Две войны

12 мая 1861 Джастин Калверли с трудом открыл глаза и тихо застонал. Пробуждение не принесло ничего, кроме мучительного похмелья. Тяжёлые тёмные портьеры были распахнуты настежь, пропуская весенний ветерок в комнату, залитую ярким, слепящим светом. В воздухе витал запах свежести, листья клёна за окном были покрыты утренней росой, а со двора доносились крики многочисленных кузенов, приехавших вчера вечером по случаю помолвки. Он пробурчал проклятия в адрес неугомонных родственников и перевернулся на другой бок, стараясь не замечать назойливых солнечных зайчиков, пляшущих на лице. Часы на тумбочке у кровати безжалостно отсчитывали последние мгновения сна. Этот день не предвещал ничего хорошего: в их особняке стало настолько людно, что Джастин был уверен, что в собственном доме ему не хватит места. Грандиозный приём в излюбленной манере его отца должен был собрать всех высокопоставленных персон в одном месте и в один вечер по случаю помолвки младшего сына семьи Калверли с прелестной мисс Женевьев Донохью — любимицей и первой красавицей всех Конфедеративных графств. Будущий жених, то есть сам Джастин, всеми фибрами души противился подобной шумихе, но после очередного скандала Джеральд Калверли, отстаивая право на проведение этого мероприятия, всё же добился своего. Он был уверен, что такой приём продемонстрировал бы всему Техасу значимость их семьи. На нём будет присутствовать вся родня будущей жены, члены «une petite societe» — английские дворяне, особы, приближённые ко двору Её Величества. С родителями и сёстрами своей наречённой Джастин уже был хорошо знаком, и, представляя себе остальных альбионцев из семьи Донохью, неумолимо клонился к тяжёлому обмороку. Эти напыщенные павлины, слишком много возомнившие о своём бытии, были ему омерзительны, как и сама Женевьев Донохью — его невеста. Именно с этого начинались все скандалы и ссоры в семье за последний год, когда отец, не щадя усилий и приводя самые убедительные доводы, навязывал Джастину эту свадьбу. Спустя несколько месяцев, проведённых в тисках алкогольного опьянения, Джастин, в конце концов, согласился связать себя священными узами брака с этой девушкой. Конечно, он не был слеп и, глядя на первую красавицу штата, которую природа, не скупясь, наградила отличными внешними данными, прекрасно осознавал, что за великолепным фасадом скрывалось полное отсутствие добропорядочности и здравомыслия. Её бесконечное кокетство и фальшивое хихиканье покоряли всех друзей Джастина, сбивали с ног взрывной волной, будь то мальчишки его возраста или же постарше, но на него самого её ужимки не действовали. В семнадцать лет он уже считался мужчиной, поэтому, как и полагается джентльменам его круга, проводил досуг в салунах и кабаках, часами охотился на окрестных землях с друзьями, стараясь как можно меньше времени уделять будущей супруге, дабы не расстраиваться из-за её непроходимой глупости. Если раньше её наивные проделки развлекали его, то теперь они начали откровенно раздражать. Джастин был аристократом, впитавшим с молоком матери уважение к особам противоположного пола, но в его намерения не входило раскрывать этой женщине собственную душу и допускать, чтобы кто-то бередил его внутреннюю природу. Человек страстного темперамента, он неизменно продолжал жить всем жаром своей натуры, выражая её в каждом движении. Это всё больше и больше волновало отца Джастина, который, наконец, решил проявить твёрдость характера и поставить сына на место. В любой другой ситуации, если бы отец сказал ему, что он обязан жениться для обеспечения финансового благополучия семьи, Джастин и не посмотрел бы в сторону этой самодовольной и напыщенной индюшки, выбрав бы среди множества претенденток более скромную и разумную девицу. Но такого выбора ему не предоставили, считая Женевьев и Джастина удачной партией двух красивых молодых людей. Так было для всех окружающих, но лишь немногие знали истинные причины поспешной свадьбы. На самом деле, именно несчастье, постигшее семью Калверли, и стало решающим фактором в судьбе этой пары. Глава семьи, богатый аристократ и плантатор Джеральд Калверли, рискнул вложиться в деревообрабатывающий завод, послушав доводы своего давнего знакомого. Этот холёный мужчина с брутальной внешностью в дорогом костюме едва успел вернуться из Европы, как первым делом навестил дом Калверли. Он был желанным гостем в их особняке, и никто из близких Джеральда не обратил внимания на то, что его присутствие вызывало у старшего Калверли странную, но заметную воодушевлённую заинтересованность. Часы напролёт он проводил в курительной комнате, беседуя с приятелем. Старый друг семьи, которого Джастин помнил с детских лет, всегда был словоохотливым человеком, однако никогда прежде его рассказы так сильно не цепляли рассудительного и по большей части хладнокровного Джеральда Калверли. Но всё же, рассыпаясь сладкими речами о том, насколько богата и блистательна жизнь европейцев, он вводил плантатора в состояние забытья. Намеренно или нет, он едва ли передавал всю суть людей из Старого Света, больше разглагольствуя на тему их финансового состояния, которое в обыденности приносило своим обладателям немалые суммы. Это были всего лишь слухи, намёки, поверхностные разговоры и пустые речи — если обратиться к выразительному языку южан, то сплетни и бессмыслица. Сплетни, что всегда заполняли маленькие городки и умы тех маленьких людей, чья жизнь не была так любопытна и насыщена событиями, как в столицах. Потому Джеральд легко принял все слова и увещевания друга, уговаривающего его купить устрашающего вида предприятие — завод, подобные которому были весьма популярны в Европе. И плантатор дал своё согласие, подгоняемый жаждой выручить с этого дела немалые деньги. На приобретённом деревообрабатывающем заводе выпускались материалы для мебельных фабрик соседних штатов. Паркетная доска делалась по европейским стандартам, но Джеральд в скором времени решил сделать своё детище производителем эксклюзивной мебели из массива берёзы и сосны. Это решение не понравилось его партнёру, который, не сумев уговорить друга изменить планы, поспешно покинул его. Каждый месяц объём выпускаемой продукции увеличивался, однако расходы на приобретение материалов были столь велики, что пришлось вложить значительную часть семейного бюджета, и Джеральд Калверли быстро разуверился в своих силах. К несчастью, на этом проблемы себя не исчерпывали, так как использование исключительно рабского труда при отсутствии квалифицированных рабочих сильно сказывалось на качестве продукции, которая и так не имела спроса. Вложенные в завод средства не оправдали себя, что привело плантатора в ужас. Чтобы попытаться погасить нарастающие долги, Джеральд был вынужден заложить часть своих земельных владений, надеясь, что удачный урожай табака сможет покрыть все счета и вывести семью из финансового тупика. Однако в следующем сезоне стало ясно, что неестественно засушливая майская погода почти уничтожила урожай, и Джеральд оказался в безвыходной ситуации. Все усилия Джеральда были напрасны: долгов меньше не становилось, зато по Техасу шустро поползли слухи, что некогда одна из самых влиятельных и обеспеченных семей штата стоит на грани банкротства. Боясь официальной огласки их позора, Джеральд решил, что единственный удачный ход, который помог бы им выйти из неблагоприятного состояния, — это свадьба Джастина. Старший сын Джефф к тому времени уже год как был женат, а дочери Меган едва исполнилось одиннадцать, поэтому вся тяжесть ответственности легла на плечи среднего из детей Калверли. Джастин не имел другого выбора, кроме как подчиниться воле отца и попытаться спасти семью от нищеты. Первое время юноша брыкался, как норовистый конь, отказываясь отвечать собственной судьбой за ошибки родителя. Однако Джеральд умел надавить так, чтобы присмирить сына, и Джастин с хладным безразличием сдался, понимая, что тянуть с этим нельзя, ведь их положение день ото дня ухудшалось, а сам он был загнан в тупик, разрываясь между долгом помочь семье и сохранностью собственной свободы и права на выбор. Быть бедным, считал Джастин, не страшно. Весь ужас положения в том, что нельзя скрыть свою бедность от других. Бедность не порок, нет, бедность — недостаток. К стеснённым обстоятельствам его семья привыкать не собиралась, тогда как Джастину было глубоко наплевать, отваливаются ли подошвы от сапог, куплена ли его рубашка в доме моды или же на базаре, как и всё равно, что у него не изящный дождевой зонт, а простой, самодельный, из козьей шкуры, лишь бы этот зонт мог служить ему. В конце концов, он как бы сдружился со злополучным новоиспечённым статусом банкрота. В этом отношении его родственники «принципиально» расходились с ним во мнении, всячески пытаясь скрыть свою только что начавшуюся нужду. Джеральд быстро нашёл для Джастина невесту: англичанку ирландского происхождения, представительницу высшей европейской знати — Женевьев Донохью. Её семья была высоко почитаема в Старом Свете и здесь, в Техасе, считалась весьма уважаемой. Для сложившейся ситуации лучшей невесты не найти: титулованная, богатая, знатная, красивая и очаровательная — что могло быть лучше? Составление брачного контракта не заняло много времени, и Джеральд Калверли был уверен, что им повезло. По условиям контракта родовое имение и все земли плантатора передавались Донохью, что непременно укрепило бы влияние британской семьи в одном из самых богатых округов Конфедерации. Калверли, в свою очередь, сохраняли право пожизненной аренды части своего имущества, а также получали проценты от доходов. Кроме того, будущие дети от этого брака становились полноправными наследниками общего состояния, что обеспечивало продолжение влияния и богатства обеих семей. И мало кого волновало, что Джастин терзался бесконечно долгими ночами после такого унижения, потеряв покой и страдая от мыслей о том, что ещё полгода назад жизнь была в его собственном распоряжении, а теперь её пришлось продать, заложить, как товар на аукционе. С тех пор Джастин изменился: впервые столкнувшись так близко с реальным миром, он вновь захотел позабыть о нём и уйти. В слепые бессонные ночи он погружался в мир лауданума и виски, предаваясь скорби, которая вытягивала из него все соки. То, что Джастин стремительно пристрастился к выпивке, не вызывало сомнений. Он спивался на глазах у отца и матери, хотя последняя считала своим долгом не вмешиваться в жизнь сына. Он уже воспринимался вполне взрослым человеком, с чем не был согласен Джеральд, считая, что у инфантильного Джастина были огромные проблемы. Пьянство, гулянки, проведённые в непристойных барах и салунах ночи, нескончаемые драки, потасовки и прочие глупости, что тот творил, Джеральд переносил очень болезненно, будучи убеждённым, что подобное поведение недопустимо ни одному из членов их многоуважаемой семьи. Только Джастина это больше не беспокоило. Его терпение лопнуло. Он был плотно прижат к стене, ему некуда было отступать. Если и было что-то в потустороннем мире, то он уже был готов отдать всё, лишь бы исчезнуть и оказаться где-то в параллельной реальности. Но физически Джастин продолжал существовать, хотя его дух был истощён до предела — формально как свободный человек, но фактически заточённый в зверинце. Джефф был воплощением послушания, уравновешенности, ответственности и порядочности — идеальным сыном, в отличие от младшего брата. Меган Калверли также была блистательной ученицей и умницей; в свои годы она уже понимала, как важно знать и чтить законы своих родителей. Отец мог гордиться ими обоими, ведь таким, как они, Джастин никогда не станет; они всегда будут радостью Джеральда, а не его унижением и позором, словно тяжкое бремя, оставляя проблески седины на висках. Единственное, что мог сделать Джастин, чтобы хоть как-то оправдать себя в глазах родителя, так это стать на «путь истинный» и сделать то, что до́лжно. Однако, пока брачный контракт ещё не был подписан и на пальце не сверкало обручальное кольцо, которое навсегда отбирало его волю и земли, Джастин упорно продолжал пить и проигрывать последние деньги в покер. Жизнь Джастина резко изменилась, свернув в тёмные дебри. Сегодняшний день должен был стать началом конца, ведь с официальным объявлением помолвки пути назад уже не было, и он оставался бы навсегда блуждать в этой непроглядной чаще. Собственная свадьба представлялась ему не просто кошмарным сном, а настоящей анафемой. Он спустил босые ноги на холодный пол и, стараясь не делать резких движений, чтобы избежать тошнотворного головокружения, встал с кровати. Зашнуровав ворот рубахи непослушными пальцами, Джастин, пошатываясь, кое-как доковылял до лестницы. Нисколько не смущаясь своего вида, в одном ночном белье он спустился в холл, где суетились чёрные слуги, покорно склоняя головы перед хозяином. Большой зал поместья уже был украшен множеством ленточек и оборочек, а столы были сдвинуты, освобождая пространство в центре зала, которое через несколько часов станет площадкой для танцев. Роскошные драпировки бледно-голубого цвета, висящие на окнах, были широко распахнуты, заливая комнату ярким весенним солнцем. Прислуга носилась по дому, вытаскивая из погребов дорогие сорта вин и коньяков, а также доставая ликёры и шампанское для более молодого поколения, вычищая пёстрые лоскутные ковры на натёртом до блеска полу. Повсюду слышались голоса и смех слуг, радующихся празднику по случаю помолвки их юного хозяина, звенели приборы и разносился скрежет передвигаемых стульев. Всё было организовано так, чтобы ни у одного из приглашённых аристократов и мелких помещиков не сложилось и тени подозрения о подлинной нищете, скрывающейся под всем этим блеском. Спасибо отцу Женевьев за щедрость, ведь всё должно было пройти сегодня идеально.

***

Джастин уже более двух часов приветливо улыбался прибывающим в дом гостям, мысленно прикидывая, сколько же ему надо выпить, чтобы хоть немного расслабить каменные от напряжения мышцы лица, успокоить непроизвольное подёргивание и желательно вовсе забыться в пьяном бреду, где время пролетало с неземной скоростью. Это было ему практически жизненно необходимо в этот вечер. С самого утра он был несообразительным, раздражительным и беспокойным, порой резким с незнакомыми гостями и грубым со своими друзьями, угрюмым, брюзгливым и придирчивым — словом, в тягость самому себе и всем окружающим. С меланхолией Джастин мог примириться, на дне её даже скрывалось некоторого рода удовольствие — изысканная форма самоистязания. Ощущения, сопряжённые с полной подавленностью и недомоганием, отчасти напоминали те, которые вызывались одновременными приступами зубной боли, несварения желудка и сильного насморка. На усыпанной гравием подъездной аллее уже не осталось свободного места из-за множества экипажей и верховых лошадей, которых слуги быстро уводили на конюшню. Джастин так и не нашёл среди гостей своего лучшего друга, чьё присутствие могло бы его успокоить. Кристофера Гейта не было видно, и оставалось только гадать, почему он сегодня нарушил свою безукоризненную пунктуальность. Будущая жена рассыпалась в дифирамбах, разбрасываясь лестными комплиментами направо и налево, вызывая не менее бурные восклицания в свой адрес. Глядя на эту лицемерную, но прекрасную в своём хладнокровии девушку, Джастин видел настоящую графиню, светскую львицу, но никак не добронравную домашнюю жену, о которой когда-то мечтал. Он уже понял, что она никогда не станет ему верным соратником и надёжным другом. Он поспешно зашёл в дом и сразу же схватил с подноса проходящего мимо слуги бокал с шампанским. Джастину очень надоело общество подружек Женевьев, их непрерывное щебетание, заигрывания и ужимки. Но больше всего бесило то, что невеста выставляла его напоказ всем своим подругам-стервятницам: они, весело переговариваясь, обсуждали широкие плечи, подтянутую фигуру, длинные крепкие ноги и прекрасную тёмную шевелюру южанина, тщательно расчёсанную и лоснящуюся от бриллиантина. В это время Джастин чувствовал себя зверьком в цирке, которого ударами плети заставляли скакать на задних лапках. Его голова, однако, была свежа, а нервы неприятно вибрировали. Звуки прыгали по ним, как стеклянные шарики, периодически разбиваясь и впиваясь острыми осколками. Джастину казалось, что он голый, и каждая пора его тела — это окно, и все окна открыты, а свет струится в его потроха, и каждый непременно хотел заглянуть туда. Сколько это продолжалось, он не имел ни малейшего представления — Джастин вообще потерял всякое понятие о времени и месте. Наконец, он впал в какое-то полубессознательное состояние, уравновешенное чувством безразличия. В воздухе была сдерживаемая буря, тишина перед взрывом, который вот-вот должен был прогреметь, и никогда Джастин не был более одинок, чем сейчас, стоя в гуще праздных людей. С этой минуты он решил ни на что не надеяться, ничего не ждать — жить, как дикое животное, хищник, бродяга или разбойник. «Если завтра будет объявлена война и меня призовут в армию, я схвачу штык и всажу его в первое же брюхо», — угрюмо и зло размышлял он. — Хорошо, хорошо, — вслух проговорил Джастин, выпивая бокал шампанского и ища глазами в толпе самого близкого друга, с которым можно было бы обсудить все происходящие глупости и пожаловаться на неимоверное напряжение. Парень был крайне расстроен тем, что Крис по каким-то неизвестным причинам пропустил его помолвку, хотя ещё два дня назад клялся, что сам проконтролирует количество алкоголя, которое Джастин будет употреблять, чтобы друг не ударил на светском рауте в грязь лицом. — Чёртов Гейт! — процедил он сквозь зубы, одним глотком осушив очередной бокал, и сразу же получил неодобрительный взгляд Женевьев, которая зашла в дом вслед за женихом. При ярком свете они смотрели друг на друга безрадостно и напряжённо. В последние недели она то и дело следовала за своим благоверным тенью, незаметно скользя где-то неподалёку — забавно, тень у тени… Джастин обязательно посмеялся бы над этим фарсом, если бы в эту пору мог улыбаться. Молодые особы вились вокруг Женевьев роем разноцветных бабочек, наполняя гостиную шумными приветствиями и глупым хихиканьем, расхваливая её белоснежное платье из органди, пестрящее невероятным количеством ленточек, бантиков и оборочек. Что сказать, его невеста была абсолютно подчинена моде, и Джастину оставалось только радоваться, что она тратила свои собственные деньги на все эти украшения и платья, иначе он бы потерял и последнюю рубашку в модных бутиках Парижа. Во все времена существовал один неизменный закон: чем меньше себе отказываешь, тем легче привыкаешь желать всего. Женевьев выглядела величественно, превосходя в своей привлекательности изнеженную и унылую добродетель местных знатных девушек, которые, в сравнении с ней, казались грубоватыми и примитивными. Золото и влияние ставили её над этими вульгарными засовами, в которые стучались мелкие помещики и буржуа, — она едва терпела своё вынужденное общение с людьми не из высшей британской знати. Ведомая причудливыми капризами, Женевьев обладала всем очарованием, каким только природа могла наделить женщину. Впервые увидев свою наречённую, Джастин был покорён ею — Женевьев была не эскизом, как уроженки штата, а настоящей моделью красоты. Она была высокой и стройной, словно созданной для кисти художника, формы её были округлы и женственны, кожа белее лилии, и казалось, что природа создала её с особым старанием. Лицо было несколько продолговатым, черты удивительно благородны, всё в ней дышало величием и достоинством: глаза большие, чёрные и полные огня, маленький нос с горбинкой, немного напоминающий профиль хищной птицы, тонковатые яркие губы. Но самозабвенное любование довольно скоро сменилось агрессивным отвержением, как только под внешним чудесным образом этой особы открылась гниль её непростого характера. Отношения их находились на остриях штыков. Воздух, которым оба дышали, был горек. Вся спокойная жизнь Джастина была пронизана возросшей до наивысшей степени внутренней нервозностью. Будущие конфликты между ним и Женевьев уже отбрасывали свои мрачные тени, смешиваясь с ранее не разрешёнными разногласиями, создавая атмосферу, в которой стремление сохранить господство уюта в духе старомодных устоев представлялось чем-то абсолютно бессмысленным. Джастина выводила из себя её самовлюблённость и бескомпромиссность, даже её акцент казался ему липким, тягучим, режущим слух. Вскоре Джастин отбросил все эти размышления и продолжил пить, погружаясь в эту странную грусть и отчаяние, охватившие его. Его чувства были на грани исчезновения, как и сам он. Столько разношёрстного народа Джастин не видел в своём доме со дня рождения Меган, ведь больше сотни приглашённых человек были европейцами, родственниками и друзьями семьи Донохью, и только десятка два — его собственные родственники. Глядя на этих наглых и заносчивых иностранцев у Джастина возникало ярое желание вышвырнуть всех этих людей из своего дома, однако воспитание, железным клеймом высеченное в сознании, всякий раз заставляло его, сияя фальшивой улыбкой, одаривать гостей лёгкими, ничего не значащими фразами радушия и благожелательности, в которых и он, и они давным-давно потеряли всякий смысл. Прежние забытые, но неотъемлемые принципы воспитания диктовали, что манеры, бесспорно, важнее искренних чувств. Дамы постарше уже сидели за столами, манерно переговариваясь и обмахиваясь веерами. Мужчины, выряженные в щегольскую одежду, льстиво хвалили отменный вкус Джастина, поглядывая на прелестную невесту. Калверли оставалось только кивать и невпопад отвечать какую-то глупость, которую присутствующие почему-то считали крайне остроумной, и каждое его слово подкрепляли дружеским смехом. «Европейцы — несчастно скучающие, приторные, кривые псевдоаристократические идиоты!» — раздражённо думал о них Джастин. Стоило бы отметить, что на этом частном рауте царила полнейшая свобода взглядов и интересов: каждый из этих вольнодумцев говорил, что хотел, делал, что хотел, пил, сколько хотел и, конечно же, пережёвывал свежие слухи, перетекающие к ним из-за границы, по поводу надвигающейся войны с Севером. Теперь темы всех мужских разговоров сводились только к одному. Все, несмотря на внешнее спокойствие, чувствовали, что что-то не так. Каждый ощущал обман, и каждый старался обнаружить его. Стоило лишь только приподнять покрывало обыденного умиротворения и потрясти, как наружу должно было бы вырваться нечто другое, неизвестное, угрожающее, о вулканической силе которого в умах людей жило только ужасное предчувствие. — Наши представители в Вашингтоне должны достигнуть соглашения с Линкольном, так что война — это слишком громкое название для обычной стычки, — говорил отец Джастина, раскуривая сигару. Плантатор был одним из тех многочисленных граждан Техаса, которые либо полностью игнорировали слухи о грядущем конфликте, либо недооценивали его серьёзность. — Джеральд, я вас прошу! — протянул мистер Донохью, откидываясь на спинку глубокого кресла. — После того, как майор Борегар выбил чёртовых янки месяц назад из форта Самтер в бухте Чарлстон, им ничего не остаётся, как сражаться, ведь иначе их ославят трусами на весь свет. Неужели вы не понимаете этого? Война неизбежна, и она вот-вот нагрянет! В спор по этому поводу вступили несколько англичан, доводы которых вызывали лишь усмешки, ведь эти иностранцы вообще не имели никакого представления о политике Штатов. Джастин прекрасно знал, что всем собравшимся было свойственно плохо скрываемое пренебрежение к учёности и уму, а также неумеренная национальная гордость, присущая каждому уважающему себя джентльмену. Сам Джастин терпеть не мог эти политические споры и по возможности держался довольно холодно и отстранённо, когда тема вновь сводилась к надвигающейся войне. Спор грозил перерасти в настоящую бойню, так как разогретые спиртным джентльмены уже начинали кидаться друг на друга чуть ли не врукопашную, доказывая свою правоту и готовность к сражению. — Господа, — учтиво поспешил откланяться Джастин прежде, чем его, как виновника торжества, ввязали бы во всеобщее безумие, — прошу меня извинить, но я вынужден вас покинуть. С этими словами он кинулся вон из дома, незаметно сбежав от своих гостей через задние двери. Джастин облегчённо вздохнул, зная, что его репутация храбреца выходила далеко за пределы родного Техаса, так что присутствовать на этом очередном собрании, посвящённом войне, ему не было необходимо, ведь в его смелости и так никто не сомневался. Но Джастин даже не мог вспомнить, почему все считали его таким, просто принимал это, откровенно считая свою смелость ничтожной. За его спиной говорили о безрассудных выходках и опасных ситуациях, где он рисковал своей безопасностью ради других и всегда был готов к действию, когда это было необходимо. Бывали случаи, когда он без колебаний влезал в драки и противостояния, отстаивая свои принципы или защищая тех, кто не мог защитить себя. Эта репутация закрепилась за ним благодаря множеству историй и случаев, где его решимость и мужество шли вразрез с разумом. Джастину давно было плевать, что о нём говорили и думали, лишь бы оставили в покое. Закружённый, усталый, истерзанный мучительным весельем, он мчался за дом, в беседку у ручья, гордо возвышающуюся среди елей и сосен, где, ещё будучи маленьким мальчишкой, любил проводить время с матерью. Иногда Джастин закрывал глаза, и тогда ему начинало казаться, что он до сих пор находился во власти беспечности, что он почти разрешил проблему собственного существования. Ничто больше не было настоящим, все устои шатались, сердце было открыто, он словно бы цеплялся руками за привычное прошлое, но оно предательски быстро ускользало. И Джастин нарочно длил этот странный физический обман, так живо переносящий его в область воспоминаний, но когда открывал глаза, то снова навстречу ему шла однообразная колоннада могучих тёмных стволов деревьев. Новая жизнь расцветала перед ним, но только из хаоса, делала бытие глубже и тяжелее, в повышенной температуре волнения сгорало его юношество, попадая под брачный конвейер своей экономической зависимости. Вершины деревьев, теряясь где-то в неизмеримой высоте, оставляли над его головой тонкую ленточку мутного неба, едва освещённого молодым месяцем, и видно было, как в этом далёком просвете с необыкновенной быстротою проносились клочья лёгких и прозрачных, как пар, облаков. Сейчас это место стало убежищем, где он целыми днями спокойно и уединённо наблюдал, как видоизменяется мирный пейзаж от порыва ветра, от солнечного луча или внезапного ливня, не расточая свои досужие часы на музыкальных вечерах или в кабаках. Иногда бывали дни просветления, когда Джастину нестерпимо хотелось затеряться в сероватой мгле леса, вдали от города, прокладывая для своих мечтаний тропинку, устланную мхом и росою, безмолвием и покоем, уводящую куда-то в загадочные уголки болотистого леса. Обладая холерическим темпераментом, Джастин, помимо всего прочего, был склонен к долгим и мучительным приступам самобичевания, чаще всего происходящим именно в эту пору времени суток и именно наедине с собой. Поэтому сейчас на него напала жуткая хандра. Он отчаянно не хотел связывать свою жизнь с напыщенной англичанкой, отдавать им свои земли, но прятаться до скончания века в саду собственного дома, за юбкой матери было немыслимо, и опуститься до побега — тоже, но оставлять всё как есть у Джастина не было желания. Он хотел бежать. Быстро, без оглядки. Хотя эти порывы Джастин отметал от себя почти сразу же, ведь это был единственный шанс доказать отцу, что он не тряпка, не пьяница, спускающий последние гроши в барах по ночам, и не крыса, крадущаяся в предрассветных сумерках в свою комнату после очередного проигрыша в покер. Джастин жаждал показать, что способен на большее, что он может справиться с ситуацией и доказать свою стойкость и достоинство, показать, чего стоит на самом деле, так как врать себе он не привык, но перекроить свою суть, манеру поступать как душе угодно — не мог. Хотелось бежать от Техаса и от слащавой напевности его диалекта, бежать от душных комнат, пропитанных ядом светского тщеславия и лицемерия. Джастину хотелось грубости и неприкрытого разврата; и то и другое истязало его душу, а он не знал, как остановить это помешательство. Полностью погрузившись в свои горькие мысли, он прибавил ходу, обогнув всё восточное крыло особняка и уже ступив на дорожку к роще, где находилась беседка. Внезапно он остановился, услышав далёкое ржание лошади. Звук доносился с холма у подъездной аллеи, и, взглянув туда, Джастин увидел, как к дому несутся подстёгиваемые шпорами лошади запоздалых гостей. Завидев Джастина, двое всадников рванулись к нему, оставляя после себя красно-серый туман пыли, который в вечернем мареве казался чёрным. — Калверли, ты что, ошалел? — натянув поводья, крикнул Кристофер Гейт, остановив лошадь около него. — Чего ты прохлаждаешься? В городе такое творится, а ты всё ещё здесь! Джастин недовольно оглядел друга, который, к его огорчению, был свеж и доволен жизнью, явно не мучаясь угрызениями совести по поводу своего опоздания. Гладко выбритая кожа Кристофера напоминала натянутое серое полотно, но его лицо было искажено волнением и азартом. Высокие скулы, обычно придававшие его лицу уверенность, сейчас казались ещё более выраженными из-за напряжения, а глубокие линии между бровями говорили о его внутреннем волнении. Блестящие большие глаза были широко раскрыты от нетерпения и какой-то едва различимой радости, и причиной тому явно была не помолвка Джастина. — Чёрт бы тебя побрал, Кристофер! — зло зыркнув на него, взорвался Калверли. — Ты приехал почти вовремя на помолвку лучшего друга, правда, с опозданием часов на пять. Не собираешься объясниться? — Ты что, до сих не в курсе? — с недоумением спросил Гейт, словно смотрел на человека, который только что сошёл с ума. Джастин замер на мгновение, пытаясь понять, что могло так изумить друга. — Джастин, быстрей! — нетерпеливо воскликнул второй парень, Стив Карлсон. — На площади митинг! Президент Дэвис обнародовал декларацию о призыве добровольцев: Линкольн мобилизует армию! Растерянность на лице Джастина резко сменилась пониманием. Он удивлённо переводил взгляд с одного друга на другого, пытаясь понять, каков процент шутки в их словах, но чем дольше он слушал их сбивчивые речи, тем сильнее кровь закипала у него в жилах. — Неужели… — Джастин, не стой как столб, — в нетерпении покачиваясь на коне, затрещал Крис, размахивая руками. — Собирайся живее, и поехали в город! Мы не должны это пропустить. — Что пропустить? — раздражённо огрызнулся Джастин, нахмурившись. От их криков у него разболелась голова, и он совершенно перестал что-либо соображать, так что все попытки друзей достучаться до него своими суматошными новостями были бесполезными. — Если вы, два кретина, ещё не заметили, то я женю… — Твою мать, Джастин! — досадливо вскрикнул Крис, тормоша друга за плечо. — Очнись же! Началась война! ¹ une petite societe — (с франц.) «маленькое общество»