакомые Кита и поражаются, что он в себе.       Эва делает вид, что Кита не существует вообще. Но я думаю, пока мы едем домой, мир между ними восстановится. Ей просто нужно время.

VI

      Эва сказала, что не могла без меня уехать. Она сказала:       — Я хотела быть рядом на случай, если тебе снова понадобится помощь… Я ждала, что ты дашь о себе знать, каждый день. Когда луна пошла на убыль, я поехала на ранчо. Там было много машин. И один молоденький мальчик всё рвался тебя спасать… Кажется, его звали Джон. Еще среди них была девушка, не помню ее имя. Она плакала и говорила, что это она во всём виновата. Она поехала с остальными, а мне не позволили. Когда они вернулись назад, на Джоне не было лица… Он сказал, что ты не выжил, но я не верила… Я пыталась узнать, где ты. Кричала и билась в истерике. Они молчали и молчали… Я так рада, что ты жив…       Эва рассказывает взахлеб. Она делится со мной пережитым ужасом, а я думаю: хорошо, что они не сказали ей, где мы… Если бы она приехала, она бы увидела кучу трупов… и то, что я почти мертв, а Кит — не в себе. Я не представляю, что ей пришлось испытать. Не знаю, как бы вел себя я, если бы она связалась с парнем вроде Кита. Наверное, я начистил бы ему рожу.       Еще… мне сложно понять, сколько дней она прожила в таком подвешенном состоянии, с мыслью, что я умер. Сколько времени мы пробыли в том доме? Я потерял счет дням, когда Кит обратился и сориентировался только по луне. Мне кажется, вся моя жизнь подчинится ее циклу, а месяца и даты в целом отойдут на второй план.

VII

      Под конец нашей дороги я рассказал Эве всё, что мог. Сказал, что мы сумели разобраться и договориться. Сказал, что очень благодарен ей за машину. Сказал, что не знаю, как бы я без нее справился…       Кит не меняется в лице, он понимает, почему я о многом молчу. Он затем говорит на заправке, один на один, что лучше держать ее на расстоянии, и он понимает, почему я позвал ее, но это исключительный случай. Так будет для нее безопасней. Я киваю. Знаю. Знаю и сам.       Она вроде поуспокоилась, но по ней видно, что эта жуткая неделя ее потрепала. Мне жаль, что я втянул ее в это, и я честно ей сознаюсь:       — Я бы бесконечно просил у тебя прощения, но правда в том, что я не хочу, чтобы ты прощала меня за это. Не прощай.       — Обещай, что это не повторится. Клянись.       Я говорю:       — Обещаю.       Сделаю всё, что в моих силах, чтобы ей не пришлось пережить подобное снова. Даже если что-то случится у нас с Китом, это не должно ее коснуться.

VIII

      Мы приезжаем домой, и Кит говорит, что найдет нам машину. Он дает мне время поговорить с семьей, и сейчас, когда мать устроит скандал о том, что Эва взяла катафалк, ему правда лучше быть подальше. Не хочу, чтобы ему досталось. Или чтобы он стал еще одним поводом учинить ссору.       Кит целует меня и желает удачи.       Я говорю:       — Будь осторожнее.       И понимаю, что после всего мне страшно его отпускать. Он даже не усмехается. И просит серьезно:       — Будь здесь, когда я приеду.       — Да.       Когда он уходит, помахав нам на прощание, Эва произносит:       — Он симпатяга, когда человек… И довольно милый.       Она так и не заговорила с ним, но, кажется, перестала злиться.       — Он заботился обо мне, когда был волком.       Эва спрашивает:       — Они не похожи на волков, да? На зверей вообще…

IX

      Мама, конечно, ругается и хочет знать, зачем нам понадобился фургон с гробом. Она хочет знать: мы в своем уме? Она спрашивает: почему мы не отвечали на звонки? Что значит Эвино: «Мы уехали, будем недоступны, но я всё объясню».       Эва не смогла сказать, что я умер. Она не смогла признать это вслух, так что самые стремные объяснения нас миновали, но остальные — нет.       Тем не менее, у меня есть вопрос получше:       — Ты планировала мне сказать, что я древний?       Мама теряет дар речи. А потом говорит:       — Это не так…       — А как?       — Кто тебе это сказал?       И я говорю ей, наблюдая, как она бледнеет: я был с оборотнями этим летом. Они сказали мне, что я пахну как древний. Я пробовал мясо, мое тело отреагировало так, что я понял.       Мама хватает меня за руку, а Эва, услышав, просто таращит на меня глаза.       — Ты обратился?       — Нет.       — Почему ты вообще решил съесть это чертово мясо?!       Никогда не слышал, чтобы ругалась мама. Эва смотрит на меня онемевши. Она произносит:       — Йен…       — Я не полноценный оборотень, Эва. Они с папой что-то во мне сломали.

X

      Мы сидим с Эвой в моей комнате, как сидели в детстве, и ждем, когда вернется отец. Или Кит. Во второе мне верится больше. Я рассказываю Эве о гадалке и о том, что она сказала про Эдди. Вспоминаю койтов… и кучу разрозненных фактов про волков.       Она говорит про меня:       — Это многое объясняет…       — Например?       — Ты никогда не мог прижиться среди людей… а с ним вроде… это вроде выходит.       Пожимаю плечами. Это тоже сложно. Как всё в моей жизни. Быть с Китом — это не то же чувство, какое появляется, когда находишь свое место, свой дом. Это то же, что быть собой, но с кучей тайн и оговорок. Так что я… ничего не знаю. Кроме того, что он мне нужен, и это взаимно.

XI

      Я переодеваюсь и собираю вещи в дорогу.       Отец так и не заявляется. Только мама под вечер стучится в комнату вся заплаканная. Она говорит: «Мне жаль. Я не знала, что делать… Оскар сказал, что я могу попытаться заглушить в тебе хищника, если буду иначе кормить…»       Довольно странно, но я только теперь понимаю, почему она так неохотно отпускала меня куда-то, особенно в детские лагеря, и почему так тщательно проверяла, чтобы я ел свои ланчи. Первый вопрос, который она задавала Эве, когда мы уезжали: «Что вы кушали? Что вам давали?»       Мама говорит:       — Я не хотела тебе такой жизни, Йен…       — Но это моя жизнь. Ты даже не дала мне права выбора…       — Ты человек. Ты родился в семье людей.       Отвечаю ей спокойно:       — И я постоянно ощущал, что везде чужой…       Я очень редко был счастлив. Это разбивает ей сердце.       Снаружи сигналит машина, и Эва, подойдя к окну, говорит:       — Это Кит.       — Кто такой Кит? — спрашивает мама в тревоге.       — Мой парень.       — Он оборотень?!       — Да. Но какая разница, если я тоже?       — Йен!       Хватаю шмотки и бегу вниз по лестнице. Мама бежит за мной и просит одуматься. Она говорит, что я не знаю, во что ввязался. Она говорит: это очень опасно и в сто раз хуже азартных игр.       Она не подозревает, насколько я в курсе…

XII

      На улице я обнимаю Эву. И она признается:       — Не хочу, чтобы ты уезжал…       Меня тянет предложить ей поехать в Нью-Йорк со мной, но я понимаю, что теперь… моя жизнь слишком нестабильна и опасна. В ней много хорошего. Но плохого пока что тоже хватает… и я не знаю, получится ли что-то изменить…       Эва просит:       — Звони.       — Обещаю.       — И берегите себя.       — Да.       Эва требует у Кита:       — Береги моего брата.       И он отвечает:       — Всегда.       В его взгляде бликует что-то волчье и лунное на этом страшном «всегда». Фатальное и глухое, как собачья преданность.       Поцеловав Эву в щеку, я сажусь в машину, и мы снова уезжаем.

XIII

      Всё то время, что мы с Китом вместе, я наивно полагал, что должен украсть его у луны, что это — моя главная проблема. Я ошибался. И в этот раз… мы побороли и луну, и нашего земного «врага»… Но только в этот раз. Теперь есть другие заботы: выяснить, кто я такой, и найти для нас место, где Кит почувствует себя в безопасности.       — Вот и весь план, — говорю я.       — Мне нравится, — соглашается Кит. — А теперь давай подыщем тебе машину.       Я усмехаюсь и осознаю, что с каждым часом, когда он в себе, жить в этом поганом мире становится проще и проще. Несмотря ни на что. И мы снова прокладываем маршрут. В этот раз гадалок в нем не предвидится…       Когда мы отъезжаем, я спрашиваю:       — Кстати, что тебе должен Роб?       — Я несколько раз спас ему жизнь.       — И вот чем он тебе отплатил…       — Из-за Джонни. Этот парень правда на тебя запал… Он бы полез, и я бы его прикончил. Я бы прикончил его в любом облике, но тогда — особенно.       — Кит, — говорю я, — мне нравятся волки постарше…       Кит ржет.       И я добавляю:       — Черт подери, ты буквально вернулся, чтобы мы переспали.       — Да.       — Сделаем это традицией. Заниматься любовью в мою течку, когда ты в себе.       — По рукам.       — Не пойми меня неправильно, я настолько подружился с тобой-волком, что уже успел разглядеть: ты вполне ничего… Но, когда человек, всё же немного посимпатичней…       — Немного? — переспрашивает Кит.       — Ладно, вру. Головокружительно привлекателен.       — Так-то лучше, — говорит Кит, и я усмехаюсь. Он ласково смотрит на меня, он признается тише и серьезнее: — Я тоже без ума от тебя.       — Знаю. Это почти буквально…       Он прыскает. Я залезаю в телефон. И говорю:       — Йеллоустон. Я хочу посмотреть на место опасней, чем то, из которого мы удрали.       Всё постепенно возвращается на свои места. Но… я уверен, что после всего, что мы пережили, никто из нас уже не будет прежним. И это заметно, когда мы оба затихаем, а в воздухе повисает горечь. Но это тоже часть нашей жизни, и от нее я больше не собираюсь сбегать. Как и многое другое, потери нужно пережить. Дать себе время. Дать время друг другу. Мы разберемся вместе, вот что я думаю.       Всё наладится. Я говорю это Киту. И он обещает: да. Когда Кит обещает, мне становится очень спокойно. Он никогда не нарушает своего слова.