Альквалондис.

      Шелк соскользнул с лица, но пространство продолжало расплываться в тумане. Хотелось одновременно выпить крепкого вина, закричать, броситься в море. И ещё хотелось чего-то, что Хисильмэ не могла определить — чувства смешивались, растворялись друг в друге. Она думала, что ненавидит всех нолдор, отождествляя их со злом. И всё же не могла не сочувствовать чужому горю. Мысли метались между безутешным Финдекано, убитым осознанием совершённого злодеяния, и обречённым Майтимо, говорящим о какой-то страшной клятве. Мысли отчего-то привязались к этим двоим морским узлом. Но почему в её сердце находилось для них сочувствие, а в их, когда они разили безоружных родичей — нет?! Как могли вскормленные в Валиноре калаквенди, прекраснейшие и благороднейшие из народов Арды, совершить такое зло?! Братоубийцы, воры — эти слова были древними, давно утерявшими смысл. С тех пор, как пришёл Оромэ и привёл её родичей под сень благодати Валар. Эти слова и вынудили когда-то квенди покинуть место, где проснулись праотцы и праматери. И никто с тех пор не мог даже предположить, что они снова обретут силу и смысл, лягут чёрным пятном на светлые души нолдор. Она продолжала себя убеждать, но ненависть, не смущенная ужасом, пала под ноги странного большого чувства, которое Хисильмэ прежде было неведомо. Оно не давало покоя, смущало. Оно не хотело уходить, как дикий зверь, пожелавший стать домашним. Но Хисильмэ было сейчас совсем не до него. Затаившись, она прислушивалась к голосам наверху. Наконец, они начали стихать, но потом послышались шаги. Точнее, скрип половиц (пение корабля, как говорил отец) на жилой палубе, прямо над головой. Там была её каюта. Нужно подумать, как ей теперь прожить до того последнего мига, ради которого она, дочь Ольвиона, пробралась на свой корабль. Гораздо надëжнее — устроиться в затенённом углу за сундуками, составленными друг на друга. Откинув крышку одного из них, украшенную перламутровой инкрустацией, и немного покопавшись в содержимом, она извлекла шёлковые нити. Плетение кружева, обычное занятие дев её народа, было хорошим способом скоротать время и успокоить душу. Необходимо успокоиться и слушать, чтобы не пропустить подходящий момент. Но «зверь» не уходил, положил морду ей на колени и смотрел в глаза непрестанно. *** Спустившись на жилую палубу, Майтимо оказался в коридоре шириной в пять локтей. По обе его стороны тянулись галереи дверей, расположенные в шахматном порядке. Он шагал неуверенно, ощущая себя чужеродным и незваным в этом месте. Ему казалось, будто он чувствует печаль корабля по своим хозяевам и ненависть к нему. Он не знал в родном языке слова, которыми можно было бы назвать его, братьев и отца по отношению к народу тэлери. Рождённый в благословенном краю, не видел он, как смерть и боль поражает эльдар. Не ведал, каково это, когда меч пронзает живую плоть, а потом глаза, такие же, как у тебя самого, застилает пелена забвения, и в них застывает вопрос «почему?». Каково это — слышать плач тэлерских дев и жён, которые даже не могут проклясть тебя, потому что не знают подходящего слова. Каково это — видеть страх в глазах малышей и знать, что для них, для этих эльфийских детей, ты — хуже тени, пожравщей сок Древ Двери серебрились изображениями ажурных водорослей и неведомых морских животных и птиц. Открыв наугад одну из них, ту, на которой красовался лебедь, Нельяфинвэ очутился в довольно просторной каюте. Сквозь небольшие окна лился чистый звёздный свет, наполняя сумерки перламутровым сиянием. Майтимо затеплил несколько настенных светильников. Их мягкий тёплый свет ещё более прояснил нежное убранство — без сомнения, это была девичья спальня. Он прошёл вглубь каюты, внутренне сжимаясь от звука поскрипывающих под ногами досок. В иных обстоятельствах Майтимо мог бы назвать его даже уютным, но на фоне крика обезумевших чаек звук казался ему громом, усиливая ощущение, что он, Нэльяфинвэ Майтимо Феанарион — вор, вторгшийся в чужой дом. В нерешительности он остановился на середине комнаты. Взгляд привлекла просторная, даже для него, кровать, покрытая кружевным покрывалом и россыпью небольших подушек, вышитых шёлком и жемчугом, под сенью лёгкого, словно туман полога. Здесь были и письменный стол, и ткацкий станок. А ещё много сундуков, смутно мерцающих перламутром и серебром. На столе лежали пяльцы с неоконченной вышивкой. Крик чаек врезался глубоко в голову. А может, то были вопли тэлерских дев и жён. Нельяфинвэ снова глянул в сторону кровати, манившей девственным покоем и чистотой. Его сильное тело не ведало усталости, но дух изнемогал под гнётом страшных картин пережитого и ощущений, не отпускавших ни на минуту. Он случайно поймал своё отражение в зеркале и удивлённо всмотрелся в него. «Осталось ли во мне хоть что-то от Майтимо?» — прозвучал вопрос в голове. Вопрос, на который отвечать было страшно и не хотелось. Он стянул сапоги и рухнул на кровать, безропотно принявшую его в объятия воздушных перин. Обняв подушку, Майтимо закрыл глаза, силясь уснуть. От напряжения голова разболелась, словно её медленно, но неумолимо стискивали металлические щипцы. Закрыв уши руками, он мечтал хотя б на время забыться сном, но чайки... и кружева, и сияние в драпировках балдахина, заставляли его думать о деве, чей невинный сон оберегала эта колыбель Лориэна. «Прости», — прошептал он. Но заплакать не смог, а если бы и смог, то только кровью. Его желание исполнилось, да не к добру — сны ярко живописали падение нолдор. Ирмо сурово терзал старшего сына Феанаро, давая понять, что отныне в его чертогах он не найдёт ни сострадания, ни отдохновения. Боль угасающего взгляда. Свист клинка, занесённого над плотью и берущего страшную плату. Плату за корабли. Такова цена. Тëплые брызги на лице, на губах. Соль. Море? Нет. Кровь. Кровь тэлери. Кажется, собственные внутренности хотят выползти наружу. Дышать тяжело. Отец смотрит. «Я должен! Я должен, отец! Я не подведу тебя!» *** — Да! Вот он, здесь, не волнуйся, отец! — крикнул Тьелкормо, не заботясь о сне старшего брата, а может, и нарочно желая разбудить его. Майтимо благословил звонкий голос, вырвавший его из кошмаров. — О, а здесь миленько! — констатировал белокурый Феанарион, разглядывая обстановку. — Майтимо, давай поменяемся, эта каюта более мне подходит. Ах, здесь пахнет прекрасной тэлерской девой, — констатировал он, с блаженным видом шумно вдыхая воздух. — А как же Ириссэ? Я думал, она тебе по сердцу, — спросил старший брат странным, слегка хрипловатым голосом, пытаясь прогнать морок тяжкого сна. — Я и не говорил обратного. Но охотника всегда манит новый след, — сказал он, хитро улыбаясь, но тут же посерьезнел: — А что это с тобой? Ты весь мокрый, и белый, как алебастр... Ранен? — Новый след манит плохо обученного пса, Тьелко — возразил Нельяфинвэ, не обращая внимание на заботу младшего брата о нём и поправляя выбившуюся из-под ремня сорочку. Его мутило, а циничные слова Тьелко о девах только усиливали неприятное ощущение в желудке. Он не мог понять, прикрывается ли тот весёлым безразличием к произошедшему или, действительно, равнодушен. В последнем случае это самое страшное из всего, что случилось. — Да что ты знаешь об охоте? — усмехнулся тот, плюхнувшись на кровать и взглядом провожая высокую фигуру брата. — Эта каюта — моя, — бросил Майтимо, открывая дверь. Но остановился. На пороге стоял Феанаро.