Кофе на кокосовом молоке.

      — Зачем молодняку такая старушка?       — Сказала ты конечно! Шестьдесят восемь лет не такая уж огромная разница! Да и какая старушка? Не смеши меня! Я в свои двести тридцать два года сохранилась просто замечательно, ни единой морщинки! А что о тебе говорить? Тебе всего-то девяносто один, дорогая!       Евдокия вздохнула. Мюриель права. Шестьдесят восемь лет и вправду не так много. Для стран такая разница равнялась пяти или семи человеческим годам. Мюриель в свои-то два века крутила шуры-муры с молоденьким Александром, а она чем хуже? Ничем. Просто не понимает: зачем? Зачем ему старая, травмированная, пережившая войну тётя?       — Ну ты-то глянь как он тебе глазки строит! Авдотья! — Мюриель хотела биться головой. Нет, наоборот. Не биться, а бить. Желательно «старушку», сидящую напротив.        — Это обычная вежливость. Моя-то бабка ещё с его прадедом в дипломатических отношениях состояли, да и не только. Слышала с её слов, что ей тот тоже «глазки строил», как ты говоришь! У них это подсознательно заложено, Мюриель. Вместо «спасибо» глазки строить.       — Ну и дура ты, Евдокия, что так считаешь! Натуральная дура! — вскинула руками и стукнула по столу. Шикнула от боли и затрясла рукой.       — Сама ты дура, вон, беги к Александру и аккуратнее. Останешься-то без костей.

***

       Вагон трясло как шейкер. Ладони соскальзывали с поручней. Кофе опасно покачивалось и булькало в стаканчике. Люди заходили, но никто не собирался выходить. Ворчание. Недовольство. Ругань.

Плеск!

      — Простите-простите-простите! Господи, чёртово кофе!       Авдотья закопошилась в сумочке. Уши, щёки... всё лицо предательски покраснело. Стыдно. Очень-очень стыдно! Испортить чужую рубашку. Рубашку нового воплощения. Рубашку молодняка!       — Сейчас... Салфетки... Секунду...       — Авдотья, единственное, что меня интересует прямо сейчас, так это, безлактозное ли кофе? — Молодняк, точнее Властимир, смущённо взял салфетки и предпринял попытки оттереть мокрое пятно. Лоб невольно сморщился. Неприятное ощущение влаги давало о себе знать.       — Безлактозное, на кокосовом молоке... — Евдокия встала в ступор от прилетевшего вопроса. Прямо сейчас главным приоритетом было спасение рубашки, ну явно не выяснение предпочтений!       — Просто замечательно! Знаете, Евдокия, у меня жуткая аллергия на лактозу! Раз уж вы, скажем условно, угостили меня прекрасным напитком, то я в свою очередь буду должен угостить вас чаем с десертом!       — Властимир, но...       — Авдотья, отрицательные ответы я не принимаю. Так заложено программой.              — Тогда, прошу взять во внимание, что я жуткий аллергик на полевой мёд!       — Не волнуйтесь, в десерте не будет ни капли мёда.

***

      Звон тарелок. Стук столовых приборов. Радостные вскрики. Возмущения. Ворчания. Смех. Шёпот.       — Знаешь, в голове до сих пор не укладывается: как ты согласился на старую, травмированную, пережившую войну тётю? Так ещё и с такой сворой.       Плечи Властимира задрожали. Смеётся. Евдокия закатывает глаза и бьёт поварёшкой по лбу.       — Засранец. Натуральный засранец.       — А есть засранцы с ГМО?       — Так ещё и язвит! Вы посмотрите на него!       Властимир улыбается во все тридцать два зуба, задерживает второй полёт поварёшки ко лбу и целует. Нежно-нежно! Медленно переходит на щёки, нос, виски и лоб.       — Моје светло, ты такая...       — Какая? — Авдотья довольно щуриться после поцелуев. Знает как заласкать! Засранец. Любимый засранец. Хороший тоже. Подбирать прилагательные можно бесконечно.       — Какая? Словами не опишешь, какая ты. Ни в сказке сказать, ни пером описать...

      Бам-с!

      — Мама-а-а! — кто-то протяжно завыл из гостиной комнаты.       — Что опять произошло?! Взрослые люди, а ведёте себя! — Тяжёлый вздох не успел слететь с губ Евдокии, как её вновь аккуратно чмокнули. Теперь она улыбнулась. Властимир тоже улыбнулся. Выглядит довольным, как кот после банки сметаны.       — Не дёргайся лишний раз. Ты и так настругала в одиночку все салаты. Я сам посмотрю, что там случилось.       Авдотья довольна. Чертовски довольна. Она благодарна тому самому кофе, что перевернул её жизнь с ног на голову. Но всё-таки напитки Евдокия перестала покупать перед поездкой на метро. Ей хватило. Подбирать ещё один молодняк она не собирается.       — Я даже не знаю, как тебе рассказать то, что они сделали.       — Говори как есть, в конце концов не ты будешь получать поварёшкой по заднице.       — Они свалили миску. Миску салата. К счастью не на голову.       — Блять.

***

      Торжественная речь. Поздравления. Взрыв на небе за окном. Восторженные вскрики.       — Удивительно. Какие смельчаки решили запустить фейерверк? В этом году они стали запрещёнными.       — Русских это когда-нибудь останавливало?       — Какой ты умный, что ещё знаешь?       — То, что я молодняк, а ты моя старушка.       Авдотья рефлекторно повернула голову в сторону говорящего. Связки не выдержали такого и по мышцам разлилось неприятное тепло. Потянула. Не удивительно.       — Да, глазки у нас тоже строить принято. Вместо «спасибо». Ты же так выразилась в тот раз?— Губы Властислава растянулись в улыбке. — Держать такое шестнадцать, нет, семнадцать лет было тяжело. Но твоя реакция того стоила.       — Даже спустя семнадцать лет ты так и не изменился. Такой же молодняк. Глазки строишь.       — Тогда позволь молодняку, строящего глазки, провести свою любимую старушку в двадцать пятый год.       — Это разрешение я тебе дала шестнадцать, нет, семнадцать лет назад.