Кермода

Память — это единственный рай, из которого нас не могут изгнать.

Жан Поль Рихтер

Сицилия, 1979

— Господин Чон, это же ваша коллекция? — толпа новоиспеченных гостей окружила его, сияя голодным любопытством. — Не расскажете, что послужило для вас вдохновением для создания, скажем, столь утонченного и смелого искусства? — Пускай это останется моей призрачной тайной, — он мягко и как-то по-своему улыбнулся и, поклонившись, прошёл дальше, утопая в пучине бездумно блуждающих здесь душ. Чонгук никогда не узнает, что на самом деле думают люди, разглядывая его картины. Но ему было и неинтересно. Его душа уже вот как три года где-то не здесь. Она хранит в себе запах утренней росы на еловых иголках и сладкий запах меда. Иногда Чонгуку снится, как, проснувшись, он убирает чью-то тяжелую руку поперек своей талии и, ещё даже не разлепив глаз, мягко запутывается рукой в волосы источника теплоты, начиная медленно поглаживать. Ему снится, как, отдавая свое последнее тепло и вдыхая запах до боли знакомых губ, он, пройдя через тысячи демонов внутри себя, всё же поднимается и распахивает окно, вдыхая и наполняя легкие чистым кислородом. С каждым потоком воздуха комната, наполненная густым запахом меда, становилась для него чужой. Он давно понял, что видит перед собой мужчину. Во снах тот полон счастья и рискован в действиях, но художник не может распознать его лица. Глаза его размыты, а руки, горячие, словно угли, из раза в раз тяжело обнимают его в агонии, заставляя проснуться. Кошмар и спасение одновременно. Просыпаясь, он оставляет где-то там не лес, не пение ранних птиц, а свой настоящий кислород. Тот, который лишь ежится от резко похолодевшего воздуха, продолжая тихо посапывать. Только им Чонгук мог дышать, а теперь задыхается. Попрощавшись с руководителями, он направился к выходу. Входная дверь заскрипела, прохладный ветер уже успел коснуться щёк, как из глубины помещения раздалась приятная мелодия. В центре галереи стояло роскошное белое фортепиано, края и изгибы которого были окантованы золотом, а мягкий пуфик подле был настолько изящен, что никто не решался даже присесть. Мелодия не казалась знакомой, но что-то в ней заставило почувствовать себя странно, вынужденно обернуться и выйти на звук. Сидящий за инструментом играл спокойно, плечи его были неподвижны, а спина идеально выпрямлена. Лишь длинные пальцы рук, что успел разглядеть Чонгук за спиной у незнакомца, мягко касались клавиш, будто и не давили вовсе. Чонгук расстегнул пальто и стал в стороне, внимательно следя за игрой. Он заметил, как сосредоточенно играл мужчина, и словил себя на мысли, что наедине тот наверняка раскрывал всю душу перед инструментом. Он представил, как менялось бы выражение лица и движения, как чувства рвались наружу, управляя телом музыканта. И почему-то что-то из этого вдруг показалось ему знакомым: белые клавиши, прогибающиеся под черными, изящные пальцы, которые позволяли ладоням часто оставаться на месте, и светлые, выскальзывающие из берета пряди. Они не позволяли рассмотреть интересующее его больше всего, скрывали главную тайну, которая отчего-то кипятила внутри кровь. По голове будто резко ударили, а дыхание и вовсе сперло, когда играющий резко прекратил играть. Возможно, композиция просто закончилась, а может, тот просто заметил, как пристально его разглядывали. — Вам нравится? — спросил мужчина, опуская руки на колени и складывая их в замок. Он неизменно смотрел на фортепиано, не поворачивая головы. — Ч... Что? — Чонгука будто окатили ледяной водой. «Да, даже очень, но негоже же так рассматривать музыкантов, пропуская сквозь уши музыку», — подумал он и сильнее смутился. — Вы с таким интересом слушали. Я польщен. — А, да, я... Вы очень красиво играете. «Чон Чонгук, соберись!» — мысленно приказал он себе. Безрезультатно. Мужчина опустил голову, явно смущаясь, и наконец повернулся к нему, прикрывая глаза и широко улыбаясь. По телу Чонгука тут же пустили удар тока, в глазах отразилась вспышка молнии, а сердце осталось с дребезжащим громом внутри. — Что… что со мной? — кровь, словно вулкан, хлынула в голову, заставляя лицо покрыться алой краской. Но стоило незнакомцу раскрыть глаза и всмотреться в лицо того, кто с таким любопытством наблюдал за ним, раскрытые в квадратной улыбке губы сжались от тихого ужаса. Он тут же вскочил, задевая инструмент, от чего крышка драматично закрылась и хлопнула. Как и чужое, измученное годами сердце.

...

Hearing Damage — Thom Yorke

Нью-Йорк, 1975

Сентябрь окутывал мегаполисы дождливой погодой, а леса — бесконечной мглой, через которую едва виднелись стволы деревьев. Из-за них дорога впереди казалась непроглядной, а серый туман ложился на землю так низко, что, казалось, совсем чуть-чуть открой окна — он немедля заполнил бы собой всё пространство. Однако в тот день в салоне авто лишь приятно оседал запах съеденной ранее выпечки и недопитого моккачино. «Ни в чём себе не отказывай» — девиз, устоявшийся ещё с младшей школы, крутился на языке даже при желании просто перекусить, остановившись в придорожной забегаловке. Редко оставаясь, чтобы съесть всё там, где было куплено, Чонгук беспощадно тащил еду в салон, вспоминая о крошках только перед попытками от них же избавиться. Будучи той самой персоной, что не терпела понижения температуры своих закусок ни на один градус, он иногда посмеивался про себя: «Если кто-нибудь заметит, как я вприпрыжку несусь к машине, они точно посчитают, что я не в себе». Впрочем, его это не волновало от слова «совсем». Под легко сжимающими руль руками тихо и приятно жужжала «Шевроле Импала» шестьдесят седьмого года. Она стала подарком от матери Чонгука на восемнадцатый день рождения. В тот день, когда он только увидел её во дворе дома, в голову пришла единственная и совсем дурацкая мысль — дать ей имя. Так он совершенно спонтанно и назвал свою ненаглядную подружку, верно служащую ему все эти десять лет. Иногда в порывах восхищения или разочарования он громко ругался: «Барбара! Чёртова ты иностранка!» Да ещё и с таким порывом, будто кусок железа и правда его услышит. Но, ласково называя её «Бейби», всегда извинялся. И несмотря на то, что он никогда не находил в себе большой любви к авто, а права получал потому что надо и потому что стоит, она стала для него настоящим сокровищем. Чёрная, лакированная, она получала больше внимания за день, чем мужчины дарят своим жёнам за годы счастливого брака. И в свои двадцать восемь Чонгук казался для других молодым и успешным, но чувствовал себя так, будто прожил полвека, а то и больше. Обожал классику, особенно когда дождь за окном отбивал схожий ритм, блюз-рок и мексиканские комедии. Вечерами, уставший от работы, смотрел программы про земноводных, а поздней ночью читал романы, запивая пятью чашками чая. Странно и по-дедовски выражался, давал вещам имена, но никогда даже и не думал такого стыдиться. Даже сейчас, включив первую попавшуюся радиостанцию и слушая нелепые анекдоты какого-то американца, он весело напевал себе под нос старую мелодию. Катскилл манил своим величием и масштабами, становясь настоящей диковинкой для приезжих. Неприступность скал рисовала искусные образы в головах даже самых заядлых филистеров. И чем выше дорога уходила в горы, тем больше издалека она напоминала лестницу в небеса. Туман так плотно устилал собой всё, что создавал образ облачного одеяла, бережно укрывающего горный хребет. Чонгук был здесь впервые, но за последний час взглянуть в путеводитель, грустно лежащий на втором пассажирском, потребовалось лишь раз, а на фотокамеру, что была сейчас не в силах сохранить эту красоту — порядка тысячи.  Новейшие камеры стоили грязно дорого, будто внутри них не пару зеркал и объектив, а настоящее бьющееся сердце. Но когда, просматривая фотографии старых годов, сердце начинало стучать чаще, становилось понятно, что это, наверное, всё-таки так и есть. Поэтому оставалось довольствоваться тем, что имелось под рукой. Тем самым, что безжалостно постукивало в багажнике или было бережно припрятано в сумках и куче полиэтилена: мольберт и любимый плёночный отцовский фотоаппарат. Открыв окно полностью, он высунул голову из окна, вдыхая чистый горный воздух. С момента приезда в Нью-Йорк прошло не больше восьми часов. Благо на оформление документов и техосмотр ушло всего шесть, хотя Чонгук рассчитывал пробыть там весь день. И ближе к вечеру, наконец закрыв все вопросы с ввозом, Чонгук погрузил в багажник свои три скромных чемодана и выехал из города. Сладкий металлический запах ремонтных дорог сменился ароматом мокрого асфальта и до дурноты ароматного леса. И почему-то от впечатлений, от дурноты этой безбожно хотелось ругаться, да так нецензурно, как язык только поворачивался. Да вот, правда, как-то перед Барбарой неудобно... Красоты вокруг поражали всё сильнее, заставляя выключить приёмник и насладиться звуками гор и влажной дорогой, что сияла под светом фар. Ярко-зелёный билборд «Катскилл. Население: 997 человек» означал лишь то, что до места, где его ждали, оставалось не больше получаса езды. Лёгкое волнение касалось грудной клетки, заставляя трепетно визуализировать столь долгожданную встречу.  Двое ярких огней пронеслось рядом с машиной, когда он опомнился, смывая пелену из мыслей перед глазами.  — Да, чёрт, — слетело с губ, когда ключ зажигания был уже повернут.  Прямо посреди дороги, на встречной полосе, словно каменное изваяние, застыл молодой олень. Эти дикие животные, не привыкшие к людям и их вмешательству, часто попадали в ситуации, когда, существуя всю жизнь в глуши, строительство дорог и встреча с человеком заканчивались трагично. От рёва машин и страха те в панике бросались бежать, не подозревая, что впереди только трасса, откуда после шанс спастись крайне невелик. Видимо, эта особь не успела перейти дорогу на другую сторону, как с наступлением сумерек яркий свет фар ослепил собой.  За спиной Чонгука мерцали огни автомобиля. Он медленно приближался к животному, надеясь, что не встретится ни встречных машин, ни стада оленей. Даже когда расстояние между ними сократилось до метра, олень лишь пару раз фыркнул, но не сдвинулся с места. Обойдя со спины и подойдя почти вплотную, он с трепетом и сожалением заглянул в стеклянные глаза, что в ответ с ужасом смотрели на него, не отрываясь. На голове совсем не было рогов, только длинные, словно локаторы, уши крутились туда-сюда, но это ничуть не спасало от внутреннего опасения. Ведь многим известно, насколько самки оленей могут быть опасны, защищая себя и потомство.  — Эй! А ну! — вскрикнул он, активно жестикулируя и пытаясь спугнуть бедное животное. — Чёрт же! Оцепеневшая лишь слегка попятилась, будучи не в силах сдвинуться с места. И это лишь усиливало его беспокойство. В горах быстро темнело, и рисковать жизнью совсем не хотелось, а решение нужно было принимать незамедлительно. — Я просто перенесу тебя, ладно? — принял он отчаянное решение. — Только не бойся, хорошая. Животное запаниковало, переставляя ноги, но позволило ухватить себя по бокам возле шеи и хвоста и приподнять. Ладони тут же утонули в жёсткой шерсти, и Чонгук отчетливо ощущал, как бешено колотилось хрупкое сердце.  В голову слишком поздно ударили воспоминания: ему тогда было примерно семь, когда прямо перед родительской машиной выскочил крупный олень и замер. Машина едва смогла успеть остановиться. Выйдя из машины, отец пытался спугнуть животное, когда оно бросилось на него и успело ранить. Острые рога разорвали бок рубашки и поцарапали живот. Чонгук вдруг зажмурился. «Вот цена смелости таких поступков», — пронеслось в голове, пока дрожь постепенно охватила взрослые коленки. Крепче ухватив животное двумя руками, он осторожно двинулся к краю дороги, надеясь, что длинные ноги не извернуться и не заденут самые сокровенные места, но, к удивлению, олениха почти не двигалась, слегка болтая ногами и позволяя себя нести. Опустив её на траву, он сделал несколько резких шагов назад на случай, если она начнет брыкаться. Та лишь как-то неясно на него взглянула, возможно, поблагодарив, и, почувствовав мокрую траву под копытами, сорвалась с места. Он не насчитал и десяти секунд, как хвостатый силуэт исчез в толще леса.

...

«Временные беспорядки или новое восстание? И что на самом деле таят в себе многомиллионные земли Белого леса?» Радиорепортаж оборвался, и женский голос из радио перестал нарушать тишину в тот момент, когда свет фар отразился от металлического номерного знака на высокой каменной стене. Ручник заскрипел, машина быстро затихла. Чувство безысходности вдруг накрыло с головой. Новый человек в новой стране, а цели — разбавленная акварель на тонком листе. Чонгук ухватился пальцами за ворот бежевого свитера, оттягивая его, будто это действительно спасло бы от внутреннего жара. Стремительно темнело. Он вгляделся в вывеску возле ворот, замечая нужные цифры. За воротами ровная дорога уходила в холм к дому, по бокам которой была аккуратно высажена аллея пышных деревьев. Они закрывали собой весь обзор так, что лишь яркий подвесной фонарь блестел возле входа. Вокруг было слишком тихо. И сомнения в верности адреса уже стали закрадываться в голову. Но стоило только Чонгуку раскрыть железные ворота, что уже успели зарасти плетистыми растениями, чтобы подъехать к дому, где-то недалеко послышался резкий хлопок. Он поднял взгляд и заметил, как дверь дома болталась открытая, но никого рядом не оказалось. Он вернулся к машине, собираясь сесть обратно, как сзади послышался торопливый топот и счастливое: — Доктор Чон! Он не стал разворачиваться, так и застыл в ожидании с широкой улыбкой. Светлая макушка налетела на него с такой силой, что он еле удержал себя на ногах. Знакомые руки обняли крепко, дружески, с той же радостью и любовью, как раньше. Будто тех послеуниверситетских лет разлуки не было и вовсе. — Какие люди в Голливуде! — налетевший был так взволнован, что щеки его раскраснелись, ярко выделяясь среди белоснежного гольфа и таких же белоснежных волос. Увидеть лучшего друга спустя четыре года по разным концам света было просто удивительно. Удивительно было и то, что тот, кажется, и вовсе не поменялся. Всё те же добела выкрашенные волосы и морщинки, что стали глубже. Может, от радости, а может, с возрастом. — Мин Юнги, я так счастлив снова тебя видеть. — Не говори ни слова, иначе я расплачусь, как девчонка, — глаза того покраснели, будто он действительно готов был разрыдаться. — Да ты и как мальчишка неплохо справляешься, — без зла посмеялся Чонгук, замечая уже влажные ресницы. Юнги шутливо ударил того в грудь и вдруг охнул, восхищенно повторив серию ударов по крепкой груди. — Я оскорблен! Я и забыл, что армейский рис делает такое! — Юнги и сам был подтянутым и жилистым, а еда в новой стране разнообразнее и калорийнее, так что с переездом энергии внутри стало в разы больше. Но он никогда не переставал поражаться другу, который буквально ел первое, что под нос попадется, при этом всегда имея крепкое тело и здоровый вид. — Ты всегда можешь вернуться и отдать долг, — сказал Чонгук усмешкой, попутно садясь и заводя двигатель. Он-то знал, что ничто не заставит Мин Юнги вернуться на родину. — Смешно тебе!? — Чонгук на это лишь наигранно рассмеялся и, опустив взгляд на руль, заметил, как трепетно подрагивали кончики собственных пальцев. Закрыв за машиной ворота, Юнги вежливо попросил не переживать о вещах в багажнике, уверяя, что сначала им нужно хорошенько поужинать и отдохнуть. Чонгук быстро осмотрелся, заметив, что гранитная дорожка под ногами расходится во все стороны от дома. Высокие английские фонари освещали собой весь участок, а крупный фонтан перед домом изображал гризли, из пасти которого лилась и подсвечивалась вода. Но стоило ему только переступить порог, глаза включили поворотники, разбежавшись в разные стороны. — Здесь точно живет один лишь холостой учёный? Может, здесь целая корпорация, а внизу у вас бомбоубежище? Юнги усмехнулся, ничего не ответив. Он уже привык слышать подобное в адрес собственного дома. — Сколько же здесь моих зарплат? — не переставая удивляться, спросил Чон. Он поставил на пол сумку, которую всё же ухватил с собой с переднего сидения, а сам не мог оторваться от вида: высокие потолки, хрустальные люстры — всё напоминало собой царские покои. Интерьер хоть и напоминал собой дворцовый, но был утонченно приближен к более современному стилю. И это только коридор, что скрывал за собой другие достопримечательности. — Ты помнишь, я предпочитаю минимализм и всё в этом роде, но статус мне просто не позволил бы. Да и многое осталось от прошлых хозяев, — Чонгук его уже не слушал, восхищался и будто парил, готов был взлететь и повиснуть на хрустале этих чертовски дорогих люстр. — Но дом действительно красив. Пройдя немного дальше и игнорируя закрытые двери, Чонгук не сразу заметил, как по сторонам от широкого прохода в помещение, что, видимо, считалось столовой и гостиным залом, ему поклонилось двое мужчин. — Добрый вечер, господин, — в унисон сказали они, и стоило Юнги зайти следом, они тут же ретировались, прикрывая массивные двери. Впечатления били через край, и Чонгук, ничего не поняв, отвернулся, продолжая рассматривать комнату. Огромная гостиная блестела от тёплого света массивной хрустальной люстры. Колпачки в виде свечей опаляли высокие потолки и стены вдоль и поперек. Посередине комнаты на круглом ковре стояло нежнейшего кремового цвета фортепиано. Высокая крышка его была изящно поднята, открывая вид на золотистое внутреннее покрытие. — Играешь? — Чон подошёл ближе, заглядывая в собственное золотистое отражение. — Разве не ты всю жизнь проиграл на пианино? — Я полюбил другое звучание. Отныне в моей голове нет места тихим нотам. Ты знал, даже слово «piano» переводится с итальянского как «тихо», а слово «forte» — «громко». — Кстати, те люди... — опираясь поясницей о рояль, Чонгук с нескромным восхищением всматривался в блеск хрусталя прямо над своей головой. — Камердинеры. Выкупая дом, я был категорически против их помощи, но они настояли на своём. Здесь каждый распоряжается своими деньгами и временем. — С твоей любовью к уборке этот дом давно бы рассыпался. Юнги прыснул от смеха, даже не думая спорить. Персонал, что за время уже стали ему близкими людьми, очень помогали содержать дом и его самого в порядке. — И сколько же здесь людей? — Мы и ещё двое: Кассель и Лиам. Они мои палочки-выручалочки. Правда, Кас совершенный профан на кухне, но он всегда первый, если речь идёт о помощи Лиаму. Раньше здесь было много народу: садовники, кухня и куча охраны, но сейчас дом значительно опустел. Да и те двое, кажется, заменили бы мне родителей, если бы я попросил. Чонгук понимающе улыбнулся и вернулся к осмотру зала. Огромный шкаф справа от высоченных окон уходил к двери, огибая её и переходя на другую стену. Чонгук на секунду задумался, как с такими потолками брать с верха книги, пока в глаза не бросилась деревянная стремянка. — Ты используешь часы как закладки? Он подошёл к книжной полке возле окна и схватился за ремешок, торчащий из книги. Тот ловко выскользнул из страниц, и Чонгук теперь с любопытством разглядывал прекрасно работающие и дорогие часы. — Должно быть, это Тэхён. Он говорит, что это удобно и всегда можно посмотреть на время, хотя на самом деле он просто забывает свои часы повсюду, — пожал плечами Юнги и, поднявшись по небольшим ступенькам к кухне, вернулся к столу, расставляя сервиз с посудой. — Тэхён? — Чонгук с лёгкостью вернул закладку на место, так как с самого начала аккуратно прижимал мизинец на месте тех страниц, где были часы. — Да-да, я обязательно вас познакомлю! Стол у самого окна, к удивлению, был круглым и небольшим, будто кофейный столик, потерявшийся среди всей этой царской помпезности. — Мне ужасно стыдно перед тобой, но сегодня у нас нет ничего острого и жареного, — произнеся это, Юнги снял металлический клош с тарелки посередине стола, заставив гостя широко разинуть рот. Высокий изящный пирог, усыпанный фруктами, заставил слюнные железы тут же отбивать степ. — Всё в порядке, мы можем сразу перейти к десерту, хен, — заулыбался Чонгук. От этого прозвища складки у рта Юнги стали глубже, он смущенно улыбался, разливая по чашкам чай. — Давно я этого не слышал. Чонгук вдруг вспомнил их раннюю юность. Юнги всегда был угрюмым, сосредоточенным и сложным. Но рядом с Чонгуком эта серая тучка рассеивалась, озаряя небу лучи солнца. За стеной серьезности, ответственности и деловых речей скрывался ребенок, которому моментами давали волю разгуляться. Он был тем человеком, которого никто толком не знал. И отчего-то с приездом внутри Чонгука поселилось чувство, что и он теперь в этом числе. Всё же с последней их встречи прошло четыре года. За окнами совсем стемнело, когда снаружи послышались раскаты грома. Ностальгические разговоры утихли, будто сейчас они оба прислушивались к непогоде, что в этих стенах отзывалась некоей непристойной тревогой, и лишь ритмичная мелодия настенных часов и лёгкий звон металлической ложки о края фарфора разбавляли тишину. — Этот дом... И давно вы здесь живёте? — Чонгук снова взглянул на книжные полки. — Моя командировка в Чикаго длилась около года, там я и познакомился с Тэхёном. А после получил приглашение на постоянную работу в Нью-Йорке и купил этот дом. Два года назад здесь была атмосфера гостиничного двора, я приглашал гостить всех кому не лень. Но многие женились и переехали, так мы тут вдвоём и застряли. Да и дом просто огромный, невозможно не сойти с ума, живя в одиночестве. — Если говорить о причинах моего приезда... — Как раз об этом! Слова прервал резкий хлопок двери в прихожей. Вспомнив недавний разговор, Чонгук спешно поднялся в коридор, желая скорее познакомиться. — Рад встрече с вами... — когда пришедший мужчина спешно разулся, кинул взгляд на чужую обувь и поднял голову в сторону Чонгука, что-то внутри прервало его речь. Может, яркий взгляд из-под промокших русых прядей, что под теплым светом прихожей отдавали рыжим, словно сияющая медь, а может, бежевый свитер, рукава которого нежно выглядывали из-под пальто. Страшно было самому себе признать, но что-то из перечисленного его сильно очаровало. — Чонгук? Я очень наслышан о вас, рад встрече, — проговорил тот в ответ на английском. Он не подал руки и чужую в ответ не пожал, а лишь легко поклонился. — Прошу меня простить, но задерживаться долго не стану, а как вернусь, полагаю, что к этому времени вы уже будете отдыхать. Всё на нём будто горело, и, смотря тому вслед, Чонгуку казалось, что ковролин под его ступнями искрился. Его чистый корейский, которым он громко обменялся парой фраз с Юнги, поразил еще сильнее. Мужчина проскользнул через гостиную, спешно поднимаясь на второй этаж. А Чон так и застыл в прихожей и нового вдоха сделать не может: прошлый стоил ему слишком много. Приятный, но терпкий аромат парфюма душил собой легкие. И только после он осознал, как много места в его памяти заняли глаза этого незнакомца — невообразимо зелёного цвета, и такой же невообразимо сказочный взгляд. — Где же твои манеры? Первый раз тебя таким вижу! — видно, как сильно Юнги был взволнован сложившимся впечатлением. — Я поделюсь с вами после! — он скрылся так же быстро, как и появился, оставляя лишь уплывающий аромат своих дорогих духов и странное впечатление в сердце новоиспеченного гостя. Лишь после Чонгук узнал, что звали того Тэви Руссó.

...

Сон был где-то далеко, несмотря на позднее время. Немного повозившись с меховым пледом на кровати, Чонгук взял одну из привезенных книг и спустился по винтовой лестнице в зал. После долгой дороги следовало бы отдохнуть, но любовь к уединению с собой и книгами перед сном, от которой невозможно было уснуть и гудели колени, заставила подняться и выйти. Шум от камина заполнял собой всё пространство. Треск коры и поленьев внутри звучал так чётко и ритмично, что это было похоже на настоящую симфонию. Первый вечер в этом доме оказался насыщенным и уютным. Дом пах теплом там, где чаще всего были люди, остальные же двери были попросту закрыты для других, не омрачая своим одиночеством. Замерев на последней ступени, он заметил, как приятно оседали на ковре оранжевые лучи от огня. Шоколадный кожаный диван был укрыт разноцветным пледом, а персидские подушки аккуратно красовались по его углам. Осмотревшись, Чонгук заметил фотографии, что аккуратно стояли на каменной поверхности камина. Юнги и ещё пару ребят в белых костюмах ярко улыбались друг другу на них. На одной, самой широкой из фотографий, но далеко запрятанной к стене, темноволосый парень держал под мышки медвежонка, на шее которого был окольцован номер. Юнги же сидел совсем рядом с ними, одной рукой держа животное за переднюю лапу, а второй слегка приобнимая плечи темноволосого и смотря прямо на него. — Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте, — Чонгук вздрогнул, из-за всей атмосферы он и не заметил, что всё это время был здесь не один. — А вы внимательны, — он нервно рассмеялся, наконец найдя источник звука. Прикрытый по сторонам стеллажами книг, Тэви расположился на небольшом кресле у другой стены комнаты. Из под шерстяного свитера виднелись светлые ключицы, а ноги были укрыты пледом, из которого едва высовывались пальцы ног. — Приметил у вас знакомую обложку. Фанат Шекспира? — он приятно улыбнулся. — Глубочайшая трагедия любви, люблю перечитывать, — Чонгук придвинулся ближе к углу дивана, положив книгу на бедро. — А вы? — Читал однажды, но никогда не понимал, как люди возвращаются к разным произведениям вновь и вновь. Я привык страдать лишь единожды, чтобы потом искать что-то новое. А другие десятки раз переживут неизменное и раз за разом с пеной у рта будут утверждать, что в этот всё было иначе. Конечно, всё это вкусовщина, — он говорил с паузами, позволяя не только наслаждаться речью и голосом, но и терпеливо ожидать продолжения. Будь у Чонгука уши, они бы вертелись во все стороны, улавливая каждое слово. Было в его словах что-то неземное и авторитетное, что Чонгук просто не мог пропустить мимо себя. Он так и не решился спросить сколько Тэви лет, ссылаясь на манеры, но чувствовал, что тот его старше. — Я предпочту вечность наслаждаться отрывком любимой книги, читать, словно молитву, но не перечитывать все заново. — Конечно, всё это вкусовщина... — соглашаясь, скопировал его слова Чонгук. Какое-то время они молчали, неизменно наблюдая за языками пламени, вырывающимися из камина. Спускаясь, Чонгук надеялся в одиночестве провести конец дня, но человек, чей голос так замечательно смешивался с треском дров, делал его только приятнее. — Тэви, прошу прощения. Ваша фамилия... Вы итальянец? — Да, я родом из Италии. — Ваша внешность очень обманчива. Он кивнул, легко улыбаясь. — Мой отец кореец, а мать итальянка. Моё корейское имя — Тэхён. Более близкий круг обращается ко мне так, поэтому, как вам будет угодно. Чонгук на секунду отвлёкся, теперь осознав, о каком Тэхёне они говорили с Юнги до этого. — Я даже не слышал, как вы вернулись. — Может, я просто скрывался от знакомства с вами в конце сада? — брови его вызывающе поползли вверх. — Так поздно? — Чонгук наигранно нахмурился, делая вид, что огорчён. Хотя, если Руссо и не шутил, то он его прекрасно бы понял. Он и сам не любитель этих неловких встреч. Но даже пускай его правда бы избегали, он почему-то волновался. — Да и там темно, мне будет обидно, если мой приезд действительно заставил вас чувствовать себя некомфортно. — Ну, там есть фонари, закрытая беседка и... — Нужно будет обязательно увидеть её своими глазами, — он не стал продолжать тему, не желая потерять тонкую нить их разговора. — Вы часто читаете здесь? Он уже облюбовал это местечко. Не будут ли они мешать друг другу своим присутствием? — Довольно часто, но лишь последние два года. Первое время здесь работало и гостило больше людей, поэтому я читал у себя в комнате. А когда шум от настольных игр и алкоголя не скрывали стены, а погода позволяла, я уходил в сад. Но вскоре все разъехались, и я смог прийти сюда. Отчётливо помню: как и вы сейчас, я почувствовал здесь невероятный уют. Верить мне или нет, но я никогда не видел камина, поэтому меня до сих пор тянет к этому теплу. И когда тем же утром Мин разбудил меня, укрытым пледом, в кресле, то попросил приходить сюда чаще. И с тех пор мы часто встречались здесь, проводили время за бурбоном и разговорами. Но он никогда сильно не задерживался — очень уж мы с ним ценим личное время, — Тэхён непроизвольно закатил глаза. — Иногда я скучаю по тем вечерам, сейчас он... часто занят. Чонгук вдруг снова перевёл взгляд в сторону говорящего, с удивлением замечая, будто огонёк в камине, что всё это время отражался в чужих глазах, потух. — Новость, что вы собираетесь приехать, его очень порадовала, будто оживила в нём какую-то его часть. Я даже поинтересовался, не один ли вы из его молодых корейских любовников! — Тэхён сощурился, шуточно оценивая собеседника. — Как видите, я немного староват для таких званий, — Чонгук говорил и улыбался, всё смотря на картины и фотографии, висящие над камином. Тэхён тихо усмехнулся куда-то в дно чашки от своего давно остывшего кофе и поспешил оставить Чонгука со своими мыслями наедине, забирая плед и книги с собой. — В самый раз, — слова слились с тлеющим треском дров, прячась от чужих и неопытных ушей.