50 first kisses

Вся проблема в том, что Юнги не такой: не смелый, не напористый, не изобретательный на крутые первые фразы, запоминающиеся свидания и романтические приемчики. С Чонгуком это все как-то само собой складывалось. Лишь оглянувшись назад — а Юнги не может не оглядываться, прошлое занимает всего его мысли, мечты, кошмары и сожаления — Юнги понимает, что Чонгук одним своим присутствием менял его: делал Юнги внимательнее и живее, а мир вокруг Юнги ярче, больше и интереснее. И не было в этом ничего такого, за что можно было бы, хлопнув по столу, предъявить «с тобой я сам не свой» или «прекрати меня ломать себе в угоду». Херня полнейшая — Юнги сам хотел быть для Чонгука лучшей версией себя, хотел делать для него то, что ни для кого прежде не делал, и не считал это за бремя. Потому что если смысл жизни состоит в том, чтобы прожить ее счастливо, что ж, в те моменты, когда глаза Чонгука сияли от восторга и любви, Юнги был охренеть как счастлив. Никакие наркотики и баснословные гонорары не дарили ему столько вышибающих пробки эндорфинов, как один-единственный мальчик, который, казалось, не изобретал ничего особенного, просто жил с Юнги в одном мире, а Юнги был так страшно в него влюблен. Носил цветы, как дурак, посвящал стихи и песни, готовил завтраки и ужины, а еще обеды — с собой, покупал сентиментальные безделушки, встречал от метро, устраивал поездки к морю, записывал их мало-мальски значимые даты в телефон, потому что никогда не отличался хорошей памятью. Знал, что Чонгук любит, а что нет, чего стесняется и чем гордится, как лечить его от хандры и какой он бывает приставучий, если ему что-то нужно, сколько дней они вместе и еще миллион и один факт, подтверждающий, как Юнги смертельно в нем увяз. И другой участи ему было не нужно… Поэтому сейчас вместо того, чтобы отойти в сторону и ждать, пока Чонгук вспомнит его — если, — Юнги придумывает все эти их случайные «свидания»: привозит Чонгуку несуществующие заказы от брата, по-соседски ошибается дверью, в супермаркете сомневается, какой вкус хлопьев выбрать, варит кофе для одного-единственного покупателя, пользуется благосклонностью Бама и останавливает на улице… С одной стороны, Юнги знает, что Чонгук уже любил его, уже выбрал, и будто нет смысла волноваться о том, подходят ли они друг другу и понравятся ли. Но с другой… Они же не в кино, беспроигрышного сценария просто нет. — Он. Сказал. Что я. Странный, — отрывисто рычит Юнги, пока с оттяжкой бьет ногой по пластиковому мусорному контейнеру, морщится от силы ударов и боли, которую они приносят, однако в другом месте ему, очевидно, больнее, и приходится выбирать. Да, Чонгук не помнит их встречи и то, о чем они с Юнги успевают перемолвиться от случая к случаю. И со стороны может показаться — всегда найдется проверенный прием, чтобы их очередное знакомство прошло успешно. Но нет, совсем нет. Чонгук живой и подвижный, и как сработают его нейронные связи при тех же обстоятельствах, фразах и погодных условиях, никто не скажет и не даст никаких гарантий. Вчера комплимент его татуировкам мог послужить легкой завязкой для ненавязчивой беседы, а сегодня, кинув взгляд на руку, Чонгук замечает по соседству едва зажившие шрамы от аварии, и его губы сжимаются в жесткую линию. Самое страшное для Юнги — видеть настороженность в глазах, которые прежде смотрели на него с такой огромной любовью и пониманием. Уходить с поражением и в ожидании новой по-пытки. Как и со страхом, что Чонгук наконец запомнит этот день. Или завтра снова посчитает Юнги странным. На следующий день после неудачи накануне Юнги так погружается в свои сомнения, которые не позволяют ему сдвинуться с места и давят в районе груди, что Чонгук, который уже некоторое время с беспокойством поглядывает на него из-за соседнего столика в кафе, подходит с вопросом сам: — У вас все в порядке? — Нет, — вырывается у Юнги прежде, чем он успевает себя остановить. — Я… Мне вдруг ни с того ни с сего стало дурно, и вот. Сижу, жду, пока пройдет. Посидите со мной, хоть нескучно будет. — Может, скорую? — с сомнением предлагает Чонгук. — Ой нет, пожалуйста. Больницы в наше время — дело муторное и затратное. Прям так и чувствую: стоило лишь подумать о ней, как сразу начало отпускать. В самом крайнем случае я бы предпочел отделаться путевкой сразу в крематорий. Но точно не сегодня, не переживайте, мне уже лучше, правда. Это, наверное, организм не хочет на работу, у вас бывает такое? Наклонив голову, Чонгук в задумчивости, по-видимому, переваривает весь это бред, который Юнги сочиняет, как рэп-фристайл, прямо на ходу. Или будто вспоминает, как Юнги любил по утрам, хватаясь попеременно то за лоб, то за сердце, то за неосторожно протянутые к нему руки, прикидываться умирающим или просто болезным, лишь бы не вставать на учебу (а после — работу). А еще чтобы не отпускать от себя Чонгука, который пытался собираться на утреннюю пробежку. Или, на худой конец, хотя бы получить от него как можно больше утешительных поцелуев в щеки и маленьких нежных смешков на ухо: «Ты такой ужасный симулянт, хён, кто бы из наших друзей увидел это, в жизни бы не поверили, что ты так умеешь». — И ты им об этом не расскажешь, это слабость, которую я могу доверить только тебе, — мурлычет Юнги, пытаясь вместе с этим стащить с Чонгука футболку, которую тот едва надел. — Хён, если ты ее снимешь, то я за себя не ручаюсь, — предупреждает его Чонгук, который от этого разнеженного немного душного копошения в клубке с горячим после сна Юнги уже дышит через раз. — Хочешь сказать, что если я тебя отпущу, то ты спокойно встанешь и уйдешь? Не ври сам себе. — Вот теперь я хочу сделать это просто из принципа. — Да? — мычит Юнги, хотя интонацией больше похоже на полустон. — И, по-твоему, это доставит тебе удовольствие? Чонгук со вздохом закатывает глаза и вместо того, чтобы помочь снять футболку с себя, стягивает шорты с Юнги. — Надеюсь, я наказан, — шепчет тот, а у самого уже глаза черные, плывущие и готовые на все. Таким дурным Юнги бывает только по утрам, пока его мозг еще не окончательно проснулся и не вспомнил, что Юнги старше, а значит, по умолчанию должен быть серьезнее и ответственнее. — Ни в коем случае, — улыбается Чонгук, вздергивая Юнги повыше, как ему удобно, — просто небольшая профилактическая кардио-нагрузка для хёна, чтобы он был сильнее, выносливее и ни в коем случае не болел. — И растяжка, — поддакивает Юнги со смешком. — И растяжка, — соглашается Чонгук, подхватывая его под колено. — Мне кажется, что вам все же стоит обратиться к врачу, — говорит Чонгук из настоящего, вырывая Юнги из его воспоминаний. — Вы выглядите так, будто у вас жар. — Здесь душно, — мычит Юнги, и это, пусть отчасти, но правда, тем более, когда его мысли плавают черт знает где и только добавляют атмосфере напряжения. — Хотите пройтись? — предлагает Чонгук. Таким он был всегда — до и после — очень терпеливым, позволяющим Юнги все его маленькие и большие слабости и несовершенства. Порой Юнги казалось, что, несмотря на возраст, из них двоих именно Чонгук был и серьезнее, и ответственнее. А еще Юнги никогда никогда не относился всерьез к таким понятиям, как предназначение или судьба, он полагал, что события валятся ему на голову, как те бочонки лото из прозрачного вращающегося барабана — на тяге исключительного безоговорочного рандома, но… Чонгук был для него выигрышным золотым билетом и каким-то почти пугающе идеальным совпадением. Быть может, он был послан Юнги для того, чтобы в конечном итоге показать — ничто идеальное не бывает таким до конца. Как там у буддистов: чтобы начать жить, нужно отпустить надежды и принять происходящее таким, какое оно есть. Что если все их совместное с Чонгуком прошлое вело к тому, что сейчас Юнги следовало отпустить свою любовь и дать каждому из них пойти своей дорогой? — Так вы идете? — спрашивает Чонгук, протягивая Юнги руку. — Ага, да, — хватается за нее Юнги и чувствует, как вместе с этим прикосновением все его тяжелые, сложные, выматывающие мысли в голове тотчас успокаиваются. Он не хочет против воли удерживать то, что для него не предназначено или больше ему не принадлежит, но в эту секунду Чонгук сам сжимает ладонь Юнги, помогая подняться. И на какое-то время всё разбитое снова становится целым. На столько, сколько отведено. Хотя бы на сегодня.

**

Они сталкиваются на вечеринке в клубе, и парень, который врезается в Чонгука, уже собирается было без «извините» обогнуть его, чтобы отправиться своей дорогой. Однако поднимает глаза и вдруг окидывает с ног до головы прищуренным взглядом, так многозначительно, с интересом и негласным приглашением сделать то же самое. От такого очевидного намека Чонгук тоже приглядывается, так что едва всколыхнувшаяся волна раздражения стихает, не добрав до критического гребня. На незнакомце перед ним слишком много черного и деталей с металлическим блеском, да и выражение лица сомнительное — такое из самодостаточного в самодовольное, расслабленно датое. Но стоит ему подмигнуть задумавшемуся Чонгуку, и последний отбрасывает сомнения, протягивая руку: — Чонгук. — Юнги, — усмехается тот и обхватывает его ладонь горячей своей. — Как насчет приключения на вечер? — Спасибо, что не на пять минут, — подхватывает настроение Чонгук. Чужое имя откликается в нем маленькой вспышкой узнавания и странной необъяснимой щекоткой. В секретном дневнике Чонгука совершенно точно уже был человек с таким именем, хотя Чонгук, к сожалению, не вспомнил, как тот выглядел, даже пристально вглядываясь в маленький рисунок котика, который сам же нарисовал. Чонгук на пробу тянет тезку того кота к себе и, не встречая сопротивления, может не только обхватить узкую талию, но и прижать к себе. Отчего оба выдыхают, а нынешний Юнги закидывает руки Чонгуку на шею, и по факту оказывается горячим весь. — Такой ехидный на вид и вдруг такой доступный, — вырывается у Чонгука, пока он рассматривает свою добычу вблизи, а еще зачем-то мысленно дорисовывает ей кошачьи уши, выходит как назло весьма и весьма органично, не говоря уже, что капец как соблазнительно. Это, конечно, кто еще кого поймал — вопрос всех вопросов. Юнги вон облизывается так, словно сейчас его сожрет своими маленькими зубками, если Чонгук его чем-нибудь не отвлечет. И вместе с этим шепчет хрипло: — Такой большой, сильный и… вежливый. В «приключениях» ты такой же? — Хочешь поруководить? — Не-а, готов полежать и получить удовольствие за так. — Пьяный и бессмертный? — Бинго, мой капитан. Может, уже будем целоваться, а то иначе я усну. Что ж, сопротивляться такому откровенному напору сложно, тем более, когда нет необходимости, а наоборот одни сплошные приглашения и зеленые светофоры для разгона. Чонгук целует Юнги в скулу под левым глазом и улыбается, когда тот задевает его ресницами и фырчит от нетерпения. Чонгук, как-то совершенно не задумываясь, подсаживает его к себе на пояс, чтобы затем без удара припереть к стене, и в награду получает ободряющий шепот на ухо: — Все как мы любим, и как ты угадал… Чонгук все еще избегает чужих губ, вместо них прижимаясь своими к беззащитному горлу, под кожей которого стремительно частит пульс. И слизывает запах, который среди прочих запахов клуба, алкоголя и пота кажется ему приятным и каким-то комфортным, что ли. — Ч-черт, я скучал по этому… — бормочет Юнги на грани слышимости, Чонгук бы и не услышал его, если бы тот сам не уткнулся ему почти в ухо своими губами. — Делай все, что хочешь, только не тормози… — То есть домой мы не доедем? — Нет-нет, я же не знаю, когда карета превратится в тыкву… — Юнги выворачивается, спрыгивая на пол, но тут же хватает Чонгука за запястье и тащит куда-то вглубь коридора. — Тряхнем старыми-добрыми, не против? — Смотря что под этим подразумевается. Вообще Чонгук никогда так вслепую ни за кем не шел, каким бы пьяным ни был и что бы ни сулили, у него всегда оставалось чувство, что это не для него. Но с Юнги какая-то осечка, он как брешь в текстуре, в которой переливается что-то, что Чонгуку очень нужно, может, Нарния, которую тот не успел отыскать в детстве, он же не простит себе, если не проверит. — Хён, — зовет Чонгук. Они не говорили о возрасте, но обращение ложится на язык как родное. И Юнги тоже откликается на него мгновенно, как если бы это их тайный пароль, — оборачивается, словно протрезвел разом: — Чего? Тороплюсь? — Не-е-е, — Чонгук сгребает его руками и все-таки прижимается к губам, не жадно с натиском, а утыкается и замирает, будто он маленький потерянный шаттл, который наконец пристыковался к своему большому надежному кораблю, и вдвоем парить в огромной пустоте космоса не так страшно. Юнги гладит его по лицу и тихо фыркает: — Или можем просто пойти выпить кофе. Только, чур, я буду сидеть у тебя на коленях. — Будешь, — соглашается Чонгук и, отрываясь с неохотой, уже сам тянет его за собой, — только без кофе. — Для хена пожалел, — смеется за его спиной Юнги. Чонгуку вовсе не обидно. После того, как его жизнь относительно выровнялась, каким бы громадным преувеличением ни было это утверждение, в ней осталось столько слепых пятен, что та похожа скорее на рыболовную сеть, нежели на цельную ткань. И сознание Чонгука вкупе с его телом голодны до любых мелочей и эмоций. Чонгук, пусть неосознанно, жаждет всего, что могло бы заполнить эти пустоты. Даже если еще час назад идея идти в клуб с Тэхёном «веселиться» выглядела в его положении абсурдной и ненадежной. Сейчас, чувствуя ладонь Юнги в своей руке и эхо их пока еще более чем целомудренного поцелуя, а еще ощущая ничем не обоснованное, но буквально неконтролируемое желание не отпускать его наутро, Чонгук наконец вспоминает, что такое жизнь в полном ее смысле, целая, а не хаотичными, разрозненными и ускользающими от него кусками.