чудо в плюшевой медвежьей пижаме

      Прадед Феликса, Ли Минхёк, был известен своим желанием начать военную династию, и он в этом определенно преуспел. Сам дослужился до полковника, его сын – до капитана, отец Феликса недавно получил ранг майора, а сам Феликс… откосил.              Его папа, Хёнджин, даже после рождения трёх сыновей не забросил дело своей жизни – балетные танцы, и среди всех детей желание попробовать себя в похожем деле высказали двое - он и маленький Рики, в то время как Сынмин предпочёл уйти в логистику. Так, ближе к шестнадцати годам Феликс сорвал спину, а потом оказалось, что у него образовалась неоперабельная грыжа. О мечте Минхёка продолжить военное дело пришлось забыть: старший ребенок был омегой, второй – кривой и сякой, а третий с головой ушёл в танцы. Продолжать было просто некому.              Отучившись на пекаря-кондитера, Феликс выкупил заброшенное кафе неподалеку от своей съёмной студии. Его квартирка – жалкая, местами потрёпанная и маленькая, даже его комната в семейном доме больше в полтора раза, но он более чем доволен. Потому что отныне он независим от родителей - от беспокойного контролирующего отца и гиперопекающего папы. Он украшает свою спальню как желает того сердце, расписывает посуду и вешает кучу гирлянд в преддверии Рождества.              Только одиночество ему, почему-то, на грудь давит.              

***

             Дела в пекарне идут стабильно: ни плохо, но и ни хорошо. Гости постоянные, их число стабильное, штат недавно пополнился новым бариста и милой бабушкой, что помогает Ли на кухне с выпечкой. Родители отчаянно зовут Феликса в гости, справить праздники как оно бывает, в кругу семьи, но в этом году у альфы совершенно нет настроения. Его заведение сверкает переливающимися гирляндами, звёздами и символом наступающего года, даже огромная ёлка стоит, белоснежная и пушистая, с золотистыми и чёрными шарами – всё воспринимается как необходимо, но не желанное.              В детстве он был в восторге от этой рождественской суеты. Вставал с утра пораньше, подглядывал за отцом, что прятал подарки в комнатах братьев, доставал саночки и возил Рики на горки. Днём, от души нагулявшись, они возвращались мокрые и румяные, и сломя голову бежали на кухню, помогать папе и бабушке с готовкой салатов, больше съедая. Теперь же, когда весь декабрь слился в один нудный серый день, Феликса уже ничего не бодрит. Он лишь угрюмо пьёт свой отвратительно сладкий горячий шоколад, поправляет очки на переносице и стонет, когда спина ноет на приближающийся снегопад.              — Пока-пока, мистер Гринч! – Джисон шелестит своей дурацкой шапкой Санта Клауса, на прощание виляя помпоном, и выбегает из пекарни прочь, запуская в душное помещение свежий морозный воздух. Феликс на это только цокает, его оленьи рога подпрыгивают в такт движений его чёрной макушки, в купе с хмурым выражением лица выглядя совсем не по праздничному. Он даже покрасился из нежного голубого в черный несколько дней назад - настолько ему осточертело.              Ли ухмыляется, когда видит, как Хан поскальзывается, едва не падая навзничь около своей старенькой подержанной машины, и хрипло смеётся, когда он показывает ему средний палец через мутное стекло. До закрытия остаются считанные минуты, стрелка часов неумолимо приближается к одиннадцати вечера, и только Феликс остаётся у пустого прилавка. Их с миссис Рён выпечку разбирают ещё совсем горячей, поэтому неудивительно, что к концу дня не остаётся даже крошки. Телефон пиликает несколько раз, оповещая о пришедших сообщениях от Сынмина, когда мужчина проходится шваброй по сверкающему чистотой полу, прежде чем накинуть высохшее пальто.              Феликс прокусывает сигарету, когда в стеклянную дверь кто-то тихонько стучится, и неразборчиво бурчит, чувствуя на языке привкус фильтра. Холод проходится по ногам, лампы от чего-то мигают поочерёдно, настораживая.              — Извините… Можно войти?              Альфа оборачивается на робкий зов и, приготовившись максимально мягко сказать о закрытии, теряет дар речи, когда рассматривает фигуру перед собой. Перед ним юноша лет девятнадцать, может быть, совсем ещё по сравнению с Феликсом маленький и щупленький - руки как палочки, но такие красивые и изящные, коленки розовенькие и аккуратные, как у тех фарфоровых кукол, что папа собирает, и копна золотистых кудрей, увенчанных крупными снежными хлопьями. Феликс оглядывает его с ног до головы, замечая на ступнях только плюшевые тапочки, а на дрожащем теле – тоненькую летнюю пижаму, плюшевую, с медвежьим принтом, и наспех наброшенный поверх мокрый кардиган, но главное не это.              Растущий живот.              Маленький аккуратный животик, что он закрывает рукой, пока мнётся у входа.              — Что-то случилось? Я могу вам помочь? – спрашивает Феликс, подходя к парню. Тот тяжело дышит, прислонившись к холодному стеклу, пар валит из его рта. Щеки незнакомца покрыты нездоровым румянцем от мороза, а руки, которыми он себя обнимает, дрожат от холода.              — Я… Извините… – снег на его локонах тает и превращается в воду, текущую по хрупкой спине. – Мне срочно нужно остановиться где-то на какое-то время…              Феликс быстро стягивает с плеч пальто, нагретое его телом и батареей, надушенное феромоном, и накидывает его на плечи омеги, провожая его в тепло. Он ничего не спрашивает, понимает, что тот наверняка попал в неприятную ситуацию, и просто усаживает юношу за столик возле источника жара, позволяя ему скорее обогреться. Взглядом мужчина окидывает стойку кассира, замечает лишь свой ещё отдающий паром шоколад и вспоминает о печеньях, что миссис Рён дала ему перед уходом.              — Погоди, – просит он. – Я сейчас тебе одеяло ещё принесу.              И он спешит за стойку, хватая дымящуюся кружку и тарелку свежеиспеченного десерта. Поставив их перед гостем, Феликс мчит в подсобное помещение, где наверняка что-то да завалялось. Возвращаясь с холодным пледом, которому он даёт время нагреться, и только после всего этого накидывает на колени, сам становясь рядом с юношей, нежно потирая его холодные руки через одеяло. По тому, как омега дрожит, уже не от раздирающего душу холода, видно, что он напуган.              — Ты можешь оставаться здесь столько, сколько нужно, не волнуйся. Просто отдохни и согрейся, – глубокий голос Феликса успокаивает. Его неповторимый тембр – его гордость, и сейчас он использует его богатый диапазон чтобы ненароком омегу не испугать ещё больше. Неясно, что с ним произошло, но родители воспитали Феликса хорошим человеком, поэтому он старается помочь. Незнакомец вздрагивает, когда мужчина касается его плеч в попытке снять промокший кардиган. – Давай я принесу тебе что-нибудь сухое, чтобы одеть, пока твоя одежда сохнет.              Парень с благодарностью принимает горячий напиток и печенье, обхватывая кружку холодными узловатыми пальцами, чтобы почувствовать, как тепло просачивается под его тонкую кожу. Когда он делает глоток, то прикрывает веки от непривычно сладкого вкуса на языке, и благодарно вздыхает.              — Спасибо… Ты слишком добр, – бормочет он, открывая глаза, чтобы посмотреть на альфу с мягкой улыбкой. Феликс видит, что он совсем юн: наверняка только выпустился из старшей школы. Кажется, что раньше его щёки были круглыми от детской припухлости, конечности не выглядели палочками, а румянец на лице не был таким болезненным.              Ли не знает, что могло с таким ещё вчера подростком случиться, но сверкающая в глазах благодарность заставляет сердце трепетать. Когда он начинает помогать снять влажный кардиган, омега колеблется мгновение, прежде чем кивнуть.              — Хорошо… Если ты настаиваешь, – говорит он застенчиво, чувствуя себя немного уязвимым в своем нынешнем состоянии. Пока мужчина встает, чтобы принести сухую одежду, юноша замечает, как взор того задерживается на его животе, прежде чем он отводит взгляд. С губ срывается короткий нервный смешок. – Я знаю, что сейчас выгляжу ужасно…              Феликсу приходится повозиться, чтобы найти лишний комплект одежды и не раздеться самому. По итогу он возвращается с парой спортивных штанов, испачканных в шоколаде, но сухих и приемлемых, и без своего красного свитера с рождественским орнаментом – теперь он покоится в его руках.              — Вот, это должно тебе подойти, – говорит он мягко, прикидывая параметры. Учитывая, что омега беременен, свитер будет ему в обтяжку, но времени бежать и покупать ему одежду по размеру возможности нет, все магазины уже закрыты. Он позволяет парню переодеться на кухне, на всякий случай ожидая его у входа в помещение, и садится рядом с ним, наполняя кружку новой порцией горячего шоколада, когда тот возвращается. – Итак, что привело тебя в такую погоду? Мне казалось, что омеги в твоём положении не отходят далеко от своего альфы.              Дети и беременные омеги – самые уязвимые существа, нуждающиеся в защите покровителя. Обычно им выступают родители, более сильные омеги или их альфы, всюду их сопровождающие. Будучи в положении, за ними нужен глаз да глаз, поэтому редко можно встретить беременную омегу в одиночестве, медленно передвигающуюся по улице. Феликс видел и знает, что из-за своего состояния они редко могут даже позаботиться о себе, поэтому в городах существуют центры помощи, на случай, если родственникам приходится оставить будущего папу или маму одного, или их попросту нет. Удивительно, как этот юноша дошёл сюда по гололёду. От мысли, что он несколько минут скользил по дорогам в таком виде, у Феликса сжимается сердце.              — Тебе стало плохо? Нужно что-то ещё? Скорую или позвонить родителям? – сыплется вопросами он, обеспокоенно нахмурив брови. – И, пожалуйста, зови меня Феликс. Мы ведь больше не чужие, правда?              — Ох… Меня зовут Чан… Бан Чан, – омега застенчиво представляется, отпивая горячий шоколад. Его тусклые очи сверкают на свету ламп, постепенно температура тела приходит в норму и ему не приходится отогревать себя, путем растирания руками или дыханием. Отложив чашку с напитком, Чан вжимается носом в воротник свитера, улавливая защитный феромон, аромат выпечки и апельсинов. – Не совсем… Я сбежал из дома.              — Сбежал? – выражение лица Ли темнеет от услышанных слов. Он обхватывает ладони Чана своими, более маленькими и грубыми, и про себя отмечает нежность и гладкость рук. В нём пылает вполне объяснимая злость, непонимание и жалость, соответствующие ситуации. – Что произошло? С тобой плохо обращаются?              Его тон сквозит стальными нотками, но сохраняет мягкость, не желая напугать омегу своим гневным рычанием. Его внутренний зверь будто мечется в пределах маленькой клетки, томится на цепи и воет, неспособный разорвать прутья и выпрыгнуть наружу для защиты. « Омега в опасности, беременный омега, ребёнок в опасности » – точно мигает перед глазами алая табличка. Будто рефлексы и забытые инстинкты пробуждаются и выкручиваются на максимум, заставляя Феликса лишь сильнее сжать хрупкие кисти.              — Ты здесь в безопасности, ладно? Никто не причинит тебе вреда, пока я рядом, – он тянется к золотистым прядям, убирает локон за ухо и касается тёплой мокрой щёки, утирая солёные дорожки. Чан перед ним жмется к жару его тела как напуганный зверёк, обхватывает животик и тупит взгляд в пол, собираясь с мыслями. – Ты правильно сделал, что ушёл. Расскажи мне, может, я смогу помочь тебе.              Чан высвобождается и смотрит на кружку, крутя её между ладонями. Он делает еще один медленный глоток, позволяя сладкому теплу заполнить рот, прежде чем проглотить и тоскливо шмыгнуть. Он сидит в какой-то пекарне, с пузом наперевес, в чужой одежде, вдыхает аромат прованских трав (который, почему-то, вселяет ему чувство защищённости), пьёт шоколад и готовится разрыдаться, потому что альфа, что позволил ему войти, слишком добродушен.              — Это сложно… – наконец признает он, избегая взгляда Феликса. – Мне двадцать исполнилось в октябре. Я не знаю своих родителей - с младенчества рос в детском доме, повезло что поступил в университет на стипендию.              Его голос затихает, и он снова замолкает, погрузившись в мысли. Через мгновение он поднимает взгляд на Феликса, его большие карие глаза полны неуверенности и тоски.              — Там я познакомился с мистером Яном. Он преподаёт латынь… Я даже не понял, как отношения ушли за пределы преподавателя и студента, он просто… Схватил меня как-то за бедро и сказал, что о своих желаниях нужно говорить напрямую.              — Он принудил тебя?              — Нет. Просто… я не ожидал. Он взрослый мужчина, на хорошем счету в обществе, помогал мне по предметам и не позволял снять меня со стипендии… А потом я узнал, что жду ребёнка, и он забрал меня к себе. Но я не думал, что всё будет так тяжело! Мне было девятнадцать, ему – за сорок, и я не видел никакой проблемы, пока… Он ударил меня, – всхлипывает Чан, указывая на чернеющую отметину на шее.– И я ушел. Я не хотел ни этой связи, ни ребёнка… Я просто боялся сказать ему « нет ».              Феликс стискивает челюсть, кулаки сжимает по бокам. Он с трудом сглатывает, пытаясь сдержать свой гнев. « Это абсолютно неприемлемо, » – бормочет он, голос пронизан едва сдерживаемой яростью. Всю жизнь его, как первого в семье альфу и среднего брата, учили тому, что соперник должен быть равен тебе, и трогать слабого, неспособного ответить – удел низших, трусливых и мнимых властителей, что готовы мять под себя только тех, кто не может дать отпор. Особенный акцент отец делал на том, что ему необходимо защищать омег в первую очередь: « Представь, что на их месте Минни или твой папа. Ты понимаешь, как важно быть сострадательным к чужим бедам? ». И Феликс вырос таким, каким Минхо и хотел. Он дрался за девчонок с другими парнями, ставил многих альф на место и не позволял трогать их, за что огребал проблемы и до четырнадцати ходил с разбитым носом, пока дело не дошло до родителей.              И изменять себе он не станет, прогнав Бан Чана прочь.              — Но теперь ты в безопасности, – его голос ровен, несмотря на бурю, назревающую внутри. – Никто больше не поднимет на тебя руку, пока я рядом. Если кто-то попробует сделать это вновь – я обращусь куда нужно и сделаю так, что они собственное имя забудут. Ты позволишь мне это сделать?              Феликсу это не сложно. Не сложно вытирать безмолвно текущие на щекам слёзы, разбивающиеся о столик, укутывать дрожащие от рыданий плечи в одеяло и позволить уткнуться куда-то в шею, чтобы Чан мог спокойно вдохнуть. Его организм истощен, он даже не притронулся к печенью, и явно нуждается в альфе - носом тычется в железу, жмурит глаза, цепляется пальцами за майку и едва ли не мурчит, укутанный прованскими специями. Их феромоны – сладкий, смешанный с молоком персик и горьковатый, но теплый тимьян и розмарин – смешиваются и рождают удивительное сочетание, пахнущее как что-то правильное и привычное. Как что-то, что должно было рано или поздно сойтись.              Чан идеально помещается в лёгкие объятия альфы, такой из-за беременности истощенный и сам по себе тоненький, будто вылеплен под крепкие жилистые руки, обвивающие его ровную спину. Ли ощущает, как меняется его маленькая пекарня, когда он касается горячей кожи, как выкручивается насыщенность на максимум, когда он чувствует, как ребёнок бьёт его торс сквозь свитер, едва ощутимо. Но Феликс всё равно чувствует.              — Извини за причиненные неудобства, – омега нервно смеется и скребёт ногтем кожу покрасневшей скулы. Его глаза, некогда тусклые и стеклянные, воспалённые от потрясающих тело рыданий, теперь забавно бегают по помещению от угла к углу, что придаёт ему только очарование. Феликс смотрит на него и понимает, что не может оторваться от пунцовой кожи, от разглядывания мерцающих щёлочек и мармеладных губ. – Мне просто нужно подождать, пока Джеджун перестанет меня искать, чтобы я мог куда-нибудь пойти…              — Не извиняйся, Чан. Ты сделал то, что должен был сделать, – альфа качает головой, выражение его лица смягчается. Джисон всегда подчёркивает его суровый и пессимистичный вид, говорит, что смотря на него плакать от страха хочется. От глубины смольных зрачков, от орлиного острого взгляда, от резких черт и командного тона, и чтобы не пугать омегу ещё больше, Ли старается показаться мягким, как может. – И ты можешь оставаться здесь столько, сколько тебе нужно. Я живу буквально в нескольких домах отсюда, и если тебе действительно некуда идти, я могу приютить тебя на неопределенный срок.              Чан, кажется, сияет от его слов. Он всматривается в своё отражение в кружке, стискивает её пальцами и только сильнее кутается в чужое пальто, неспособный поверить услышанному. Его беспокойно бьющееся сердце кричит: « Ловушка! Тебя просто дурят! », но блеск в тёмных глазах альфы кажется таким искренним, что он не стесняется прижаться к нему снова. Его тело будто успокаивается, находит единение, соединяясь с Феликсом, как недостающий картине пазл. Точно после стольких месяцев, проведённых в шторме, он впервые выбрался на спокойный солнечный берег.              — Спасибо, – единственное, что может юноша сейчас сказать, расслабляясь в оковах изящных рук. Феликс сам кажется ему изящным как античная древнегреческая белоснежная статуя, как вылепленный из глины или высеченный из камня Апполон, согласившийся приютить его, одинокого возле его храма скитальца. Бан шмыгает носом и смущенная улыбка исчезает с его лица, когда он слышит стук в дверь и до него доносится аромат лаванды. Душистый феромон Джеджуна сжимает его горло и мешает дышать. – Это он!              Чан впивается ногтями в предплечье альфы, оглушающий рык парализует его, когда он осознаёт, что происходит. Двери в пекарню стеклянные, прозрачные только с внутренней стороны, поэтому они оба видят, как разъярённый мужчина дёргает за ручку и требует впустить внутрь. Ли меняется в эмоциях, тень гнева падает на его обрамлённое черными локонами лицо, когда он хватает первое, что попадается под руку – крепкую и проверенную годами швабру. Драться он собирается на крайний случай, но если Джеджун решит ломать дверь, он забаррикадирует ее и выиграет время.              — Кто там? – говоря это, Феликс тонко меняет позицию, вставая между омегой и потенциальной угрозой. Его сердце колотится, адреналин бежит по венам, когда он готовится обороняться, потому что Джеджун выглядит сильнее и тяжелее, но Чан сейчас – его главный приоритет. Тот пигвиненком передвигается позади, слишком напуганный, но неспособный отойти далеко, и поэтому сжимающий феликсову талию. – Пекарня давно закрыта! Приходите завтра!              — Пожалуйста, Феликс… – дыхание Чана становится поверхностным и быстрым, его глаза расширяются от страха, когда он отступает от двери, схватившись за живот, защищая. Ладонями он оглаживает округлость, спрятанную под одеждой, и чувствует, как дрожат от ноши ноги. Нельзя допустить, чтобы Джеджун навредил его ребёнку. – Он может увидеть меня…!              — Тсс, все в порядке, – тихо бормочет мужчина, протягивая руку, чтобы нежно коснуться чужой сжатой ладони. Быстрым движением он притягивает омегу ближе, прикрывая его своим бо́льшим телом. – Оставайся позади меня. Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось.              Чан быстро кивает, цепляясь за майку Феликса, когда он зарывается лицом в плечо альфы.              — Спасибо… Спасибо, Феликс… – выдавливает он, его голос дрожит от страха. Несмотря на свой ужас, часть его не может не ценить тепло и безопасность, которые даёт ему стоящая впереди уверенная фигура, закрывающая его собой. Этот резкий контраст с холодным безразличием, к которому он привык, заставляет его в очередной раз протяжно всхлипнуть. – Только… без драк, хорошо?              — Всё, всё будет хорошо, – у Феликса сердце на куски рвётся, пока он вытирает очередную дорожку слёз с пунцовых щёк. Губами он прижимается к взмокшему от жары лбу, трётся в висок и обвивает руками дрожащее тело. Когда Чан успокаивается, Ли громко требует: – Уходите сейчас же, или я вызову полицию!              Пока он говорит, мысли мечутся, ища способ защитить юношу от нежелательного внимания Джеджуна. Мысль о причинении вреда кому-либо противоречит его природе, но он не колеблясь будет защищать тех, кто находится под его опекой. Будь то отец, брат, простой прохожий – Феликс слишком человечен, не сошедший с ума от инстинктов, умеющий контролировать своего зверя и использовать его в защите, а не угнетении.              — Откройте эту блядскую дверь! Я хочу поговорить! – раздается рык по ту сторону, яростный и приказывающий. Многие на его месте задрожали и стушевались бы, но Феликс стоит ровно, сжимает в руках импровизированное оружие и не позволяет человеку сзади себя выглянуть. – Я знаю, что ты там!              — Заходите, – уверенным движением Феликс вставляет ключ в замочную скважину и поворачивает его, распахивая дверь. Перед ним мужчина, крепко слаженный и несомненно сильный, с бордовыми от гнева глазами и едва не капающей из рта слюной. – Мы будем говорить спокойно, без насилия.              Чан тихонько скулит, его тело трясется, когда он сильнее прижимается к Феликсу. Феромон Джеджуна сковывает его горло, чернеет отпечатком ладони на гортани и щиплет глаза, но когда он вдыхает ставший знакомым запах розмарина, то будто освобождается от воздействия. Он цепляется за Феликса как за спасительную соломинку, как за единственный лучик света в непроглядной тьме, как за единственного, кто может его защитить в данный момент.              — П-пожалуйста… Не зли его… – умоляет он, его голос приглушен спиной альфы. Несмотря на страх, маленькая часть его задается вопросом, что случится, если Феликс пойдёт против Джеджуна… Будет ли этого достаточно, чтобы наконец освободить его из стальной хватки мучителя? Или всё будет напрасно, и он так и будет жить с альфой, что наверняка запрет его без возможности выйти, оправдывая это заботой. Все свои манипуляции Джеджун называл так.              Челюсть Феликса сжимается от мольбы Чана, волна защитной ярости разгорается внутри него. Омега напуган, его омега напуган до ужаса, взволнован и дрожит от страха, и это рушит любые планы на мирные переговоры. Поэтому он швыряет оружие прочь, будучи настроенным серьёзно.              — Уходи сейчас же, Джеджун, пока ситуация не обострилась, – предупреждает Феликс, его поза жесткая и устрашающая, говорящая о том, что он готов броситься в драку, если посчитает нужным. За него сейчас говорит не разум, а сжатый кулак, тихий рык и феромон, раззадоривающий другого альфу. – Чан под моей защитой и он не хочет тебя видеть.              — Ты с ума сошел, парень? Ты сколько лет назад из задницы вылез? Пятнадцать? – рычит Джеджун, хватая за плечо. Его глаза налиты кровью, а вены на шее вздуваются, когда он вдыхает морозный воздух. – Не мешай взрослым людям решать свои проблемы. Или ты уже трахнул его, а? Отбил чужого омегу и довольствуешься, сукин сын?              — Как ты смеешь! – кипит от гнева Феликс, его голос сочится ядом, а глаза вспыхивают ярким пламенем из-за грубых обвинений. Быстрым, мощным движением он разрывает хватку и заставляет другого мужчину отступить назад. – Чан выбрал меня добровольно, и я больше никогда не позволю никому угрожать ему или проявлять к нему неуважение, – он делает шаг вперед, нависая над Джеджуном, и продолжает. – У тебя был шанс создать с ним семью, и ты его упустил, раз твой омега ищет защиты у постороннего. А теперь уходи, пока я не заставил тебя пожалеть, что ты вообще сюда пришёл.              — Мои отношения с ним – не твое дело! – плюётся Джеджун. – Он мой муж, носит моего ребенка, и мне придется с ним разбираться! Немедленно отойди в сторону и дай мне забрать моего омегу.              — Чан – не чья-то собственность, – Феликс мрачнеет, но не колеблется. Вместо этого он стоит на своем, защитно обхватив рукой талию Чана, когда омега пытается спрятаться ещё дальше за ним. – И если он решил уйти от тебя, то у него была на это чертовски веская причина. Ты должен принять, что он заслуживает лучшего, а не подобного обращения. Он что, кукла?              — Ты что, борец за омежьи права? – Ян усмехается, его голос пропитан желчью. Он делает угрожающий шаг вперед, но его останавливает внушительная фигура Феликса, чернеющая перед его запотевшими очками. Джеджун заглядывает за его плечо, видит сгорбленную тихую фигуру и скалится. – Чан, не играй со мной, тебе нужно идти домой. Ты забыл, кому принадлежишь, и уже раздвинул ноги?              — Я… – Бан глотает слова, его ладони обнимают живот, когда он слышит, как угрожающе звучит альфа. Он как лис: сыплет ядом, но речи его так сладки и завлекательны, что даже угрозы льются изо рта как мелодия. – Джеджун, пожалуйста, уходи!              Ли наматывает воротник пальто мужчины на кулак, из его горла раздается рычание, звук вибрирует по комнате.              — Чан больше не твой муж, – говорит он с силой, акцентируя каждое слово резким тычком в грудь. – Он сам по себе, и он ясно дал понять, что хочет, чтобы ты ушёл. Если ты не исчезнешь – я позвоню в полицию.              Джеджун снова ухмыляется, его усмешка отравленно-змеиная, и бросается вперед, швыряя Феликса в сторону. Вьюга воет и плачет вместе с Чаном, когда он видит, как Ян крепкими руками оттягивает локоны альфы и бьёт его, сползшего по стене, лбом об пол.              — Сиди тихо и не вмешивайся, ты уже достаточно сказал. Дипломат херов, – рычит мужчина, а затем выпрямляется, чтобы схватить омегу за трясущуюся руку. – А ты, безмозглая шлюха, идёшь со мной!              Волна боли пронзает Феликса, когда его голова касается холодного бетонного пола. Однако это только отрезвляет его, подпитывает решимость разобраться раз и навсегда. Джеджун старше, сильнее и мощнее - это чувствуется по удару и той лёгкости, с которой он точно смахнул тело со своего пути, но вряд ли умнее и проворнее. Несмотря на пульсирующую боль, Феликс использует все свои силы, чтобы прижать Джеджуна к земле и удержать его подальше.              — Не смей его трогать! – хрипит он, кровь капает по лицу, пока он пытается удержать противника, прижатого к себе.              Его сердце бешено колотится в груди, каждый удар отражает отчаяние положения, в котором они находятся. Все инстинкты кричат ему, что нужно защитить Чана, оградить его от монстра, пытающегося утащить его прочь. Взгляд Ли мельком пробегается по силуэту омеги, беспокойство отпечатывается на его лице, вымазанным кровью. Вид Чана, забившегося в угол, дрожащего и напуганного, еще больше подпитывает его решимость: он заносит кулак и устремляет его в челюсть Джеджуна. Их возня превращается в кровожадную драку с выдергиванием волос, выбиванием зубов, со скрежетом сломанных рёбер и громким воем, который сливается в один, наполненный гневом рык. Рык двух сошедших с ума альф, рвущих друг другу глотки за одного омегу.              Слезы текут по лицу Чана, когда он наблюдает за жестокой борьбой, разворачивающейся перед ним. Его дыхание становится прерывистым, и он хватается за живот, чувствуя тошноту и железный привкус страха. Боль тупая, такая слабая, ничто по сравнению с тем, что испытывает сейчас Феликс, но даже это вызывает огромную волну беспокойства. Беременность у него тяжёлая - виной тому неподготовленный к вынашиванию организм и постоянный стресс, напряжение в холодном помещении, вызванное сцепкой двух мужчин, заставляет Бана опуститься на стул от невозможности стоять прямо.              — П-пожалуйста, прекратите! – рыдает он, голос его срывается на умоляющий хрип, а потом обращается в стон, когда боль становится слишком яркой и ощутимой, чтобы стерпеть её. – Просто отпусти его, Феликс! Все в порядке, правда, я справлюсь… Я уйду с ним! Уйду! Только остановитесь!              Но даже когда слова слетают с его губ, Чан знает, что это ложь. Он не сможет с этим справиться – не с жестоким нравом и собственнической натурой Джеджуна. Мысль о возвращении в это адское существование наполняет его отчаянием, таким глубоким, что даже буран за окном перестаёт бушевать. Видно, как осколки разбитой в драке двери впиваются в голые предплечья, как сильно намело внутрь пекарни снега, и как кровь, больше Джеджуна, окропляет его в розовый цвет. Пока Феликс пытается удержать его, глаза Чана лихорадочно бегают по комнате, ища путь к спасению, любой способ освободиться от этого кошмара. Но бежать некуда, негде спрятаться. Если Джеджун одержит победу и оставит Феликса умирать в луже собственной крови, он легко схватит его за руку и отведёт обратно.              Глаза Ли расширяются от мольбы, волна паники накрывает его. Он видит отчаяние, страх на заплаканном лице омеги, и это что-то разбивается вдребезги внутри него. Его острый взгляд смягчается, кровавая пелена сползает и он утирает тыльной стороной ладони мокрые губы, смазывая бордовую жидкость. « Это… я сделал? » – разум проясняется, он лишь удерживает мужчину под собой крепче, вяло вырывающегося. На его зубах вянет соленая кожа и привкус крови. Собрав всю силу, он заламывает руку Джеджуна за спину, заставляя того вскрикнуть от боли.              — Хватит, – сурово говорит Феликс, его горячее дыхание обжигает. – Убирайся и не возвращайся. Чан с тобой покончил. За разбитую дверь ты мне заплатишь.              С последним решительным толчком Феликс заставляет Джеджуна покинуть лишённую всякого тепла пекарню. Кровь засыхает на его теле, царапины и прочие повреждения дают о себе знать. На самом деле, дрался из них больше он: Джеджун оказался одним из тех трусов, что замирают, как видят равного себе соперника, и сами подставляются под удары, жалобно скуля. Как только силуэт Яна исчезает, растворяясь в зимней ночи, Феликс снова переключает свое внимание на Чана.              — Ты в порядке? – спрашивает он взволнованно, протягивая руку, чтобы нежно смахнуть слезу со щеки Чана. – Он успел сделать тебе больно?              Беспокойство в голосе Феликса ощутимо - его тон значительно смягчается, когда они снова одни. Он осторожно помогает Чану встать на ноги, его хватка нежна, но тверда, когда он поддерживает омегу. Несмотря на обстоятельства, альфа не может не чувствовать, как его охватывает чувство облегчения. Чан и малыш в безопасности – пока что. И несмотря ни на что, Феликс обнаруживает, что ему хочется прижать к себе, предложить утешение и уверенность в их общий момент уязвимости. И он делает это, позволив обнять себя, стоя посреди разбитого стекла и лужи крови, будучи избитым и хрипящим от боли.              Чан качает головой, только лбом втираясь в сильную грудь, где слышно как быстро бьётся сердце. Огромное, жаркое, омегу изнутри согревающее, будто светящееся сквозь золотистую кожу, когда Бан прислоняется ухом и считает громкие удары. Только сейчас он понимает, какой Феликс на деле худощавый – высокий и стройный, но такой удивительно сильный, что подумать при первом взгляде невозможно. Он ощущает это когда Ли обнимает его за плечи и обволакивает своим феромоном, успокаивая. Тимьян и розмарин перебивают железо и лаванду, помогают прийти в себя. Сладость аромата Чана Феликса отрезвляет, возвращает к реальности, а его собственная пряность придаёт омеге желаемый покой.              — Тише, все в порядке, – бормочет мужчина, поглаживая дрожащую спину успокаивающими кругами. – Здесь, со мной, ты в безопасности. Никто не заставит тебя вернуться к нему снова.              Феликс чувствует, как собственное сердце вьёт невидимые нити, обязывающие его кисти, и заставляющие его прижать юношу к себе сильнее - будто он как снег на локонах растворится, как только его отпустят. Он робко губами касается золотистой макушки, вдыхая цветочный аромат его волос.              — Теперь у тебя есть я, – тихо говорит Ли, его голос успокаивающе льётся из покусанных уст, будто журчание весеннего ручья. – Я больше никогда и никому не позволю причинить тебе боль.              Руки Феликса продолжают бродить по спине - он чувствует, как напряжение медленно уходит из мышц, а его объятия, кажется, действуют успокаивающе. Чан носом ищет пахучую железу, что в его состоянии вполне объяснимо, и утихает, практически не двигаясь, лишь наслаждаясь тем, как они медленно покачиваются под лунным светом, мокрые от слёз и снега.              — Пошли, чудо, – лепечет Феликс через мгновение, вытягивая руку и кивая в сторону выхода. – Пойдем ко мне домой, согреем тебя и устроим. Мы сможем поговорить подробнее, когда тебе станет лучше.              — Феликс, твоё пальто…              — Это мелочь. Я потерплю, тебе оно нужнее.              Некоторое время они тратят на то, чтобы чем-то заделать дыру в двери, как-то запереть заведение и неторопливо дойти до квартиры, потому что у Феликса, оказывается, сломана нога, а у Чана – драгоценная ноша. Наконец, они добираются до второго этажа пошарпанного, но уютного изнутри многоэтажного дома, оклеенного объявлениями и разрисованного граффити. Бан делится, что Джеджун живёт в отдельном огромном доме, где абсолютно всё – стерильно белое, что трогать страшно, и это всегда его нервировало. Проведя омегу внутрь и устроив на диване, Феликс извиняется за беспорядок и тихонько прибирается, складывая одежду в шкаф, а забытые игрушки прячет куда-то под одеяло.              Чан не может не заметить уютную атмосферу, пронизывающую каждый уголок пространства. Мягкое освещение от лампы и гирлянды, плюшевый мишка с кривым розовым бантом, смотрящий на него с тумбы, и манящий аромат свежеиспеченного печенья с имбирём – всё это создает ощущение комфорта. Чан вспоминает, как похоже выглядела его маленькая коморка в приюте, когда он старался придать своей маленькой спаленке праздничного настроения, дабы она не пропиталась его отчаянием. Отчаянием от осознания, что он так и останется там до выпускного, потому что подростков практически никто в семью не берёт. Впрочем, так и случилось.              — У тебя губа разбита, – омега с сожалением оглаживает две ранки на чужих устах, подушечкой пальца касается пары надрывов и вздыхает, когда альфа от его действий шипит, отталкивая руку. – Есть чем обработать?              Феликс молча поднимается, штурмует аптечку и приносит перекись, йод и несколько ватных дисков и палочек, находит даже медицинские нить и иглу на случай, если понадобится зашить. Чан работает профессионально и роняет, что учился на медбрата, прежде чем Ян Джеджун положил на него глаз.              — А ты? – Бан дует на горящий участок, когда мужчина кривится и дёргается в его руках.              — Я пекарь-кондитер, хотя должен был стать военным, – делится он, силясь не отвернуться вновь, когда боль становится особенно сильной. Закончив с губами, Чан переходит к сбитым костяшкам. – Нашли грыжу в подростковом возрасте, оказался не годен, вот и сижу теперь, пеку пирожные для собственной пекарни.              — Поэтому ты так… – омега сглатывает, – легко скрутил его? Я не думал, что ты такой сильный.              — Я сам не знал. С тех пор, как мне запретили заниматься боевыми искусствами и боксом, я не особо в такое влезал, – Феликс ладонью скользит по мокрой от антисептика кисти Бана, гладит каждую костяшку и запоминает расположение округлых линий, играясь с тонкими фалангами. – Но ты иной случай. Я не знаю, что на меня нашло. Будто с ума сошел.              Он видит, как бледные, желтоватые в свете гирлянды, скулы юноши покрываются едва заметным в таком освещении пунцом. Пальцы сами тянутся к его аккуратному и мягкому лицу, чтобы убрать лезущие на глаза кудри, и разглядеть их. Феликс видит в двух неотёсанных бордовых агатах примесь грязно-зелёного, проблеск надежды и оттенок усталости, отпечатывающийся мешками под его глазами. Он взглядом очерчивает вырезанный из белого мрамора нос, спускается к бледным губам и выдыхает, неспособный противостоять их притяжению. Они невероятно пухлые, наверняка мягкие, напоминающие два цветочных лепестка, и мужчина касается их, убеждаясь в гладкости и нежности кожи.              Золотистый свет гирлянды делает фарфоровую кожу омеги оливковой, акцентирует его еле видные веснушки и глубокие ямочки, в которых прячется отголосок смущения. Чан выглядит так, будто готовится спросить: « Всё кончилось? Ты спас меня? Я могу остаться? Ты не бросишь меня? ». Как маленький выброшенный на улицу котёнок, которого подобрали спустя несколько долгих месяцев на холодной улице, проведенных в полном одиночестве.              — Ой, – он охает, резко сгибаясь, и Ли подпрыгивает на месте в беспокойстве. – Всё в порядке! Малыш толкается.              — Сколько ему? – несмело спрашивает альфа, возвращаясь на место. Чан приподнимает одолженный свитер, который стоило бы сменить на уютную пижаму, и оголяет полоску своего мягкого живота. Феликс с забвением смотрит на то, как немного натягивается кожа, где гладит омегу изнутри ножка или ладошка. – Я… могу прикоснуться?              — Семь месяцев, – с небывалой нежностью в голосе отвечает младший, вместо больших слов хватая мужчину за кисть и прислоняя к себе. Ли с благоговением оглаживает животик, вздрагивая, когда ребёнок касается его. – Смотри! Ты ему нравишься!              Остальные вопросы альфа откладывает на потом, решив молча насладиться предоставленным моментом. Беременность папы Рики он не помнит, ему было едва восемь, когда он сообщил о третьем ребёнке, и Феликс даже не помнит как на это отреагировал, поэтому дрожь под его пальцами воспринимается как нечто особенное. Когда омега так легко позволяет приблизиться к себе и своему не рождённому малышу – это высший признак доверия. Кожа горячая, практически опаляющая, а дыхание Феликса оставляет на ней лёгкий приятный след, когда он губами исследует полосочку от низа по пупка. Малютка внутри заинтересованно вертится, реагирует на хриплый смешок постороннего альфы и бьёт его коленкой, от чего мужчина снова хихикает. В голове роится собственническое: « Мой, мой мальчик ».              — Держи, я нашёл ещё один плед, – Бан позволяет уложить себя на диван, погружаясь в подушки, пока Феликс накидывает одеяло ему на плечи. Тепло проникает в его замерзшие конечности, и он удовлетворенно вздыхает. – Я поищу ещё подушку и одежду для тебя, чтобы ты лег спать. Э-э-э… Может, душ? Чаю? Ничего не болит? Я могу…              — Ты… мог бы одолжить мне свою футболку?              — Да, сейчас…              — Нет, ты не понял, – Чан смущённо отводит взгляд, когда он начинает искать необходимое среди чистой одежды. – Мне нужна ношенная.              — А… Хорошо, – и Феликс шагает в ванную, разыскивает несколько использованных вещей и кидает на постель, позволяя выбрать что-то. Не секрет, что будучи в положении, особенно в таком стрессовом, как Чан, омеги хотят поблизости иметь вещи близкого человека: родителей, других детей, супруга или любого родственника, друга. У него кроме Феликса отныне никого нет, поэтому он безукоризненно выполняет его просьбу. – Можешь забрать любую.              — Спасибо, Феликс, – шепчет Чан, натягивая на себя одну из предоставленных кофт, а в руках сжимая майку. Его глаза медленно закрываются, когда усталость начинает одолевать уставшее после всех переживаний тело. – За все.              — Конечно, – тихо отвечает Ли, садясь рядом. Второго дивана или кровати у него не имеется, спать на полу не хочется, да и омега под боком не позволяет: цепляется всеми руками и ногами, обвивая коалой, сопящей на ухо. Феликсова рука нежно гладит взъерошенные и немного мокрые волосы – успокаивающий жест, призванный успокоить. Феликс делает глубокий вдох, пытаясь подавить гнев, который кипит прямо под его горячей кожей, когда он вспоминает всё произошедшее. Он не может позволить ему поглотить его сейчас; Чан нуждается в том, чтобы он оставался спокойным, чтобы быть той скалой, которой он ему показался в те моменты. – Завтра я уйду на работу, а после обеда отведу тебя к врачу, нужно убедиться, что у тебя нет травм и малыш в порядке. Если что-то произойдет, пока меня не будет, то звони и говори сразу. Что угодно.              Чан открывает глаза, встречая взгляд Феликса с уязвимым блеском. Его указательный палец рассеянно проводит по ткани одеяла, прослеживая замысловатый узор. Через несколько секунд он двигается и подползает ближе, ложась на вздымающуюся грудь, для чего альфа специально подставил руку и обнял его, гладя по плечу.              — Хорошо, я обязательно тебе сообщу. Я боюсь, что после всего этого мой сын… – голос юноши дрожит и он кусает губу, сдерживая слезы, которые грозят снова окропить его впалые щёки. – И что Джеджун выследит меня, придёт сюда и вернёт обратно. Как трофей. Но ты ведь не позволишь этому случиться, правда?              Сердце омеги колотится, пока он ждет ответа, отчаянно нуждаясь в подтверждении своих слов. Его пальцы натыкаются на несколько старых шрамов на чужой груди, когда Феликс обхватывает его блуждающую ладонь собственной, и переплетает их фаланги в мягком жесте.              — Нет, – твердо отвечает он. Взгляд Феликса нежен когда он смотрит в умоляющие глаза Чана. Комок встает у него в горле, когда он понимает, как сильно тот доверяет ему, как сильно верит в то, что хотя бы он способен его защитить. – Я решил это ещё тогда, когда ты обо всём рассказал. Я не позволю тебе пройти ад снова.              Обещание эхом разносится по тихой комнате. Мужчина наклоняется, нежно целуя лоб омеги, его губы задерживаются там на мгновение, прежде чем отстраниться.              — А теперь давай спать, чудо, – Феликс устраивает одну из ладоней на животике Чана, поглаживая его. – Я буду охранять ваш сон.              

***

             Утром Феликс просыпается гораздо раньше Чана.              Его широкая грудь вздымается под пуховым одеялом, мягкая и приятная на ощупь - это он понимает по тому, как удобно лежит на ней голова, дыхание ровное, а сопение тихое и едва слышное. Солнце ещё не парит над горизонтом, луна лишь тускло освещает заснеженную дорогу и редких пешеходов с коробками наперевес. Город медленно начинает просыпаться и готовиться к сегодняшнему празднику - Рождеству.              Феликс вспоминает про разбитое в пекарне стекло благодаря вспышке боли в бедре, когда он выползает из-под одеяла и хромает в ванную, и виду разбитых кулаками губ, когда всматривается в своё отражение в зеркале. Он приводит себя в порядок, собирая длинные смольные локоны в низкий хвост, и решив освежить своё серое уставшее лицо холодной водой. После всех процедур он немного прибирается в комнате, практически не дыша, чтобы не разбудить спящего, и заваривает чай.              Чан ещё спит, когда он надевает пальто и возвращается в заведение. Он один тащит из подсобки стекло, в одиночестве режет его под форму двери и наедине с завываниями ветра устанавливает, перед этим избавившись от осколков и замыв кровь. До рабочего дня остаётся ещё несколько часов, тело ломится от усталости, но идти домой Ли от чего-то не решается, что-то его здесь держит.              Вопрос, почему он всего за один миг обратился жаждущим кровь зверем.              Альфа, сидя у крыльца, всматривается в темноту переулка, откуда выходит несколько молчаливых человек, и пальцами левой руки гладит разбитые коричневые от йода костяшки правой. В последний раз оглянувшись, он поднимается на ноги и двигается в известном себе направлении: в отчий дом.              

***

             Дверь открывает ему Хёнджин, одетый в такой же как у него красный свитер и оленьи рога, что невольно заставляет профырчать. Солнечная улыбка с пухлых губ омеги медленно исчезает по мере того, как он разглядывает внешний вид сына, а когда он доходит до лица, то вскрикивает от волнения.              — Ликси, солнышко! – беспокойно начинает хлопотать он вокруг, наливая чай и доставая все имеющиеся сладости. Феликс хвалит украшения дома, от рукодельных гирлянд до новых наборов мишуры, пока папа возится вокруг него. На столе он видит полные нарезанных продуктов тарелки и делает вывод, что оторвал от подготовки к празднику. – Что случилось? Ты подрался?              — Сцепился с одним, – альфа принимается чистить протянутый ему мандарин, – омега попросил помощи, разве я мог отказать?              — Он в порядке?              — Да, спит у меня дома, – Хёнджин откладывает готовку, расширяя пространство. Первым обо всём действительно стоит сказать папе - омега он сердобольный, чувствительный, прививший ему доброту и сострадание. Он определенно его действий не осудит и, Феликс надеется, поможет всё прояснить. – Пап, а каково это, встретить истинного?              Хван приоткрывает губы, собираясь что-то сказать, да умолкает, поражённый вопросом. Что Сынмин, что Феликс – не поклонники поиска пары, чем некоторые люди занимаются всю жизнь. Если первый сын предпочел уйти в карьеру и оканчивал последний год бакалавриата, то второму это было просто не нужно. Удивление Хёнджина длится недолго, он жуёт конфету, что берёт из стеклянной вазочки, сделанной Рики, и принимается размышлять.              — Ну… – он убирает каштановые пряди за уши и кажется усталым, из-за чего альфа жалеет, что пришёл так рано. – У всякого по-разному. Когда я встретил твоего отца, это был огромный « бум »! Знаешь, когда идёшь домой жарким летом, и резко тебе на голову падает шарик с ледяной водой. Именно это произошло, когда Минхо впервые взял меня за руку и представился. А вот Мунбёль, ну, помнишь маму Чонвона? Она рассказывала, что это ощущается так, будто ты всю жизнь прожил с недостающей частью, этого не осознавая, а когда она познакомилась с Ёнсон, то нашла эту необходимую деталь. А зачем ты спрашиваешь?              — А бывает такое, будто зверь внутри пробуждается? – Ли смотрит в своё искаженное в кружке с чаем отражение, подмечая и свой измученный вид. – Понимаешь… Тот омега, он замужем, но его муж… Я не знаю, что на меня нашло, я просто набросился на него и едва не раскромсал лицо. Мне хочется защитить его, пусть я и понимаю, что всё очень странно и запутанно. Я не хочу его отпускать.              — Ликси…              — У меня до этой встречи мир был как под фильтром. Насыщенность на минусе. Я просто существовал, двигался по течению, но с появлением Чана… – он стиснул в ладонях чашку. – Я шёл мимо магазина и, представляешь, захотел ёлку купить. Маленькую такую, но свою. Квартиру побольше купить захотел… Я жить вновь хочу, пап.              Хёнджин медленно движется к нему, стройной и такой знакомой тенью, и обнимает со спины, прижимая затылком к груди. Он прислоняется к его плечам телом, обвивает голову рукой и целует в угольную макушку, вдыхает аромат и понимает, что там появились какие-то фруктовые и сладкие нотки, сочетающиеся с его собственным. Омега обхватывает щёки сына, заглядывает в его тёмные глаза, отливающие синим, и носом трётся о его в привычном из детства жесте.              — Я счастлив за тебя, солнышко, – искренне говорит он, внимательно слушав рассказ. – Но не знаю, как отец отреагирует. Он… своенравный.              — Я тоже своенравный, и если ему не понравится мой омега – ноги моей больше здесь не будет.              Когда они заканчивают диалог, солнце поднимается над покрытыми снежным пушистым пледом домами, а вместе с ним оживают и их немногочисленные жители. Сначала поднимается сонная ранняя пташка Рики, желает доброго утра, обнимает брата и заглядывает в холодильник, решив немного перекусить. Вторым приезжает из университета Сынмин, с кучей подарков и продуктов, за что получает по затылку от Хёнджина: « Разве я просил так тратиться? Я просил тебя купить только капусту и курицу! ». И только после того, как все оказываются в сборе, со второго этажа, где находится хозяйская спальня, спускается Минхо – глава семьи, действующий майор военной полиции.              — Надумал отмечать рождество со своими стариками? – он с ходу закидывает руку на плечо Феликса в приятельском жесте, а потом треплет его недавно уложенную прическу.              — Нет, я пришёл для другого, – Ли-старший удивлённо переводит на него взгляд, меняя позу. Теперь они стоят лицами друг к другу, на лице отца ни капли былой радости. О том, что произошло в пекарне, он узнал ещё вчера, и теперь ожидает худшего. – Чан теперь живёт со мной.              — Чан? Тот омега, которого ты притащил? – Минхо указывает на его стёртые костяшки и до сих пор ноющую челюсть, после хватает за воротник и рывком тянет к себе. – Ты понимаешь, что ломаешь свою жизнь?              — Я не брошу нуждающегося в помощи человека, – сквозь губы цедит Феликс. – Мне что, вышвырнуть его на улицу? Оторвать от себя кусок вместе с ним?!              — Ты мог выбрать абсолютно любого омегу! Но вместо этого ты увел из семьи беременного, у которого пузо на глаза лезет, нуждающегося в своём альфе! Ты будешь его обеспечивать до тех пор, пока он не решит вернуться к мужу? Будешь считать его ребёнка своим, а он потом уйдет к другому так же, как ушёл от бывшего!              — Он мой…!              — Ты знаешь его сутки!              — Вы с папой поженились на третий день после того, как узнали, что истинные!              — Прекратите немедленно! Выйдите оба! – Хёнджин встаёт между ними, прерывая горячую перепалку. Он закрывает сына собой и встаёт белесой фигурой перед супругом, намереваясь остановить их пылкий спор. – Ладно Ликси, ты-то взрослый человек!              — Джинни, не лезь…              — Надел куртку, взял лопату и вышел расчищать снег! Дети пока дойдут до дома – десять раз свалятся! И не смотри на меня провинившимся щенком, успокоился и пошёл на улицу! – Хван кидает косой, полный раздражения взгляд в сторону Феликса, пока Минхо действительно тянется за одеждой, и говорит уже ему: – А ты берёшь ноги в руки и идёшь к Чану, он в тебе нуждается. И не фырчи, Ли Минхо!              Глава их семьи всё-таки Хёнджин.              

***

             В кабинете врача волнительно. Семья Ян, как рассказывал Чан, довольно зажиточна, поэтому его беременность наблюдается в одной из самых престижных больниц столицы. Комната привычно обставлена в белоснежном цвете, лишь шторы – ясно голубые, а волосы доктора – сиреневые. В обычное время в этом мужчине, накачанном, но миловидном, Феликс омегу бы не признал, но феромон и тот факт, что в гинекологию берут только омег, говорят ему о неоспоримом факте.              — Это ваш альфа, господин Бан? – спрашивает господин Со, это вычитывается из бейджика на его груди. Феликс собирается как-то разъяснить ситуацию, но Чан реагирует быстрее, кивая на данный вопрос со всей своей скромностью. – Тогда вы, мистер Ли, можете остаться на время осмотра.              Осмотр состоит из беготни по анализам, что юноша сделал самостоятельно, и УЗИ. Чан сжимает его руку, пока Чанбин водит ультразвуковым прибором по животу, то хмурясь, то добродушно улыбаясь. Его улыбка короткая, но нежная и тёплая, он касается младшего омегу с трепетом, с любовью показывает Чану очертания его растущего малыша.              — Малютка здоровый, развивается согласно сроку, – кивает он, объясняя каждый показатель на мониторе взволнованному Бану. – То, что у тебя маленький животик, при твоём росте и телосложении вполне нормально, к тому же плод не слишком большой, будет легко его выносить и родить.              — Стресс никак на ребёнка не повлиял? – Феликс робко касается мокрого и скользкого от геля участка мраморной кожи, чувствуя, как под ней шевелятся миниатюрные ножки. – Чан жаловался на боль и лёгкую кровь.              — Я вижу небольшой гипертонус матки, – складывает Со брови домиком. – Обычно, это один из предвестников преждевременных родов, но в данный момент все показатели в пределах нормы. Чанни, мне нужно посмотреть тебя изнутри. Позволишь?              — А это обязательно?.. – омега сжимается, невольно цепляясь за предплечье Феликса.              — Я лишь посмотрю, ничего больше. Милый, расслабься, это для твоего же блага.              Чанбин действует с ним максимально мягко, почти как с ребенком, что вполне объясняется его нежеланием того волновать: абсолютно любой стресс может плохо на нём сказаться, а особенно страх перед процедурами после того, что он пережил. Оставшиеся минуты приёма Чан выдерживает героически стойко, потому что Феликс ни на минуту не отпускает его дрожащую ладонь, придавая сил.              — Всё замечательно, – после некоторой возни восклицает Чанбин, поглаживая банову коленку. – Можешь одеваться. А вы, мистер Ли, задержитесь на секунду.              Чан загнанно поднимает на Ли взгляд, но встречается лишь с лёгким кивком.              — Вы что-то хотели? – Феликс от неловкости перебирает кольца на своих пальцах.              — На данном сроке – никакого секса, – невозмутимо отвечает врач, наполняя медицинскую карту. – Даже то, что вы истинные, не избавит вас от нехороших последствий. И, будьте добры, верните этот сраный букет маргариток мистеру Хану - у меня аллергия! И передайте, чтобы не пытался звать меня в кино после четвертого отказа!              Феликс смотрит на огромную композицию цветов из маргариток и лилий, и тихо смеётся.              

***

             Снаружи оказывается достаточно холодно, чтобы щёки Чана покрылись очаровательным румянцем. Феликс поправляет его шапку, полосатую с забавным помпоном, теплый шарф и проверяет, не продувается ли его огромная куртка, некогда Ли принадлежащая. Бан на его действия только дует розовые губки уточкой и прячется в слои ткани, когда Феликс пищит: « Милашка! » и, не удержавшись, чмокает сначала в протянутые губы, а потом в бордовый от мороза нос. Чан в принципе выглядит как большой сладкий шарик, который хочется потрепать за щёчки, пожмякать бока и полюбоваться его ленивым фырчанием, пока он как пигвиненок шагает по улочке с большими, светящимися глазами.              За это время Феликс несколько раз подумал о том, какой же Чан ещё ребёнок. Ему бы сидеть на лекциях по анатомии, обсуждать однокурсников с друзьями, смеяться над глупыми шутками парней постарше и расхаживать в белом халате по учебному заведению. А когда он окончил бы учёбу, они встретились бы в больнице: возможно, Ли бы опять влез в драку, а Чан зашивал бы ему рану, и Феликс всё это время смотрел бы на его идеальную линию челюсти, обворожительные ямочки и краснеющие от комплиментов уши. Чан не был бы так юн, как сейчас, не вынашивал бы нежеланного ребёнка и не дрожал бы от страха, что Джеджун найдет его.              — Ты жалеешь об этом? – спрашивает альфа, когда они задерживаются у витрины детского магазина. Понятно, что ничего из купленных вещей им не отдадут и придётся бегать по магазинам после праздников. – О ребёнке.              — Иногда, – признаётся он, устраивая руку на животе. – Но пути назад уже нет. Я люблю этого малыша, пусть и понимаю, что если бы у меня был выбор, я бы никогда не выбрал беременность. Он не входил в мои планы, но поменять судьбу я уже не в силах.              — Тогда я буду помогать всем, чем смогу, – Феликс подходит к нему сзади, присоединяясь к его румяному отражению, и устраивает острый подбородок на его плече, зарываясь куда-то в укутанную шею. Фигура Чана пока что совсем худенькая, утратившая все мышцы и мягкость, и мужчина намерен за эти три месяца, оставшиеся до родов, всё исправить. – Ты можешь на меня положиться.              — Я не хочу быть обузой…              — Ты не обуза, ты моя драгоценная ноша.              Чан поворачивается к нему лицом, хватается за капюшон и утягивает Ли к себе, пряча его такие же розовые щёки в тепле, и трётся своим носом о его, маленький и аккуратный, покрытый бледными веснушками по всей переносице. Бану в его объятиях дышится легко и беззаботно, особенно когда из губы соприкасаются и Феликс смешно ойкает, чувствуя лёгкий привкус боли от оставленных Джеджуном ссадин. Думая о нем, у Чана машинально тянет внизу живота.              — Раньше мне казалось странным, что Джеджун не хочет брать меня в мужья, а теперь я думаю, что это и к лучшему. Не будет всей этой беготни с разводом и прочим, – с облегчением говорит Чан, когда они возвращаются домой, и альфа помогает ему стянуть верхнюю одежду. – Что за звук?              Заглянув в гостиную, Феликс видит, как знакомая спина прикручивает к полу крепления для пышной, покрытой белоснежной краской, ёлки. Рядом вертится белокурый мальчишка, чьи волосы платиной отливаются в свете ламп, когда он подставляет голову лучам. С кухни они чувствуют аромат запечённой курицы, а в ванной журчит вода из-под крана.              — Отец? Рики? – Феликс от удивления фальшивит и снимает имиджевые очки, делая вид, что пытается присутствующих разглядеть. – Что вы делаете?              — Ставим вам ёлку, – отвечает вместо них Сынмин, плавно покидая уборную и потянувшись к брату за объятиями. – Старика совесть съела. Рад вас видеть.              — Очень приятно познакомиться, – Чан смущённо чешет щёку, когда родственники альфы один за другим сыплят поздравлениями и комплиментами, когда видят его. Особенно в восторг приходит Хёнджин, окрестивший его « сыночком » и не отлипающий от животика.              — Мне очень стыдно за наш утренний разговор, – вступает в диалог Минхо, оторвавшись от искусственного деревца. Одна из ветвей бьёт его по затылку, от чего Рики хихикает позади него. – Я погорячился и не должен был говорить тебе столько… ужасных слов. Я твой отец и просто волнуюсь о твоём будущем, но раз ты решил связать свою жизнь с…              — Бан Чаном.              — С Чаном, то я не буду препятствовать и помогу разобраться с его прошлым альфой. Ты простишь меня?              Феликс заглядывает в его по искреннему взволнованные глаза, переливающиеся оттенками золотого, и шагает вперёд, обнимая крепкие плечи. Рики довольно хлопает в ладоши, отшучивается и бежит сломя голову на кухню, чтобы сунуть Чану в руки несколько ломтиков свежих фруктов, объясняя беспокойством о будущем племяннике. Уши омеги розовеют от внимания, что ему оказывают: в доме Джеджуна он делал всё самостоятельно, в его распоряжении была только тоненькая как ивовая ветвь служанка, которая не могла сделать и половины, что ему было необходимо.              В одной комнате они все удивительным образом умещаются, даже перетаскивают стол, чтобы не ютиться на кухне и Чан смог сесть рядом, весь смущённый и не способный из-за этого вымолвить и слова, когда родители Ли о чем-то его спрашивают.              — На самом деле, папа аппу просто запилил, – по секрету рассказывает Феликсу Рики, усаживаясь на подлокотник дивана. – А ещё он вспомнил, какой окрылённый ходил, когда нашёл своего истинного, и понял, что идти против тебя нет смысла. Если вы действительно истинные – ты Чана не бросишь.              — Даже если бы не были, я бы так просто его не оставил, – мужчина клюёт упомянутого куда-то в челюсть, найдя там маленькую, едва заметную родинку. – Потому что он моё чудо.              Его первое за эти несчастные годы рождественское чудо.              

***

             — Чонин, засранец, не носись по лестнице!              Рики фырчит, выпячивая грудь вперёд, пытаясь отнести наверх тяжёлую коробку с детскими принадлежностями. Мальчик спрыгивает с последней ступени на пол, минуя лежащего перед ней спаниеля, и стремглав несётся на кухню. Там, найдя знакомую спину, он дёргает Хёнджина за фартук.              — Ну когда?! Когда уже?! – дует он губы, притоптывая ножкой.              — Отец! Когда Феликс с Чаном приедут? – вместо него спрашивает Сынмин, орудующий ножом.              — Через двадцать минут! Они уже подъезжают.              Слыша это, Чонин с нетерпением усаживается у двери, гипнотизируя её сквозным взглядом. Рядом усаживается Берри, в то время как Кками капризно проходит мимо и утыкается в свою индивидуальную миску. Альфочка может увидеть, как родители выходят из машины, как отец целует папу куда-то в румяную щёку и как закрывает за ним дверь машины, перед этим подав руку, по-джентельменски. Потом они шагают по протоптанной тропинке, достают ключи и открывают наружную дверь.              А в руках у папы свёрток. Маленький, розовый, украшенный какими-то цветочками, но это не главное. Главное, кто в этом свертке лежит!              Чан с трудом проходит в дом, потому что альфы тычут ему в лицо цветами, а омеги – шариками, и лишь Чонин встречает его с пустыми руками, но полный энтузиазма.              — Покажи-покажи-покажи! – скачет он вокруг таинственного конверта, не позволяя взрослым даже раздеться.              — Подожди, – смеётся ласково Феликс, глядя его чёрную макушку. – Вместе посмотрим.              Мальчик буквально трясется, когда отец медленно разворачивает пушистое одеяло. В нём лежит нечто, такое маленькое и хрупкое, что пальцы мужчины заходятся в дрожи, когда он избавляется от пелёнки и обнажает миниатюрное тельце, розовое и гладкое. На ткани лежит крошечная девочка, в пурпурном комбинезончике и такой же шапочке с кружевом, которую альфа развязывает с третьей попытки, настолько сильно у него дрожат руки.              — Она прекрасна… – выдыхает он едва слышно, вглядываясь в черты лица дочери. – Посмотри, Инни. Это твоя сестра, Лили.              — Она такая красивая… – с восхищением шепчет Чонин и почти касается её тютельного кулачка, в последний момент одергивает себя, не желая тревожить её чуткий сон. – На тебя похожа. А почему я не похож на тебя?              — Почему не похож? – Феликс щурит глаза и улыбается сыну, щёлкая его по носу. – Переносица и верхняя губа – точно моя! Просто некоторые детишки похожи на пап, некоторые на бабушек и дедушек… Твой дядя Минни, например, взял от родителей поровну, а я больше от отца.              — То есть, я похож на дедулю?              — Ага. И на папу.              Чонин на его слова лишь взволнованно вздыхает, перебирая по-детски пухлыми пальчиками редкий пушок на голове Лили. Несколько поглаживаний спустя она приоткрывает ротик, окружённый пухлыми губками, и очаровательно зевает, приковывая взгляд старшего брата всё больше и больше. Он касается её ладошки, что по размеру с отцовский большой палец, и вздрагивает, когда малышка обхватывает его фалангу горячими пальчиками-зёрнышками.              — Любуетесь? – Чан входит в комнату с грацией и присущей ему элегантностью, что раскрылась с годами. Он больше не такой тощий, каким Феликс его встретил, и белый шёлк его костюма подчеркивает приобретенные после второй беременности изгибы. Альфа выстраивал с ним отношения месяцами, а разделил постель только через несколько лет, решив, что омега для него ещё очень юн. Только два года назад они смогли полноценно насладиться друг другом без страха и сомнений, и однажды это вылилось в жгучее желание завести общего ребёнка. – Как она тебе?              — Чудесная! – Чонин закрывает рот, боясь, что может испугать Лили своим возгласом, и тихонько подходит к Чану, обнимая его за мягкое пышное бедро. – Спасибо за сестрёнку, папа.              — Она действительно невероятная, чудо, – Феликс присоединяется к объятиям, губами оставив след от вазелина Чану где-то за ухом. – Ты потрясающе постарался. Я горжусь тобой, мой самый сильный омега.              — Это всё потому что самый смелый альфа всё время держал меня за руку, – ласкается он, утыкаясь Ли в ключицу. – Чонин-а, покушай тортик, пока папа покормит Лили, хорошо?              Мальчик слушается его, с кряхтением поднимает Берри на руки и уходит на кухню, выполняя родительскую просьбу. Чан выдыхает, неспособный больше терпеть, и садится на диван, стягивая с себя верхнюю часть комбинезона. Лежащая на пеленках девочка действительно проголодавшись, дёргает ножками и хнычет, извивается, не позволяя взять себя спокойно на руки.              — Ш-ш-ш, тише, – мягким тоном лепечет омега, придерживая маленькую головку младенца. Лили в его объятиях успокаивается, губами ищет сосок и Чан помогает ей, мажа им по её губам. Малышка, сориентировавшись, обхватывает ртом ореолу и давит языком на гладкую кожу, начинает глотать. – Эта суматоха невыносима.              — Сильно ноги устали? – Феликс мнет его икры, спускаясь на пол, и поднимает свой услужливый взгляд. – Я могу как-нибудь помочь?              — Просто будь рядом, хорошо? Кроме тебя мне ничего сейчас не нужно.              И альфа садится рядом вновь, позволяя откинуться на свою грудь, пока Лили самозабвенно ест. Раньше он смущался, выбегал из комнаты, когда наступало время кормить Чонина, но со временем свыкся, стал воспринимать это как простой приём пищи. Вид обнажённой груди стал обыденным, а звук причмокивания и вовсе, родным.              — Она разобьёт кучу сердец, когда вырастет, – вдруг говорит он, гладя Лили по волосам. – Если альфы нашей семьи уже от неё без ума, что будет, когда она станет старше? Я уже готов ненавидеть всех её ухажёров.              — Тогда им придется очень постараться, чтобы заслужить ваше с Инни доверие, – хихикает Чан, ойкая, когда дочь кусает его за сосок. – Он от живота практически не отходил, сейчас от кроватки не отцепится… Мой маленький защитник.              — Мы воспитываем потрясающего альфу, – кивает Феликс. – Мне кажется, он больше будет похож на тебя. Такой же добросердечный и…              — Хорошо, что не на Джеджуна, – они оба смеются, припоминая прошлое. Джеджун отвязался только два года спустя после рождения сына, всё пытаясь как-то отобрать его, да против семьи Ли он был ничего неспособным микробом. Они все слишком полюбили этого альфочку и его папу, чтобы отпустить их. – Хочешь присоединиться к празднику? Рождество всё-таки.              — Мне это не нужно. Мой праздник сейчас здесь, а чудо ещё ближе. Большего мне не требуется.              Чан смущённо прикрывает веки и гладит розовые щёки дочери, неспособный возразить.