И приятен ты мне, и противен

       Чимину снится один и тот же кошмар. Он лежит на траве под звездным небом, подпирает голову рукой и засыпает. Рядом раскрытая книга обложкой вверх «Счастье в кармане», которую он читает по главе в день и вечер с ночью размышляет, переваривает. Кто-то оставил её у него на столе, и этот кто-то по сей день остается загадкой для Пак Чимина. Как и кто осмелился залезть к нему в кабинет, и с каких это пор структурное подразделение столичной армии проходной двор? Неподалеку его отряд — наматывает круги, пока он не решит дать им отдохнуть. С обеда бегают. Яркие звезды на черном небе заслоняют сапоги — через него перешагнули. Пак приподнимается, с возмущением смотрит и видит Хосока. Хороший был вечер. — Капитан, а Ваши ребята не устали? — Мои ребята отличаются высокой выносливостью. По уставу, Чимину следует встать, но Хосок в отпуске, Хосок гражданский, его и арестовать можно за похождения по местам учения. — Хорошая книга, — Хосок тянется за ней и смотрит, где Пак остановился — глава 10, страница 143. — В 17 главе мистер Эн теряет любимую и спускается в ад, чтобы вернуть ее душу. Но Аид непреклонен. — Дурацкая книга, — отмахивается Чимин, падает назад на траву и прикрывает глаза. — Мистер Эн самый большой идиот и неудачник. Не хотел бы я оказаться на его месте. — Так оглянитесь, офицер. Насмешливость в голосе раздражает больше, чем присутствие его хозяина, но Чимин открывает глаза, привстает, упирается рукой в траву и оглядывается. Вокруг всё полыхает огнем, небо застелено смогом, который не пропускает солнечные лучи и… трупы. Везде. Чимин поднимается и не может поверить глазам, трет их: среди разбросанных тел различаются те, что носили красно-черную форму. Такую же как и у него. Он смотрит под ноги: травы уже не было, лишь выженная земля, клубы пыли и… он сглатывает, делая шаг назад. Рука с подвернутой манжетой, чтоб на красном мундире черные рукава не выделялись, держит в грязной перчатке, не белой уже, иглу для галстука, которая ещё вчера лежала у Чимина в столе. Тела не было. Была лишь подступающая тошнота и проносящиеся в голове имена, звучащие, словно перекличка. Чимин ничего не понимает, кроме того, что на Столицу напали, а он потерял свой отряд. Точное осознание ситуации на голых фактах, только не холодное, а резкое, граничащее с истеричным. За спиной раздаются выстрелы и взрывы, над головой шумит летучий корабль. Перед ним Хосок стряхивает со своего черного мундира пыль, игнорирует творящийся хаос. Чимин хочет спросить его, что случилось, но ему не дает пропавший голос и шум вокруг. Из сумрака дыма выходят фигуры, двое подчиненных главе генеральского штаба, ведут кого-то, кто дергается и пытается вырваться. Чимин застыл: не с ним это всё происходит, не он это всё видит. Генералу под ноги кидают этого человека и Хосок переводит свой взгляд на Чимина: черти не пляшут, черти по углам попрятались, им самим было страшно. Генерал пытается сформировать на лице горесть, ведь должен понимать, какого это потерять целый отряд, но намеренно плохо пытается. Насмехается только и протягивает Чимину револьвер. — Младший офицер Пак Чимин, мне доложили, что за кражу документов и поднятия восстания в Столице ответственен пилот вашей эскадрильи. Я был столь любезен, что не стал лишать этого удовольствия Вас, как капитана. Хосок видит, что Пак не двигается, даже не дышит. Обходит того, которого прибитым к земле держат ногой и вкладывает в руку Чимина оружие. Хосок кивает в сторону и того поднимают, держа за вывернутые руки. Теперь он стоит на коленях и смотрит в пустые глаза Чимина — просит, умоляет его спасти лишь взглядом. Генерал ведет руку Чимина и мушка упирается Чонгуку в лоб. — Стреляйте, капитан. Аид ждет сегодня слишком много гостей. Над ухом шепот, перед глазами полные мольбы глаза. Чимин давит на спусковой крючок. За звуком выстрела он обычно просыпается. Приводит в порядок дыхание, смотрит по сторонам, чтобы убедиться в том, что картины, всё еще смутно стоящие перед глазами, — сон. Один и тот же кошмар каждую ночь с тех пор, как они сбежали с Нового города.       Чимин ступает босыми ногами на холодный пол, выходит из комнаты и идет в ванную. Половина четвертого ночи. Светом к ванной выступает полоска из комнаты Тэхёна и Чонгука.

Тэхён вообще спит?

Он заглядывает к ним: Тэхён читает, рядом спал Чонгук. Ким замечает ночного гостя и прикладывает указательный палец к губам, Чимин кивает и закрывает дверь, но не уходит — стоит за ней. Он никогда не видел спящего Тэхёна.

* * *

       Чимин наблюдает: Тэхён явно запудрил Чонгуку мозги, явно что-то с ним сделал. Но разбираться в этом нет желания. Раздражает только, как стеклянная линза в глазу.        Чимин видит: Тэхён обучает Чонгука, использует в своих целях, но обучает. Хорошо, когда есть чем заняться. — Подмастерье из него так себе, но мне хотя бы не скучно, — говорит Тэхён вечером за чаем Паку. Чонгук лег спать раньше, хотя и не устал — посуду мыть не хотел. Но разве Тэхён не окажет ему услугу, оставив дело до утра? Как он может лишать его единственной полезной работы? — А у Вас как дела господин Чимин? Наше королевство уже может готовиться к панихиде по монарху? — Хотите сразу после службы презентовать солнечные батареи нового уровня? — Что вы, таким я занимался в Санбрейке, а то, что я в скором времени явлю миру — будет намного интересней, чем солнечная энергия. — В таком случае господин Тэхён, сделайте мне, как простолюдину, подарок и налейте ещё чаю. — Мх. Только потом не вздумай всем рассказывать, что светлое будущее, в моём лице, тебе прислуживало. — Это ты ещё всем хвастаться будешь, что герою нации мог чай наливать. — Не забудь тогда пригласить меня чайным мастером на свою коронацию. Ах, хотя нет, такого короля как ты могут повесить, не хочу быть никак замешанным в подобном. Тэхён смеется, Чимин слышит в этом смехе нотки надменности присущих Хосоку, надеется что просто кажется.

* * *

       Если спросить у Пак Чимина как у него дела, он не задумываясь ответит: Хуже, чем хотелось бы, но лучше чем было. И почти не соврет. Хуже — потому что все идет не по плану, лучше — потому что он все еще может все изменить.        Его не пугает Нижний город: он не раз бывал здесь со своим отрядом на учениях или по мелким поручениям Хосока. Его не пугают местные люди: он военный, он видел таких почти каждый день и, если бы запоминал всех людей из своего списка, то возможно смог бы узнать тех, кто оказался здесь с его легкой руки. Но Чимина пугает Тэхён и его, не так уж и сильно скрываемое, желание помочь ему на пути к цели. Его пугают ночные кошмары, после которых в ушах всё ещё стоят крики, а перед глазами трупы, утопающие в крови. Его пугает Чон Хосок, которого он надеется никогда больше не увидеть.        Если попросить Пак Чимина описать свои будни, то он расскажет вам о каждой трещине на потолке в его комнате, лоскутке на маленьком ковре у стола, попросту сгоревших свечах и монстре, поселившимся в груди, точащим зубы на Ким Тэхёна.

Зависть.

Монстр со сформировавшимися клыками, зелеными глазами, и руками липкими, шепчет день за днем сладко-ядовитые вещи. Шепчет и старается разжечь в груди огонь, отступая лишь на ночь, уступая место кошмарам. Бдит и ждет, когда можно вернуться и продолжать нашептывать о том, какой Ким Тэхён замечательный: и работает, и получается все у него, и заботится обо всех, и даже Чонгук души в нем уже не чает, хотя раньше на дух не переносил. Чимин пытается заткнуть монстра, выстроить защиту и оспорить все доводы, но не может. Ведь сам же взрастил его, сам же кормил, сам показал слабость.

* * *

       Чонгук приходит ночью, когда Тэхён оказалось спит, когда Чимин с криком поднимается в кровати. Смотрит опасливо, спрашивает, что не так, что нужно, что стряслось. Чимин его обнимает резко, упирается коленями в матрас, почти душит шею и просит его не оставлять. Просит не лезть в его дела, даже если будет молить, просит не дать Тэхёну впутать себя в политические игры, просит больше никогда не попадаться Чон Хосоку на глаза, потому что он, в отличие от выдуманного потрошителя Тэхёна, настоящий.       На Чимине нет лица: ночные кошмары терзают с новой силой, в новых сюжетах и декорациях. А дневной монстр, казалось, совсем не знает отдыха, уже не шепчет — в голос говорит: «эй, посмотри, а Тэхён…»       Бесконечная тьма туманит разум и Чимин не видит границы. Он измотан ночными кошмарами и ежесекундными напоминаниями о том, что он бездарность. Он словно бродит по пустыне и теряется в песках, по крупицам сливаясь с пылью. Чимин не может вспомнить себя старого и не узнает себя нового. Он пытается выбраться, начать видеть границы и собрать того самого капитана столичной армии, того самого стратега, входящего в военный совет королевства, того Пак Чимина, которому плевать на звания и должности, для которого не существует сложностей, и кто пол года водил за нос Чон Хосока, и попался лишь потому, что сам позволил себя поймать. Но Чимин не может ни вспомнить, ни собрать. Тот человек в красно-черном мундире уже давно как образ в голове, который мешает: задрал планку своим безупречным видом и портит жизнь. Чимин бы пристрелил себя его, да револьвер Хосок отобрал. Эта пронзающая боль, что губит его день за днем, копится и не может найти выход.       Впервые Чимин срывается на девяносто второй день внешнего спокойствия. Заслонки снимает. Он устал. Он ложился спать с тем, что Тэхён еще работает. Он просыпался с тем, что Тэхён еще не ложился. И это раздражало до зубного скрежета. Даже Чонгук нашел себе занятие: помогал Тэхёну, разбирая потрепанные записи, да промывая колбы и стекла, пока Чимин создавал видимость работы. Если честно, у него вообще ничего не получалось. Каким беспомощным он казался сам себе без столичной библиотеки, без своих подручных, без необходимых вещей. Он думает, но ни к чему не приходит, а говоря на чистоту, то плана у него никогда и не было. Желания. Амбиции. Чертовы метафоры из книжки про счастье в кармане. Вся его мотивация ничтожна. И насколько же самонадеянным он был, раз верил, что это то, за что можно отдать свою жизнь?

* * *

       Время года не меняется, время суток не меняется. Меняется лишь положение стрелок на часах и число на календаре, а еще не меняется то, что они все еще в Нижнем городе. Пять месяцев. А Чимин все еще не может собраться с мыслями, не может ничего придумать. Это все оказалось намного тяжелее, чем планировалось.

Да и планировалось ли вообще.

       Бороться, кажется, уже нет сил. Мир, как зыбучие пески, сопротивление которому карается более глубоким погребением. Хочется совершить ракеровку, потому что эшафот казался уже милосердием.       Временами, он начинает винить Чонгука в том, что они оба здесь. Живут с каким-то придурком, дышат выхлопами и не видят солнца. Чонгук обычно молчит: взял за развлечение разрисовывать себе руки хной на манер росписи, оставленной Тэхёном, на шее Чимина и сидит практикуется. То ли для того, чтобы отвлечься, то ли для того, чтобы каждые несколько дней не Ким несколько часов сидел с Паком, заново расписывая ему шею. — Я устал от вас обоих. Чимин снова срывается на крик. Чонгук продолжает рисовать. Тэхён игнорирует и пытается работать. И так все утро, заявился к ним в комнату и всё не может успокоиться. Чон смотрит на него и в голове отмечает:

Одиннадцатый раз за месяц и третий раз с начала недели. Сегодня среда.

— Мне осточертела такая жизнь.

И это, что-то новое. А то всё «достали» да «ненавижу»

— Но больше мне осточертели вы оба.

А, нет, все по старому.

Чимин хотел прямо противоположное всему, что есть у него сейчас. Но, по правде говоря, уже не хотел ничего. Ни политические интриги, ни книжка про счастье в кармане, ни лишение званий и, уж тем более, жизнь в подобном месте — не вдохновляли его на высокие, в своих глазах, подвиги. Мир уже не такой, каким он привык его видеть, виноват в этом Чон Чонгук, и недавно к нему прибавился еще и Ким Тэхён. — Как же ты раздражаешь. Чимин смотрит на невозмутимого Чонгука. Рядом с ним невысокий стеллаж со склянками и железками, Чон потратил на то чтоб собрать и сложить всё в одно место две ночи. Для того, чтобы его опрокинуть, Чимину понадобилось пару секунд. Вот что значит не равноценность. Гвозди и железные геометрические детали рассыпались по полу. Пробирки и банки разбились, мелкими и крупными стеклами блестели под ногами. Чонгук всё ещё рисовал, бровью не повел на грохот и треск. Чимин зарывается рукой в волосы и тянет на затылке. — Я знал, я говорил, что не нужна нам такая практика. Я же просил, чтобы мой отряд отправили в море, а не в небо. Тэхён не выдерживает: уже невозможно работать. Бросает перьевую ручку в тетрадь, выпрямляет спину и, в такт Чимину, кривя лицом, говорит уже заученную фразу: — Ты действовал мне на нервы с первых дней наших полетов. Чимин подавлен, кричит и смеется, босыми ногами наступает на осколки склянок, царапается, режется об острые железки, ничего не чувствует и все смотрит на невозмутимого Чонгука — никакой реакции, никакого ответа. — Если бы не ты, чертов Ч… Тэхён замечает, как лицо младшего бледнеет с каждым словом и как подрагивает его рука с занесенной кистью. Ким не дает Чимину закончить предложение, встает, берет со стола стакан с водой и, в два шага ступая на чистые участки, оказывается возле Пака. Стеллаж он ему еще простит, пустые истерики — нет. «Остынь уже» и, сопровождая свистом, медленно льет ему на голову воду. Чимин на пару минут затихает, не двигается, а потом валит Тэхёна прямо на железки и держит прибитым за плечо к полу, так, что второму приходится выгибаться, чтобы ни одна из железок или мелких осколков стекла не зашли глубоко в спину. Но когда Чимин начинает бить его свободной рукой, то Тэхён плюет на все, игнорирует колючее жжение и пытается скинуть с себя Пака, причиняя больше боли себе от резких движений. Чонгук замирает, но потом кидается их разнимать, и как-то у него получается. Только вот Тэхён прекращать не собирается и, чувствуя послабление со стороны, пользуется этим для того, чтобы поменяться с Чимином местами, перед этим отпихнув Чонгука в опрокинутый стеллаж. Чимин смеется, когда чувствует в горле кровь, когда чувствует как та течет из носа, когда в лопатку заходит стекло. Смеется потому что чувствует все что угодно, но не удары Тэхёна, чем только подстегивает последнего. Долго себя бить Чимин не дает: пинает Тэхёна в живот и когда тот падает на спину, собирается продолжить, только уже Чонгук не дает встать. Валится на Чимина, садится на ноги и крепко обнимает за плечи, жмется к нему так, что грудью чувствует чужое сердцебиение, которое готово пробить грудную клетку. Сначала самому Чимину, а потом уже и Чонгуку. — Все хорошо, дыши. Говорит тихо и продолжает сжимать в объятьях, чувствуя сопротивление. За спиной Чонгука шипит Тэхён, который приложился головой о стену. Его руки в крови, как и его красный шелковый платок, что он носил не снимая с шеи, а домашняя рубашка, что лишь на двух пуговицах у ворота, в спине порвана, саднило. Чимин дергается, смех затихает. — Просто дыши. Когда резкие движения сменяются дрожью, Чонгук гладит по спине и неторопливо раскачивается взад и вперед. Вода с головы стекает слишком громко, когда вокруг стало так тихо. Собственное сбившееся дыхание оглушает. Чимин чувствует, как младший беззвучно и медленно вдыхает и выдыхает. Слышит, как чужое сердце размеренно, по сравнению с его, бьется. Ощущает, как сердце стучащее чуть выше, его собственного, спокойно. Чимин дрожащими руками хватается за спину Чонгука и утыкается ему в плечо, и на смену смеху приходит беззвучный плач. — Всё в порядке. Шепот тише предыдущего. Движения рук по спине почти невесомые. За это время, Тэхён успевает отмыться, завязать себе шею другим платком, выбросить рубашку, закатить глаза и начать вытаскивать некоторые мелкие осколки стекла с рук и ног. — Может ты и мне поможешь? Я спину сам не обработаю. Чимин вздрагивает от такого громкого, казалось сейчас, голоса. Чонгук медленно разжимает объятья, чем заставляет старшего только сильнее прижаться. Потерять это умиротворение, что дарило чужое сердцебиение, тепло чужого тела и рук — кажется неправильным и самым страшным. Чонгук уложив руки на дрожащие плечи, очень медленно отодвигает Чимина от себя: — Смотри на меня, смотри. Чимин поднимает взгляд и голову, смотрит сквозь мутные мокрые глаза. Чонгук убирает волосы с лица Чимина и радуется, что тот не носит линзу дома, а то точно остался бы без глаза. У Пака дрожат губы от того, как Чонгук на него смотрит. Не выдерживает и стыдливо отводит взгляд.

Он наговорил ему кучу гадостей.

Чимин вздрагивает, Чонгук неспешно стирает пальцами с лица, не засыхающую от слёз, кровь, но получается только размазать. А потом глаза в глаза и кажется говорить ничего не надо, но Чонгук говорит: — Я буду с тобой рядом. Просто смотри на меня. Слышишь? Это значит, что и ты никогда не должен меня покидать. Я в тебе нуждаюсь, помнишь? Чимин снова чувствует чужое сердцебиение над своим, хочет припасть ухом и слушать, чтобы успокоиться окончательно, но вместо этого, комкая чужую рубашку в кулак, пряча глаза в чужом плече, сипло отвечает: — Я никогда больше тебя не покину. — Сейчас стошнит, — Тэхён снова напоминает о себе. — Что ты там говорил о логическом мышлении в академии? Разве человека, находящегося в истерике, провоцируют? — укоризненно спрашивает Чонгук, будто Чимину не пар нужно было выпустить, а продолжать плакать и кидаться вещами. — Я просто давно хотел его ударить, предлога не было.

— End of Flashback —