Пролейся дождём

«Как мне больно! Я больше не увижу, как мне больно, Я больше не узнаю, как мне больно, Я стану дождевой водой. Я тебя оставляю, потому что люблю, Я перестаю быть собой. И прежде, чем ветер развеет нас, Любой ветер, я отправлюсь в новый путь…» © Mylène Farmer — Comme j'ai mal

Солнечный луч дрожал на белых обоях, разрезал прозрачную тень листвы. Горячий ветер обдувал обнажённые плечи Кендис, смотревшей перед собой в одну точку. У неё и заплакать не было сил. Всё было кончено. Так к чему бессмысленная грусть? Кендис откинула одеяло, встала с постели и подошла к зеркалу: «Я сотру тебя, Годжо Сатору. Вырежу из своего сердца — потому что отныне я тебя ненавижу», — сказала она себе. Взяла маникюрные ножницы с полки и принялась с остервенением кромсать свои длинные локоны. Прядь за прядью. Наслаждаясь хрустом волос, стонущих под маленькими лезвиями. Вышло неаккуратно. По правде сказать, ужасно. Но Кендис понравилось отражение. Она бросила ножницы, поставила в магнитофон компакт-диск, запрыгнула на кровать и голышом скакала по матрасу. Топтала ногами чёртово алое пятно, пинала подушку, на которой спал Сатору и хохотала во весь голос. Совсем на себя не похожа. «И ничуть мне не грустно. Плевать, гори оно всё! — кричала Кендис в воображаемую спину Сатору. — Скучная, говоришь? Я посмотрю, как ты начнёшь скучать по моей скучности. Вот увидишь! Только мне будет всё равно». — Слышишь?! — крикнула она изо всех сил. — Ещё завоешь, как захочешь меня обратно — такую скучную. А мне будет всё равно! Кендис сходила с ума до самого вечера, пока с работы не вернулась Сэёми и не постучала в её комнату. — Кендис Кейтлин Джонс, потрудись объяснить, что у тебя тут творится? — сердито спросила она дочь. — Боги, что ты сотворила со своими волосами?! Ты не подумала, что скажет Сатору? — А что он должен сказать? — Кендис истерично прыснула. — Мы больше не вместе, мам. — Что значит «не вместе»? Вы же ещё с утра лежали в одной постели: я лично видела, когда уходила. — Что?.. — Кендис в изумлении открыла рот. — И не смотри на меня, как на врага. — Сэёми сделала глубокий вдох, чтобы справиться с чувством неловкости. — Я заходила проведать тебя, а там вы… ну, вдвоем были. И уже расстались? — Расстались, — неловко ответила Кендис, потупив взор. — Так бывает, что поделаешь. Сэёми смотрела на дочь с непониманием и выпученными глазами, хлопая веками, как сова. — Нет, ну какая ты бестолковая, — выплюнула она. — Так сложно зацепиться за нормального парня? Это что за рыбой надо быть, чтобы даже постелью не удержать! — Сэёми всплеснула руками. — Ну никакого от тебя проку! А я уже понадеялась, что ты пристроена будешь, что заживём как люди!.. — Упала лицом в ладони и зарыдала. Кендис не дышала и смотрела на мать с отвращением. — Ты сейчас серьёзно, мам? — будто при смерти спросила она. — Уйди с глаз! — крикнула Сэёми и захлопнула в комнату дочери дверь. Не просто скучная, а ещё и бестолковая. Сердце Кендис кровоточило, билось в агонии. Она бесполезная и недостойная чужой любви? К дьяволу дурацкую любовь! От неё одни неприятности. Кендис с головой ушла в учёбу и никуда не выбиралась из дома. С матерью она почти не разговаривала, сведя всё общение к скупым «привет», «пока», «нет, не голодна», «всё нормально». Сэёми быстро осознала всю жестокость и несправедливость брошенных на эмоциях слов, но вернуть доверие и любовь дочери никак не получалось: Кендис наглухо закрылась от неё за непробиваемой стеной равнодушия. Зато неожиданно для самой себя Кендис сблизилась с господином Такеши. С этим «криповым» и занудным Такеши, мыслившим, казалось, исключительно в категориях купли-продажи, жившим в мире цифр и мудрёных финансовых диаграмм. Это была его последняя ночь в доме Джонсов. Такеши по привычке засиделся допоздна перед рабочим ноутбуком и пропустил ужин. Из темноты коридора к нему выплыла Кендис в безразмерной розовой футболке, сползшей с одного плеча. Лохматая и объятая сонной негой, она прислонилась к краю стола и поставила перед ним чашку зелёного чая. Маленькое божество. Его лекарство от старения и треволнений. «С тех пор, как она рассталась с тем пареньком, стала совсем нелюдимая, отстранённая. Нечитаемая. Только глаза и выдают — печальные-препечальные», — подумал Такеши, сняв очки и потерев тяжёлые веки. — Три часа вообще-то, — ворчливо произнёс он, — завтра в школе будешь носом клевать. — А сами-то, — ответила она, нервно покачнув коленкой с расчёсанным в кровь укусом. — И то верно. — Такеши невольно приулыбнулся. — Спасибо за чай, милая. — Такеши… — Она намеренно обратилась к нему фамильярно. — Я тут надумала поступать в Токийский университет, на экономический или на финансы: хочу стать успешной, как вы. Поможете? — Деньгами или советом? — Такеши сощурился и смерил её взглядом. — И так и так, — с притворной застенчивостью ответила она. — Признаться, это всё не то чтобы по мне, но хоть зависеть ни от кого не буду. Как найду работу, верну вам всё до последней иены, обещаю! — И клятвенно сложила руки в замочек у груди, дескать, посмотрите, какая я хорошая. Такеши молчал с полминуты, а затем осторожно обхватил её запястье и поманил Кендис к себе на колени. А она и не возразила: послушно села и опустила ладони ему на плечи. — Помогу, если пообещаешь стать моим другом, Кендис, — сдавленно произнёс Такеши, ощутив, как предательски напрягся член, упёрся в жёсткую ткань брюк. Отвратительно. Ведь он помнил её совсем крохой, радостно выхватившей из его рук коробочку с новомодным тамагочи, подаренным на день рождения. «Рик башку бы мне за такое прострелил — и был бы прав», — пронеслось в голове Такеши. Только сделать с собой он ничего не мог: печальные чёрные глазища утащили его в свой коварный плен и окончательно поработили. — А мы разве не друзья? — прошептала Кендис и ласково убрала с его лба чёрную прядь. Гореть ему в аду. — Помогу, так и быть, — пробормотал Такеши, не ощущая больше под собой стула — он проваливался в тягучую бездну. — Ну беги, милая, а то Сэёми проснётся и устроит нам обоим головомойку. И Кендис — о боги! — припала губами к его разгорячённому лбу, а затем гибко и энергично поднялась с колен Такеши и вновь скрылась в темноте злосчастного коридора. Такеши переехал в новоприобретённые апартаменты в центре Токио, а Кендис время от времени навещала его после занятий: спрашивала о тонкостях гостиничного бизнеса, которым занимался господин Оота, а после мучила здоровенный музыкальный центр и танцевала под найденную в горе нераспечатанных дисков пластинку Милен Фармер. — Классный у тебя вкус! — кричала она, заглушаемая музыкой, из гостиной. — Папе тоже Милен нравилась: у нас всегда в машине играла, когда мы ездили летом на пляж. Мне кажется, она самая невинная и самая распутная из всех ныне живущих поп-звёзд… «Совсем как ты, милая Кендис», — пронеслось в голове Такеши, выехавшего на офисном кресле из рабочего кабинета, чтобы полюбоваться своей дражайшей гостьей, скакавшей босиком по чёрному ковру.

***

Сатору не вспоминал о Кендис. Всего за несколько месяцев он отлично продвинулся в освоении техники дальней телепортации и семимильными шагами подбирался к расширению территории. Успехи кружили ему голову, превратившись в зависимость, и вскоре этих побед ожидаемо стало недостаточно. Тогда Сатору ударился в любовные похождения: краткосрочные романы сменяли один другой с неприличной скоростью, однако прекрасно перекрывали потребность самоутверждения в чём-то помимо магии. Сатору не вспоминал о Кендис. По крайней мере, ему так казалось. Пока однажды, лёжа в постели с очередной девушкой-вспышкой и ублажая её ртом, он не поймал себя на преступной мысли: ему хотелось знать, каково это было бы с Кендис. — Не дави так сильно языком, от этого толку ноль, — приговаривала его подружка. — Надо мягче, но быстрее… Да, вот так! Она вскрикнула и содрогнулась в экстазе. «Смотри, Кенди, смотри! Я больше не тот неотёсанный чурбан, каким был в первый раз, — ухмыльнувшись, хвалил себя Сатору, — теперь-то я знаю всё о важности предварительных ласк. Не, ну ты глянь — эта девчонка кончила, а мне даже портки снимать не пришлось! Каков я, а? Ну смотри же, Кенди, смотри! — Он отстранился и брезгливо утёр предплечьем рот. — Интересно, а тебе бы понравилось? Ты бы кричала на самом пике или просто учащённо дышала? Хотел бы я знать, Конфетка, какова ты на вкус…» Сатору одолевал себя бесплодными вопросами и со второй, и с третьей, и с четвёртой девушкой, плавившейся в его умелых объятиях, пока не осознал чудовищную правду — он никогда не узнает, как было бы с Кендис. И она не будет знать, каким хорошим любовником он стал. А ему по-мальчишески, до чесотки хотелось похвастаться перед своей Конфеткой! В колледже и перед сном, во время обеда и на прогулке, в чужой постели и в своей Сатору бесконечно думал о Кендис. Он скучал — невыносимо, неотвратимо. Непреодолимо. Был конец марта, и вовсю цвела сакура. Сатору смотрел в окно на нежнейшие розовые цветочные облака, а на сердце у него густо валил снег. Холодно и одиноко. Сатору опустил голову обратно на подушку и свернулся калачом, уставился в неосвещённый угол комнаты. Мерзость. Он ненавидел грусть, она внушала ощущение беспомощности: разве пристало сильнейшему чувствовать себя беспомощным? Когда поперёк носа скатилась одинокая слеза, Сатору окончательно на себя разозлился: «Соберись, слабак! Ты что, младенец или дамочка в беде? Развесил сопли. Будешь и дальше лежать бревном или возьмёшь судьбу в свои руки? Просто извинись — хотя бы для начала. Она же любит тебя, сама говорила. Неужели не простит? Ну, позлится немного — подумаешь! Однажды ты уже завоевал её, а теперь-то и подавно сможешь». Вскочив с кровати, Сатору бросился в ванную комнату: он намывался с таким усердием, что чуть не разодрал мочалкой кожу. Начисто выбрился, как следует уложил непослушные волосы, надушился и надел любимый костюм. Подмигнул своему отражению и бросился на улицу. Он был настолько взвинчен, что забыл о существовании своего автомобиля и опомнился лишь тогда, когда уже стоял на пороге дома Кендис. Дверь открыла Сэёми. — Я бы с радостью её позвала, дорогой, но Кендис со мной больше не живёт: у нас, как бы сказать… разладилось, и Такеши снял для неё квартирку неподалёку от центра. — Вот как, значит… — Сатору неловко почесал затылок. — А зачем тебе моя дочь? Она сказала, что вы расстались. — Да я просто… хотел кое-что обсудить! — он глуповато приулыбнулся. — Госпожа Джонс, а вы не могли бы подсказать её адрес? Сатору не собирался сдаваться. — Погоди, у меня где-то записан был. — Сэёми ненадолго ушла и вернулась с листком, выдранным из записной книжки. — Вот, держи. — Она вдруг серьёзно посмотрела ему в глаза. — Ты только не обижай её, ладно? А то я… ну, в общем, наговорила ей всякого после вашей размолвки, а она теперь меня знать не хочет. — Голос Сэёми дрогнул. — И в мыслях не было, — стерев дурацкую ухмылку, ответил Сатору. — Даю слово, что не обижу Кенди. — Вот и славно! — Сэёми грустно улыбнулась. Сатору поклонился и бодро слетел вниз по лестнице. — Она любит розы! — крикнула ему в спину Сэёми. — Красные. Знаю, у нас никто особенно не дарит цветы, но Кендис любит. Её отец дарил мне, и она считает, что это романтично. — Розы так розы! — отозвался Сатору, подняв вверх большой палец. — До свидания, госпожа Джонс! Он купил лучшие из тех, что были в цветочном магазине: с большими душистыми бутонами, на длинных крепких ножках. Красные, как кровь. Сатору нёс их гордо, выгнув колесом широкую грудь, но внутри него творился настоящий хаос: все же смотрят, чёрт побери! Понимают, что он несёт их женщине. Неловко. И он всеми силами демонстрировал, будто ни капельки не смущён. Сатору долго стоял под дверью, не решаясь нажать на звонок. Подбирал фразы, прикидывал, что ответит Кендис. Он был готов к обвинениям и горьким фразам, к долгому разговору и ультиматумам — ко всему. Но как бы ни повернулось их примирение, сегодня он твёрдо вознамерился оказаться в её постели. Сделав глубокий вдох, он занёс палец над звонком. Бам! Открывшаяся дверь угодила точно по лбу, и Сатору рефлекторно сделал пару шагов назад. Когда он наконец взглянул на Кендис, то не узнал её: обрезанные под каре волосы, броский макияж и облегающее платье с открытыми плечами сбили с толку. Кендис смотрела на него гарпией — будто он снова увидел её впервые и неосмотрительно назвал «милой мордашкой». Сатору испытал бы приятное чувство ностальгии, если бы Кендис не выглядела столь незнакомой и чужой. — Привет, Конфетка, — тихо произнёс он, и уголок его рта глуповато, неуверенно вздёрнулся. — Знаю, я законченный урод, и мне правда жаль, что я поступил с тобой по-свински, — тараторил со скоростью света, лишь бы не передумать и поскорее оторвать саднящую мозоль. — Прости, если сможешь. Я… — Сатору беспомощно открыл рот. — Я… тебя… Кендис молчала и только сильнее супила брови с каждым новым словом. — Я тебя… Кендис выхватила букет роз — и со всей дури огрела Сатору по голове. — Заткнись, — сквозь зубы процедила она. И снова ударила. Ещё. И ещё. Пока роскошный букет не превратился в общипанный колючий веник. Кровавые лепестки здоровенными хлопьями покрыли белоснежную макушку Сатору и тоскливо опадали ему на плечи. — Гори ты в аду! — в сердцах прокричала Кендис. — Засунь эту любовь поглубже в свою наглую, самодовольную задницу! Потому что отныне я тебя ненавижу! И никогда — слышишь? — никогда тебя не прощу! — Толкнула его в грудь. — Уйди с дороги! — Кенди!.. — в отчаянии позвал он, обхватив её запястье. Она попыталась вывернуть руку, но никак не получалось. Тогда Кендис отвесила ему звонкую пощёчину. Сатору на миг зажмурился, но всё же гордо задрал подбородок и даже не подумал ослабить хватку. — Какого дьявола?! — Кендис гневно округлила глаза. — Ещё и техникой не воспользовался, кусок ты дерьма?! Типа, посмотри, какой я крутой — позволю тебе ударить меня! Нет, ну какое самомнение! — Она тщетно дёрнулась. — Да пусти же ты! Пришлось разжать окаменевшие пальцы. — Куда ты? — справившись с конфузом, спросил Сатору. — На свидание, — деловито ответила Кендис, поправляя подол. — Свидание? — изумлённо переспросил он. — Вряд ли я ударила тебя так, что ты оглох, — ядовито произнесла Кендис. — Не ходи, давай поговорим, — не унимался Сатору. — Может, ещё потрахаться с тобой? — Кендис насмешливо прыснула. — Ах да, прости — ты же не умеешь! — Она вновь издала презрительный смешок. — Ты мне омерзителен. Умоляю, исчезни из моей жизни. — Кенди! — Сатору стиснул кулаки. До побелевших костяшек. — Я ведь здесь. Принёс эти хреновы розы, извинился — ну что ещё тебе нужно?! — Знаешь, в чём твоя проблема? — опешив, тихо произнесла она. — Даже сейчас ты думаешь исключительно и только о себе. Так что ни черта у нас не выйдет. Прощай, Сатору. Кендис представляла этот момент тысячу раз, прокручивала в голове, готовила жестокие, обличающие фразы, но не сказала и половины того, что собиралась. Ей теперь всё равно — она не сомневалась. Тогда отчего она не может сдвинуться с места? Отчего её проклятые колени так дрожат? Кендис взглянула на Сатору исподволь: очарователен, как и полгода назад. Убийственно хорош. И вкусно пахнет. Откуда-то узнал про розы, лепечет про любовь и молит о прощении… Нет, это всё напускное. Нельзя поддаваться. Больше она ни за что не попадёт в паутину к этому пауку! Развернулась и решительно зашагала прочь. Быстрее, быстрее! Подальше от терзающих душу воспоминаний, от бессмысленных грёз и глупой детской любви.

***

Сороковой этаж, стеклянные панорамные окна и потрясающий вид на ночной Токио — один из лучших ресторанов в городе. «Надо отдать этому имбецилу должное хотя бы за отменный вкус», — подумала про себя Кендис. Взяла бутылку вина, наполнила до краёв пузатый бокал и в один присест осушила. По телу разлилась приятная лёгкость, сознание чуть замутилось, и закончившийся очередной неудачный роман перестал казаться такой уж катастрофой. Кендис опустила подбородок на сложенные мостиком пальцы и покачивалась на джазовых волнах старины Джона Колтрейна — нестареющая классика. И везёт же ей вечно на самодовольных придурков. Может, это её типаж? Скорее уж отвратительная шутка покалеченной психики. Разве кто в здравом уме станет встречаться с такими? К дьяволу всё. Главное, что она вовремя распознала в новом ухажёре ещё одного любителя «биоаксессуаров» и незамедлительно дала отворот-поворот. «Ладно, ещё бокальчик — и домой, в кроватку. Не то утром на паре опять буду жалеть о напрочь сбитом режиме», — рассудила Кендис, подлила себе ещё немного и сделала большой глоток. — Конфетка, ты, что ли? Кендис едва не подавилась. Этот голос. Этот чёртов голос, пробирающий до костей! До самого сердца. Она медленно повернулась и увидела Сатору, стоявшего под руку с высоченной красавицей, сошедшей с обложки глянцевого журнала. Кендис неосознанно ссутулилась: с по-настоящему красивыми людьми отчего-то всегда неловко. — Ну, привет, длинный, — отозвалась она нарочито равнодушно. — Добрый вечер, — обратилась к его спутнице, приветственно приподняв бокал. А та и не шелохнулась, стояла, как мраморная колонна — такая же статная и величественная. — Наоко, дашь нам минутку? — пропел ей Сатору. — Это моя старая знакомая, хочу перекинуться парой словечек. — Буду на улице, — ответила та и, грациозно поправив длинные струящиеся чёрные волосы, пощеголяла в сторону лифта. Кендис, вскинув бровь, проводила девушку полным скепсиса взглядом. Сатору дождался, пока Наоко уйдёт, а затем сел напротив Кендис. Приспустил очки и с теплотой улыбнулся. Кендис желчно хмыкнула. — Смотрю, ты не скучаешь, — саркастично бросила она и сделала ещё глоток. — Так странно видеть тебя здесь, — не отрывая глаз, произнёс Сатору. «Любуется, что ли? — изумилась Кендис. — Вряд ли. Любоваться этот павлин может лишь самим собой». — Отчего странно? Слишком нищая для этих хором? — Я не об этом. — Сатору взял со стола вилку и задумчиво покрутил в руках. — Просто странно. Мы почти два года не виделись: ты будто откуда-то из параллельной реальности. Думал, больше никогда тебя не увижу. — Она красивая, — заплетающимся языком проговорила Кендис. — Кто? Наоко-то? — Сатору издал смешок. Печальный смешок. — Ну да — красивая, — бесстрастно добавил он, а после, немного помолчав, подался вперёд и пламенно сжал в ладони пальцы Кендис. — Да плевать мне на неё! Поехали со мной, Кенди. — Опять ведёшь себя как мудак, — допив остатки вина, отозвалась она. — Хотя тебе уже не привыкать… Правда, любимый? — То, что спустя столько времени я «любимый», обнадёживает. — Очередная обезоруживающая улыбка. — О, не будь таким наивным, это же не буквально! — Так поедешь со мной? Кендис молчала и сощуренно вглядывалась в огоньки, дрожащие в сине-голубой радужке вопрошающих глаз Сатору. Его жадных, алчущих всего мира глаз. Два года. Два хреновых года Кендис гордилась собой: отринувшей бессмысленные чувства, поступившей в университет и уже вовсю стажировавшейся в крупной строительной компании. Даже господин Такеши, щедро плативший по счетам, не ожидал от своей подопечной такого рвения и желания вгрызаться в любую возможность. Он не догадывался, как Кендис душило стремление жить вопреки словам Сатору: доказать себе и всему миру, что она чего-то стоит, что не скучная, не слабая, что не зависит ни от кого и ни от чего. И вот, столько времени и усилий спустя, она сидела напротив Сатору — гадкого и ненавистного — и раздумывала над его пошленьким предложением «поехали ко мне сама знаешь зачем». Победой над собой и не пахло. Смердело деградацией. Что ж, это достойно ещё одной порции вина! Вот только наливать в бокал было уже как-то несподручно, и Кендис просто хлебнула из горла. — Ну, поехали… В щенячьих глазах Сатору хохотали черти. От радости он разве что не сплясал. Улыбнулся во весь рот и нервно облизнулся — до того накрыло предвкушением. Схватил Кендис за руку и повёл за собой с той же решимостью, с какой когда-то вёл за собой в чащу леса в Хаконе или на ужин с госпожой Сэёми. С неподражаемой лёгкостью он распрощался с Наоко, томно курившей у входа в ресторан, а затем джентельменски придержал для Кендис дверь своей машины. В каждом движении — жар, нетерпение и неподдельный восторг. Вечный победитель, хозяин своей судьбы. Кендис чувствовала, как её заводит его самоуверенность и вместе с тем вызывает тошноту. Кендис плохо удалось разглядеть дом Сатору, в глаза бросилось разве что удачное сочетание традиционного японского и хай-тек стилей. Зато кровать широченная, матрас средней жёсткости — то, что надо. Прохладный хлопковый пододеяльник тёмно-синего цвета успокаивал разгорячённую кожу. Над головой Кендис прозвенели очки, небрежно кинутые на прикроватную тумбу. Сатору шумно и часто дышал, даже не пытаясь скрыть нервозность, перемешанную с окрылённостью. Он не торопился, хотел выпить до капли каждую крупицу свалившегося на голову счастья: покрывал рваными поцелуями коленки Кендис, нежно поглаживал кожу бёдер. Улёгся поудобнее и развёл её ноги в стороны. — Можно? — с задоринкой спросил Сатору и причмокнул внутреннюю сторону бедра Кендис. «Какие мы вежливые стали!» — заметила она с одобрительным смешком и согласно кивнула. Её белокурый бесёнок довольно ухмыльнулся: приспустил полупрозрачное бельё и ненасытно впился ртом в истекающую влагой промежность. Не давить языком, мягко, но быстро — Сатору заучил это как мантру и мечтал узнать, доведёт ли это до исступления Кендис. Он не сводил горящих желанием глаз с её лица, с приоткрытых губ и дрожащих ресниц, любовался медовым локоном, что касался её щеки. «Тихонько постанывает моя Конфетка, — расслышал он наконец, — с хрипотцой, чуть поскуливает». Стянул с неё бельё целиком и углубил ласки: бережно, но самозабвенно посасывал клитор, касаясь кончиком носа тоненькой дорожки жёстких волосков. Едва уловимый запах карамельного геля для душа смешивался с тёплым запахом кожи Кендис — приятно, охмеляюще. Сатору, простонав, поёрзал ногами, потёрся напрягшимся членом о матрас: похоже на пытку, которую охота поскорее прервать, погрузиться уже хоть во что-то тёплое и узкое. «Держи себя в руках, не торопись, — рассудочно твердил он себе, — в этот раз всё будет иначе. Покажи Кенди, что всё будет иначе! Докажи, что тебе не плевать, что в самом деле хочешь доставить ей удовольствие!» Его проворный язык игривыми зигзагами спустился вниз по нежным складкам, проник в заветную глубину. Кендис сдавленно вскрикнула, покачнув бёдрами навстречу. Приподнялась на локтях, чтобы лучше видеть лицо Сатору, сжала в кулаке волосы у него затылке и чуть перенаправила. Он послушно подчинился её руке, а затем перехватил ладошку Кендис и переплёл её пальцы со своими. Сладкая, сладкая Кенди! Лучше всех сладостей на свете. Брюшные мышцы Кендис напряглись: она стиснула зубы, жалобно проскулив, и рухнула обратно на подушку. Раскинула руки и, распятая, уставилась в высокий потолок, укутанный тусклыми тенями: «Чёртов Годжо. Ненавижу! Ненавижу и люблю…» Весь наэлектризованный и изнемогающий от перевозбуждения, Сатору лёг рядом с Кендис: ослабил пряжку ремня, расстегнул ширинку в ожидании ответных ласк. Как кот, толкнулся макушкой в её шею и приластился. Разве что не мурлыкнул. Кендис закусила нижнюю губу. Перебирая пальцами по крепкому животу Сатору, опустила руку вниз и обхватила его член. Достаточно большой, чтобы впечатлить, и не настолько толстый в обхвате, чтобы травмировать — такой же изящный, как сам Сатору, почти продолжение его самовлюблённой натуры. Сжала посильнее и пару раз скользнула вверх и вниз. Тёплый, гладкий, чуть влажный от выделившейся смазки. Сатору простонал, прикоснулся губами к шее Кендис, оставив на коже мокрый поцелуй. Кендис вдруг резко убрала руку и откатилась на другую сторону кровати. — Знаешь, я что-то устала, — на выдохе протянула она. — Спать охота. Поеду-ка я домой. Встала и принялась спешно одеваться. — Домой?.. — Сатору встрепенулся и вперился в неё, недоумённо хлопая веками. — Как домой? А как же… — Извини, настроения нет, — невинно пожав плечами, отозвалась Кендис, а затем достала из сумочки телефон, чтобы вызвать такси. — Как-то это… — Он неловко почесал затылок. — Жестоко это, Конфетка. Кендис склонилась к его лицу и, холодно улыбнувшись, вкрадчиво прошептала: — Зато нескучно. Правда, любимый?