Perfect

Шестью годами ранее – А что, если он окажется геем? – спрашивает Черён. – Тебя это расстроит? Мы обе сидим на больничной койке. Черён держит на руках Феликса, а я смотрю на нее. Она все время задает подобные вопросы. Играет в адвоката дьявола. Говорит, нужно обсудить все заранее, чтобы в будущем не возникло проблем. – Меня расстроит, если Феликс не решится рассказать нам об этом. Хочу, чтобы он знал: с нами можно говорить о чем угодно. Черён улыбается сыну, но я знаю, что ее улыбка предназначена мне. Ей понравился такой ответ. – А что, если он не будет верить в Бога? – Может верить во что захочет. Главное, чтобы это делало его счастливым. Черён опять улыбается. – А что, если он совершит ужасное, чудовищное, бесчеловечное преступление и его посадят в тюрьму на всю оставшуюся жизнь? – Тогда я спрошу себя, где допустила ошибку в его воспитании. – Что же, судя по тому допросу, который я тебе учинила, Феликс никогда не совершит преступления, потому что ты уже самая прекрасная мать на свете. Теперь я тоже улыбаюсь. Входит медсестра. Она смотрит на нас с сочувственной улыбкой и произносит: – Пора. У Черён вырывается стон, но я не могу понять, о чем идет речь. – Обрезание, – поясняет Черён. В животе все переворачивается. Мы обсуждали этот вопрос еще во время беременности, но теперь, когда я думаю о том, что предстоит Феликсу, у меня появляются сомнения. – Все не так уж страшно, – говорит медсестра. – Мы дадим ему наркоз. Она хочет взять малыша, но я подаюсь вперед. – Подождите. Дайте мне сначала подержать его. Медсестра отступает, а Черён протягивает мне Феликса. Я держу сына на руках и смотрю на него. – Прости, Феликс. Знаю, это больно и унизительно для твоего мужского достоинства, но… – Ему же только день отроду! – смеется Черён. – Вряд ли что-либо способно унизить его мужское достоинство. Я прошу ее помолчать. У меня серьезный разговор с сыном, так что пусть лучше притворится, будто ее здесь нет. – Не волнуйся, мама вышла, – говорю я Феликсу, подмигивая Черён. – Так вот. Знаю, это унизительно для твоего мужского достоинства, но в будущем ты скажешь мне спасибо. Особенно, когда станешь старше и начнешь встречаться с девушками или парнями. Надеюсь, это произойдет после того, как тебе исполнится восемнадцать, хотя, скорее всего, тебе будет лет шестнадцать. По крайней мере, у меня было именно так. – Ну хватит! – смеется Черён. – Пока унижают его мужское достоинство, нам с тобой лучше обсудить, о чем матери не следует беседовать с сыном. Я быстро чмокаю Феликса в лобик и протягиваю Черён. Она тоже целует его и передает медсестре. Мы смотрим, как она уносит нашего ребенка. Затем я ложусь на кровать рядом с Черён. – Сын ушел, мы здесь одни, – шепотом говорю я. – Давай займемся... Черён морщится. – Совсем не чувствую себя сексуальной. Живот обвис, грудь раздулась. Страшно хочется в душ, но все тело слишком болит. Я оттягиваю ворот ее больничной рубашки и с ухмылкой заглядываю в вырез. – И надолго она такой останется? Черён со смехом отталкивает мою руку. – А как твои губы? Она недоуменно смотрит на меня, и я поясняю: – Просто интересно, болят ли у тебя губы. Если нет, хотелось бы тебя поцеловать. – Губы в полном порядке, – улыбается Черён. Я приподнимаюсь на локте, чтобы ей не пришлось ко мне поворачиваться. Смотрю на нее сверху и чувствую не что новое. Как будто теперь все по-настоящему. До вчерашнего дня у меня было ощущение, что мы просто играем в семью. Разумеется, наша любовь настоящая, и отношения тоже. Но теперь, когда я видела, как Черён дала жизнь нашему сыну, все, что я чувствовала к ней прежде, кажется просто детской забавой по сравнению с тем, что ощущаю теперь. – Я люблю тебя, Черён. Больше, чем любила вчера. Она смотрит на меня так, словно отлично понимает, о чем я. – Если сегодня ты любишь меня больше, чем вчера, что же будет завтра? Я приникаю губами к ее губам. Не потому, что должна, а потому, что мне это необходимо. * * * Я стою в коридоре рядом с палатой. Черён с Феликсом отдыхают. Медсестра сказала, что он почти не плакал. Наверное, она всегда так говорит, но я все равно ей верю. Достаю телефон и пишу Чану SMS. Я: «Феликса обкорнали. Он держался молодцом». Чан: «Ай… Сегодня приеду на него посмотреть. Буду после семи». Я: «Хорошо. Тогда до скорого». Ко мне идет папа с двумя кружками кофе в руках, я прячу телефон в задний карман джинсов. Папа протягивает мне кружку. – Феликс похож на тебя, – говорит он. Старается принять случившееся. – А я – на тебя. Да здравствуют сильные гены. Я поднимаю чашку с кофе, и папа с улыбкой чокается со мной. Он очень старается. Прислонившись к стене, папа смотрит себе в кружку. Хочет что-то сказать, но не может решиться. – Что такое? – спрашиваю я, чтобы ему помочь. Папа поднимает на меня глаза. – Я тобой горжусь, – с чувством произносит он. Такая простая фраза. Всего три слова. Три самых важных слова в моей жизни. – Конечно, я мечтал о другом. Никто не хочет, чтобы его дочь стал матерью в восемнадцать, но… я тобой горжусь. Горжусь тем, как ты держалась. Как поступила с Черён. Ты достойно повела себя в нелегкой ситуации. Не всякий взрослый на такое способен. Я улыбаюсь и говорю «спасибо». Мне показалось, что разговор окончен, но это не так. – Рюджин… Насчет Лисы… и твоей мамы… Я жестом останавливаю его. Не хочу обсуждать это сейчас. Не хочу, чтобы папа оправдывался за то, как поступил с мамой. – Все в порядке, пап. Давай обсудим это как-нибудь в другой раз. Он возражает. Настаивает, что нужно поговорить именно сегодня. Это важно. Мне хочется возразить, что вовсе нет. Феликс – вот что важно. Я бы предпочла сосредоточиться на сыне и Черён и забыть о том, что папа тоже человек и допускает порой ужасные ошибки, как и все мы. Но ничего подобного я не говорю и покорно слушаю. Потому что он мой отец.