Ми́лан

      Последние месяцы Константин запомнил по жуткой неопределённости, срывам Лиярта и собственным запойным выходкам в подземных залах кафе «Сундук сокровищ». Созвучно подыгрывая общему настроению, им вторила угрюмая серая зима: кусачие ледяные ветра задували меж зубчатых скал, с грязной шапки неба летела перхоть мерзостного снега, а сады пожухли, упали головками порыжевших цветов на землю, чувствуя скорбь, навевая тоску. Ни одна зима прежде не воспринималась такой убийственной, чёрной и вязкой; Константин с каждым днём вставал всё труднее и терял силы, желание жить… Только надежда, что сегодня-то Лиярт точно позовёт его к себе, согревала нежным угольком сердце и тянула из зыбучих песков усталости.       Лиярт совсем ото всех закрылся. Часто пропадал за своими экспериментами, мало разговаривал, метался из лихорадочно радостного настроения в тёмное, угнетённое и больше не источал спасительного света. Перемены сначала заметил только близкий круг его друзей, но постепенно что-то понимать начали и советники… Уж слишком странным и нервозным казался Лиярт, чересчур резким и даже скрытным. Он редко делился своими мыслями, планами, идеями, на собраниях теперь отмалчивался и старался поскорее уйти. Константин иногда удостаивался коротких рассказов о том, какими увлекательными были наблюдения за црне тварью, но не более того.       Если Лиярт вдруг становился нежным, ласковым и разговорчивым, то всё его существо обязательно было проникнуто терпким безумием, душевной лихорадкой и притворным счастьем. Это означало, что совсем скоро разразится страшная истерика и лучше держать рядом с собой баночку с успокоительным… Константин впервые видел Лиярта обозлённым, кричащим и раздавленным собственной беспокойной душой. Но что его тяготило — никто не знал, даже Драган. Иллюзионист общался с братом редко, с ненавистью подозревал его в том, что он как-то обидел Лиярта, и один раз ярость перехлестнула через край и чуть не потопила их хрупкие братские отношения. Они закричали друг на друга, начали драться, но их вовремя остановили. Примирение пришло, но слишком тонкое и наигранное. Константин одно лишь выбил из брата с ожесточением: знает он или нет, что с Лияртом? Виновен ли в этом? Тут Драган, видно, отвечал ему честно, Константин даже поверил. Но в остальном он хотел, чтобы брат как можно меньше присутствовал в жизни его любимого божества…       За несколько дней до полного краха, как его потом называл иллюзионист, Лиярт не виделся с ним и даже не звал в свою комнату. Двери в его часть дворца впервые оказались наглухо закрыты, а стражники поговаривали, что он то ли чем-то занят, то ли не хочет никого видеть. Константин беспокоился и уже хотел с помощью взлома проникнуть к любимому, ведь даже брат как-то туманно отзывался о Лиярте и толком не говорил, виделись они или нет. Съедаемый ревностью, Аметист ещё воображал себе непристойные сцены — к чему мог склонить Драган испуганного, нервозного, импульсивного юношу, можно только догадываться… Впрочем, даже откинув озлобление на брата, он не мог себе представить, чтобы тот причинил Лиярту какой-то вред. Но ведь Лиярт мог упрашивать, умолять, наслаждаться своим унижением и его последствиями! Константин всегда забывал, кому принадлежало сердце его любимого идеала…       Однако в тот вечер ему пришла короткая записка: «Пожалуйста, приходи. Мне очень плохо…». Константин сорвался в ту же секунду, выбежал из комнаты и где-то в лабиринтах дворца пролетел мимо Драгана. Они встретились лишь короткими взглядами, но Аметист заметил: брат был взъерошен и разозлён, а его щёки алели, как после бега. Связать записку и Драгана получилось быстро; вероятно, они с Лияртом поссорились — такое уже бывало, но сегодня, видимо, исключительный случай…       Комнаты пролетели яркой золотой чередой перед глазами; на сей раз все массивные резные двери стояли распахнутыми. Константин бежал с гулко стучащим сердцем; содержание записки огрело его хлёсткой пощёчиной и теперь жужжало тревогой в груди. Успеть бы, только успеть! Лиярт, конечно, не предрасположен к тому, чтобы навредить себе, но сейчас Константин сомневался во всём. Вдруг мерзкий Драган обронил в его сторону грубое слово? «Я его уничтожу, сотру в порошок эту глупую тварь!» — он уже не боялся таких мыслей о брате. Но ведь если бы Лиярт не желал помощи, стал бы он писать эту записку?..       Ещё за две комнаты до покоев Константин услыхал звон разбивающихся предметов. У Лиярта имелась личная коллекция изысканных фарфоровых статуэток и даже посуды — он восхищался блеском, лёгкостью и красотой этого загадочного материала и обожал принимать их в дар от купцов. Теперь Константин точно знал, что именно летело в стены спальни…       — Какой же я дурак! — истошно, хрипло кричал Лиярт между бросками; Аметист как раз в этот миг залетел в комнату и ошарашенно остановился на пороге: его любовь, его идеал, его увечье всей жизни стояло сейчас посреди спальни и яростно кидало несчастные статуэтки в боковую стену. Спутанные, всклокоченные, безумно вьющиеся волосы; глаза, налившиеся злостью и отчаянием; сползший на одно плечо, помятый халат; диадема вообще в углу комнаты…       — Любовь — это яд! — не заметив его присутствия, Лиярт поднял очередную хрупкую чашечку и запустил её в стену. — Любовь — это обман, горечь, издёвка, вспоротое нутро! — вытирая то ли пот, то ли слёзы, юноша продолжал истошно вопить и разбил ещё одну статуэтку; коллекция лежала рядом с ним, в раскрытых ящичках, и потихоньку пустела. — Любовь — это ужаснейшая блажь на земле! А я проклят — или блаженен… так и не знаю! — с горьким звоном разбились две восточные тарелочки — Константин знал, что его самые любимые, и только тогда, отойдя от шока, вмешался в разгоравшееся безумие:       — Лиярт, остановись, прошу! Разве ты не видишь… уже достаточно! — Лиярт вздрогнул, перевёл взгляд на него, выронил очередную безделушку из рук (та разбилась у его ног) и опасно пошатнулся. Константин подбежал и успел схватить лёгкого, податливого юношу. Он хотел оттащить его подальше от острых осколков, рассыпанных уже всюду рядом со стеной, но Лиярт, секунду назад слабый и тонкий, вдруг рванул вперёд с животной яростью. Зачем он туда бежал? Что хотел найти: вспоротые ноги, раны, кровь? А может, искал смерть? Глядя на его одичавший бросок, Константин думал о последнем: так агонизирующий зверь ищет скорейшего конца — только бы не жить с мучительной болью…       Он едва успел перехватить Лиярта у самой кромки блестяще-острого фарфорового поля. Тот упал на колени и начал судорожно собирать осколки.       — Что я наделал, что я наделал!.. — безумно шептал он, перебирая дрожащими руками расколовшиеся чашки и куски фигурок. — Что я наделал, о нет! Неужели это я?..       Константин изумлялся, как такой ослабевший, могущий упасть от одного дуновения ветерка Лиярт успевал за одну секунду натворить кучу дел и десять раз ускользнуть от него. Пока он пытался оттащить его за плечи, даже поднять на руки, юноша умудрился схватить горстку острейших кусочков в ладонь и сжать их. Фарфора было так много, что он выпадал из рук, стоило Лиярту собрать приличную горсть. Константин и взывал к нему, и умолял бросить это бесполезное дело, но всё-таки не уберёг возлюбленного от раны: в один миг перед глазами мелькнула кровь, и всё стало ясно…       Лиярт замолк, притих и выронил белые черепки из рук; те с глухим звоном скатились на пол, и на блестящих прожилках вспыхнула кровь. Константин выругался, наконец без сопротивления оттащил обмякшего Лиярта поближе к кровати (вставать тот не хотел) и внимательно рассмотрел его ладони. На одной из них красовалась длинная, но неглубокая рана. Аметист облегчённо выдохнул и, замотав её платком, чтобы остановить кровь, забегал по комнате в поисках лекарского сундучка — он здесь точно был… Осколки неприятно скрипели и хрустели под ногами — Константин старался носком ботинка отбрасывать их к стене, подальше от Лиярта, и всё поглядывал на него, застывшего и онемевшего, встревоженным взглядом.       — Сейчас смочу тебе рану лекарством и забинтую получше… Да где у тебя тот сундучок? — он старался говорить бодро и весело, но от всего голоса тянуло такой фальшивой наигранностью, что ему самому делалось тошно от этой искусственной сцены. Лиярт безучастно, отрешённо глядел на перевязанную, налившуюся красным ладонь и, привалившись к кровати, склонил голову набок, как потухшая, сломанная, мёртвая кукла. Константину подурнело от такого сравнения, и он принялся за поиски отчаяннее, уже откровенно круша и ломая всё на своём пути. Наконец, баночки с лекарством и перевязки нашлись, он вернулся к Лиярту и упал рядом с ним на колени.       Он, верно, о чём-то бесконечно трещал, подбадривая и воодушевляя любимого, пока перебинтовывал ладонь. Тот реагировал вяло, лишь раз поморщился; одно моргание выдавало в нём живое существо — глаза же поблекли так, как драгоценные камни под слоем пыли…       — Пожалуйста, замолчи, Аметист, — наконец не выдержал Лиярт; голос, несмотря на слабость, прозвучал тихо и сильно — Константин заткнулся и оторопело взглянул на него. — Ты ведь сам понимаешь, какую глупость говоришь…       — Прости! — Константин отпустил его руку и склонил голову; в глазах уже едко сочилось от обиды и горечи. — Прости, я… я вовсе не хотел!       Лиярт вздрогнул, дёрнул головой, словно отбросил какую-то ношу, и посмотрел на него с таким удивлением, будто впервые. Аметист, сидя на коленях, кидал быстрые взгляды на него и ничего не понимал. Его божество намеренно издевалось над ним, сознавая свою власть? Или просто хотело проверить преданность? «Так вот, гляди на меня: сижу перед тобой, раболепный и поверженный, готовый на любые низости, лишь бы ты был рад!» Однако Лиярт внезапно протянул к нему руку и тихо спросил:       — Ты же любишь меня, Константин? — от вопроса веяло холодом, презрением и усмешкой, хотя голос юноши звучал мягко и даже по-прежнему ласково. Быть может, громом для защитника прозвучало то, что впервые за много лет Лиярт назвал его по имени… Такое случалось редко, в последний раз — когда Аметист ужасно расстроил его: отстал по учёбе и довёл одноклассников до нервозного исступления иллюзиями. Теперь же… что теперь?       Он молчал, тупо глядя перед собой. Лиярт смазывался из-за слёз, струившихся по щекам. Тело било дрожью. Ещё секунда — и он провалится в гудящую истерику. Тогда Лиярт прикоснулся к нему раненой ладонью и нежно провёл по лицу. Оглаживал медленно, сосредоточенно, даже затаив дыхание… Внимательно, очень внимательно всматривался в него, желая проникнуть до глубины души и найти там — то тёмное и обугленное, что ещё осталось от некогда чистой любви.       — Ты любишь меня, — шёпот сливался в щекочущую насмешку и удивление; сам Лиярт пересел поближе, сомкнув их колени. — Ты любишь меня, и теперь я это знаю… Тот поцелуй в шею… — прекрасное лицо приблизилось, выплыло из постыдного тумана, каким покрылось всё вокруг. — Я ведь догадался! Но отверг, сказал себе: только показалось… Твоя любовь… другая! — Константин проглядел, прослушал, когда Лиярт успел припасть к его шее — сегодня весь вечер он только и отставал, был в догоняющих. — Но она хотя бы есть, она откровенна и проста!       Константин застыл, умирая в наивных, тревожных ласках. Сколько любовников ублажали его гораздо развратнее, мощнее и лучше! А сейчас… он был готов расплакаться и вскрикнуть — от меткого и густого оргазма, способного поразить его тело в любую секунду. Лиярт перебирал губами по шее аккуратно, строго, старательно, будто выкладывал кусочки мозаики. Расцеловав одну сторону шеи, он с удивлением поглядел на окаменевшего Константина и тогда, взяв его за плечи, перешёл на другую. Теперь его пальцы смешно разминали затёкшие мышцы, и Аметист кое-как очнулся. Спутанные локоны щекотали лицо, и смех, вместе с рыданиями, глухо прорывался наружу.       — Ты… меня не любишь, — прохрипел он одними губами и дотронулся до Лиярта — только чтобы оттолкнуть, но не смог. Рука застряла в складках халата и скользнула к мягкой, чудесно пахнувшей, манящей коже…       Лиярт вздрогнул, отстранился, поглядел испуганно и смущённо, однако в следующую секунду накинулся с большей страстью — теперь лаская уже ключицы и грудь, расстёгивая рубаху по мере спуска. Константин сопротивлялся, мучился, умолял себя остановиться, а собственные руки дёрнулись к уязвимому, напряжённому, доступному телу, взметнули искры в волосах, потянули за пояс ненадёжный халат… Лиярт его не любил — и всё-таки, заставив откинуться назад, лечь прямо на пол, целовал его живот и гладил твёрдый пах; ласки неумелые, сомневающиеся, выдранные из сердца страданием — Аметист знал и всё же разрешал.       — Ты меня любишь, мой милый, и это главное, — Лиярт оторвался от ласк, чтобы взглянуть на него и забраться сверху. В миг перед глубоким, чувственным, слишком развратным и пошлым для такого, как Лиярт, поцелуем Константину бы вглядеться в него, различить топкое безумие в его обжигающих золотом глазах, понять то серое отчаяние, сподвигнувшее его на внезапные проявления чувств, прислушаться к его словам — звонким, правдивым, разбивающимся на горькие осколки, если их разобрать! «Я тебя привлекаю, Константин? Я ведь и есть твоя мечта? Хотел бы ты обладать мной?». Лиярт шептал провокационные вопросы, гладя его тело и целуя лицо. Затем вонзился поцелуем в губы, придушив последнее самообладание, и шанс на искупление разбился в воздухе.       Если бы Константин его отодвинул, вгляделся в пучину горя в его глазах и собрал обрывки явной ссоры, нервного срыва и жгучей, искусственной страсти вместе, то ни за что бы не позволил случиться тому безумию. Но он был жалким, презренным нищим, который хватал даже самую унизительную подачку — плесневелый хлеб, засушенные ягоды — лишь бы выжить, лишь бы вкусить хоть что-нибудь и почувствовать себя значимым… Лиярт бросил ему самое уродливое, что только могло найтись у него — жалостливую страсть, и Константин, исступлённо обрадованный, ловил даже эти объедки. Он не знал, какие богатства предлагались его брату (пусть всегда немо, никогда не вслух), а когда понял, возненавидел себя на всю жизнь.       Тогда же плотские удовольствия перехлестнули все мысли, разумные сомнения и вопросы. Лиярт кидался на его тело рассерженно, яростно, с тщательным вниманием, кусал, целовал, неумело и забавно водил языком по выпирающим косточкам. Брал руки Константина и заставлял гладить ими себя, стянул халат, под которым оказалось голое вожделенное тело, и прижал голову любовника к груди, призвав изучить сплетения разноцветных прозрачных узоров на коже. Тут Аметист опомнился, и вся его тёмная, глубинная, засевшая угрюмым драконом в темнице страсть всколыхнулась со дна сердца и излилась чёрной желчью. Все его умения, навыки, вся его плеяда искусных любовников пронеслись мимо, одаривая воспоминаниями, и он накинулся на Лиярта, получив билет свободы на ласки.       Он знал где, знал как, чувствовал каждую дрожь и напряжённую жилку. Он целовал бледные розовые соски, щекотливую линию над пахом, залез пальцем между ягодицами и попробовал тугое колечко мышц. Лиярт сам показал, толкнувшись назад, как бы ему этого хотелось. Константин не мог отказать… Как бы они ни целовали и ни трогали друг друга, Лиярт не давал ему перевернуть себя на спину и гордо восседал на нём, прижимая руки к полу, если Константин надумывал сменить положение. Тогда защитник всё понял и остался покорным, ласкающим, но всё-таки доминантом.       «Возьми меня, — умоляюще потираясь о его член, простонал Лиярт. — Только не щади. Если хочешь грубо — так и сделай». Константин поначалу испугался и вообще едва не усомнился в том, чт́о они вытворяли и правильно ли это. Но Лиярт истошно, до гула в ушах, поцеловал его, зажал его пульсирующий орган между бёдер и так по́шло растёр, что Константин задохнулся от грянувшего по телу жара и решил: будет глупо растратить негу сейчас, если Лиярт желает почувствовать его внутри…       Подготовка заняла много времени: они сопели, стонали, хрипели, тихонько ругались и то шикали от боли, то вздыхали со сладострастием. Но в конце добились желаемого: Константин вошёл медленно, аккуратно, удерживая на себе дрожащего и зажмурившегося Лиярта. Тот раскраснелся, вспотел, сдвинул повязку с ладони и теперь всюду пачкал горячей, застукавшей по жилам кровью. Константин глядел на него — идеальное, красивое, атлетичное тело и неужели… неужели полностью его? Откинув влажные кудри, Лиярт двинулся сам, заставил его войти в себя глубже, закрыл глаза и слабо простонал. Руки так и тянулись к нему: гладить, изучать, запоминать сильные ягодицы, прекрасный торс, вспотевшую ложбинку на груди. Ласкать его напряжённый орган, касаясь кудрявых светлых волосков. Сплетать их пальцы, когда Лиярт находил его ладони и бросал на него умоляющий, печальный, уставший взгляд. Константин поймёт это позже, сейчас для него всё сливалось в терпкое марево, а любимое лицо плыло в облаках опьяняющей мечты.       В какой-то момент, когда Лиярт, стиснув зубы, набрал неплохой ритм, Константин прервал их соитие и подтянул юношу поближе к лицу. Так и оставив его стоять на коленях, Константин остался внизу, скользнул на спине по полу и принялся ласкать его пах так, как только тому и научился в подземном заведении. Лиярт сразу же задрожал, задвигал бёдрами навстречу более приятному удовольствию и стал глухо, неуверенно и всё же сладко стонать. Он впервые открывал для себя подобное наслаждение, и Константин старался вылизать всё, до чего дотягивался. Такой штурм сдержать было трудно, и Лиярт бурно кончил ему прямо на лицо. Правда, вопреки догадкам иллюзиониста, он не откинулся назад в неге и усталости, а снова, с поразительным упорством, вернулся на прежнюю позицию и шёпотом попросил войти в него. Константин волновался, нервно спрашивал: «Ты уверен? Тебе не больно? Для первого раза лучше остановиться…», но Лиярт, едва держась на ногах, падая и соскальзывая с его потного тела, так настаивал, что отказаться было унизительно.       — Я должен … себя, — говорил, как мантру, этот роскошный безумец, трепет его ночей, кошмар его реальности. Какое-то слово в середине всё проглатывалось и истончалось, улетая мимо, и Константин охотно помогал любовнику в его лихорадочном стремлении вобрать в себя его чресла. Если бы он расслышал, понял сквозь тугую дымную маску, что Лиярт говорил: «Я должен наказать себя», то остановился бы тотчас. Если бы заметил, с какой смертельной решимостью горели уже не янтарные, а рыжевато-воспалённые глаза его божества, то сразу бы осознал, какую низкую роль играл он во всём этом спектакле… Но если бы, если бы, если бы — вся его жизнь состояла из догадок и несбывшихся слов. Вся его жизнь была лишь грустной иллюзорной прелюдией к трагическому акту…       Они разогнались до опасного, удушающего момента. Константин умолял Лиярта слезть, чтобы он мог кончить, но юноша, вновь показав силу, вдавил его в пол и долбился, как сумасшедший, доводил себя до страдания, как умалишённый. Аметист не успел ужаснуться — это по лицу хлестанул ядовитый оргазм; телесные наслаждения всегда перекрывали зовы сердца и совести. И прямо, прямо в любимого Лиярта… что было нежелательно и часто осуждалось в той среде, где он вращался. Но, пожалуй, от одного раза ничего не будет…       Они застыли, замерли в искромётном прыжке. Мышцы налились жаром, Константин почувствовал, как весь излился в тугое пространство, и откинул голову назад, срывая все секунды этого отвратительного, плохого наслаждения. Лиярт, коротко вздрогнув, какое-то время не двигался, а затем без чувств упал к кровати. Константин кое-как удержал его за руки, чтобы он не ударился головой о край. Юноша был бледен, мокр, взвинчен и растерян. Между его бёдер текла вязкая белая жидкость, из ладони сочилась кровь, но он казался равнодушным. Константин взглянул на него прояснившимися глазами и чуть не крикнул от ужаса: каким несчастным, убитым и сломанным выглядел его любимый! Ещё хуже, чем до желанного воссоединения… Аметист попытался привести его в чувство, осторожно похлопал по щекам, надеясь услышать хоть слово или почувствовать движение. Даже если б Лиярт влепил ему пощёчину и обозвал похотливой тварью, он был бы куда счастливее! Но юноша вяло склонил голову вбок, ни на что не реагировал и впервые заронил сомнение в сердце Константина: а так ли уж божество бессмертно?..       Пока он вставал, поднимал Лиярта, чтобы уложить в кровать, и вытирал их от пота и прочего, из головы не пропадал гулкий шум выплеснутых эмоций, а ноги расслабленно подкашивались, теряя опору. Константин запоздало вспомнил, что всё ещё ходил голым, и наскоро оделся. Лиярта, чисто вытертого и с новой повязкой на ладони, он уложил в постель и накрыл одеялом. Тот ничего не сказал и безвольно болтался в его руках, уже как тряпичная кукла. Но хотя бы моргал, дышал и совершал короткие, нервозные движения…       Константин тщетно пытался выловить у него хоть словечко и судорожно перебирал его кудри, сидя рядом на краю. Тело потихоньку остывало, и мыслям возвращалась разумность. Он спрашивал себя: «Неужели я самый счастливый в мире?». А потом вспоминал их разговор перед случившимся, начинал восстанавливать в памяти все жесты, желания и слова Лиярта и погружался в пучину самоненависти. Нет, здесь никак не могло быть любви! Но что же дёрнуло юношу броситься к нему? И почему именно к нему, когда рядом был столь желанный Драган?.. Неужто всё-таки он… он, Константин, привлекал Лиярта?       Аметист ответит себе на эти вопросы — в одно хрупкое мгновение, когда уже поднимется с кровати и решит покинуть комнату любимого. Прозрачный шёпот воткнётся убийственной стрелой ему в сердце:       — Я ненавижу себя, потому что потерял свою душу. Я предал то лучшее, чем ещё мог гордиться… Я предал сразу двоих близких людей — и разворошил в одном из них все тёмные помыслы и желания. Простишь ли ты мне когда-нибудь это, Аметист? А простит ли он?..       Константин всё понял и выбежал из комнаты, сотрясаясь от рыданий. Он был просто клочком, этапом, ступенькой; он был черновиком, нелюбимым украшением, местью. Он стал частью чего-то тёмного и уже свершившегося. И он был глубоким отчаянием, которое должно взорваться в скором будущем.       Потом Лиярта ждало только забвение, недомолвки совета, бесконечные обвинения и, наконец, полнейшая пустота. А Константин…       «Ты видел, кем я стал. Ты знаешь, на что способна темень внутри нас. Она сгубила Лиярта, сломала меня, погубит и тебя… Разве ты уже не замечал присутствие чего-то мерзкого, когда хотел убить Дмитро? Подумай об этом, дружок, когда будешь ублажать моего племянника…»              Милан проснулся, как и всегда после снов о Константине, с чувством ледяного страха, смыкающего кандалы на груди. Дыхание прошивало лёгкие мелкой дробью, сердце стучало где-то в висках. За окном — глухая ночь, даже не зарумянились первые рассветные лучи, украшавшие горизонт уже около трёх часов. Луна расчерчивала комнату сквозь ставни серебряным монохромом. Милан отдышался, вытер пот со лба и поглядел на руки — трясущиеся, слабые… Помимо страха, сегодня к чувствам примешалось остропряное, тягучее возбуждение; такого прежде не было — сны показывали пошлые картины, Константин проводил свою юность бурно и ярко, однако Милан отделывался лёгким покалыванием в паху. Отбросив одеяло, он со стоном разглядел свою полную боевую готовность; здесь не поможет даже ведро ледяной воды — хоть иди к реке и окунайся в неё с головой!       — Милан… — на пороге стоял Стефан — неизвестно, как долго. Милан вздрогнул и тут же прикрыл одеялом своё возбуждение. Стефан же подошёл к нему — лёгким, воздушным шагом, будто ступал невесомо по облакам, — и к лицу тут же прилил жар: возлюбленный был абсолютно нагим… Холодный строгий свет луны хорошо ложился на его ровную кожу, соблазнительно очерчивал все линии и укрывал в манящей тьме ложбинки и пах. Милан оторопел так, что растерял все слова; Стефан же присел на край кровати, полуобернулся к нему, и улыбка — загадочная, нежная, томящаяся без страсти — распустилась на его горячих губах.       — Милан, любимый… — он погладил его по щеке, и от этого простого касания тело задрожало, заискрилось, податливо дёрнулось вперёд. — Только не проси меня уйти. Я почувствовал, что ты жаждешь… этого уже не превозмочь! — шептал певуче, медленно, раскатываясь по сознанию бархатистым тембром; Милан желал даже этот голос — что уж говорить про самого Стефана! Ладонь медленно провела по его торсу, спустилась к одеялу и резко откинула его. — Скажи, признайся себе, что хочешь… Попроси меня, и я брошусь к тебе, одарю такой лаской, о которой ты никогда не пожалеешь! — упрашивал его серебристый голос, а пальцы шаловливо гладили по бёдрам, неловко скатываясь к бугорку паха. Милан коротко выдохнул, закрыл глаза и склонил голову набок — приглашая, разрешая, надеясь обойтись без слов. Стефан усмехнулся, кровать скрипнула под ним, и вот первый обволакивающий поцелуй пришёлся в открытую, уязвимую шею.       Стефан только наивно думал, что сумеет быть размеренным, спокойным, трезвым в своих ласках. Но Милан ощутил: стоило возлюбленному только коснуться его шеи, вдохнуть густой запах его кожи, дымных кудрей, возбуждения, как он сорвётся, запрыгнет в него с разбегу, потащит до самого исступлённого конца! Таким уж был Стефан: слабость грациозно мешалась в нём с властностью, и он то тихо, жалобно спрашивал, то брал напором и напалмом ласк.       Стефан забрался сверху, раздел его. Поцелуи сыпались колкими сладкими звёздами, как густой снег, и Милан успевал только вдохнуть, а его тело уже расцеловали от и до. Стефан накатывался яростной волной: упасть глубокими ласками на лицо, а потом катиться шипящей пеной по остальному телу, сверху-вниз, сверху-вниз… Но Милан вдруг вспомнил сон, сопоставил кадры, и грузный страх вспорол плёнку их сказочного блаженства.       — Стефан… Стефан, остановись! Пожалуйста! — он пытался поймать ускользающее лицо возлюбленного в ладони; вышло не сразу, только когда он повторил просьбу. Стефан недоумённо, даже испуганно поглядел на него. Волосы распущенные, растрёпанные, щёки алые, а в глазах — глубокое, страстное желание, какое бы хотел увидеть по отношению к себе любой возлюбленный! Милан стыдился и ненавидел себя, но не мог не рассказать о сне и последних словах Константина. Едва он начал, Стефан расслабленно улыбнулся, нежно накрутил его кудри на пальцы и перебил:       — Давай угадаю: младший дядя снова выдумал очередное потрясающее сравнение его жизни с нашей? И наверняка заставил тебя сомневаться: а верны ли плотские наслаждения? Нет ли в них зла, как было, я полагаю, в его случае с Лияртом?.. Да, мы ещё обсудим это, но не сейчас, любимый, не сейчас… — Стефан смотрел на него уже серьёзнее и взял лицо в ладони. — Милан, знай вот что: его судьба — это его судьба, и с нашей она никак не переплетается. Он умеет запугивать людей, умеет находить даже в своём откровении чужие уязвимости и давить на них. Он выбрал тебя своей жертвой, потому что Лиярта уже нет, Драгана он выел насквозь, а меня, видно, всё-таки любит… — Стефан быстро поцеловал его в губы и лукаво улыбнулся. — Нет никакой тьмы в откровенных наслаждениях двух возлюбленных, если между ними — любовь, взаимопонимание и открытость. Как ты знаешь, между Лияртом и Константином не было ничего искреннего — только заблуждение, порочность и отчаяние… Так бывает. И наши с тобой прошлые истории — тому подтверждение.       Он грустно ухмыльнулся и опустил взгляд. Милан вспомнил ту боль, пронзавшую по утрам, когда он видел сны о бедном отверженном Стефане. Он прав! Константин вновь и вновь пытался запугивать его, а Милан услужливо поддавался… Злиться бессмысленно, обвинять — тоже. Скорее, он жалел бедного Константина, всю жизнь прожившего в страдании, влечении и мрачных фантазиях. И даже когда мечты сбылись, радость навсегда поблекла для него, прочертив жирную линию между серым до и мрачным после.       Милан поглядел на притихшего Стефана и сам поцеловал его — сначала в шею, потом в грудь и скользнул ладонью до его налившегося паха. Защитник вздрогнул, сдавленно вздохнул и позволил целовать себя, ласкать языком шею и ключицы и потягивать за волосы назад, тем выказывая временную, но дерзкую власть, даже когда он был сверху. Потом же он накинулся на него вновь, жадно и терпко, прижимаясь истосковавшимся телом и гладя по ягодицам, бёдрам, спине. Звук жалобно скрипнувшей кровати растаял сладостным колокольчиком. Милан простонал, вызывающе выгнулся, соприкоснул их бёдрами и теперь хотел только одного: чтобы Стефан окончательно показал свой характер.       — Какой ты… как же я о тебе мечтал!.. — шёлковые ленты ласкового шёпота, воспламенявшие образы их старых встреч, влечения друг к другу и первого восторга, вплетались в яркую канву удовольствия. Стефан целовал быстро и настойчиво, зарывался носом в тугие влажные кудри, тёрся лицом о его кожу, вспышками доводил его до края пропасти, гладя член, а потом отпускал и оставлял всегда чуточку злым, воспалённым и жаждущим. И Милан попадался на эту шутку, жался к Стефану и молил делать с ним что угодно, только бы довести до оргазма, только бы прыгнуть в ту пропасть — и Бог ведает, что шло за ней. Стефан целовал глубоко, тщательно, но не скатываясь в откровенную пошлость, и всё пробирался ладонью между его ягодиц, намекая, пробуя, ловя каждый тонкий хрип любовника…       — Если бы ты разрешил, мой милый… — шептал он, целуя его шею, и уже так откровенно расположился между его ног, что сомнений быть не могло. — Я бы сделал всё как нужно… поверь.       Милан отстранил его лицо от себя, чтобы уверенно посмотреть, и кивнул. Он хотел предложить, он был уже доведён до такой раскрепощённости, что легко бы испробовал более серьёзные ласки. Но прежний страх получить отказ, когда он умолял Эмиля сделать это, а тот находил отговорки, остался в нём незажившей раной. И вот Стефан мягко излечивал её…       Готовились они медленно, и Милан даже подгонял возлюбленного вперёд, потому что, вопреки разным историям, ощущения ему нравились. Стефан приподнял его бёдра и опустил ноги себе за плечи, чтобы он не соскальзывал. Идею с переворотом на живот они оба отвергли: Стефан сказал, что так пропадёт вся чувственность момента, а Милан хотел видеть каждую секунду их обоюдного схождения в утопию. Закончив подготовку, Стефан начал аккуратно и плавно двигать бёдрами. Чуть ли не каждую секунду первых мгновений он спрашивал Милана: всё ли в порядке? Не больно? Он переживал, потому что сам прекрасно знал о неприятных ощущениях… Но Милан, вцепившись одной рукой в подушку, второй — в ладонь Стефана, просил его не останавливаться и размякал, слабел, таял под его ласками.       Всё же Стефану хотелось подчиниться, вручить собственное тело в безграничное пользование и трепетать от каждой урванной нежности. Милан слышал много нелестного о первом разе: и чувство унижения, и боль, и оторванность от партнёра, который заботится только о своём оргазме. Но ничего такого со Стефаном не было: он двигался небыстро, рвано, вздрагивая от каждого толчка, а Милан намеренно вздымал бёдра повыше, томно воображая резвый ритм. Голова плыла в тумане раскрепощения, стоны срывались лёгкими мотыльками с губ, а мир взрывался и опадал тысячью пламенных волн. Их юность, долгое воздержание и жажда обрисовали последний всплеск быстрее, чем они думали, и Стефан, рассыпаясь в извинениях, старательно загладил вину изысканными движениями. Милан излился вслед за ним и упал в тихую, забвенную бездну; волны, наконец, сомкнулись над их головами, даровав на короткие минуты божественную негу и терпкое незнание.       Стефан без сил лёг рядом, на живот, и обнял его. Когда они оба немного пришли в себя, в висках всё ещё стучала кровь, сердце кипело от эмоций, а мышцы разморило в тепле. Стефан улыбался, целовал его кудри (как будто бы сегодня на теле Милана нашёлся клочок, к которому он не прикоснулся губами!) и заботливо стирал капельки пота с его лба. Милан же, если удавалось поймать юркую ладонь, прикладывал её к своим губам и удерживал рядом со стучащим сердцем. Мысли путались и не срастались ни в одну разумную…       — Так забавно, — прошептал Стефан ему в макушку. — Когда я вытачивал твоё лицо из гипса, то думал, что запомнил каждую чёрточку, и искренне считал, что могу представить тебя в разных настроениях: гнев или тоска, равнодушие или печаль, радость или… страсть, — Стефан подпёр голову ладонью и с улыбкой поглядел на него. — Пожалуй, как раз последнее я не должен был представлять, но вообрази меня в пятнадцать-шестнадцать лет… Да я думал, что встретил какое-то прежде не виданное божество! — Милан недоверчиво покачал головой и усмехнулся, а Стефан осадил его коротким поцелуем. — Это правда, так и есть! Я, конечно, был странным подростком…       В мягкой, отделанной глазурью луны темноте лицо его обрело ещё большую глубину, загадку и роскошную, вдумчивую красоту. А возможно, Милан просто очаровался им из-за искренности чувств и трепетности момента. Сон настиг их быстро, даже необходимость сходить и ополоснуться водой резко отошла на второй план. Перед тем, как задремать, Милан почему-то вспомнил о Лиярте. Для кого-то последние секунды перед пиком наслаждений — самые чувственные, трогательные и уязвимые; но для других они, оказывается, всего лишь горестное клеймо на сердце… Милан по-настоящему сожалел, что Лиярт, достойнейший среди живших на земле, познал страсть с нелюбимым и как будто в холодном, отчуждённом одиночестве, полном боли, раскаяния и стыда.              Лёгкое чувство неловкости всё равно повисло вместе с утренней дымкой, когда они проснулись. Но приготовление завтрака, уборка дома и прогулка до речки разбавили их напряжение. Стефан, краснея как школьник, изредка наклонялся к нему и шёпотом спрашивал: «Ты как?», надеясь обойти откровенные формулировки. Милан, становясь кем-то не лучше того же школьника, заправлял пряди за ухо и смущённо отвечал: «Всё в порядке», избегая лишних подробностей. Вчера он, конечно, перестарался с образом раскованного юноши, готового на любые ласки и скорости. Сидеть сегодня было не ахти как удобно; он предпочитал или полулежать, или привалиться набок. Стефан, видя его мучения, ужасно переживал, нервничал и всячески старался облегчить ему жизнь: то подсовывал подушку, то предлогал пройтись.       Но в остальном они оба казались счастливее и свободнее; наконец-то пропала вечная скованность и мешающее жить возбуждение.       Стефан предложил собрать вещи и готовиться к вероятному отъезду: со дня на день принцесса могла проехать мимо, они должны успеть присоединиться к её свите. Вечером звонили Деяну: сегодня он пришёл один, без Андрея. Объяснил это так:       — Андрей на меня обиделся. Не впервые, в общем-то… Как всё было: последние вечера на нас всё чаще стала обращать внимание кузина принца, Луизиана. Сначала пригласила в свою компанию, потом подключила к разговору… Затем уже напрямую стала общаться с нами. Ну, точнее, со мной — Андрей, как всегда, при первом же слове к нему надувается и дичится. Как же это раздражает, вы бы знали! — в сердцах воскликнул Деян и тяжело вздохнул. — Он ведь хорошо умеет вести беседу, интересный собеседник, умный парень, но при незнакомцах сразу же сворачивается в улитку… И я могу понять — возраст, всё такое, но ведь мы не на праздник с ним пришли в этот дворец, к этим чёртовым ленивым цветам! У нас есть конкретное задание, и мы должны его выполнить… В общем, Луизиана как будто очень умело и при этом не просто так решила сделать нас её союзниками. Только вот я пока не понял, в чём и для чего. Никаких тайн она не вызнаёт, про вас не спрашивает, всё только о жизни в Мараце и трудно ли работать лекарем. Поначалу, из-за частых её ссор с принцем, я считал её плаксивой капризной дурочкой, но в ближайшем рассмотрении мне даже показалось, что это только её внешний образ, выточенный будто специально для дворцовых интриг… Может, я ошибаюсь. Но иногда у неё проскакивает любопытная мысль, а взгляд не кажется таким пустым и лишённым всякого лукавства, — Деян задумчиво помолчал. — И вот, из-за того, что мы теперь часто проводим время в личных беседах, удалившись от компании, Андрей взъелся на меня и думает, что у нас роман!       — А ты сам-то уверен, что после свадьбы принца не будет второй помолвки? — чуть не прыснув от смеха, со всей серьёзностью добавил Стефан, а Милан, скрывшись в дальнем углу кабинки, откровенно смеялся, закрыв рот ладонью. Деян недовольно простонал и с раздражением кинул:       — И вы туда же? Вот вам, видно, и нужно было остаться здесь, вместо нас! Посмотрел бы я, насколько хорошим выдался бы ваш медовый месяц в таком случае… — Милан различил в его голосе настоящую обиду и даже злость, поэтому выразительно взглянул на Стефана. Тот, раскрасневшись от упоминания медового месяца (вкупе с их ночным приключением), ответил как-то скомканно и неуверенно:       — Ладно-ладно, Деян, ты чего! Мы же просто пошутили… Я прекрасно понимаю, как сложно жить во дворце, среди круговорота сплетен и коварства! Ну, и мы здесь не то чтобы прохлаждаемся… — Стефан предательски закашлялся, и Милан смущённо потёр лоб, зная, что Деян уже уловил суть их окрепших отношений. — Скоро вот поедет Ксалта со своей свитой. Мы должны быть готовы в любое время суток сорваться с места…       Деян помолчал; прислушавшись, Милан различил его тихий смех.       — Ну, ночью-то вы их точно не пропустите! — Стефан уже потом догадался, что сам же, своими словами, открыл Деяну отличную возможность «вернуть» колкость за него и Луизиану. Красные, пристыженные, они с Миланом понимающе переглянулись и смиренно приняли этот укол от друга.       Разговор перетёк в мирное русло: Милан, опустив все интимные подробности, пересказал сны, сделав упор на Лиярте. Жаль, что со стороны Константина им так и не открылась тайна, отчего же красивый юноша, чью диадему они собирали по всей стране, упал духом, отчаялся и полетел в забвение, и как он нашёл свою погибель. Милан мог сделать предположение, что его удручила несчастная (или непонятая) любовь к Драгану, а затем логичное падение из-за свершённого безумства. Но, опять-таки, именно само поведение Лиярта, прежде такое изумительное, даже идеальное, никак не сочеталось с тем последним сном… Будто что-то ещё подточило его душу! Но что? Милан пока не мог разобрать, хотя был ближе всех к этой истории; какой-то ответ барахтался во всех этих снах, перетекая из одного в другой! Мог Лиярт разочароваться в себе, своём предназначении? А устать? Мог, и всё же это не вязалось с его поведением до сегодняшнего сна…       Так ничего и не решив, они разошлись. Милан попросил Деяна передать Андрею, чтобы к следующему звонку он был у телефона и отчитался о проделанной домашней работе. Никакие обиды не были оправданием пропущенному уроку! Деян усмехнулся и обещал, что передаст. Ещё они договорились о том, что, если в ближайшие дни Стефан и Милан не выйдут на связь, это будет значить, что они уехали вместе со свитой. Тогда Деян и Андрей будут ждать звонка с пяти до шести, у домашнего телефона, а потом возвращаться во дворец — неизвестно, с какого номера ребята позвонят теперь, уж точно не из деревенского кафе. Дней до свадьбы оставалось всё меньше, а ведь ещё предстояли два дня пути…       Они со Стефаном вовремя начали сборы и вообще опомнились от этой разомлевающей, пасторальной тиши. Так можно было прожить вечность и не заметить, что жизнь внезапно пролетела со свистом! Почему-то Милан решил, что Лиярт согласился бы на подобную судьбу: неторопливое существование, простой домик, свобода… Возможность любить кого угодно и не зависеть от мнения привилегированной группки людей! Может быть, природная откровенность раскрепостила бы их с Драганом, вспенила бы задремавшие чувства и заставила их искриться, сиять, приносить удовольствие…