Кермода

Иногда сны мудрее, чем пробуждение.

В толпе, среди множества лиц, он искал глаза. Словно художник, выискивающий единственно верный оттенок в палитре красок, его взгляд небрежно скользил мимо случайных черт, не задерживаясь ни на чём. Только глаза. Они — зеркала души, центр каждой вселенной. Смотря в глаза, мы видим целостную картину. Убери их — и всё станет однообразным. Ничем не примечательным. Мир потеряет краски, став холстом без смысла. Заносит, приковывает, уносит прочь от реальности. Он выжидает, когда посмотрят в ответ. Лишь тогда сможет понять, не мерещится ли ему. Они коварны. Столь многое отдано им. «Такая важность…» — подумали бы губы, припухлость которых так сладко различима. И неважно, смотрим ли мы на них или вкушаем. Такая безвкусица, эти глаза. Их ни вкусить, ни услышать. Мечутся туда-сюда, играют, лгут, строят из себя что-то. Такие разные — актёры. Одни и такие неповторимые. Годы сотрут из памяти все детали: какой формы были уши у того человека, была ли горбинка на носу, а правая ноздря шире левой, были ли впадинки на губах или, наоборот, не было ничего. Абсолютно ничего примечательного на лице, которое так сильно хочется сжечь, разорвать, стереть из памяти. Но мы никогда не забудем, как они смотрели. Эти лживые глаза. В них океаны горят, а леса тонут.

…

Забросив чемоданы в машину, Юнги натянул черную шапку ниже, прикрывая замерзшие уши. Хлопнув по кузову черного пикапа, он сел за руль. Глубоко вздохнул, окинув взглядом дом, и открыл бумажный путеводитель. Ещё раз оценив предстоящий путь, снова протяжно вздохнул, положил тонкую книжицу обратно на панель машины и повернул голову в сторону входной двери. Всего несколько секунд — и на его лице расцвела улыбка. Черные глаза-пуговки, смотрящие на него в ответ, затерялись на фоне покрасневшего носа и щёк. Чонгук, укутанный в кожаный бомбер, свитер, шарф и тёплую шапку, жалобно смотрел на Юнги. — Ну что ты там копошишься? Скорее запрыгивай! — крикнул Мин. Двое сидящих в машине позади тоже обратили свое внимание на Чонгука. Тот совсем не ожидал такого с утра пораньше. Дожди больше не лили, но жуткая холодная засуха не предвещала ничего хорошего. Нехотя он натянул ботинки и, взяв свой скромный багаж, поспешил к машине. Выдыхая теплый воздух, превращающийся в пар, Чонгук невольно вспомнил мягкие корейские зимы, где сугробы казались чудом, а минусовые температуры — редкостью. Но мысли о том, что ниже гор ситуация изменится, успокаивали его теплолюбивую душеньку. Остальных же совсем не волновал неожиданный приход холодов. Хрустящие морозы и снегопады каждый день, закупка дров, чистка машин по утрам — для жителей гор это было обыденностью. Даже если это середина осени. Захлопнув за собой дверь, Чонгук окинул взглядом друга, наслаждающегося мурчанием двигателя и сидящего в одной лишь кожанке, накинутой на свитер, и выкрутил печку на максимум. — Скоро согреемся, — ободряюще кивнул Юнги, и, махнув стоящему у машины Касселя Лиаму, тронулся первым. Выехав на твёрдую дорогу, машина позади обогнала их с веселым гулом. Юнги на это лишь ухмыльнулся. — Будто у меня есть желание нести ответственность за правильность маршрута. Смешно… — и с этими словами надавил ногой на газ, равняясь с «Опелом». Повернувшись в их сторону, Чонгук заметил улыбающегося Тэхёна и Касселя, угрожающе машущего Юнги кулаком. Заметив на себе взгляд, Тэхён коротко взглянул на Чонгука и отвернулся, улыбка на его лице исчезла. Чонгук уже и забыл, когда в последний раз видел его улыбающимся. Их маленькая гонка продолжалась до тех пор, пока вдали не показалась машина, и, одержав первенство, Юнги выдохнул победное: — Хороша! Чонгук же, не обращая внимания на их забаву, почувствовал, как начинает согреваться, и стянул со лба шапку и шарф, кинув их на заднее сидение. Выехав из лесной чащи, их встретил кастильский городок. Проезжая через него вечерами, Чонгук и не заметил, как было красиво внутри. Отстраненный от внешнего мира, скрытый в тени густых лесов и гор, он казался затерянным во времени. Широкие ухоженные улочки, вымощенные булыжником, вели к старинным домам с черепичными крышами. Цветные домики и несколько статуй возле них будто рассказывали историю этих мест, которую знали лишь немногие. По улочкам были расставлены статуи огромных котов в самых разных одеждах и позах. Городок был разделен рекой, проехав через которую, машины выдвинулись в сторону единственной пекарни в округе. — Милейшее местечко, — мечтательно вздохнул Юнги и завернул на парковку. — Кассель, возьмите то же, что и себе! — вдогонку уже направляющимся за едой мужчинам крикнул он и открыл крышку капота в попытках распознать, откуда шел странный скрежет. — Я… схожу, осмотрюсь в округе, — выйдя из машины, Чонгук направился в сторону очередной размалёванной статуи. Он остановился у яркого мейн-куна, украшенного цветами. Вид его морды казался забавным. Словно хранитель, вырезанное из дерева создание выглядело сурово и воинственно. Юнги рассказывал, что «Катскилл» переводится с голландского как «кошачий ручей». Раньше эти земли принадлежали голландским переселенцам, но сейчас, в тёплое время года, сюда съезжались лишь состоятельные нью-йоркские жители, желающие скрыться от городской суеты. Чонгук окинул взглядом окрестности: мост через реку, нетронутые на вид дома, пустые чистые улочки, несколько магазинчиков и местная забегаловка с деревянной вывеской «Великолепный цыпленок» — всё это посреди обширных горных равнин и лесов. Если бы не климат, наверное, он остался бы тут надолго. Вернувшись к машинам, он не сразу заметил протянутый в его сторону стаканчик с горячим кофе и небольшой свёрток чего-то горячего. Обернувшись, он увидел перед собой Тэхёна. Его смиренное лицо показалось Чонгуку неестественным. Он выглядел так, будто просил прощения. Но Чонгуку не было за что его винить. Отдав еду, уголки тэхёновых губ еле заметно приподнялись. Несмотря на общую отстранённость, в этот момент он показался до странности довольным. — Ох уж эти итальянцы и их отношения через еду… — тихо пробормотал Юнги, стоящий около Чонгука, за что получил болезненный толчок в ребро. Группа из четырёх человек молчаливо пережевывала свой названый завтрак, облокотившись на бампера своих машин. Чонгук вдруг почувствовал слабую тоску по Барбаре. Наверное, сейчас ей было совсем одиноко в тёмном и холодном гараже. Но он надеялся, что Лиам хорошо о ней позаботится, пока его нет рядом. Под тихие воспоминания об этом городишке они, перекусив, двинулись дальше.

…

Юго-восток Нью-Йорка. Ароматный воздух, чистые воды озёр и рек, гордые склоны обширных горных хребтов, ограниченных с севера и востока долинами рек. Глубокие, изрезанные шумными водопадами равнины — Чонгук любовался всем, чем удалось увидеть за их короткие остановки. Прекрасное место, куда только недавно ступила нога человека с толстым кошельком — жестко и громко. Десятки инвесторов, бизнесменов и спекулянтов оккупировали землевладельческий рынок в надежде урвать лакомый кусочек от шикарных видов на фермы, реки и равнины. Уверяя о благих целях: создать заповедники, предупреждая природу от опасности, жителей — от нищеты и войн, леса — от вырубки и строительства. Однако истина редко бывает раскрыта досрочно. — Почему не остался в городе? Зачем было уезжать на отшиб? — спросил Чонгук и задумчиво уставился в лобовое стекло. Они познакомились с Юнги на первом курсе сеульского национального университета. Большой лекционный зал был полон студентов со всех факультетов. Тогда он, студент первого года ординатуры общей хирургии, растрёпанный и вспотевший, сел на единственное свободное месторядом с лечебно-профилактическим факультетом. Одежда взмокла, а шарф слетел с шеи, когда Чонгук заметил протянутую салфетку в его сторону. «Я Юнги. Возьми это», — сказал светловолосый парень в круглых очках и мягко улыбнулся. Даже после оконченного университета, где каждый день они проводили вместе, их дружба не прекратила своё существование. Успешно получив диплом, горячая кровь Чона хлынула в профессию кардиохирурга, пока Юнги, получив специальность врача общей практики, уехал в США по контракту. — Городская суета не для тех, кто предпочёл теорию практике, — с той же мягкой улыбкой произнес Юнги. — Только за этот год нам удалось успешно опубликовать около тридцати научных работ и проектов. Благодаря Тэхёну сейчас они переведены на множество языков. Мало кто готов так глубоко погрузиться в исследования. Впрочем… мне здесь действительно нравится. — Я, наверное, тоже уеду… куда-нибудь, — задумчиво произнес Чонгук. — Уедешь? — Как решу закончить со всем, продам всё и уеду. Жить жизнью, которой никогда бы не стал. — В этом определенно что-то есть, — выдохнул Юнги. Погрузившись в мысли, они оба замолчали. Выпутаться из запутанного клубка стремительно проносившихся в сознании картинок не получалось никак. Оставалось лишь морщиться от наступающей головной боли, вызванной странным, необъяснимым чувством. За время пути они то и дело переодевались. Ниже уровня гор в долинах становилось теплее, когда же, поднимаясь всё выше и выше, температура резко менялась. Дорога была извилистой и неровной. Спускаясь и поднимаясь, они сами не заметили, как вокруг стал сгущаться туман. Становясь всё гуще, он окутывал всё вокруг плотным молочным покрывалом. Деревья по обочинам превращались в размытые тени, пока их ветви, словно призразные руки, тянулись к дороге. Чонгук приоткрыл окно. Влажный прохладный воздух ворвался в салон, принося с собой запах мокрой хвои и чего-то неуловимо дикого. Где-то вдалеке послышался крик птицы, резкий и тревожный. Внезапно автомобиль Кесселя резко остановился, и, чтобы избежать столкновения, Юнги пришлось также быстро затормозить. Когда машина впереди засигналила, из-за неё появилась чья-то рыжая голова, а потом и вовсе показалось стадо оленей. Животные не спешили: около десятка голов неторопливо стучали по земле, фыркая на большие светящиеся железки. — Не помню, чтобы они так спокойно вели себя и были настолько близко к дороге, — внимательно наблюдая за стадом, бормотал Юнги. — Я чуть не сбил одного, когда ехал сюда, — фыркнул Чонгук. — Стоял как вкопанный в темноте. — Впрочем, мы сами вторглись в их дом... Индейцы считают это знаком вселенной. Только вот каким? — Знаком, что не придется смывать кровь с разбитого капота, — закатил глаза Чон. — И то верно… — пробормотал Юнги, наконец давя на газ.

…

Даже под убаюкивающий рокот мотора мысли не уходили на второй план. Что-то внутри терзало, заставляя то и дело отвлекаться на мозоли на ладонях, безжалостно их раздирая. Подняв глаза, Чонгук посмотрел на Юнги. Стало завидно: он не отрывал взгляда от пейзажей вдоль дороги. Но внутренний голос был прав: впереди — работа, и ничего более. Слишком многое он упустил, пытаясь разобраться в собственных чувствах. Отвернувшись лицом к окну, Чонгук старался впитать в себя этот вид. Но и он не мог перебить мысли о том вечере. Всё, что ему оставалось, — позволить им завладеть собой и отдаться воспоминаниям. Он запомнил всё. Как сладко чувствовались на губах чужие поцелуи — он не забудет вовсе. Чонгук лишь на секунду приложил пальцы к губам, стараясь воскресить ощущения — невообразимо. Это было не так. «Может, мне это приснилось?» Он прикрыл тяжёлые веки.

...

Forget Me Forgotten — Hollow Wood

Сентябрь незаметно подходил к концу. Чонгук возвращался в особняк донельзя довольным. Весь день они с Юнги провели, посещая разные антикварные магазинчики в городе. — Виниловые пластинки? Нам это нужно! — восклицал Чонгук, рассматривая полки. — Линзы для моей довольно редкой камеры? Сюда! — поддразнивал его Юнги, которому оставалось только смотреть на это детское удовольствие и… спонсировать. Всё же Чонгук гость. А Чонгук и не жаловался. Скупал всё, что только понравится, рассказывая абсолютно непонятную для его напарника информацию о том, сколько бы стоила та или иная вещица пару лет назад. Опасаясь больших трат, и, схватив Чона за рукав, Юнги утянул его в кафе неподалеку. Но и здесь просчитался: половину вечера Чонгук рассматривал и расспрашивал владельца о картинах, украшавших стены заведения. Вдохновение и любопытство было ничем не скрыть. И лишь после долгих бесед и пары напитков, которые, по словам Юнги, «ты должен попробовать, прежде чем умрешь», художественный пыл Чонгука поостыл. Чуть не забыв сумку со всем приобретенным — а точнее, почти украденным, ведь Юнги торговался так, что цены из «доступных» превратились в «символические», — они весело распрощались с хозяином кафе и отправились домой. Всю дорогу Чонгук рассматривал и читал описания каждых песен, что успел урвать, а Юнги с любопытством внимал, позволяя в этот вечер Чонгуку побыть в роли главного болтливого ящика. Выйдя из машины, им захотелось тут же в неё вернуться, когда холод обжёг лицо. Ночной горный ветер и резко сгустившаяся над их головами темнота заметно ухудшили настроение. Юнги перенёс багаж на крыльцо, затем сел в машину и въехал в гараж, чтобы избежать разбитого стекла от упавшей ветки. Наконец оказавшись в доме и миновав главный коридор, ведущий к лестнице, Чонгук внезапно замер, заметив сквозь приоткрытую дверь танцующего в гостиной Тэхёна. Охваченный любопытством, он приблизился, не заботясь о том, что его действия могут быть раскрыты. Свет от камина игриво переливался на белоснежной блузе, что была заправлена в такого же белоснежного цвета кюлоты. Глаза Тэхёна были закрыты, но он изящно порхал из стороны в сторону, переступая голыми ступнями с ковра на деревянный пол. Руки, что нежно опускались и поднимались над головой, были похожи на ветви колышущихся на ветру деревьев. Завораживающий, он грациозно вставал на носочки и продолжал танцевать, словно ноги его были в пуантах. Негромко играло что-то классическое. Чонгук не знал, что именно. Он прежде и не слышал этой композиции, и не запомнил бы. Было не до музыки. Слух отняло, отдав в тот момент все силы глазам. Глазам, безнадёжно обречённым и прикованным к столь таинственному. Бесшумно пройдя в гостиную, он скинул пальто на спинку дивана. В голове Чонгука часто возникали нелепые идеи, но не со всеми из них он был готов бороться. Ему никогда так не хотелось делать всё, что только вздумается. Особенно, когда это касалось мужчины по имени Тэви Руссо. Какого цвета глаза его беды? Пару шагов — и он оказался совсем близко, легко коснувшись локтей танцора. Тот ничуть не удивился, словно и так знал, кто стоит позади и чьё сердце так громко бьётся за спиной. Оба замерли, утопая то ли в смущении, то ли в пучине ожидания. Чонгук вдохнул, лёгкий аромат знакомого одеколона защекотал нос. Он наклонился совсем немного, вновь замечая, как свет от камина просачивался в золотистые пряди на макушке. Как они завивались на конце, обнимая собой шею. Хотелось наклониться ниже, зарыться в эти волосы носом и дышать… Он скучал. Пару секунд, и Тэхён выпорхнул из чужих рук, к которым ему всё же неправильно хотелось вернуться. Он развернулся, с недоумением взглянув на нежданного гостя. — Вы столь изящны, — произнёс Чонгук едва слышно. Грудную клетку сжало от смущения. — Словно тот день не заканчивался, я снова застал вас в танце. — Благодарю вас. — Я и не подозревал, что вы так хорошо танцуете. — Я тоже не думал, что ты так хорошо танцуешь. Тот танец стал настоящей феерией, — Тэхён усмехнулся. Ему действительно понравилось. — Мама заставляла меня заниматься танцами в старшей школе для «общего развития». Не думаю, что это вообще можно назвать«хорошо». Что же до вас? — Я бы назвал это способом заглушить постоянный поток мыслей, — вздохнув, он подошёл к шкафу, на котором стоял патефон, и, примкнув к нему спиной, всмотрелся в чужое лицо. — Поделитесь? — Не думаю, что тебе понравится копаться в моей голове. — Почему же тогда… вы из моей не вылезаете? И лишь сделав шаг навстречу, Чонгук рассмотрел в лице напротив нечитаемое выражение. Стеклянные глаза, окутанные не то ужасом, не то враждебностью. Шаг назад… — Чонгук, послушай… — казалось, будь Тэхён зверем, шерсть его стояла бы дыбом. — Вы боитесь? Руссо потёр переносицу тыльной стороной ладони, словно весь этот разговор доставлял ему сильную головную боль. — Я не понимаю, о чём ты… И снова… Этот взгляд. Затянет. Задушит. Затопит, словно сентябрьский ливень: тёплый в начале, холодный в конце. Чонгук винил себя лишь в одном: «Весь вечер я сгорал от желания поцеловать вас». Теперь пора тонуть. Под грузом собственных желаний. — Той ночью… Вам не хочется это вспоминать? Ответное молчание звучало как отсчёт до прорыва дамбы. — Прошу, ответьте мне… Вы то и дело избегаете меня. Я вам противен? Музыка стихла, погружая комнату в тихий скрежет иглы о винил. Лишь шёпот: — Мне жаль. Вода хлынула внутрь, ледяная, чёрная. Грудью, будто об асфальт, Чонгук упал на неё, разбился. В секунду тело и вода слились в холодную жидкую массу. Она заполнила его до краёв, позволяя глазам играть роль зеркала, в котором Тэхён увидел собственное отражение. Как под тяжестью тело того вдруг двинулось вперёд, а руки потянулись к плечам, словно в желании утешить. Но было слишком поздно. Чонгук, не отрываясь, нервно отступил назад, нащупал сзади себя дверь и устремился прочь. Дверь с громом захлопнулась отрезвляя. Где-то с книжных полок упали наручные часы, больше не играя роли чьего-то напоминания. Тэхён раздраженно впился ладонью в волосы, сжал их. Хотелось лопнуть, как воздушный шар. Услышав, как следом захлопнулась входная дверь, он, не думая, выбежал из гостиной к выходу. За окном не утихала резко начавшаяся гроза. Дождь был настолько сильным, что через окна невозможно было что-то рассмотреть. Распахнув входную дверь, Тэхён вышел на крыльцо, замечая, как Чонгук направляется к своей машине в полной темноте. — Чонгук, постой! Пройдя босиком сквозь стену дождя лишь пару метров, Тэхён резко остановился, ослеплённый светом фар. Машина устремилась прямо на него, но он даже не думал двинуться с места. Так и замер, когда она резко развернулась и уехала прочь, скрываясь из виду в засасывающей темноте. Белая рубашка была насквозь мокрая, неприятно прилипая к телу, напоминая о вечере, о котором теперь можно только жалеть.

…

«Кошмары редко бывают столь реалистичными…» Резкое чувство горечи и стыда стремительно сменялось безразличием. Этот голодный порыв, заставивший опьянённые головы и возбуждённые тела соприкоснуться ближе, был не настолько силён и развращён, чтобы растерзать. Казалось, с каждым прикосновением к горячим устам, к холоду кожи, с каждым разом смотря в зелёные глаза, Чонгук тонул. Но сейчас он лишь увяз в болотной трясине, из которой стоило искать силы выбраться. Пока не поздно. В порыве страсти действия Тэхёна казались вполне естественными и одарёнными желанием и слишком контрастировали с его неприступностью после. Уехав в ту же ночь, сославшись на дела, он оставил Чонгука наедине с собственными демонами. Пожирающими плоть там, где касались холодные пальцы. Желания выяснять отношения никогда и ни с кем не возникало. До тех пор, пока они не оказались за домом, промокшие от дождя. «Кажется, я чувствую что-то большее, чем просто интерес…» «Кажется, мы просто сильно намокли». Это было для него впервые. Может, Тэхёна и вовсе стоит благодарить за трезвость ума и духа. Ведь кто знает, куда бы их затянула игра в любовников. Куда бы она затянула Чонгука? У него ни ума, ни духа, одна трезвость. И та с крахом провалилась. Его почти детская наивность рисовала одно, а разум не твердил другое. Его совсем детская наивность была спасена обрубленным на корню сорняком. Отрицание, гнев, поиск компромисса, депрессия, принятие — всё на одно. И лишь тошнота от самого себя не отпускала. Неужели он стоит пару взглядов и рюмку виски? В чём же дело? Точно не в Тэхёне. Да, проблема кроется в нём самом. В той самой глупости и инфантильности, заставивших свалиться в руки незнакомому человеку, влюбиться в чёрт пойми кого и чёрт пойми где. А влюбиться ли вообще? Легкое прикосновение к локтям — и время замерло. Аромат знакомого одеколона, золотистые пряди волос, завивающиеся на шее. Всё казалось правильным, пока… «Мне жаль», — эти слова до сих пор звенели в ушах, как разбитое стекло. После что-то надломилось. Он больше не искал встреч, не пытался объясниться. Может, так было лучше для них обоих. Дождь и холодные капли на коже, визг тормозов в темноте — последние осколки воспоминаний, которые он позволил себе сохранить. Остальное следовало похоронить, как неудачный эксперимент с собственным сердцем. «Пора бы уже повзрослеть, Чон Чонгук», — мысленно одернул он себя, глядя на проносящийся за окном пейзаж. Горы, кажется, безмолвно соглашались с этим решением. — Да, пора бы, — Чонгук сжал кулак с такой силой, что на нем выступили вены. Он не может более позволять себе портить настроение ни себе, ни окружающим из-за дурацких мыслей. Он же не ребёнок, чтобы его утешать или разжёвывать свои же ошибки. — Я сам попросил о поцелуе… — он потёр тяжелые веки пальцами, чувствуя, как стыд заполняет горло. — Не стоило сбегать тогда, а просто поговорить… — продолжал шептать самому себе почти беззвучно, но угрюмая аура, растянувшаяся по всему пикапу, не давала Юнги покоя. — Посмотри, у меня там в бардачке завалялись леденцы… — его голос прервал тягостное молчание, повисшее в салоне машины. — Я не хочу, — отстраненно бросил Чонгук, продолжая блуждать в мыслях. — Ну и ладно, зато я хочу, — с чуть лукавой улыбкой ответил Юнги. Чонгук бросил на него взгляд, полный отсутствия, и быстро открыл бардачок, когда из него вывалилось что-то тяжелое и с грохотом свалилось под сидение. Не придав этому особого значения, он принялся рыться в царившем там хаосе: стёртые чеки, фантики, какие-то записки — настоящая сокровищница хлама. Наконец обнаружив искомые леденцы, он развернул один и протянул Юнги, второй взял себе. Обжигающая свежесть хлынула по рецепторам, и, высунув язык от неприятного ощущения, Чонгук быстро спрятал конфету обратно в обертку и удивился: на лице Юнги не дрогнула ни одна мышца. — Фу, ну и гадость, — поморщился Чонгук, пытаясь избавиться от жгучего привкуса. — Это север, детка, — с усмешкой протянул Юнги, бросив взгляд на разворошённый бардачок. — Эй, ты что там устроил? — Ты вообще видел свой бардак? — Это творческий беспорядок, всё на своём месте! — с притворной обидой возразил Юнги. Чонгук закатил глаза: — Да уж… Спорить с Юнги было бесполезно — эту истину он усвоил ещё в университете, где единственным, кто поддерживал порядок в их общей комнате, был именно он. Юнги же, хоть и не был отъявленным неряхой, относился к уборке философски, называя это «графиком», который сводился к генеральной уборке раз в полгода. Ему было достаточно. Что до других… Ну, это уже их проблемы! От скуки Чонгук тщательно перебрал содержимое бардачка, разложив всё по местам, и избавился от мусора. Собираясь уже захлопнуть бардачок, он вдруг вспомнил о предмете, что первым выпал из него. Пошарив рукой под сиденьем, он наткнулся на что-то тяжелое и холодное. Подняв руку, он затаил дыхание: холодный металл револьвера обжёг пальцы. — Юнги, что это? — Что? — рассеянно отозвался тот, не отрывая взгляда от дороги. — Что? Что это, черт возьми, такое? Почему в твоём бардачке гребаная, мать его, пушка?! — шёпот перешёл в крик. — Послушай… — начал Юнги. — Нет, это ты послушай! — Чонгук! — Поверить не могу… Куда мы едем? На войну? — Что? Нет! С чего ты взял? — Юнги сглотнул, его кадык дернулся. Пальцы на руле побелели от напряжения. — Действительно, с чего я взял? Ты так толком и не объяснил, что и кому от нас нужно! — Я же говорил, им нужны наши знания… Нужна наша помощь как врачей. — И наше оружие? Что происходит?! — Я не знаю, что именно может нас ждать, — голос Юнги дрогнул. — Судя по слухам, на тех территориях творится что-то серьёзное. Много раненых. — Тебе не кажется это подозрительным? Это вообще законно? — Я… я не уверен. — И ты всё равно согласился. — Там живет один мой давний знакомый, поэтому я согласился… А чего ты ожидал, Чонгук? Это наша обязанность! — Моя обязанность? Я давно оставил это! — Лучше тебя никого нет, Чонгук. Послушай… Всё будет нормально. Это лишь… мера предосторожности, — Юнги нервно сжал руль. — Черт, не могу поверить, что пролетел столько километров ради этого. Какая, к черту, работа с издательством? Какое обучение врачей? Это твоя правда? — Ты же знаешь, я бы никогда… — начал Юнги, но Чонгук перебил его: — Уже не знаю. Кто ты теперь? Их перепалка разгоралась, как лесной пожар, пока Юнги не сорвался: — А кто ты? Бросил карьеру ради клякс и кистей! Думаешь, легко было молчать, зная, какой талант ты губишь?! — его голос звенел от напряжения, вены на шее вздулись. Чонгук впервые видел друга таким — яростным и испуганным одновременно. В салоне воцарилась тишина. — Чёрт, это было лишним. Извини, — первым нарушил молчание Юнги. Глаза Чонгука метнулись, словно лезвия, сверху вниз. — Извини… — Мин провел дрожащей рукой по лицу. И в этом жесте читалась такая усталость, что на мгновение гнев Чонгука поколебался. — Извинения не принимаются. Почему ты не рассказал мне сразу? Юнги смотрел в лобовое окно, наблюдая за тем, как солнце медленно исчезает за горизонтом. Пальцы его руки нервно теребили ткань джинс — привычка, оставшаяся ещё со студенческих времен, когда приходилось принимать сложные решения. Он знал, что втягивает друга в опасное дело, но выбора не было. Письмо, полученное неделю назад, не оставляло сомнений: если они откажутся, пострадает ещё больше невинных людей. — Я боялся, — наконец произнёс он. — Боялся, что ты откажешься. Из-за своего… недуга.