В овечьей шкуре

Когда Саймон упал, Джон тут же подскочил и подбежал к нему, обратившись. Он знал, как сильно рисковал, со своими-то ранами — даже вывих пальца на руке при смене формы мог спровоцировать серьезные травмы вплоть до открытых переломов, а исполосованная лапа и глубокие следы царапин и укусов в районе шеи и груди так и вовсе грозились создать ему такое кровотечение, что с помощью одной только регенерации не остановить. Но ему наплевать. Несмотря на боль, он мгновенно обратился в человека и упал на колени рядом с Саймоном. — Саймон! — окликнул он и ухватился за его плечи, чтобы встряхнуть. Он старался не смотреть вправо, где лежало обезглавленное тело Мартинеза. Все так быстро произошло. Вот Джон уже распрощался с жизнью, и вдруг появился Саймон. Живой и бодрый, да еще и с такой силой, что сумел завалить целого оборотня. Но что-то было не так. Как минимум то, что он потерял сознание. — Саймон! — Джон стянул с соседа жилет и расстегнул куртку, точнее, то, что от нее осталось. Он наклонился и прислушался. Ни звуков дыхания, хотя бы слабого, ни стука сердца он не услышал. Его чуткий слух не уловил ничего из этого, и это заставило уже его собственное сердце начать биться в несколько раз быстрее. Что делать? — Саймон! — повторил Джон гораздо громче и взволнованнее. Он привстал, чтобы осмотреться в поисках того, что могло бы ему помочь привести человека в чувство, но затем снова рухнул на колени. — Ты меня слышишь? Он приподнял его и заметил большую шишку на шее, припухлость от укола. Среди крови на коже ему было трудно что-то разглядеть, особенно на лице, где размазалась черная краска, но волдырь отчетливо выделялся. Джон несмело потрогал его пальцами и, черт, какой же он был горячий. Мартинез что-то вколол? Джон обернулся, нахмурившись. Он видел шприцы и колбы в лаборатории. Наверняка мексиканец взял что-то оттуда и ввел Саймону прямиком в шею, чтобы избавиться от него. Но, кажется, что-то пошло не так, и то, что мучительно убивало десятки бездомных, дало тому силы на последний рывок и то, чтобы спасти своего соседа. Он весь был в крови. Руки, ноги, особенно лицо с разбитыми губами, разбухший нос; место на шее, куда вонзилась острая игла. На нем будто не осталось ни единого живого места. Бедный. — Ну же, давай… — Джон уперся ладонями в нижнюю часть груди Саймона. Он положил одну руку на другую, а потом, уставившись на его обезображенное лицо, толкнулся пальцами. Раз, два, еще раз, и еще в попытке сделать непрямой массаж сердца, который он не помнил как делать правильно и вспомнил бы в любой другой ситуации, но не когда тот, кого он должен оберегать и защищать, лежал неподвижно. — Давай, ну! Не выходило. Как бы Джон ни надавливал, Саймон продолжал лежать с закрытыми глазами. Тогда он, вдохнув, наклонился. Накрыл его рот своим, постаравшись сильно не морщиться от тут же осевшего на языке яркого вкуса крови, и аккуратно сжал нос, который, наверное, и без того был заложен. Сделал выдох. Отстранился, вдохнул, выдохнул в рот снова. И так еще два раза, чередуя с массажем, но ничего не помогало, и Джон уже начал паниковать. Он громко всхлипнул, сжал руки на одежде Саймона в кулаки, поморщившись от боли, и жалобно заскулил. Волк под кожей зашевелился, боялся и не мог найти себе места, потому что это конец. Все, ничего уже не сделаешь. Никакие врачи тут не помогут, потому что просто не смогут сюда попасть, верхние этажи кишат бойцами Мартинеза и наверняка скоро придут сюда, вниз, а подмога со стороны Саймона так и не явилась. И что делать? Если Джон выживет и его семью защитят, то что он ей скажет? Он ведь так радовался, когда рассказывал родителям и сестре о том, какой Саймон классный; сидел за столом, широко улыбаясь, влюбленный по уши, да обещал попытаться привезти его на Рождество. Он обсуждал с мамой запечатление и то, как так вышло, что он полюбил по велению природы именно человека, а не другого оборотня. А теперь никакого Рождества не будет, и единственное торжество, которое посетит Саймон, будет его собственными похоронами. Крупные капли слез покатились по щекам, и Джон даже не попытался их смахнуть. Он зарыдал, затрясся и согнулся, сидя над телом, ибо ему стало так невыносимо больно, что вытерпеть не получилось. И больно не из-за собственных ран, не из-за глубоких укусов, нет, а где-то внутри, в душе. Джон всю жизнь жил один, перебивался короткими романами и особо не задумывался о поиске того, с кем ему суждено быть вместе. Он не заботился об этом, потому что считал, что и так неплохо, но встретив Саймона вдруг осознал, насколько это важно. И как это приятно. Только-только он смог успокоить себя, перестать хотя бы каждые пять секунд думать о Саймоне и том, как же с ним классно — теперь он делал это раз в минуту, — как тут же потерял его. И сейчас ему не весело. Он связан с ним, и расстаться именно так, не разбежавшись, а став свидетелем его смерти, ощущалось гораздо, гораздо больнее клыков под кожей. Шмыгнув носом, Джон чуть выпрямился. От ужаса вкупе с горечью он плохо соображал, но через поток гнетущих мыслей и отдающих в череп своих же всхлипов пробралась идея. Глупая и отчаянная. Дрожащими руками он натянул рукав куртки Саймона до сгиба локтя и, опустив голову, тут же вгрызся в кожу зубами, прямо в участок с огромной татуировкой. Джон сомкнул челюсти, новая порция крови хлынула прямиком ему в рот, и он, укусив сильнее, заскулил. Он хотел его обратить. Хотя бы попытаться обратить. Он знал, что это бессмысленно. Таким даром обладали только немногие чистокровные оборотни, а не полукровки, как Джон, да и обратить можно было только живого человека. Отец обратил маму, когда она была еще жива, а сердце Саймона не стучало и он не дышал уже Бог знает сколько. Это бесполезно, но Джон искусал ему руку так, что кровь залила собой татуировки. Он укусил его за левую щиколотку, вцепился зубами многим выше и вгрызся в открытый участок шеи, в противоположном от следа от инъекции месте. Джон отчаянно кусался и рыдал, сплевывал кровь и крупно дрожал, пытался снова и снова сделать непрямой массаж сердца, но ничего ему не помогало. Он сделал хорошее дело. Он помогал грозному солдату из элитной организации — всей стране, в общем-то, — помогал выследить мексиканского террориста, помогал найти вход в этот сраный бункер. И вот так все должно кончиться? Такая необычная героическая история — оборотень и человек, предназначенные друг другу судьбой, выступают против угрозы для мира.! и такой у нее финал. Отпустив ладонь Саймона, всю израненную и в осколках стекла, Джон запустил пальцы себе в и без того растрепанные волосы и завыл. Надрывно, громко, не сдерживаясь. Пускай все услышат — ему уже все равно. Может, это было странно, так убиваться по тому, с кем едва ли знаком полгода, но это же запечатление. Тут даже в случае с тотальным незнакомцем оборотень привязывается и любит так, как никогда больше никого не полюбит. Слезы полились из зажмуренных глаз с новой силой и Джон, когда в легких закончился воздух и заболело горло, снова рухнул, наклонившись, на тело перед ним, всхлипывая.

***

Писк. Писк. Еще один. И еще. Саймон медленно разлепил веки. Перед глазами все плыло, и ему потребовалось с полминуты, чтобы сфокусировать взгляд и понять, что он в больничной палате. Окно было плотно зашторено, в комнату не попадал свет, перед койкой стояла тумба с телевизором; от его левой руки тянулся катетер с чем-то прозрачным, что шло через трубку, а выглядывающие из-под одеяла пальцы ног были все в синяках и с кровью под ногтями. Саймон подумал о том, чтобы встать, но через верхнюю часть тела медленно, словно через толщу воды, прошел укол тупой боли. Он моргнул пару раз и прищурился, нахмурившись. На нем была больничная роба, но даже через ее тонкую ткань он ощущал, что его всего перебинтовали. На правой руке у него красовался гипс, около брови пощипывало и натягивало кожу — там явно швы, — да и лицо в целом щедро обмотали бинтами. Он попытался вспомнить, где и как умудрился получить все эти раны. Писк приборов по обе стороны от него, что, наверное, считывали сердцебиение, отдавался эхом. Механическая коробка пискнула раз, а в голове она сделала это еще трижды. Это побочные эффекты от лекарств? Саймон моргнул. Он почему-то будто слышал все в несколько раз громче обычного — шорохи за дверью, шелест чистого постельного белья, да даже себя самого, свое свистящее дыхание. Это… Это из-за того укола? Мартинез же ему что-то вколол. Правда, это что-то должно было убить его, так почему он все еще жив, пусть и чувствует себя хуже любого мертвеца? Дверь в палату открылась. Саймон перевел взгляд с края одеяла в сторону, откуда шел звук, и увидел Джона. Он посмотрел на него, и через мгновение с какой-то немыслимой скоростью будто прямо перед его глазами пронеслось каждое разделенное вместе с ним воспоминание. Чуть ли не каждое слово и каждая шутка, те несколько дней, проведенные в форме волка, просмотр футбола, какие-то мелкие ссоры, те драки в бункере — изображения с этим и многим другим сменяли одно другое быстро-быстро, и на всех был Джон. Хмурый, улыбающийся — разный. И еще были какие-то яркие вспышки, как если посмотреть на лампочку, запахи, участившееся сердцебиение и его голос с совсем легкой ноткой акцента. Джон что-то говорил в голове Саймона, его слова так же, как и писк медицинских датчиков, отдавался эхом в затуманенном разуме, и вдруг Саймон будто вынырнул из воды. Странные видения прекратились, когда Джон, широко улыбаясь, приземлился на стул рядом с койкой. Его голубые глаза блестели, он пытался не заплакать, и Саймону в опухший нос ударил странный запах. Не приятный и не отвратительный, а просто… обычный. Запах как запах, он был, а описать его он не мог. — Ты живой! Саймон чуть повернул голову на подушке. Он приоткрыл рот с небольшим усилием, потому что пересохшие губы слиплись. Джон тут же просунул меж них трубочку. В руках он держал коробку с яблочным соком. — Ты… ты, я… Боже, щас, — Джон взглянул наверх и несколько раз быстро моргнул. Он шмыгнул носом и вдохнул. — Я думал, что ты умер. Он убрал трубочку, когда Саймон, сделав несколько таких нужных ему глотков, тихо выдавил из себя: — Умер? — Ты не помнишь? — Смутно. — Мы, короче… Мартинез тебе вколол свое… ну, наркотик, или что это было. Потом он натравил на тебя тех, — Джон шмыгнул носом. — Своих боевых, прости, Господи, бомжей. Потом он пошел убивать меня, но ты прибежал, засунул… засунул ему гранату в рот, убил его, а-э-э… потом встал и упал, и у тебя остановилось сердце, и я- Саймон мало чего понимал из быстрого пересказа тех событий, что произошли в логове Мартинеза под землей. Джон тараторил, запинался и вытирал глаза рукавом серой мастерки, что была на нем, но продолжал говорить. — Я попытался тебя обратить, но ничего не получалось. После этого п-пришли эти твои, — он покрутил пальцем вокруг. — Солдаты, поубивали оставшихся друзей Мартинеза, вытащили нас и привезли сюда. Меня… меня даже допрашивали, а я вообще не знал, что им рассказывать, да и мне было тяжело о чем-то думать, кроме, ну, тебя. Знаю, звучит сопливо, но… э-э… — Я понимаю. Я тоже, — Саймон кашлянул. — Волновался за тебя. Перед тем как чуть не стал кормом для бездомных. Джон кивнул, слабо улыбнувшись. — Потом меня повели лечить и сказали, что ты ожил. Из Шотландии вызвали парочку оборотней-врачей, они у тебя какие-то анализы взяли и… и ты… ну… — Джон вздохнул и посмотрел Саймону в глаза. — Ты теперь тоже оборотень. Как и я. Саймон застыл. Он открыл рот, вскинув брови, и закрыл его. Открыл снова: — Я? — Ты. Каким-то чудом один из моих укусов сработал. Ты пролежал тут тр… три дня, а дышать начал только позавчера. Я боялся, что тебя скоро начнут хоронить, но тебе… твоему организму, то есть, наверное, нужно было время, чтобы, — Джон замялся. — Воскреснуть. И вот ты здесь. Какой-то мужик по имени Прайс сказал, что тебе награду дадут. Саймон поджал губы. Вот оно что. — Я слышу звуки, и… — Громко? — Да. — И запахи- — Чувствуешь? Джон улыбнулся. Он подсел ближе, с оглушительным скрипом подвинув стул ближе к койке, поставил коробку с соком на тумбочку и коснулся пальцами загипсованной руки: — А ты сейчас видел что-то типа… видения? Или галлюцинации. — Видел. Слез на глазах будто и след простыл, и Джон улыбнулся уже не так виновато, а заметно веселее. Он погладил гипс. — Ну все, теперь ты от меня никуда не денешься. Ты на мне запечатлелся, — и озорно прищурился. — И ты точно оборотень. Саймон перевел взгляд куда-то Джону за плечо. Он же не шутит? — Но ты очень сильно ранен, и у тебя регенерация намного слабее моей. Тебе придется тут еще полежать. А еще у тебя отрастут обратно зубы, не волнуйся. Саймон перевел взгляд обратно на Джона. Он был так измотан, что даже не заметил, что во рту у него как-то пустовато. — Я не могу быть оборотнем. — Можешь. Я тебя обратил, — второй рукой Джон чуть похлопал по одеялу с важным видом. — Врачи тебе потом покажут твои анализы. Но я тебя всему научу. Интересно посмотреть на тебя в форме волка, кстати… Саймон облизнул губы. За последние несколько минут он услышал столько нового о себе и произошедшем, что даже не знал, что и подумать. И как ему дальше жить, будучи оборотнем? Как со службой? — И еще Прайс хочет, чтобы я у вас начал работать. В Херефорде или еще в каком-нибудь полку. — Чего? — Он хочет, чтобы я стал инструктором. Ну, для оборотней в САС. — Не думаю, что они у нас есть. — А они будут. Один уже со мной разговаривает. Но я не знаю, я как-то не особо хочу. Мне легче пить пиво в Эйршире, — ухмыльнулся Джон. — Но вообще, у меня еще куча времени на подумать. — Лучше не надо, — прохрипел Саймон. — Погоди, а родители? — С ними все хорошо. Мексикашки до них не добрались, поэтому они все еще ждут нас с тобой в Глазго на Рождество. Саймон вяло улыбнулся. У него болело все тело, он стал оборотнем и запечатлелся на Джоне в ответ, Прайсу и остальным придется разгребать начатое Мартинезом, а Джон осторожно прижался своим лбом к перебинтованному и закрыл глаза. Эти несколько месяцев оказались самыми безумными в жизни Саймона, но сейчас ему показалось, что он, уже просто волк, без овечьей шкуры, даже не против этого всего. И уж точно не против того, из-за кого этой самой овечьей шкуры у него нет. — Люблю тебя.