Божественный

      У каждого предмета, у каждой частички есть свой звук. Звон колокольчика, всплеск капель в утренней луже, шорох встревоженных ветром листьев — все в этом мире вещает своим языком. Пытаясь перекричать друг друга, они день за днем наполняют воздух своими переговорами, смешиваясь в какофонию, надоедливый шум. Среди этого гула едва ли возможно услышать себя, чего уж говорить о других, но стоит затихнуть стуку паровозных колес, закончиться воде в дырявом водостоке и в тишине меж громких звуков бесконечно бегущего мира вам станет слышна она — мелодия бьющихся сердец, раздувающихся легких упругих мехов, дрожащего звона натянутых струн. Она невидимым зверем пронесется по пустым улицам, повествуя о грусти и радости, о потерях и долгожданных встречах.       Записанная причудливыми крючками на пожелтевшей бумаге, она очнется от многовекового сна, чтобы снова рассказать о том, как страдает в агонии прекрасная Ленора, как пробуждаются после суровой зимы цветы, и как сгорает дотла потерянный в сражении город, чтобы снова воскреснуть из пепла. Вибрации струн, пронизанные эфиром времени, дыхание медных труб, напевный шепот глянцевых клавиш — они все вместе запоют, и композитор снова заплачет, засмеется гулким эхом ушедших веков, и в воздух поднимется память о том, чего нам пережить было не суждено. Перебор гардероба с попутными примерками каждой более-менее строгой вещицы затянулся до поздней ночи (не счесть, сколько времени они «въебали», как выразился Роб, за застольной беседой с его родителями). Тому сразу же вспомнились многочасовые прогулки по магазинам с мамой и сестрой, на которые юноша был завлечен обманным предлогом «немного прогуляться» и все из-за своего утонченного вкуса, и также отчетливо вспомнилась причина, по которой он сбежал от них как только выдалась возможность. Он уже хотел было согласиться на первое, от чего не будут вытекать глаза, но Роб быстро заметил упадок энтузиазма и стал с большим вниманием относиться к одобрительным кивкам модного консультанта. В конце концов, им все же удалось подобрать подходящий для грядущего вечера костюм, и с торжествующим вздохом освобождения Том вместе с другом принялся за приставку.       К обеду следующего дня он уже был на пути к родительскому дому, чтобы отдать матери обещанный диплом и забрать уже свой костюм. По дому тут и там было слышно возню уборщиц, стирающих с полок пыль и натирающих до скрипа зеркала, а с кухни доносился звон тарелок и кастрюль хлопочущего над закусками повара — все активно готовились к приходу гостей. Только в спальне Тому удалось скрыться от суеты надвигающегося вечера. Здесь его дожидался идеально выглаженный черный смокинг с белоснежной рубашкой и парой начищенных до блеска туфель. Мама настойчиво просила юношу надеть к костюму хотя бы бабочку, но Том сказал свое категорическое «нет». Будет еще он душить себя пол вечера ради пустого обязательства.       До обозначенного времени оставалось четыре часа, а потому, чтобы не тратить время попусту в дороге до квартиры, Том решил провести остаток дня в компании матери. Дабы не мешать работе повара, они накрыли себе обед на веранде за домом, откуда открывался чудесный вид на небольшое озеро. Мама не забыла хорошенько пройтись по здоровью парня, он же вроде как совсем недавно так страшно болел, а потом как ни в чем не бывало продолжила делиться с сыном последними семейными новостями.       Около пяти часов после полудня Том собрался отправиться в сторону Каменного цветка. Его дреды были собраны в аккуратный крупный хвост, в ушах вместо пугающих тоннелей стояли глухие черные плаги, а на манжетах поблескивали простые серебряные запонки. Но не могло же все и дальше идти так тихо и гладко этим особенным днем. Только подойдя к подъездной дорожке, парень обнаружил, что у его любимой Ауди именно сегодня решило спустить колесо. Он уже прикинул, во сколько ему обойдется опоздание, да еще и Билла так некрасиво подставит, а ведь Том впервые сам куда-то его потащил. Однако мама не могла позволить парню так запросто вывести Каро из себя, она все же еще жила вместе с ними и от ярости дочери полыхнул бы именно их дом, потому без раздумий женщина сунула сыну ключи от старенького отцовского Мерседеса, у которого в этом году был десятилетний юбилей, и настоятельно попросила быть в консерватории вовремя.       От дороги Том не получил никакого удовольствия. Он то и дело тыкался внутри непривычного салона, с трудом ведя машину, габариты которой значительно отличались от его двухместной малышки. Еще и не закуришь, сигаретный дым моментально бы занял собой место горьковатого пыльно-одеколонного запаха старого автомобиля. За такое отец бы его однозначно по головке не погладил. В доме Кестнеров дурных привычек не терпели, и Том как прилежный ребенок прятал от родителей страсть к карманному катализатору удушья, несмотря на свою великовозрастность. Потому, только выйдя из машины, парень тут же взялся за родные Marlboro.       Решив не торопить мсье и дать ему еще немного времени на сборы, юноша принялся неспешно разгуливать вокруг особняка. Хоть было еще довольно светло, из окон уже лился тусклый свет зажженных бра. Осмотревшись, парень отметил, насколько же здесь было пусто: никаких тебе цветочков, скамеечек, летних уличных стульев в конце концов. Не было ни следа и от домиков для слуг, сарайчиков для инвентаря, только голый луг, засеянный невысокой травой. Том сделал несколько шагов вдаль от дома, ближе к гаражу — может, домиков не видно, потому что он недостаточно близко к ним подошел? Но сколько бы парень ни ходил по заднему двору особняка, картинка никак не менялась.       Когда от сигареты осталось лишь горьковатое напоминание в воздухе, Том вернулся ко входной двери и уже было хотел постучать, но тут же вспомнил, что его бессмертный друг брезгует замками, и, как ему было предложено ранее, вошел в дом без приглашения. Его бесцеремонность тут же была вознаграждена: со второго этажа доносилось приглушенное протяжное пение. Голос, несомненно, принадлежавший господину Клеберу, несмело напевал какую-то незатейливую песенку, слова которой, к сожалению, Том никак не мог различить. Он ступил на первую ступень, но идти дальше не смог, продолжая вслушиваться в разливающуюся по дому мелодию. Если бы не время, у которого они оба пребывали в заложниках, если бы не концерт, за опоздание на который полетела бы его голова, парень так бы и продолжил стоять на пороге лестницы, внимая необыкновенному звучанию полюбившегося голоса.       Но медлить было больше нельзя. Наступив себе на горло, Том прокричал: - Это я! - и в тот же миг пение прекратилось. - Поднимайся сюда, - попросил талантливый мсье. - Я почти собрался.       Билл ожидал его в спальне. В воздухе держалось пудренно-парфюмерное облако, схожее с тем, что оставляла за собой Синди. Француз стоял за ширмой, парень с трудом различал черную макушку во мраке плохо освещенного угла, но, когда мсье показался перед гостем при полном параде, Том едва не подавился собственным языком. Да, он сам велел ему «просто костюм надеть», но парень никак не ожидал, что господин Клебер выкинет нечто подобное для какого-то там непонятного концерта. На нем была вечерняя белая рубашка, выглаженная и выбеленная до того, что на ней не было видно ни складочки, ни ниточки, будто она представляла собой бумажный лист. Ее воротник был подвязан странного вида белой бабочкой, не имевшей такой четкой формы как те, что предлагала Тому мама. Поверх рубашки шла черная низкая жилетка на трех пуговицах с параболическим вырезом, из-под нее по ногам спускались черные брюки со стрелками, будто пошитые специально для исхудалых ног француза, настолько идеально они сидели на его непривычной для мужчины фигуре. Завершал наряд черный вечерний пиджак, лишенный пуговиц, удлиненный со спины.       Но на этом шокирующий образ мсье не кончался. Свои длинные волосы Билл выпустил, разложив по плечам, а с правой стороны даже заколол мелкими длинными заколками, которых было не разглядеть на фоне черного полотна. Он не позабыл и о лице, щедро затенив веки поблескивающим черным цветом. Если вдуматься, его голова в отрыве от тела смотрелась очень даже мило, но, в комплекте с этим костюмом из позапрошлого века, она дарила ему вид главного героя из современных манхв для девочек, где супер женственный молодой человек расхаживает в какого-то черта приталенных костюмах, будто всеми силами желающий выпендриться своей излишне треугольной фигурой.       Затянувшееся молчание заставило господина Клебера помрачнеть: - Все так плохо? - обеспокоенно выдохнул он, разглядывая свой костюм. - А? - Том подал голос из ступора, но после резко протрезвел. - Нет-нет, все круто. Просто непривычно.. - Ты уверен?       Он позволил себе задуматься, еще раз проходясь по французу оценивающим взглядом. В следующий раз ему однозначно потребуется быть с Клебером более конкретным. - В крайнем случае сойдешь за музыканта.       У консерватории уже было не протолкнуться. В холле обстановка была ничуть не лучше, среди сотен разодетых гостей приходилось пробираться, бесконечно сыпя извинениями, но их едва ли было слышно в шуме гуляющих по просторному залу голосов. Если каждая дама стремилась выделиться своим уникального вида нарядом, обязательно хотя бы на тон, но отличного от платьев ее подруг, мужчин же друг от друга было почти не отличить. Им можно было смело поменять местами головы, и никто бы не заметил. Их лица просто-напросто меркли в окружении прожекторов сияющих украшений их ослепительных спутниц.       Однако свою семью Том отыскал довольно быстро. Среди сотен строго одетых дам и господ, Кестнеры выделялись ярким пятном каждый со своим пониманием о подобающем виде. Чего стоил один розовощекий дядя Арнольд с щедро смазанными воском волосами и моноклем, плотно подпертым полной щекой. А о прабабушке Розмари в ее серебрящемся черном платье, которое на фоне однотонных костюмов выделялось как полярная звезда на чистом небе, можно было и вовсе не упоминать. Не позабыла о своих пубертатных тараканах и кузина Ханна, пришедшая на концерт в темных джинсах и черно-белой клетчатой рубашке навыпуск. Даже тетя Катарина не осталась в стороне и надела на выход тяжелое велюровое платье винного цвета, совершенно не подходящее ни под сезон, ни под ситуацию. Только за родителей Тому не приходилось краснеть. - И это я еще твоим костюмом возмущался, - под нос себе пробубнил парень. - Что? - переспросил Билл, не прекращающий разглядывать гостей и зал. Судя по не сходящей с бледного лица улыбке, ему действительно не хватало подобных мероприятий. - Ничего, - он отмахнулся, пряча руки в карманах. - Смотрю, что моя семья уже в сборе.       Мсье встал возле Тома и с любопытством проследил за его взглядом. С невысокой трибуны, от которой в обе стороны вели лестницы вниз, можно было без труда рассмотреть каждого гостя, в ожидании спустившегося на нижний ярус холла. Если остальные стояли по парам или тройкам, семья Тома же держалась своим небольшим кружком. Все они о чем-то оживленно разговаривали: полный мужчина с налитым кровью лицом без конца над чем-то смеялся, поправляя скачущий на пузе жилет; пышная дама возле него с заметной частотой обращалась к стоящему в стороне подростку, но каждая ее просьба разбивалась о сгорбленную спину; статный престарелый господин склонял голову то к одной даме, то к другой, пытаясь уследить за всеми нитями беседы сразу; старушка в инвалидном кресле не позволяла позабыть о себе, каждый раз касаясь рукой в перчатке члена семьи, к кому желала обратиться; держащаяся возле коляски дама в годах была слишком худой для своего квадратного пиджака и прямой юбки и каждый раз норовила скрестить руки на груди не то от раздражения, не то от холода; с ней о чем-то грозно переговаривалась дама в велюровом платье, постоянно поглядывающая на золотистые часы на запястье; не отходящий от нее мужчина с зализанными волосами как петух держал голову высоко задранной к потолку, высокомерно оглядывая гостей и неизменно держа руки в карманах клетчатого пиджака. И замыкали этот круг вполне непримечательные мужчина в темно-синем строгом костюме и его дама в прямом бордовом платье, которую тот держал под руку. Ее лицо хоть и украшала белоснежная улыбка, но сквозь нее то и дело проглядывалась неуемная тревога.       Пересчитав каждого из Кестнеров и убедившись, что он никого лишнего не приплел, Билл озадаченно обратился к Тому: - На концерт к твоей сестре каждый раз приходит вся семья? - Это еще не все смогли прийти, - парень хмыкнул. - А я тебе не говорил?       Мсье Клебер вопросительно взглянул на своего спутника. - Это концерт для семей. Они проводят его каждый год, чтобы подвести итоги. - Так.. так это закрытое мероприятие? - Можно сказать и так. Оно имело бы больше веса, если бы здесь происходило хоть что-то значительное. В этот раз, правда, тут где-то должен быть стенд с фотографиями, они собирали информацию о предках-музыкантах, это тема текущего года, но больше ничего примечательного, - он пожал плечами, но, заметив зародившееся на лице француза беспокойство, улыбнулся. - Не переживай, ты мой плюс один. Обычно это место закладывают для парочек, но, пока я один, могу брать, кого захочу.       Продолжив оглядывать толпу на наличие знакомых лиц, Том довольно быстро заприметил своего нескладного друга всего в паре шагов от них. Его сильно уж выдавал блуждающий взгляд и крупный букет насыщенно синих ирисов. Прихватив Билла с собой, парень протиснулся сквозь пиджаки и платья к обеспокоенному Роберту. - Пионы, так? - в лоб спросил Тома парень. - Я же пионы должен был купить, верно? - Ирисы, - он осторожно поправил друга. - Как ирисы?! - его лицо сначала стало пунцовым, потом и вовсе побледнело. Роб растерянно посмотрел на букет. - А я.. А что же теперь делать??       Пока тревога совсем не разыгралась в друге, Том поспешил его утешить: - Это и есть ирисы, Роб. Я же тебе фото присылал, а не название, - он принялся поглаживать парня по плечу, который, кажется, уже даже позабыл, как дышать. - Откуда вообще взялись пионы? - Пионы? - парень встрепенулся и снова взглянул на букет. - Я не знаю.. Значит, все верно? - Все верно, - подтвердил Том и Роб с облегчением выдохнул. - Я уже думал, что опять облажался. Я два часа за ними ездил, - он оперся о мраморную колонну и прицельно оглянул забитый холл. - Видел? Фрау Липпе приволокла с собой свою благородную крысу. Если эта псина опять завоет в середине концерта, я, честное слово..       Но договорить Роб не сумел. Его рот так и остался открытым в форме буквы «о», а нижняя челюсть продолжала подрагивать, пытаясь извлечь хоть какой-то звук. Выплывший из-за спины товарища знакомый юноша как ночной кошмар напрочь лишил бедного парня дара речи. - Добрый вечер, - поприветствовал его Билл. - Здравствуйте, - сглотнув, ответил Роб, а затем настойчиво потянул друга за локоть на себя. - М-можно.., - нервно улыбаясь, промямлил он. - ..тебя на минутку?       Том послушно проследовал за другом, который на пару шагов удалился от появившегося мсье. Когда расстояние стало достаточным, Роб еще раз взглянул на господина Клебера, а затем наклонился поближе к другу и зашипел: - Ты какого черта его сюда притащил?? - Успокойся, - поспешил остудить парня Том. - Он не держит на тебя зла. Он.. даже ничего почти не помнит.       Ему пришлось слукавить, и без того наряженный Роб был готов раствориться в потоках холодного пота, однако эта небольшая ложь довольно быстро привела его в себя. - Не помнит? - с сомнением спросил парень. - Можешь быть уверен.       Все с той же настороженностью, но уже не такой взволнованный, Роб снова взглянул на француза. Тот, к слову, в их сторону даже не смотрел, Билл всецело был занят изучением холла и громоздкой многоярусной люстры, низко свисающей с потолка. Том подбадривающе похлопал друга по плечу, и без желания Роб все же вернулся обратно к мсье. - Ну, что, - обратился к присутствующим Том. - Пойдемте глянем на этот хваленый стенд. - Вы идите, а я тут постою, - Роб бросил молниеносный взгляд на Клебера. - Мне все равно заходить в числе первых, да и нога до сих пор ноет, - парень кивнул своим мыслям, вроде бы складно все вышло.       Тому оставалось лишь пожать плечами, уговаривать товарища на продление пытки было бы уже слишком. И тогда в компании обворожительного мсье парень отправился на поиски пресловутого стенда. Когда уже постукивающий ногой от беспокойства Роберт скрылся за их спинами в толпе, Билл вполголоса поинтересовался у своего спутника: - Я так понимаю, цветы для твоей сестры? - Именно, - Том кивнул, продолжая взглядом выискивать хоть что-то похожее на выставочный стенд над головами гостей. - Она знает? - Нет, - парень мотнул головой, посмеиваясь. - Конечно нет. Она его заметит разве что, если он сам превратится в огромную скрипку. Или хотя бы смычок. - А твоя сестра куда больший фанат, чем я полагал, - голос мсье метался где-то у Тома за спиной, пока сам юноша, пробираясь сквозь толпу, продолжал свои поиски. - Дело даже не совсем в этом, - Том остановился, с прищуром глядя вдаль. - Живые парни не для нее. - Какие же тогда для нее? - Клебер усмехнулся. - Мертвые? - Неживые, - просто ответил парень. Тогда Билл недоумевающе взглянул на него, и Тому пришлось пояснить. - Она влюбляется только в персонажей — из книг, игр, фильмов. Если мужчина сделан из мяса, ей до него нет дела, - Том определил направление и, прихватив француза за рукав, потянул его за собой. - Был даже такой случай, когда она еще в школе училась. У нее вSims– это, если что, компьютерная игра, - любезно уточнил парень для своего непрошаренного друга. - ...родился мальчик и, когда он вырос, он оказался настолько красивым, что она не могла позволить ему просто так состариться и превратиться в урну с прахом. Она построила ему шикарный дом, не устраивала его на работу, играла с ним только по праздникам и в основном занимала его одними поездками и развлечениями. Она была настолько зачарована им, что у нее на прикроватном столике в рамке стояла его фотография. - С такой конкуренцией у твоего друга, стало быть, не так уж много шансов, - подметил мсье Клебер. - Я бы сказал шансов вообще ноль, - финально оглядевшись, Том победно выдохнул. - Кажется, это здесь.       Возле выставки людей оказалось настолько много, что между ними нельзя было просунуть даже руку, не то, чтобы пролезть самому. И ладно бы речь шла об уникальном произведении искусства, о редких работах нашумевшего фотографа, но здесь были выставлены всего лишь портреты безымянных родственников местных учеников, не более. К чему такой ажиотаж Том никак не мог понять.       Натянутые на металлический каркас стенды были расставлены вдоль стены. На каждом из них крупными буквами была выведена фамилия ученика, а под ней размещались фотографии его предков-музыкантов с небольшим блоком информации о каждом отдельном индивиде. Свою фамилию Том обнаружил в самом центре фотовыставки, ему даже казалось, что имя Кестнеров было напечатано крупнее и ярче всех остальных. Но оно было и неудивительно, ведь с какой-то стати для его любимой сестренки консерватория отвела целый отдельный стенд. После такого возвышения вопрос о ее раздутом самомнении снимался сам собой.       Однако добраться до семейных фото Тому, похоже, было не суждено. Разглядев среди присутствующих лицо, от которого его вмиг скрутило, парень резко остановился. - Черт, - он прошипел себе под нос.       Не ожидавший такой внезапной остановки француз неловко врезался в спину своего компаньона. - Что случилось? - Идем, - сквозь зубы выдавил Том, в очередной раз подхватывая друга под рукав. На лице мсье мелькнуло непонимание, но парень его поторопил. - Идем-идем.       Опять продавливаясь сквозь толпу, в этот раз полную недовольных лиц и вздохов, они бросились в противоположную сторону от выставки. Пока Том нервничал, Билл заметно веселился, хоть и до сих пор ничего не понимал. Они по воле Тома завернули в первую подвернувшуюся под руку дверь, которая была в тот же миг благополучно закрыта запыхавшимся юношей. Опершись о деревянную отделку дверного проема, Билл, уже не способный сдерживать смех, прыснул сквозь зубы. - Что это тебя так развеселило? - поинтересовался Том, переводя дух. - Ты словно удирал от самой стаи волков, - с напущенной серьезностью сказал француз, а после снова засмеялся. - Да иди ты, - усмехнулся парень. - Я полагал, что сей концерт станет моим развлечением, но ты не даешь заскучать даже в его предвкушении, - немного успокоившись, Билл поправил истерзанный Томом рукав. - И что же побудило тебя так скоро сменить планы? - Там у стендов стояла Йенни Шнайдер, настоящая прилипала. Каждый раз лезет и лезет ко мне. С шестого класса как мы с родителями побывали на приеме у ее отца, так все. Просто проходу мне не дает. - Оу, - мсье понимающе закивал. – Вижу, не у одной твоей сестры нет отбоя от поклонников. - Ну, в отличие от мисс Совершенство, я не то, чтобы в восторге.       В узком пространстве дверного проема для двоих было не так уж много места. Ловкие руки прибирающего волосы мсье пролетали в миллиметрах от вздымающейся груди юноши, оставляя за собой шлейф узнаваемых духов. Запах тлеющей древесины, разогретого масла и сливок, небольшой оттенок кофе почти что на кончиках тонких пальцев, возвращающих на место заколки. Дышать было сложно, но бег был здесь уже не причем. На его губах все еще играла улыбка, черная дымка теней переливалась от мелких движений опущенных в пол глаз. В нем вроде бы не было ничего особенного, в этом нелепом костюме и с разукрашенным лицом он был такой нескладный, нереальный, но почему же от него было так сложно оторвать взгляд?       Уже почти сходящий с ума от нехватки воздуха, Том вывалился из проема в помещение. За спасительной дверью, избавившей бедного парня от душных разговоров с Йенни Шнайдер, оказался еще пустой концертный зал. В отличие от битком набитого холла здесь было поразительно тихо. Красные бархатистые сидения ровными рядами спускались к освещенной сцене, черные прямые шторы прятали от любопытных глаз закулисье. Зал был большим, чистым и очень современным, что печалило Тома каждый раз. Здесь не было ни лепнины, ни вырезанных из дерева причудливых перил. Сиденья были самыми обычными с гладкими деревянными подлокотниками, стены — обшиты непримечательным натуральным деревом теплого желтоватого оттенка. В добавок ко всему все лампочки и светильники тут и там были умело спрятаны за декоративными панелями. Словом, зацепиться взглядом было совершенно не за что. - Как здесь красиво, - с придыханием заключил француз. Плененный атмосферой концертного зала, он шаг за шагом принялся спускаться вниз, проходясь кончиками пальцев по спинкам кресел. - Кажется, вот уже сотню лет я не бывал в подобном месте. - Тогда в филармонию тебе лучше даже не суваться, ты просто охуеешь, - сказал парень, на небольшом расстоянии спускаясь вслед за мьсе. Кто-кто, а Клебер так уж точно не должен был изумляться скучному залу, после его-то дома, где разве что на окнах не было видно тонких цветочных стебельков. - Не в интерьере же дело, Том, - Билл усмехнулся, разворачиваясь к парню. - Взгляни, как здесь благостно тихо. Слышно, как поскрипывают доски под ногами. И пахнет так по-особенному — деревом с небольшим привкусом лака и легкой, едва уловимой смесью духов, - он закрыл глаза, вдыхая полной грудью. - Неважно, прошло ли десять лет или сто, в концертных залах, театрах, музеях всегда царит тот же знакомый дух. - Я ничего такого не чувствую, - парень пожал плечами, отворачивая порозовевшее лицо от француза. Сейчас в его ноздрях был только парфюм неповторимого мсье. - Поворачивай, нам сюда.       Как бы между прочим Том указал юноше на третий ряд от сцены. Билл, не представляющий какие у них места, то и дело оборачивался на своего компаньона, а тот только жестами подталкивал его вперед. Миновав добрую половину кресел, Том затормозил. - Вот здесь, - подтвердил парень, опуская сидушку. - Так как не все пришли, с тобой, скорее всего, никто не сядет, так что можете расслабиться и наслаждаться музыкой, господин Клебер.       Не прошло и пяти минут, как в зал стали стягиваться зрители, чему Том был несказанно рад. Лишние минуты в соседних креслах наедине с господином баристой, да еще и с одним подлокотником на двоих, кто знает, что бы еще могло выкинуть его сбрендившее тело в такой ситуации. Все двери раскрылись, и в каждую пустился равномерный поток гостей. Открылась и дверь рядом с местом мсье, именно в ней показался похрамывающий Роб с букетом наперевес. Только завидев свою жертву в опасной близости, Роб, тут же прикрывшись цветами, спешно заковылял к своему месту.       Гул голосов и топот ботинок по ковровым дорожкам постепенно наполнили зал. Кестнеры полным составом направились к третьему ряду, где разместились парни, и принялись по очереди пробираться к местам. Свою маму Том заметил сразу — она как мама утка возглавляла этот выводок, протискиваясь между сиденьями с оторванным от пола подолом. На ней было бордовое приталенное платье со свободной юбкой в пол. Длинный мешковатый рукав спускался по руке, кончаясь высокой манжетой на пуговицах, широкий пояс служил связующим звеном между низом и просторным лифом, имеющим легкий акцент на складки. Разбавлял это со всех сторон закрытое и скромное платье довольно глубокий треугольный вырез, открывающий вид на подтянутую шею и слегка тронутую пигментными пятнами грудь.       Приметив сына, женщина сразу же просияла и задолговременно поприветствовала отпрыска кивком. Она прибавила ходу, от чего ее разложенные по плечам крупные локоны дружно запрыгали вместе с выглядывающей в вырезе грудью. - Вот ты где, - охнула женщина. Она низко наклонилась к юноше и по-матерински чмокнула его в щеку. - Мы с отцом уж думали, ты не явишься. Почему трубку не берешь? - Я по твоей же просьбе оставил телефон в машине, - Том тут же принялся оттирать место поцелуя пальцами. - И правильно, - быстро сменив гнев на милость, она уселась рядом с сыном. - Да нет там ничего, не усердствуй так, - мама смахнула его руку с его же щеки, а под конец уже сама потерла налитую кровью кожу большим пальцем. - Кстати, папа отвез твою машину в сервис. На следующей неделе будет готово. - Да не надо было, я бы и сам.. - Знаю я твои «сам», - перебила его женщина. - До декабря бы продержал ее у нас на подъезде, а там уж и резину менять. - Ну, мам, - юноша устало вздохнул. - Ладно-ладно, - женщина улыбнулась белоснежной улыбкой, больше похожей на вылитую из фарфора фигурку. - Ты хоть выставку видел? Там фотографии, между прочим, твоих далеких пра-пра-.. бабушек и дедушек. - Не успел. - Зря. Мы с Каро столько времени на подбор убили, потом еще у них тут мальчик местный подретушировал. Бабушка совсем как живая вышла, с тем-то качеством съемки. - На выходе гляну, - на «отвяжись» ответил Том, и женщина переключилась на беседу с родственниками.       Выпутавшись из разговора с родительницей, парень повернулся к французу, который все это время за ними наблюдал. - Молодая у тебя мама, - заметил мсье. - Это не молодость, это деньги, - отшутился Том, поудобнее располагаясь в кресле.       Свет в зале погас, и гул голосов постепенно начал стихать. Как и ожидалось, все места рядом с Биллом оказались пустыми, а вот соседние ряды были забиты до отказа. И вот, что странно: все гости, сидящие между парнями и сценой, поголовно были лысыми, причем до блеска на гладких черепушках. Волосы присутствовали у одного единственного Роберта, не выпускающего из рук цветы. Сначала Том усмехнулся такому совпадению, а потом, когда заметил, что волос нет и у дам, и у детей, в нем закралось сомнение. Он было уже хотел обернуться, чтобы проверить сидящих позади, но теплая ладонь, накрывшая его руку, заставила парня приземлиться. Том едва различал в темноте слабую улыбку на губах француза, пара блестящих глаз подсвечивалась теплым светом сцены. - Все хорошо, - его голос был едва слышным шепотом, но Тому казалось, что он прокатился эхом по всему залу. - Все вернется на свои места, когда вновь загорится свет.       Он почти ничего не слышал, сердце как барабан бухало у него прямо в ушах. Но не от страха, кто бы вообще помнил, что он был чем-то возмущен. Сжатая в длинных пальцах ладонь пульсировала так, что его кожа вмиг покрылась холодной испариной. Не успел Том хоть что-либо сообразить, как парализующее тепло тут же пропало, а взгляд раскосых глаз покинул его, обратившись к сцене. Он почувствовал, как загорели щеки, и рука моментально покинула подлокотник, отправляясь на реабилитацию к задергавшемуся колену. Билл уже так делал, для него этот жест значил не больше, чем, скажем, вежливый кивок, коим парень одаривал каждого при встрече, но слетевшее с катушек тело упрямо твердило оторопевшему Тому, что в простом касании непременно было что-то еще.       На сцену вышел ведущий и концерт начался. Первыми выступали первогодки из местной музыкальной школы: полный мальчик, неумело обращающийся с гобоем, девочка с виолончелью, превосходящей малышку на несколько сантиметров в росте, за ней шел выводок мелкотни с дудочками и флейтами и несколько пианистов, у которых свисающие с банкетки ноги едва касались пола. После пошли ученики посерьезнее, уже не первый год выдрачивающие сольфеджио и до крови стирающие пальцы струнами. Среди них были и потомки композиторов, и выдающиеся таланты, была даже парочка студентов по обмену с огромным послужным списком из международных конкурсов и наград. Однако следить за выступлениями Тому приходилось с большим трудом, уж больно приковывали к себе взгляд бильярдные шары перед самым носом.       В зале звучали самые разные произведения: от пассажей птички из Пети и волка до Лунной сонаты. Одна смелая ученица даже замахнулась на Пляску смерти Сен-Санса, но завалила ее в пух и прах, не попав даже под настроение композиции. И вот, как показалось Тому, целую вечность спустя настала очередь Каро. - А сейчас, дамы и господа, - начал распыляться ведущий, да еще и с такой довольной улыбкой глядя в зал, будто это его родная дочь сейчас примется наяривать на скрипке. - Позвольте мне представить вам юное дарование, нашу лучшую выпускницу, непревзойденную скрипачку, которая уже в возрасте девяти лет безупречно исполняла Времена года Вивальди, - он улыбался так широко, что Тому начинало казаться, зубы ведущего вместе с деснами могут с легкостью выпрыгнуть, стоит ему разок закашляться. - Кроме того, она является прямым потомком всем вам хорошо известной Селесты Гишар, еще в середине 19-го века покорившей сердца миллионов своим чарующим голосом. Встречайте, Каролина Кестнер.       По дощатому полу сцены глухо застучали каблуки, и зал наполнился аплодисментами. Из-за занавеса показалась Каро, как английская принцесса приветствуя присутствующих взмахом руки. Она сверкала как гелиодор в своем золотистом переливчатом платье. С сердцевидным вырезом, облегающее хрупкую фигуру, оно держалось на одних тоненьких бретелях, открывая вид на выступающие ключицы. Если бретели из зала было почти не разглядеть, то исхудалые плечи Каро бросались в глаза и на первом ряду, и на третьем. Струящийся подол из невесомой ткани волочился за девушкой по полу, то и дело зазывно демонстрируя худую ногу в высоком разрезе. В руках она несла уже всем знакомую скрипку руки Жана Батиста Вильома, держа ее возле груди как младенца. - Сегодня Каролина исполнит нам любимое произведение семьи Кестнеров — Чакону Баха из Партиты для скрипки №2 ре минор.       Откланявшись, ведущий удалился, оставив девушку на сцене в одиночестве. На зал опустилась тишина. Каро поместила скрипку на левом плече, ее высветленные волосы были собраны в высокую скромную прическу, и только одна длинная прядь свисала перед сосредоточенным лицом. Скрипка, по-видимому, отобранная у кого-то размером с мышку, была неуместно приколота к ее волосам, и такой же крохотный смычок красовался с другой стороны головы девушки. Скрипок же много не бывает, так ведь?       Ее выступление длилось 15 минут, ровно столько, сколько требуется, чтобы сыграть чакону полностью. Каро ни на секунду не присела, у нее просто не было такой возможности. Да и если бы была, девушка все равно бы упорно продолжала стоять, усложняя и без того непростую игру. За время исполнения ее руки покрылись испариной, чего уж говорить о напряженном лице, предусмотрительно накрашенном с использованием стойкой косметики, к коей прибегают синхронистки. Она тяжело дышала, ее пальцы подрагивали от напряжения, а руки ныли от резкой и страстной игры. Когда пылающая скрипка была, наконец, отпущена, Каро скромно поклонилась, а вернее просто кивнула головой, и зал взорвался от оваций.       С разных сторон к сцене потекли люди с букетами. Первым, конечно же, со своего места подорвался Роб. Он подошел к своему идолу так близко, как не позволял себе больше никогда. Только в моменты передачи цветов парень мог взглянуть на возлюбленную на расстоянии жалкого шага. Каро никогда не выпускала скрипку из рук, не позволяла прикасаться к ней ни организаторам, ни тем более другим участникам, а потому в ее руках всегда было место только для одного букета. И каждый раз им оказывался букет ее самого преданного поклонника.       Это было настоящее противостояние. За внимание Каро желали побороться многие, и Роб был далеко не первым и не последним в этом списке. Каждый хотел передать свой подарок лично ей, каждый хотел оказаться на вытянутую руку от недостижимой нимфы, ощутить аромат ее духов, может быть, если снизойдут до нас боги, прикоснуться к ее бархатной коже, вручая букет. Они смотрели друг на друга в темноте зала с оскалом. В мире животных их молчаливая битва давно бы переросла в настоящую бойню, но не здесь. Вряд ли эта сияющая во всех смыслах звездочка захочет вложить свою белую ручку в вашу покрытую ранами и смердящую кровью ладонь. Тут требовался иной подход, полный коварства, хитрости, или свой человек в билетной кассе, каким и располагал наш дорогой Роб.       Выступление Каро было последним. Когда сцена опустела, включился свет и люди толпой двинулись к выходам, а ко временно облысевшим, как и было обещано Биллом, вернулись их прежние волосы. Хоть парни и поднялись в числе самых первых, выбраться из зала быстро им не удалось. Несмотря на то, что гостями были взрослые и по большей части состоятельные люди, даже среди них находились те, кому было больше всех надо, и в дверях то и дело кто-то начинал толкаться и кричать. Если в зале Том еще допускал, что они, может быть, наведаются к стендам, то, когда им все же удалось выбиться в холл, о малейшей задержке не могло быть и речи. Им предстояло еще и с парковки выбираться, и вряд ли там их будут ждать любезные и обходительные господа. - Ну, и как тебе концерт? - попутно решил выяснить Том. - Не разочарован? - Признаться, я в восторге, - мсье как и прежде не прекращал улыбаться. - Столь талантливые дети, я и не полагал, что в таком нежном возрасте их можно подобному обучить. Да и знакомые мелодии навевают воспоминания. - А что ты скажешь про Каро? - парень хитро глянул на француза, но тот почти что не изменился в лице. - Скажу, что ты не солгал. Она, в самом деле, одержима инструментом и ее исполнение безукоризненно отточено. Готов поспорить, чакону она играет не в десятый и не в двадцатый раз. - Ну да, чакона — ее любимое произведение, - Том подозрительно посмотрел на Билла. - И что, это все? Не станешь ее хвалить? - Хочешь, чтобы я ее похвалил? - мсье взглянул на парня в ответ. - Ты же тоже любишь музыку, играешь на скрипке уже больше ста лет. Не считаешь, что она играет идеально?       Билл поджал губы. - Ты загоняешь меня в ловушку. Мы не можем оставить этот вопрос? - Постой-ка, - Том затормозил, разворачиваясь к другу лицом. К счастью они уже добрались до парковки, иначе господину Клеберу с легкостью удалось бы уйти от неудобного вопроса. - Ты считаешь, что она играет идеально, или все же нет?       Француз с тяжестью выдохнул, сдаваясь под прицельным хитрым взглядом карих глаз. - Я считаю, что ей предстоит еще немало трудов. - Охуеть, - от неожиданности Том заголосил на всю парковку, но тут же спешно закрыл ладонями широко распахнутый рот. Билл же виновато за ним наблюдал. - Не верится. Я думал, ты как и все начнешь сейчас ее нахваливать, говорить какой она талант, а ты, - парень прыснул. - ..ты говоришь, что ей нужно еще поработать? Ха. Хоть один человек не назвал ее игру идеальной.       Вечер заиграл красками. В приподнятом настроении Том довел мсье до машины, и только он успел усадить друга в автомобиль, как за спиной его окликнул голос матери. Обернувшись, парень увидел, как родительница бежит к нему что есть мочи, едва не запинаясь в собственных ногах. Предупредив своего спутника, Том отправился к маме навстречу. - Том! - путаясь в развевающемся на ветру подоле, женщина подоспела к сыну. - Ох, слава богу, ты сегодня на папиной машине. - Что случилось-то? - Мы немного не подрасчитали места, не подумали, что Каро своим ходом добиралась, да и цветы ее полмашины заняли, - мама нахмурилась не то от ветра, не то от расстройства. - Ты не мог бы бабушек подвезти до нашего дома? У тебя как раз места свободные есть. - Я вообще-то не собирался домой ехать, у нас с Биллом другие планы были.       Не то, чтобы у них, скорее только у него. Не очень-то парню нравилась идея ехать в родительский дом, полный бабушек и дедушек, дядюшек и тетушек, которые только того и ждут, чтобы расспросить его о закончившейся учебе. Том был уверен, пол вечера его диплом будут передавать из рук в руки, каждый посчитает своим долгом узнать у парня, какие у него теперь планы на жизнь, на семью, да и вообще, главный этап пройден, а что теперь? Родители никогда на него не давили, отец вообще каждый раз говорил, что всему свое время, но родню же в этом не убедишь. Они все и старше, и прожили больше, и вообще как ты можешь что-то знать, у тебя молоко на губах еще не обсохло, а пока сиди и слушай, что говорят тебе мудрые люди, неблагодарный молодой человек. Хотя бы тетя Ирма сегодня не пришла, она бы точно попыталась выцепить задерганного парня, чтобы «провести беседу», хотя, казалось бы, чему хорошему его мог научить человек, переживающий уже четвертый развод? - Я тебя очень прошу. Не на такси же их отправлять, - женщина взглянула на Билла, расслабленно припавшего к подголовнику сидения. - Уверена, твой друг поймет.       На такси можно было отправить Каро с ее многочисленными подарками, но спорить Том все же не стал. Он покорно сдался под материнским напором, в конце концов, в случае чего прикроется французом, и может быть в этот раз дула семейной заботы от него отвернут. Расставшись с довольной родительницей, парень поспешил к машине, чтобы переговорить с мсье. - Тут такое дело, - начал Том, подперев собой приоткрытую дверь. - Надо бабушек подвезти до родителей. Это в противоположной стороне от твоего дома, так что мы подзадержимся.. - Ничего, - просто ответил господин Клебер, понимающе кивая. - Не можем же мы оставить дам в беде. - Ну да, - почесывая подбородок, парень в уме прикинул, сколько же им придется навернуть кругов. - Ладно, я пойду, помогу им дойти до машины, а ты, будь добр, пристегнись, пожалуйста. Я, конечно, все понимаю, но бабушки, боюсь, могут не понять. - Хорошо, - одарив друга усмешкой, француз принялся за ремень.       Приближение старушек было слышно издалека. Их шумные разговоры, наполовину состоящие из одного и того же ворчания, не прекращались даже тогда, когда одна из них села в салон, а вторая, та, что была на инвалидной коляске, еще только перемещалась на сидение, держась руками за крепкую шею Тома. У них обеих были абсолютно белые волосы, недлинные и невесомые как пуховки одуванчика. Они обе почти что не были накрашены, а на их вытянувшихся и покрытых морщинами мочках ушей висели усыпанные камнями серьги. От них душисто пахло парой горьковатых парфюмов, в избытке нанесенных и на кожу, и на волосы, и на одежду похоже тоже. Поднявшееся в салоне облако напрочь перебило запах старого дорогого автомобиля. - Здравствуйте, юноша, - поскрипывающим радушным голосом заговорила маленькая старушка в черном платье. - Здравствуйте, - с улыбкой ответил ей Билл, повернув в сторону женщины голову. - А это у нас.. Роберт? Как вымахал! - старушка в изумлении сложила облаченные в перчатки руки. - Мам, ну какой это Роберт, - заговорила с ней вторая старушка. - У Роберта волосы русые! - Правда? - растерялась женщина, присматриваясь к сидящему спереди парню. - А кто вы у нас тогда будете, юноша? - Я Билл, - все с той же улыбкой ответил ей француз. - Друг Тома. - А я Розмари, его прабабушка, - представилась маленькая старушка. - А эта ворчунья моя дочь Деби. - Дебора, - недовольно поправила ее вторая старушка. - Я и не представлял, что нам будет суждено отправиться в поездку в обществе столь очаровательных дам, - с напущенным восхищением сказал Билл, и по салону прокатилась волна вздохов. - Какой наглец! – хихикая, восклицала изменившаяся в лице Дебора. - Да вы прирожденный льстец, юноша, - отметила расплывшаяся в улыбке Розмари.       Том, который в этот момент надумал вернуться в машину, был, мягко говоря, ошеломлен застанным разговором. Способность баристы сбивать людей с ног своей обольстительной натурой, похоже, не знала границ. - Где же мой внук познакомился с таким молодым человеком? - Розмари расцвела как цветок. - Неужто в университетах? - Нет, что вы. Мы встретились в кафе. Я там кофе готовлю, - Том с вытянутым лицом посмотрел на мсье, пишущего свою историю на ходу. - Вы кофевар? - старушки переглянулись. - Никогда бы не сказала. Вы создаете впечатление человека высокодуховного. Не поймите меня неправильно, но я бы сказала, что вы больше похожи на деятеля искусств, чем на повара. Как наша Каролина. - Чутье не подвело вас, Розмари. Я действительно готовлю кофе исключительно заработка ради. Музыка, литература, языки — вот моя истинная страсть. - Языки? - удивилась старушка. - Вы, как это говорится, полиглот? - Можно сказать и так. - И сколькими вы уже овладели? - Давайте посмотрим, - уже почти полностью развернувшийся в салон господин Клебер принялся загибать пальцы. - Немецкий, французский, английский, русский, итальянский, португальский. Еще идиш и турецкий, но там самую малость. Не уверен, что смогу и книгу без словаря прочесть, - он скромно махнул рукой, но с лица его все это время так и не сходила широченная улыбка. - Говорите французский? Какое совпадение! - Розмари радостно заохала. - Моя бабушка учила меня французскому, когда я была еще совсем ребенком. Но, как подло, за всю жизнь на французском я говорила только с ней. Были несколько заезжих, но боле никого. Только бабушка и давно ушедшие от нас писатели через их бессмертные творения, - задумавшись, женщина накрыла пальцами губы. - Даже боюсь, что не вспомню сейчас, как это..parler en français? - Oh, Rosemary, quelle prononciation impeccable vous avez! - быстро подхватил ее Билл, бегло заговорив на французском. - On dit que dans chaque langue on semble être une personne différente, mais peu importe la langue, vous sonnez toujours comme un flatteur de première classe, - они оба рассмеялись, однако остальные пассажиры чувствовали себя более, чем неловко среди этих воркующих на непонятном языке весельчаков. - Mais non, vraiment. Je vais vous confier un secret: nous sommes bien semblables. Je parle français uniquement avec des écrivains morts et des touristes de passage. - Et où avez-vous appris le français aussi bien? - Je parle français depuis mon enfance, tout comme l'allemand. - Dans votre famille, on parlait deux langues? - Oui. - Voilà qui explique vos talents linguistiques, - Розмари восхищенно закивала. - Alors, l'allemand a-t-il chassé le français de votre famille? - Si seulement c'était le cas. Mais dans ma famille, il ne reste que moi. -Mon Dieu! - старушка, ахнув, прикрыла ладонями рот. - Pardonnez-moi, Bill, je ne savais pas. -Ce n'est rien, tout va bien, - Билл по-доброму улыбнулся ей. -J'ai accepté mon sort depuis longtemps. - Ну, все, мама, хватит допрашивать молодого человека, - Дебора вмешалась в разговор. - Еще и на французском!       Как же Том был сейчас благодарен бабушке. Этот слишком уж веселый треп, который он ну совершенно не понимал, потихоньку начинал выводить парня из себя. Черт возьми, это же его 95-летняя бабуля, о чем с ней можно было так оживленно болтать. Помнится, сам Том говорил с бабушкой только о своих делах, как он питается, сколько раз ходил на неделе гулять, но с Биллом ей было определенно нечего обсуждать. Она знала-то его от силы пятнадцать минут, и тут они так зацепились языками как два старых друга. Но так же внезапно, как накатившая злость, к парню пришло и осознание. К кому, так к бабуле Рози Билл был ближе всех по возрасту и, может быть ему и не о чем было поговорить с собственной прабабушкой, мсье, очевидно, находился со старушкой на одной волне. - Деби, будет тебе, - Розмари по-матерински взяла женщину за руки. - Ты не представляешь, каково это. Благодаря вам, Билл, я почувствовала, будто снова стала маленькой девочкой, а бабушка Фанни опять читает мне сказки матушки Гусыни. - Ваша бабушка была француженкой? - поинтересовался парень. - Да. Хоть она и родилась здесь, в Германии. Бедняжка очень рано осиротела и дедушка забрал ее к себе во Францию. Уже намного позже, когда бабушка Фанни сама выросла и вышла замуж, она вернулась, и с тех пор наша семья живет здесь. - Все наши предки со стороны бабушки Стефании французы, - уточнила Дебора. - Как же так получилось, что они оказались в Германии? - Любовь, - с придыханием старушки хором ответили французу, а затем Розмари продолжила. - Семья Фанни по материнской линии была против союза ее родителей, вот они и сбежали сюда, где никто не мог помешать их любви.       За беседой дорога прошла незаметно, но не для Тома, которому не позволяли и рта раскрыть. Перед домом Кестнеров развернулся небольшой таксопарк, и машину пришлось парковать почти что впритирку к другим автомобилям. Когда Том отправился к багажнику за инвалидной коляской, женщины засобирались на выход, однако, заметив, что Билл так и продолжает сидеть на своем месте, они остановились. - А вы разве с нами не идете, Билл? - спросила юношу Дебора. - Нет, я не был приглашен, потому вынужден с вами попрощаться, - он снова открыто улыбнулся, обернувшись к женщинам. - Глупости, - всплеснула руками Розмари. - Как это не был приглашен? Тогда я вас приглашаю! - Да, - поддержала ее дочь. - Пойдемте с нами. - Мне, право, неудобно.. – мсье виновато улыбнулся, но озвучить довод до конца ему не позволили. - Я выросла в этом доме, он по праву и мой тоже, поэтому могу приглашать, кого захочу, - Розмари не спускала затянутых голубоватой пеленой глаз с Клебера. - Пойдемте, познакомитесь с Каролиной, я вам представлю моих внуков.       Спорить с двумя старушками сразу оказалось не так-то просто. Женщины отказывались сдвинуться с места, пока господин бариста не согласится принять их предложение. Даже подключившийся к обсуждению Том никак делу не помог, ему снова не давали вставить и слова, убеждая, что не приглашать друга в дом — верх неприличия. И все же додавив и внука, и господина Клебера, они вынудили юношей остаться.       Пока Том помогал Розмари вернуться в кресло, Билл и Дебора отправились к дому. Входная дверь то и дело хлопала, пропуская внутрь очередного гостя, дверной молоток в форме трясогузки на жерди позвякивал от каждого хлопка. Мсье поддернул птицу за бронзовый хвостик, и она принялась энергично стучать по металлической пластинке на двери. - Как забавно, - сам для себя отметил Клебер. - Это моей прапрабабушки творение, - гордо поделилась Дебора. - Она очень любила всякие чудные приспособления.       Старушка уже собралась потянуться к ручке двери, но француз ее опередил и галантно открыл перед ней дверь. Он вошел в дом вслед за сияющей от радости Деборой, и тут же обомлел. Билл испытал такое сильное дежавю, что ему даже стало не по себе. Этот дом, хоть и был значительно больше и просторнее, будто бы в точности повторял его призрачный особняк. Вот лестница в самом центре, асимметричная, ведущая на второй этаж. Вот столовая слева, справа — гостиная. И все так похоже, так странно знакомо, только цветы стоят в вазах, а не красуются на стенах.       Здесь не было красных обоев с орнаментом, вместо них — голубоватое однотонное полотно. Перила были гладкие и совершенно простые, без какого-либо намека на резьбу. Вместо замысловатых столешниц — стекло, вместо резных ножек — однотонная краска и металл, вместо ключницы с птичками — кособокая чаша из цветного стекла, вместо написанных маслом унылых портретов – заключенные в рамки фотографии. Никаких тебе узоров на дверцах шкафов, вычурных бра, даже вазы — простое прозрачное стекло. Здесь все было таким до ужаса знакомым, и одновременно совершенно чужим, будто кто-то открыл ему дверь в искаженное тусклое зеркало.       Господин Клебер остановился у стены, увешанной разнообразными фотографиями. С них на него смотрели уже знакомые парню старушки, мужчины и женщины, запримеченные им перед концертом. На фотографиях встречались и новые лица: несколько светловолосых женщин, престарелая пара и множество снимков детей. Среди похожих друг на друга юных лиц Билл без труда нашел Тома – нескладный тощий подросток с копной золотистых дредов улыбался знакомой ему улыбкой, уже в таком раннем возрасте продырявленной кольцом. Он смотрел с тем же хитрым прищуром, но выглядел таким невинным и до забавного самоуверенным, что у Клебера сами собой губы расплылись в улыбке.       Легкое прикосновение к плечу вернуло француза в реальность. - Проходите, Билл, - Дебора любезно указала в сторону гостиной. - Не стесняйтесь, чувствуйте себя как дома.       Он и не подумал бы постесняться. По правде говоря, мсье собирался дождаться Тома, но раздающиеся из гостиной голоса дали ему понять, что друг каким-то образом сумел прошмыгнуть мимо него. Из-за стены были слышны восторженные возгласы, каждый поздравлял юношу с успешной защитой диплома, и присоединившуюся к ним старушку тоже скоро взяли в оборот, вовлекая в оживленную беседу. - Мама, ты только взгляни! – заголосил из гостиной мужчина. – И это мой племянничек! - Какой молодец, труды даром не прошли, - нахваливал парня женский голос, не принадлежащий ни Деборе, ни Розмари. - Бабуля, вот, посмотри, - послышался голос другого мужчины. – Тебе очки нужны? - Возьми мои, мама, - среди гула голосов он расслышал Дебору. - Так мелко, что не разглядеть.       Здесь все было таким же знакомым: и камин, и окна, и высокие столики у подлокотников широких диванов. Но не было портрета строгой леди, нет зеркала, висящего над огнем. На стенах вообще почти что ничего не висело, только пара крошечных незаметных картин за стеклянными рамками и гигантский черный экран телевизора, занявший добрую половину стены напротив диванов. Пропал и проем в дальней стене, ведущий в музыкальную комнату. Здесь вместо него стоял белый простой шкаф с открытыми полками, заставленными разномастными геометрическими статуэтками.       На столиках тут и там стояли тарелки с разного вида закусками: среди них были и канапе, и тарталетки, и кростини. Даже одна тарелка с эскарго, сиротливо стоящая на маленьком столике возле камина. Были и напитки: на длинном столе за диванами располагался поднос с пустыми бокалами на любой вкус, и не меньшее количество прозрачных рельефных графинов, до отказа заполненных самыми разными по цвету и виду жидкостями. Однако никто не спешил притрагиваться ни к закускам, ни к напиткам, у стола стояла одна лишь Каро в концертном платье, маленькими глотками цедящая золотистый напиток из длинного бокала. Остальные же, за исключением развалившегося в кресле подростка, обступили Тома и наперебой поздравляли смущенного парня с его личной победой.       Они искренне улыбались, прикасаясь к его рукам, плечам, спине. Невысокая женщина в красном платье поцеловала парня в плотное сплетение дредов на макушке, для чего Тому пришлось наклониться. Они смеялись над только им понятными шутками, с полуслова узнавая в начатой фразе уже давно знакомую историю. Они обнимали друг друга за плечи, стоя в тесном кружке в центре гостиной. Две женщины даже сели на диван, чтобы не смущать сидящую в инвалидном кресле Розмари. Друг рядом с другом они выглядели такими счастливыми и непринужденными, что легко можно было понять – каждый из них сейчас был дома.       Для Билла домом был буквально дом – его призрачный особняк на Розенвальдштрассе. Он не мог представить себе такое же столпотворение в своей гостиной, не мог представить шумные вечера в окружении близких людей, пришедших лишь чтобы быть рядом. Он не мог, но очень хотел. Он хотел узнать, каково это, когда тебе есть куда идти, когда есть кто-то, кто откроет перед тобой дверь поздней ночью, чтобы поговорить, помолчать, просто лечь вместе и уснуть, не задавая вопросов. Он хотел почувствовать, каково это – быть нужным и важным не потому, что ты заключил договор, не потому, что готовишь кофе на порядок выше других, а только лишь потому, что ты – это ты.       Он хотел узнать, что значит называть кого-то мамой. Что такое любить безусловно и быть любимым всегда, что бы ни случилось. Он хотел понять, как человек может быть твоим комфортом, твоим покоем, какой он получал от одних лишь каменных стен пустого особняка. Он хотел почувствовать слезы, покидая родимый дом, почувствовать радость от услышанного в трубке голоса. Он хотел хоть куда-то спешить, быть хоть где-то желанным. Он хотел хоть к чему-то принадлежать и не быть багом, ошибкой, персонажем, которого забыли прописать. Больше всего в этой жизни он просто хотел быть таким же, как все.       Француз не сразу заметил, что в гостиной вдруг стало поразительно тихо. Семья, так бодро наседающая на его друга, теперь смотрела на него одного двумя десятками изучающих глаз. Воспользовавшись замешательством родственников, Том тут же сбежал из круга и присоединился к сестре. - Здравствуйте, - задорно поприветствовал его полный мужчина, будто театральный актер. Костюм тройка так тесно сидел на нем, что создавалось впечатление, будто ему с трудом дается каждый вдох. Бывшее розовым лицо в тепле гостиной стало вовсе красным, а налитое яблоко щеки, наконец, смогло расслабиться в отсутствии монокля. – А вы кто у нас будете?       Билл в очередной раз испытал дежавю. - Это мой друг, дядя, - ответил Том за своего столбом стоящего спутника. – Билл. - Позвольте представиться, Арнольд Кестнер, - мужчина протянул Клеберу крупную руку с надутыми как сосиски пальцами. Аккуратная наманикюренная кисть практически утонула в рукопожатии. – А это моя дражайшая супруга Бертильда.       За талию Арнольд подвел не менее упитанную женщину поближе к французу. Эта особа от мужа далеко не ушла: она была такой же улыбчивой, розовощекой и не до конца честной с собой – ее розовое платье так облепляло фигуру, что выставляло напоказ рыхлые телеса. - Очень приятно с вами познакомиться, - она радушно улыбнулась юноше. - Здесь у нас моя младшая сестра Катарина, - мужчина подвел Билла к дивану, на котором сидели две женщины. В одной из них он узнал маму Тома, а вторая была той самой дерганной леди в велюровом платье, бесконечно теребящей золотые часы на запястье. Именно последняя дама кивнула ему в качестве приветствия. – А тот господин с тарталеткой в руках – ее супруг Гюнтер.       Услышав свое имя, мужчина одним резким движением развернулся лицом к присутствующим. У него был неспокойный бегающий взгляд, и стоял он довольно неуверенно, слегка пошатываясь, будто уже осушил бокал-другой. В отличие от Арнольда, Гюнтер был тощим как трость. Он постоянно задирал голову вверх так высоко, что, говоря с ним, представлялось возможным изучить все содержимое его длинного носа. - Ну, не будем его отвлекать, - посмеялся Арнольд, за плечо отворачивая Билла от дерганого родственника. – У них с Катариной трое детей, не каждый день представляется возможность отдохнуть от такой оравы. Кстати говоря, о них, - раскрытой рукой мужчина указал на подростка, сидящего в кресле. – Это моя дочь Ханна.       Девушка, во что-то безустанно играющая в телефоне, одарила его только взмахом руки, ни на секунду не отрывая взгляда от экрана. Сидела она вряд ли удобно: ее голова лежала на одном подлокотнике, а ноги свисали с другого. У нее были небрежно постриженные волосы, сбивающиеся в отдельные кудрявящиеся пряди. Темные отросшие корни красноречиво говорили об искусственном происхождении грязно-желтого оттенка ее локонов.       Они снова вернулись к дамам на диване, но в этот раз Арнольд перед ними не остановился. - Себастьяна и Нину вы, должно быть, уже знаете, - мужчина, не дожидаясь ответа, повел француза дальше, а Биллу оставалось лишь гадать, кому из присутствующих принадлежат эти имена. – Тут вы можете видеть моего отца, Отто, - Арнольд указал на сухого старичка, делящего диван вместе с Деборой. В его волосах было чуть больше цвета, чем в волосах его супруги. – А рядом с ним моя любимая матушка, Дебора. - Я уже успела познакомиться с молодым человеком, Арни, - старушка лучезарно улыбнулась Биллу, и он отзеркалил ее улыбку, сделав ее разве что чуточку скромнее. - Вот как, - он деланно удивился, приправив свою нарисованную эмоцию порцией усмешки. – Полагаю, бабуля Рози также в представлении не нуждается. - Нам выпала возможность познакомиться в дороге, - Розмари кивнула внуку. - Вы, должно быть, тоже технический гений, как мой дорогой племянничек? – с экскурсии Арнольд довольно резво перешел к допросу. - Нет, Арни, - Дебора избавила мсье от необходимости давать ответ. – Молодой человек полиглот и музыкант. - Музыкант? – мужчина встрепенулся, хотя, казалось бы, куда было еще. – Какая встреча! Верите или нет, каждый в этой комнате музыкант! – он широко описал рукой гостиную. – Мы – прямые потомки Селесты Гишар, вам, полагаю, это имя и без того известно. Начиная с нашей талантливой бабушки, музыка всегда была значительной частью нашей жизни, с 19-го века и по сей день. Вот я, к примеру, с детства играю на тубе, обожаю до дрожи. А Бертильда, - Арнольд снова принялся проходиться по присутствующим. К счастью, на этот раз он оставил господина баристу в покое. - ..играет на контрабасе, умница моя, - он с чувством обнял жену за покатые плечи.       Арнольд метнулся к стоящему у дивана мужчине. Он был одет скромнее всех прочих – простой костюм, никаких вычурных цветов или деталей. Темные волосы в аккуратной стрижке лежали на голове небольшими волнами. Он держал губы в легкой улыбке, опираясь рукой на мягкую спинку дивана, и эта улыбка показалась Биллу отдаленно знакомой. - Себастиан, - Арнольд положил руку на плечо мужчины. - ..виртуозно владеет виолончелью. Вы даже представить себе не можете. А Нина? Даже Нина умеет играть — на гитаре, хотя она пришла в нашу семью отнюдь не от музыкантов.       Сидящая рядом с Катариной женщина, которую Билл определил как «маму Тома», одарила пухлощекого мужчину укоризненным взглядом. - И мы любим твою игру, дорогая, - положив руку на сердце, со всей серьезностью, что он мог сейчас выдать, сказал Арнольд. – Моя дочь, между прочим, тоже выбрала не больно сложный инструмент. Эту, знаете, такую маленькую гавайскую гитарку. - Укулеле, - цокнув языком, недовольно вздохнула Ханна. - Конечно, укулеле, - мужчина одобрительно кивнул дочери. – Катарина у нас ловко управляется с флейтой, а Гюнтер, вы не поверите, играет на аккордеоне! - Не играл уже десять лет, - пережевывая оливки, прокомментировал Гюнтер. - И все же, - Арнольд отмахнулся, снова возвращаясь к дивану, на котором сидели его родители. – Наш папа всегда был мастером скрипки, но, прости меня, папа, Каро тебя обогнала. - И я тому рад, - добавил Отто. – Нет лучшей награды, чем превзошедшие тебя потомки. - Тоже верно, - Арнольд расхохотался, и жилет снова заскакал на его круглом животе. – А вот мамочка моя пианистка от бога. - Была, - поправила его Дебора. – Теперь артрит решает, пианистка я или нет. - К сожалению, - мужчина склонил голову. – Не всегда наши желания совпадают с нашими возможностями, увы-увы. Бабуля Рози тоже была выдающейся пианисткой, но тот же недуг отлучил ее от инструмента. - Пианистка пианистке рознь, - отметила Розмари. – Моей дочери всегда было мило фортепиано, а мне больше по душе челеста. - Клавишные есть клавишные, - развел руками Арнольд. - И, в конце концов, позвольте сказать, - миновав кресло Розмари, мужчина подошел к Каро. Девушка оставила полупустой бокал на столе и вручила дяде тонкую бледную руку, позволяя увлечь за собой. – Каролина, наша гордость, наша звездочка. Лучшая музыкантка года уже 17 лет подряд! Ее игра на скрипке, не побоюсь сказать, никого не оставит равнодушным! - Ты меня совсем захвалил, - с деланным смущением ответила Каро, по-девичьи прикрывая пальцами лицо.       На бесценное выражение лица мсье, лишенное какого-либо восторга, Том смотрел с нескрываемым удовольствием. Да, Билл улыбался, но это была его дежурная нейтральная улыбка, которую он носил целыми днями, будь то работа или поход в клуб. «Знал бы ты, перед кем распинаешься,» - думалось Тому, когда он выслушивал дядины речи о собственной сестре. Господин Клебер и бровью бы не повел, вывали Арнольд все кубки и медали Каро с концертов и конкурсов. И это честное равнодушие к игре совершенной Каролины делало француза в глазах Тома еще более привлекательным. - Ну, а Том у нас, - с меньшим энтузиазмом продолжил Арнольд. Про Тома как музыканта ему было совершенно нечего сказать. – А Том у нас человек другого склада ума. Как говорится, белая ворона. - Класс, дядя, - с небольшой обидой ответил юноша, опустошая свой бокал. - Не всем дано играть, Томми, - поддела его Каро. - И не всем дано разбираться в компьютерах так, как ты, - добавил дядя с улыбкой.       На эти попытки спустить ситуацию на тормозах Том мог только закатить глаза. - Так и на чем же играете вы, юноша?       Наконец, мсье адресовали вопрос, на который никто не спешил за него отвечать. Казалось, беседа и так прекрасно протекает без его непосредственного участия. - Даже не знаю, как сказать, - с усмешкой ответил Билл. – На скрипке я и играю. - Надо же, вот это совпадение! – заголосил Арнольд, и семья поддержала его гулом удивленных голосов. – Знаете, вам, в самом деле, крупно повезло. Я покажу вам одну вещицу, вы наверняка по достоинству оцените ее значимость, - мужчина обернулся к Каро. – Принеси-ка дедушкину скрипку.       От глупости и предсказуемости ситуации Том невольно прыснул. Ему даже предсказаний было не нужно, чтобы понять, как мсье отреагирует на эту старую потрепанную скрипку, когда его дома ждал точно такой же древний инструмент, если еще не старше. Скрипка была внесена в гостиную чуть ли не под аплодисменты, Каро несла ее с любовью и трепетом, на двух вытянутых руках как произведение искусства. - Вы такого нигде не увидите, юноша, - восхищенно утверждал Арнольд, ближе подводя гостя к скрипке. – Это мастеровая скрипка руки самого Жана Батиста Вильома. Вам, как скрипачу, это имя должно быть хорошо известно, - хоть Билл и знал, что мужчина ни в коем случае не ожидает от него ответа, он все равно кивнул. – Эту скрипку сделали в 1845 году. Она была подарена прадедушке Розмари, невероятно одаренному человеку. Вы могли заметить его портрет на выставке. Он виртуозно исполнял на ней чакону, и многие поколения его потомков в память о нем продолжали эту традицию, как и мы сейчас. Больше нигде и никогда вам не предоставится такой возможности, юноша, прикоснуться к настолько старому инструменту. К этой скрипке прикасалась сама Селеста Гишар, эта скрипка застала правление Луи-ФиллипаI. Вы понимаете, насколько велик и ценен находящийся перед вами инструмент?       Билл снова кивнул. Да, эта скрипка действительно была очень похожа на ту, что мсье изводил вечерами от скуки. Разве что его скрипка выглядела заметно новее, хоть и была на восемь лет старше своей сестры. - Как долго вы занимаетесь скрипкой? – спросил его Арнольд, наблюдая за тем, как француз слишком уж скептично осматривает инструмент. - Почти всю свою жизнь, - Клебер воздержался от лжи, хотя сейчас ему действительно стоило бы солгать, подумал Том. - А не хотите сыграть нам? – ожидаемо предложил Арнольд. – Вам вряд ли когда-то еще выпадет возможность сыграть на инструменте, почти в 6 раз превосходящем вас по возрасту.       Поперхнувшись напитком, Том едва сдержался от смеха. - Да, сыграйте нам, Билл, - поддержала внука Розмари. - Вы знаете чакону Баха? - к ним подключилась Катарина. – У нас есть ноты. - Не обязательно чакону, - Себастиан пожал плечами. - Может сыграть что-то другое, что захочет. - Мы чакону слушаем по семь раз на дню, - недовольно пробурчал Гюнтер. Он снова что-то жевал. - И что же? - Дебора поднялась со своего места и вместе с супругом присоединилась к семье. - Обыкновенно чакону играет Каролина, нам не повредит услышать другую игру. - Вы знаете чакону Баха, юноша? – в устах Отто повторился вопрос, так и оставшийся без ответа. - Разумеется, - несмело ответил Билл. – Признаться, чакона дорога мне не меньше, чем вам. - Решено! – во всеуслышание провозгласил Арнольд, подняв палец в воздух. – Сегодня мы еще раз послушаем чакону! Все берите стулья и в музыкальную комнату!       Люди засобирались. Гюнтер в спешке запихивал в рот два кростини одновременно, Ханна в кои-то веки оторвалась от телефона и последовала за родственниками в столовую за стулом. Билл был, мягко говоря, шокирован напористостью и непреклонностью Кестнеров. Он так и не дал ни согласия, ни отказа, семья все решила за него.       Впервые за вечер присоединившийся к нему друг вызвался проводить господина баристу до музыкальной комнаты: - Ты не обязан играть, если не хочешь, - сказал ему Том. Это замечание вызвало на лице мсье усмешку. - Боюсь, для отказа уже несколько поздно.       Том пожал плечами, хотя француз был абсолютно прав. Глупо было бы рассчитывать, что после всех бесед и уже накрученного ожидания Кестнеры восприняли бы его твердое и резкое «нет».       Двери в музыкальную комнату располагались в коридоре за лестницей. Она была в три, а то и в четыре раза больше, чем та, что былав Каменном цветке. Все окна полукруглой комнаты были задернуты плотными шторами, у дальней стены стоял покрывшийся пылью рояль, а рядом с ним в таком же запущении располагалась высоченная старая арфа. Кестнеры расставили стулья в два ряда ближе к центру пустой комнаты. Том же от стула отказался, оставшись подпирать декоративную колонну ближе ко входу. Парень наивно полагал, что мсье не будет отыгрывать чакону целиком, и ограничится ее первыми пятью минутами. - Так, вставайте сюда, - Арнольд снова принялся управлять гостем, провожая его к центру комнаты.       Нина принесла французу ноты, но он вежливо от них отказался. - Нет-нет, спасибо, - господин Клебер улыбнулся удивившейся женщине. – Мне они не нужны.       За ненадобностью пюпитр тоже оказался устранен. «Лучше бы стул ему предложили что ли,» - сам собой возмущался Том, наблюдая за тем, как вся его семья крутится вокруг господина баристы. - Каро, давай скрипку, - Арнольд обратился к племяннице, и девушка, кивнув, тут же поднесла к нему инструмент, но не тот. Это тоже была скрипка, но новая, сделанная от силы десять лет назад. Она все еще блестела от масла и переливалась в лучах искусственного света, будто на витрине магазина. – Нет, милая. Не твою, - мужчина посмеялся от такого недоразумения. – Неси дедушкину, ну, что ты, в самом деле. - Дедушкину? – переспросила его Каро. На ее лице постепенно начал проглядываться ужас. - Ну конечно. На простой скрипке молодой человек может и дома поиграть. - Но как это? Она же.. дедушкина.       Каро сделала шаг к стеллажу, на котором покоились все скрипки, принадлежащие семье. Свое сокровище девушка закрыла спиной, понадеявшись, что развеселившиеся родственники, может быть, забудут о ее существовании. - Каро, отдай юноше инструмент, - настойчиво попросила Дебора, уже сидящая на стуле возле Розмари. - Пусть молодой человек попробует настоящую скрипку. Когда еще ему выпадет такой шанс? - мама, занявшая позицию остальных членов семьи, совсем выбила почву у бедняжки из-под ног. - Ну же, Каролина, - ласково, но с напором обратился к девушке дедушка. – Инструмент не должен знать покоя.       Она в полном отчаянии взглянула на родственные лица. Билл был уже согласен играть на чем угодно, лишь бы семья отцепилась от скрипачки, но просто так Кестнеры бы не сдались. Он понял это всего за пару часов, проведенных в их компании. Дядя Арнольд предпринял попытку обойти племянницу, чтобы взять дело в свои руки, но Каро жестом попросила его остановиться и сама сняла любимицу со стенда. Она подошла к господину Клеберу на ватных ногах, ее руки дрожали, передавая скрипку постороннему человеку, будто от нее зависела целая жизнь. Француз попытался приободрить поникшую музыкантку улыбкой, но она на него даже не взглянула. Все, что ее интересовало сейчас, это руки, схватившие ее сокровище за шею.       Семья расселась по местам, а Том и Каро так и продолжили стоять – он у колонны, она у стеллажа, недовольная, со скрещенными на груди руками. Ханна снова взялась за телефон, но отец, изрядно уставший от ее безучастности, вырвал смартфон из рук вмиг разозлившейся дочери. - Прошу, юноша, - широко улыбнулся Арнольд стоящему под потоком света Биллу. – Начинайте.       Француз повел плечом, сбрасывая с него распустившиеся волосы, несколько прядей он даже завел за ухо, чтобы локоны не лезли под струны. Он расположил скрипку на плече, привычно и с первого раза, острый подбородок идеально лег в подбородник. Господин Клебер закрыл глаза, можно было подумать, что он был смущен новой аудиторией, но лицо его оставалось расслабленным. Том заметил, Билл сделал это из чистого удовольствия, так ему нравилось прижиматься щекой к гладкой выемке инструмента, касаться длинными пальцами натянутых струн. Смычок в его вальяжной руке держался крепко, но создавалось ощущение, будто это он сам плывет вслед за вздымающейся рукой.       Смычок заскользил по струнам, и комната наполнилась очаровывающим, ни на что не похожим звучанием. Скрипка не скрипела, как это бывало всегда, она будто бы запела своим собственным уникальным голосом. Эту мелодию было просто узнать, но звучала она совсем по-другому. Не было острых вскриков, не было резких надрывов, роботической грубости, так присущей произведениям Баха. Он будто линией сводил ноты друг с другом, обращая их разрозненный танец в единый полет.       Радость на лицах семьи сменилась потрясением. Это была не игра, не какой-то там концерт, о нем вообще было стыдно заикаться. Он словно рассказывал историю своим зачарованным слушателям, вытягивал из струн душу бегущим смычком. В воздухе он рисовал картины истиной любви, такой юной и невинной, разбитое вдребезги сердце, оставшееся в прошлом навсегда. Он рисовал горечь и слезы, пролитые безутешными ночами, в агонии бьющуюся душу, прощающуюся с любовью навсегда. Он рисовал позабытых людей, встречи, что так и не случились. Он рисовал в ночи исчезнувшие сны о счастье и воссоединении, так и не ставшие явью ни сейчас, никогда.       Он рисовал горящий город, богов, забывших про него. Он рисовал пропавшую юность, обратившееся в пепел детство под руинами отчего дома. Он рисовал потери и страх, страх перед неизвестностью, неизбежностью перемен. Он рисовал беззвездные ночи, залитое ужасом небо. Он рисовал позабытые в веках имена, в одно слившиеся опечаленные лица. Он вырывал из забытья то, о чем никто не знал, но в этот миг, в эти несчастные 15 минут им было дано еще раз появиться.       По атласным щекам женщин заструились слезы. Каждый из них сейчас переживал свою трагедию, безмолвно проносящуюся перед остекленевшим взглядом. Первая любовь, первая утрата, панихида по так рано ушедшему ребенку. Он раскрывал давно позабытые раны внимающих господ, калейдоскоп стертых из памяти лиц кружил по комнате вместе с траурным напевом чаконы. Они все были музыкантами, но еще никогда ни в одних из двух десятков рук инструмент не резал так больно и так метко.       Том не мог оторвать от музицирующего баристы глаз. Сомкнутые веки изредка дрожали, на бледные щеки падала тень длинных вздрагивающих ресниц. Он был с инструментом заодно, не терзая его, как это делала Каро, а умело направляя. На третьей минуте Том едва дышал, душа в глотке подступающие слезы. Он никогда ее не понимал, что эта скрипка была ему, кусок скрипучей деревяшки. Но сейчас она пробиралась по его коже целым выводком проворных мурашек, поднимаясь вверх по рукам, по спине, холодком обдавая затылок. Он еще никогда не слышал в своей жизни ничего прекраснее.       И вот печаль и траур сменились надеждой. Он обещал, что сердце снова застучит в волнительном восторге от заставшей его влюбленности, и свербящая рана непременно затянется новой розовой кожей. Он обещал, что несомненно станет легче, покажется за черным горизонтом солнце и осветит золотистые поля, даруя жизнь молодым побегам. Он обещал, что слезы обратятся в счастье, и новый день без сомнения дарует и ушедшим, и покинутым покой. Любовь и смерть, радость и горе, они шли в этой мелодии рядом, ведь она была самой жизнью, на века запечатанной умелым композитором в бумажных листах.       Последний звук слетел с задетой струны, и француз опустил умолкшую скрипку. Комната погрузилась в тишину, Кестнеры смотрели на него залитыми слезами взглядами, не смея ни звука произнести. У женщин все еще дрожали губы, мужчины в оцепенении сидели рядом с ними, широко распахнутыми глазами глядя куда-то мимо мсье. Билл взглянул на своего друга, стоящего в темноте у дверного проема, его лицо так и осталось замершим в живом потрясении. Даже равнодушная Ханна утирала клетчатыми рукавами слезы, отвернувшись ото всех.       На Каро же вовсе не было лица, она не была восхищена, не была расстроена. Девушка была в самом настоящем немыслимом шоке. Годы тренировок, отточенное мастерство, рукоплескания и признания, она играла пресловутую чакону с тех пор, как скрипка стала увереннее лежать в ее руках, а он? Кем был он, что посмел сыграть лучше нее? Кем был он, что даже ее, воспитанное на чаконе, сердце вдруг дало слабину? Кто сказал ему, что играть нужно так? Это были те же ноты, та же мелодия, но почему в его руках она вдруг стала такой настоящей, такой до ужаса живой?       Арнольд был первым, кто поднялся с места. Он принялся неспешно хлопать, затем его хлопки стали громче, и, в конце концов, вся семья присоединилась к нему в аплодисментах. - Браво, - с чувством выдохнул Арнольд. – Браво!       Кестнеры поднялись со своих мест. Они снова обступили заулыбавшегося юношу, в этот раз с ликованием чествуя его. - Где вы обучились такой игре, юноша? – спросил его Отто, по-отечески трепя парня по плечу. - Кто ваш учитель? – задала свой вопрос Дебора. - Никто, я учился сам, - смущенно признался Билл, утопая в льющейся похвале. - Вы либо лгун, либо гений, - хохотнув, отметил Арнольд. Он принял из рук мсье инструмент и всучил его подошедшей племяннице. – Каро, убери скрипку.       Такое отношение добило девушку окончательно. Да что он себе возомнил, этот.. как его там зовут? Чтобы она, лучшая ученица года, именитая скрипачка, таскала скрипку за каким-то ноунеймом? А не много ли чести? Но скрипку Каро все же взяла, это же ее сокровище, черт бы ее побрал. Не будь скрипка ей так дорога, она бы не подумав бросила инструмент прямо под ноги этой выскочке. Возвратив скрипку на стойку, Каро метнула в юношу последний испепеляющий взгляд и, сердито стуча каблуками, вышла из комнаты. Перед этим она еще ощутимо пихнула брата плечом, разразившись ругательствами, на что Том открыто рассмеялся вслед убегающей сестре.       Господина Клебера сопроводили в гостиную. Там его разместили в центре большого дивана, вокруг него оказались Дебора, Катарина и Нина.Остальныесели на соседний диван и кресла, кто-то встал напротив него у стола с закусками. Они не прекращали нахваливать его игру, называя ее уникальной. Они интересовались его техникой, каких композиторов он еще предпочитает. Розмари все пыталась вспомнить, где же она уже слышала такую манеру играть, но присутствующие ее ощущений не разделяли. Каждому в комнате казалось, что такой чакону им далось услышать впервые. Отто обсуждал с французом какие-то тонкости положения смычка, Арнольд все не прекращал отпускать разнообразные шуточки, даже выдумал, что из них всех получился бы неплохой оркестр, а Билл был бы его жемчужиной. Какое счастье, что Каро не пришлось застать таких бесед.       Время близилось к полуночи. Катарина и Гюнтер настолько увлеклись беседой, что за прошедшие часы больше ни разу не вспомнили о своих детях и их няне, которой срочно требовалось домой в начале вечера. Ханна теперь что-то бесконечно кому-то написывала в телефоне, бросая заинтересованные взгляды на мсье. А Том откровенно скучал. Не для того он выцепил господина баристу на концерт, чтобы его семья вот так бессовестно украла у него внимание француза.       Ситуацию требовалось брать в свои руки. Том обошел диван, на котором сидел господин Клебер. Он склонился над ним за спиной и негромко сказал в черную макушку, протискивая фразу меж трепа родственников: - Билл, нам пора. - У тебя нет совершенно никакого чувства такта, Том! – вдруг взъелась на него Дебора. - Мне действительно уже пора, - одарив присутствующих лучезарной улыбкой, Билл поднялся. - Как же так? – спросила Катарина. - Может, вам еще что-нибудь положить? – обратилась к юноше Нина. – Налить? - Нет, спасибо. Все было здорово, но сейчас я должен идти.       Они, может, и попытались бы его задержать, но Том с таким рвением вытаскивал француза из дома, что родственники едва поспевали за ним. Семья в полном составе, за исключением Каро, вывалилась на улицу, чтобы проводить баристу. Они долго махали ему вслед и приглашали навестить их снова. Они так и стояли перед домом до тех пор, пока Мерседес не скрылся с подъездной дорожки. Только тогда Билл смог сесть уже спокойно на сидение без необходимости махать Кестнерам в ответ.       Оставшись, наконец, наедине, парни переглянулись, на губах мсье все еще красовалась широкая улыбка. Смешок сорвался с губ Тома, и они дружно рассмеялись, переваривая остаток вечера. - Что это, блять, такое было? – сквозь смех спросил баристу Том. - Не знаю, ты мне скажи. Это твои родственники, - француз просто сиял под впечатлением от приема. - Они всегда такие? - Совру, если скажу, что нет. Но сегодня они что-то совсем разошлись, я их такими никогда не видел. - Кажется, я здорово расстроил твою сестру, - Билл попытался изобразить сожаление, но растянутая во весь рот улыбка не желала его отпускать. - Ничего, конкуренция ей на пользу, - Том довольно кивнул. – Надеюсь, мои родственники не сильно тебя замучили. - Нет, ничуть. Их компания, в самом деле, пришлась мне по душе, - повернув голову, Клебер устремил взгляд на улыбающегося друга. - У тебя очень хорошая, любящая семья, Том. За сто лет мне еще никогда не доводилось встречать таких открытых и отзывчивых людей, пусть и в какой-то степени слишком уж напористых. - А что, в 20-ом веке семьи были какие-то другие? - Дело даже не во времени, дело в людях, - откинувшись на подголовник, Билл уставился надорогу. – Последний раз я ходил в гости к целой семье году в 70-ом, около того. Там тоже был просторный дом, дорогая мебель, популярный на то время бохо. Ко мне вышла поздороваться только мать, остальных членов семьи я почти что не видел. Мы с другом обедали в полном одиночестве в тот день. Но с твоей семьей я будто бы тожесталее частью. Чего стоят твои бабушки, которые не желали и с места сдвигаться, пока я не соглашусь зайти. А твой дядя, он хоть и чрезмерно общительный, ноего трудами яощутилсебя центромсеговечера. Они все так взялись за меня, будто я был самым важным для каждого из них.       Том взглянул на баристу, в его улыбке слабо виднелась пробивающаяся тоска. Неужели это все действительно было настолько важным: любящая семья, ожидающая твоего появления, люди, у которых за тебя болит голова побольше, чем у тебя самого. Он сам не очень любил семейные вечера, вопросы родственников и их непрошеные советы каждый разсводилипарня с ума, но жизни без их застольных бесед, без неуместных глупых шуток дядюшки, без бабушкиных строгих, но заботливых замечаний, он представить не мог. Все детство он видел, как его большая семья по любому поводу собирается вместе, будь то праздник или просто душевный вечер. Они все вместе сидели за одним столом, смеялись, безустанно переговаривались о жизни, о планах, и порой уже глубокой ночью он спускался на первый этаж, а мама и папа все еще беседовали с его тетушками и дядюшками за бокалом вина.       А у Билла не было и шанса это ощутить. Чертовы кодописцы-боги не удосужились вложить в его голову даже намек на семью, ложные воспоминания о детстве, родительской любви. Он судил обо всем по дурацким книжкам и разбивал свои детские ожидания о жестокую реальность,черствыхлюдей. Да он и рассказать-то им не мог, вынужденный снова и снова оставаться со своей бедой в одиночестве. Если бы они только могли, Том бы непременно разделил с французом и свои воспоминания, и любовь своей семьи, ровно так же, как Билл разделил с ним свое проклятие. Его таинственный друг пришелся Кестнерам по душе, он был уверен, они бы задушили этого инопланетянина своей заботой, позволив и самому Тому немного выдохнуть. Ему вдруг жутко захотелось прикоснуться к покоящейся на колене руке, сказать, что теперь он не один и, что бы там ни выдумали стоящие за ними программисты, он никому не позволит их разлучить, а уж тем более стереть баристу из его памяти. Если и он, пусть и не по своей воле, посмеет предать этого несчастного француза, у его одиночества, вероятно, никогда не будет конца. - У тебя же никогда не было детства, так? - вдруг спросил его Том. - Так, - Билл взглянул на своего друга. - К чему этот вопрос? - Тогда мне есть, что тебе показать, - парень загадочно улыбнулся господину Клеберу.       Они оставили позади дорогу, ведущую на Розенвальдштрассе. Том бесконечно крутился по пустым улицам заснувших районов, выбираясь из плотной застройки кварталов. Здесь, совсем недалеко от его дома, была большая детская площадка, но старая как мир и такая же уставшая. Дети уже давно не играли в разрушенной песочнице, не качались на старомодных металлических качелях, которые при попадании в голову непременно лишили бы кроху передних зубов. Им не было дела до облезлых труб и плешивого полупесчаного газона, зачем разбивать себе колени о камни, когда в паре шагов отсюда был совершенно новый игровой комплекс с безопасным покрытием и качелями на цепях.       Том и сам не играл здесь, будучи ребенком. Заботливые родители всегда подбирали для него менее травматичные для игр места. Она попалась парню на глаза уже в более взрослом возрасте. Как-то раз в старших классах они с Робом жутко набрались. Идти домой было страшно, да и не хотелось совсем. Но и шататься бесцельно по улице парням не очень-то нравилось. Тогда-то Том и предложил завалиться на заброшенную площадку, и, может быть, попутно развлечься на ней, пока алкоголь не схлынет с горячих голов.       Они качались на качелях, ногами становясь по разные стороны от едва вмещающей их сидушки, до сблева крутились на каруселях, пока Роб в самом деле не обблевался. Площадка была сделана на совесть, потому как даже под весом двух семнадцатилетних парней у качелей не пошатнулась ни одна петля, а круг карусели ни разу не коснулся земли. Правда, кое-что им все же удалось сломать. Бедная горка с отстающим металлическим полотном выдержала всего пять поездок друзей, сидящих паровозиком. На шестой раз они дружно рухнули на землю вместе с железной пластиной, а потом еще целую неделю Том жаловался, что Роб отдавил ему яйца своей костлявой задницей.       Том запарковал машину практически на газоне, или том, что когда-то было газоном. Билл с любопытством глянул на плохо освещенную игровую площадку, затем перевел взгляд на друга. - Ты когда-нибудь качался на качелях? - спросил Клебера парень, снимая запонки. - Нет, - ответил мсье, улыбнувшись. - Это детские забавы. - Глупости, - выйдя из машины, Том снял с себя пиджак, а затем обратился к наблюдающему за ним французу. - Ты тоже снимай.       Билл беспрекословно повиновался и тоже сбросил пиджак, оставаясь в рубашке и жилете. Лишние вещи Том оставил в салоне и, взяв юношу за руку, потянул его к детской площадке. - Идем.       Они подошли к солидным двойным качелям. Том бросил взгляд на деревянные сидушки — к счастью, на месте. - Садись, - он указал Биллу на качели, которые, по его мнению, имели более приличный вид, и француз послушно сел, устремив заинтересованный взгляд на друга. - А теперь держись крепко, ладно?       Просьба была глупой, Том это знал. Что могло случиться на детских качелях с бессмертным господином, который бесстрашно несся на полной скорости сквозь беспроглядный лес? И все же его сердце неспокойно стучало, требуя от мсье посильнее взяться за поручни. Он встал позади Билла, потянул на себя качели, а потом отпустил, отправляя друга в полет.       Поначалу француз оглядывался по сторонам, отворачиваясь от летящих в лицо волос, но, когда качели набрали скорость, его сердце вдруг чаще забилось. Он ощущал, как исчезает земля, окутывая ноги густыми облаками свободы. От каждого нового полета вперед он ждал нежных прикосновений ветра, ласкающих горящие щеки. Билл сам не понимал почему, но его руки все крепче вцеплялись в металл, а тело требовало, чтобы качели все больше набирали оборот. Он смотрел, как над головой исчезает звездное небо, сменяясь земным горизонтом, а затем на мгновение появляется перевернутая улыбка его друга, и все повторяется снова. Он чувствовал, как начинают дрожать ноги, сердце опустилось куда-то в живот, эхом ударов разлетаясь по груди и рукам. - Ну и как ощущения, господин Клебер? - кричал ему вслед Том, продолжая раскачивать летящие качели. - Это немыслимо! - смеясь, отвечал ему Билл. - Я будто оторвался от земли и больше ей не принадлежу!       Мсье осмелел. Он отклонялся назад, почти что ложась в воздухе, когда качели летели вперед. Невесомые пряди его длинных волос гладили зачарованное лицо Тома, который никак не мог оторваться от веселящегося в воздухе француза. Он качал его все сильней и сильней, чтобы пахнущие кофе и сливками локоны чаще сближались с его заалевшими щеками. По пустой площадке эхом гремели восторженные возгласы, Том уже почти не опускал рук, так часто качели оказывались рядом с ним, и вот в один момент они настолько резво улетели вперед, что обратно уже не вернулись. Качели застряли вверху, с несвойственным ему визгом француз завис вниз головой. Это длилось всего мгновение, он видел, как друг стоит прямо над ним, будто приросший к земле, а под его собственными ногами простиралось бескрайнее звездное небо. - Черт.., - все, что успел выдавить Том.       Прежде чем, он подоспел к господину баристе, качели еще несколько раз описали круг, больше ни разу не зависнув наверху. Не задумываясь ни о возможных последствиях, ни о толчке, который мог бы сломать ему пару ребер, а может и не пару, Том мужественно встал на пути несущейся арматуры с его драгоценным французом на ней. Он остановил качели практически сразу, взявшись обеими руками за поручни. Может быть их общий недуг поспособствовал ему, а может быть он и в самом деле был таким проворным. - Испугался? - спросил он мсье, едва дыша. - Нет, - Билл взглянул на него очарованным затуманенным взглядом, тяжело выдыхая через рот.       Острые колени француза упирались в его ноги. Том испытал странное дежавю, все было совсем как в тот вечер, когда они встретили друг друга. Билл смотрел на него с тем же блаженством, он ощущал теплые пальцы баристы вблизи своих ладоней. Из приоткрытых губ, правда, не вырывался вишневый дым, но целовать их от того хотелось не меньше. Карие глаза, утяжеленные щеточками густых ресниц, увлеченно бегали по его застывшему лицу, он видел отражение миллионов звезд в этих расширенных зрачках. Том ощутил, как сердце по лесенке ребер забралось ему прямо в глотку, руки задрожали, крепче сжимая холодный металл, а наэлектризованное томлением дыхание вдруг двинулось прямой наводкой под живот.       Когда любопытный взгляд баристы застопорился на его прикушенных губах, Том отступил, с болью сглотнув. Он подал руку Биллу, ноги слабо держали его после такой увлекательной поездки. - Пойдем, тут есть еще кое-что занимательное.       Парень отвел мсье к карусели. Удивительно, что за шесть лет она ничуть не изменилась, даже не накренилась, как это обычно бывало с каруселями во дворе его дома. Как и вся площадка, она была старомодной, без сидений. Все, за что на ней можно было зацепиться, это поручни, звездой расходящиеся от центра к краям. Все так же держа баристу за руку и даже не отдавая себе в этом отчет, Том помог парню забраться на площадку. - Можно, конечно, и стоя, но я тебе рекомендую сесть.       И Билл снова послушался его, садясь на пыльный деревянный круг. Он не беспокоился ни за костюм, ни за рубашку, сейчас он был таким счастливым, таким окрыленным, что ничего не могло его потревожить. Господин Клебер прислонился спиной к одному из поручней и положил еще кружащуюся голову на него, устремив к небу взгляд. - Готов? - спросил его Том, и Билл кивнул.       Припоминая прошлые инструкции, в этот раз он снова взялся руками за поручни. Том принялся разбегаться, придавая карусели ускорение. Она была такой порядочной и покладистой, что даже не скрипела, когда парень доводил ее до скоростного предела. Когда ноги прилипшего к поручням Тома уже с трудом цеплялись за землю, поспевая за каруселью, парень ловко запрыгнул на нее и уселся рядом с господином баристой.       Билл расслабленно лежал на поручнях, глядя за бегущим перед глазами небосводом. Черные пряди длинных волос развевались вокруг его лица. Том рассматривал его пухлые губы, приоткрытые в легкой улыбке, как от каждого сглатывания движется под воротом рубашки изгиб длинной шеи. Его сердце трещало как заведенное в груди, но ни разогнанная карусель, ни беготня по кругу не были причиной такой серьезной аритмии. Это уже не походило на совпадение, уж точно не было осадком от их совместно пережитой ночи. Здесь происходило нечто иное, что парень напрочь отказывался признавать. Во всяком случае пока. Он же не Синди, черт возьми, чтобы потечь от первого попавшего смазливого парня. Вот только Билл уже давно под эти критерии не подходил.