kurae

      Дом на самом краю улицы пустовал уже несколько недель. Абрам присматривался к нему всё это время. Дни шли, температура воздуха понемногу падала, а у входа так никто и не появлялся. Учитывая всё это, момент проникновения был всего лишь вопросом времени и умений. Не то чтобы в прошлые разы замки были для Абрама проблемой, нет, просто всё это — новая страна, новые условия, — отличалось от того, с чем ему приходилось работать.              Внутри дом оказался не совсем ухоженным, но вполне пригодным для жизни. По крайней мере, относительно того, где Абраму приходилось прятаться вместе с матерью, — это лучшее из его укрытий. Из положительного: не придётся теперь скрываться по всяким подворотням да закрытым горкам на детских площадках. Из негативного: дом холодный, а на стенах выведены одни и те же иероглифы. Буквально все стены были покрыты ими. Японский на слух Абрам воспринимал кое-как, говорил и того хуже, но читать? Читать он всё ещё не мог, из-за чего надписи оставались ему непонятны. Абрам, вцепившись покрепче в ремень сумки, осторожными, неспешными шагами прошёл внутрь.              Пол мягкий. Нахмурившись, Абрам опустил взгляд себе под ноги, убеждаясь в своих догадках — татами. Что ж, ещё лучше: спать можно прямо на полу, не беспокоясь о возможных неудобствах.              Чем дальше продвигался Абрам в комнату, тем больше его взгляд цеплялся за одни и те же кандзи. Опустив сумку рядом с дальней стеной, у которой не было раздвижных дверей, он вытащил лист и карандаш.              Ему потребовалось три попытки, чтобы скопировать иероглифы на бумагу с максимальной точностью, которая только была возможна с его навыками в письме. Сложив листок пополам, Абрам сел рядом с сумкой. Ночь обещала быть длинной и холодной, но ничего, и не с таким уживались.              Заснуть в незнакомом месте — всегда та ещё задача, а проспать ночь, не подрываясь от каждого шороха — уже со звёздочкой. Раньше, когда Абрам спал с матерью спина к спине, было проще расслабиться. Сейчас же у Абрама за спиной лишь хлипкая, тонкая стена, веющая холодом подкрадывающегося декабря.              Наутро казалось, Абрам и вовсе не сомкнул глаз, сверля тяжёлым взглядом раздвижные двери напротив. В венах стыла кровь от одной только мысли, что сейчас они со скрипом разъедутся, являя Абраму его самый страшный кошмар. Но ни через минуту, час, три — ничего не происходило.              Днём Абрам потихоньку изучал дом. В одной из комнат — спальне, позднее догадался он, — приметил шкаф с двумя футонами внутри. На кухне были припрятаны рыбные консервы. На несколько безвылазных и спокойных дней уж точно хватит.              Каждая новая комната встречала Абрама чёрными каллиграфичными узорами. Одни и те же кандзи: поменьше, побольше, по горизонтали, но чаще по вертикали… Неизменным оставалось лишь их содержание.              Сразу после своих исследований Абрам садился за учебники, купленные в каком-то книжном. Изучение японского давалось с трудом, особенно с учётом отсутствия нормальной разговорной практики. Холодный и, судя по всему, заброшенный дом не располагал какими-то удобствами в виде электричества или воды, поэтому единственным возможным вариантом слышать японскую речь было обычное радио на батарейках. Надолго ли его ещё хватит? Вряд ли.              По ночам же Абрам боролся с охватывающей его паникой. Холод, который едва ли смягчался футоном, пробирал до самых костей, приводя с собой неприятную тревогу и нервозность. Постоянные шорохи не помогали.              Каждая ночь проигрывала один и тот же сценарий: холод, паника, погружение в сон, кошмар, безмолвный крик и холодный пот при пробуждении.              Так проходили его дни взаперти: проснулся, покорпел над учебниками, поел, послушал радио, покорпел над учебниками, доел остатки завтрака, лёг спать. Один день, два, неделя… Запасы еды потихоньку истощались, вырывая Абрама из его личной вереницы спокойных будней. Еды у него оставалось примерно на день-два.              Во время своих скитаний по подворотням Абрам приметил для себя небольшой комбини. Идти до него всего ничего: квартал, ну максимум два. За окном потихоньку темнело. До выхода на улицу можно было бы подождать ещё часок, чтобы уж наверняка не встретиться с большим количеством людей и не привлечь тем самым внимание к себе и дому. Поставив рядом с собой радио, Абрам начал повторять за ведущим, стараясь попасть в интонацию и повторить его акцент.       

.·:*¨*¨*:·.      

             Яркий, люминесцентный свет бил сквозь стеклянные двери, освещая дорогу у входа. Дверь легко поддалась, отзываясь тихой трелью колокольчика наверху. За кассой слева стояла милая японка, на вид совсем молодая, возможно студентка; впереди, за рядом стеллажей, проблёскивали белые витрины с едой. В двух шагах от входа Абрам выцепил отдел с журналами и газетами, чуть дальше — уголок с мелкой техникой. Подхватив с собой пару журналов и упаковку батареек, он прошёл вглубь магазина.              На полках у дальней стены было огромное множество разных полуфабрикатов. Судя по картинкам на упаковках — в основном рис. Чуть дальше расположились тофу, салаты, курица… Гёдза, супы и, наконец, обычные сэндвичи и онигири. Взяв пару-тройку онигири и сэндвич, Абрам двинулся дальше — к стеллажу с напитками, выбирая обычную бутылку воды. У стойки с лапшой быстрого приготовления долго задерживаться он не стал: брать впрок смысла нет, в доме всё равно нет возможности нормально заварить. Подхватив лишь одно ведёрко, Абрам уверенно направился к кассе.              — Здравствуйте, — поприветствовала его на японском девушка за кассой. Быстро пробив товары, она озвучила ему стоимость.              — Извините, — начал Абрам на японском. Акцент всё ещё выдавал в нём англичанина. — Приготовить у вас это можно? — спросил он, тщательно подбирая слова и указывая пальцем на лапшу.              — Да, конечно, — отозвалась девушка. — Вот, пройдите туда.              Расплатившись и отойдя в уголок, где можно было заварить лапшу, Абрам стал ждать. Карман нещадно прожигало клочком бумаги с переписанными на него кандзи. Было бы глупо ещё сильнее выделяться, спрашивая о значении иероглифов, но интерес, вперемешку с небольшим страхом, всё-таки перевесил.              Сдавшись, Абрам подошёл к девушке, вытаскивая из кармана листок.              — Прошу прощения, — всё так же неуверенно пробормотал он. — Что написано здесь?              Девушка, изо всех сил скрывая недоумение, взглянула на листок в его руках.              — Баку, съешь, — произнесла она, исподлобья глядя на Абрама. Нахмурившись, он кивнул, бросая сквозь зубы благодарность. Вопросов только прибавилось. И что это значит вообще? Баку, съешь.              Наскоро проглотив лапшу, Абрам вышел на улицу. Обратно он возвращался уже другим путём.       

.·: *¨*¨*: ·.

             Стены дома встретили его всё теми же кандзи. Теперь, когда Абрам знал, что они значат, — хоть и не совсем понимал, кому и зачем было нужно расписывать стены непонятными призывами Баку что-то съесть, — находиться внутри было спокойнее. Сложив еду в шкаф, он скинул журналы и батарейки у футона.              На языке вертелась фраза, сказанная девушкой в комбини. «Баку, съешь». Присев на футон, Абрам проследил пальцами одну из надписей на стене, нежно касаясь чернил.              — Баку, съешь, — попробовал он. Шёпотом, будто боясь нарушить саму загадку этого дома.              Когда ничего не произошло, Абрам, нахмурившись, отдёрнул ладонь от стены. Не понимая, что на него нашло и зачем он вообще гладил чёртовы надписи, приговаривая их значение, Абрам улёгся на футон. От стены едва заметно исходило тепло, будто сами кандзи тянулись к его спине.              Казалось, будто Абрам и вовсе не спал. Но нет. Впервые за все эти года, проведённые в страхе и тревоге, окутанные мраком и паникой, Абрам проспал без единого кошмара.              Веки с лёгкостью распахнулись, позволяя ему сосредоточить взгляд на покрытом солнечным светом футоне, что плавно сменялся татами. Проморгавшись, Абрам поднёс руку к левому глазу и потёр, чтобы окончательно согнать сонную дымку. Правым глазом он плавно изучил комнату, почти сразу же натыкаясь на то, чего здесь быть не должно.              Человек.       

.·: *¨*¨*: ·.

             Едва сдержавшись от английской ругани, вперемешку с небольшими вставками из французского и немецкого, Абрам отнял руку от глаза, садясь прямее. Каждая мышца в теле тут же напряглась. Примерно в метре от футона, вальяжно развалившись, сидел какой-то парень, что не сводил с Абрама своего пристального и тяжёлого взгляда. Как Абрам не проснулся от внезапного вторжения? Как он не услышал и не почувствовал чужого присутствия внутри дома?              — Ты кто? — выпалил он, собравшись наконец с мыслями. Парень напротив, оторвав наконец взгляд от скрытого толстовкой тела Абрама, ничего не ответил. Его ладонь медленно сжалась в кулак, а затем так же медленно разжалась, запуская волны напряжения по предплечьям.              — Кто ты, я спросил, — повторил Абрам с нажимом, но и в этот раз парень ничего не ответил, а лишь криво усмехнулся, отворачиваясь. Его блондинистые волосы, оказавшись во власти солнечных лучей, игриво блеснули. Теперь, когда парень повернулся к Абраму боком, рассмотреть его было проще: не было того давления, которым был пропитан его взгляд.              Поза его была расслабленной: ноги сложены по-турецки, одна рука мягким грузом лежала на колене, вторая же выступала опорой для корпуса. Веки, слегка подрагивая, скрывали радужку глаз, придавая лицу более спокойное и безмятежное выражения, чем до этого.              Бёдра были обёрнуты тёмным, почти чёрным хакама, на плечах безвольно висело такого же цвета хаори, едва ли прикрывая светлую кожу на груди.              Нахмурившись, Абрам поднялся, намереваясь уже хоть как-то, но получить ответ на свой вопрос. Не успел он и двух шагов сделать, как парень снова повернулся к нему, одним лишь взглядом пригвождая к полу. Абрам сглотнул скопившуюся во рту слюну и вдохнул поглубже.              — Ты зачем здесь? — попытался он снова, пока парень медленно обводил его взглядом. Ответа, что неудивительно, не последовало.              В таком непонимании, перекликающимся с накрапывающим недоверием, тянулись дни: наутро Абрам, открывая глаза, шарахался от вида неразговорчивого парня; днём каждый молча занимался своими делами (Абрам пытался учить японский, игнорируя дискомфорт от прожигающего взгляда); ближе к ночи Абрам выходил на улицу за новыми запасами еды. И всякий раз, когда он возвращался, в доме уже никого не было.              Сколько это могло бы ещё продлиться? Да кто бы знал. Он честно пытался, но каждый раз, когда он запирал входную дверь, незванный гость снова оказывался внутри. Пытаться что-то вызнать у него Абрам прекратил на третье утро, проведённое в односторонних вопросах. Он так и не смог узнать, кто этот парень, как он попадал в дом, куда он исчезал по ночам, что он вообще забыл здесь и, что самое главное, почему он всё ещё ничего не сделал?       

.·: *¨*¨*: ·.

             Дни плавно перетекали в ночи. Декабрь медленно, но верно тянулся к своей середине. На улице становилось всё холоднее. Что не скажешь о доме. Внутри тепло теперь задерживалось дольше, из-за чего спать по ночам было комфортнее, а днём иногда и вовсе становилось жарко.              В один из таких дней Абрам и услышал наконец голос того парня.              — Воняешь, — сказал, будто выплюнул. Абрам, слегка опешив, медленно повернулся к нему лицом, на котором ярко светилась эмоция недоумения и раздражения.              — Что? — переспросил он.              — Воняешь, — невозмутимо повторил парень. — Ещё и футон весь испоганил своим потом и пылью с пола. Его выбивать надо и проветривать. Иногда хотя бы.              От наглости, которую парень демонстрировал с такой небрежностью, Абрам сначала потерялся. А что вообще говорить в таком случае?              — Что это значит? — Абрам честно старался успокоиться, чтобы не начать ненароком какой-нибудь спор. Впрочем, не лучшее знание японского в этом ему хорошо помогало. — Что всё это значит? — повторил он, пока внутри медленно закипала кровь. — Ты несколько дней молча вмешивался в мою жизнь, отказывался называть себя, чтобы что? Сказать, что я… воняю?              — Воняешь, — кивнул. Кивнул. Он, чёрт его дери, кивнул. Следующие его слова было сложно разобрать, но парочку Абрам всё-таки уловил: — …Я — Баку, бака.              Бака?              — Бака? — нарочито спокойно повторил за ним Абрам. — Я?              И снова кивок. Точно такой же, что и в сопровождении с тупым «воняешь».              Абрам зажмурился. В голове друг за другом кружились лишь два слова: «Воняешь, бака, воняешь, бака». Сжав руки в кулаки, он втянул воздух носом, стараясь привести мысли в порядок.              — Ты — Баку? — как истукан повторил он слова парня, добавляя себе под нос на английском: — Что за?              — Да, бака, я тот самый Баку, которого ты звал, — протягивая слог за слогом, ответил Баку. — Видишь, — указал он пальцем за спину Абрама, на стены, исписанные кандзи. — Ты прочитал это, и вот я здесь. И вот я здесь, вынужден смотреть как ты топчешь татами своими грязными кедами, ложишься в грязной одежде на футон… и воняешь.              Выслушивать, какой ты гондон, от незнакомого человека — достаточно неприятно. Не то чтобы Абрам так уж сильно переживал из-за этого. Не то чтобы его ни капельки не задело то, что его мешал с дерьмом какой-то чёрт, не пойми откуда взявшийся. И не то чтобы его так уж сильно выбивало из колеи то, что этот чёрт появился сразу после слов «Баку, съешь». И не то чтобы его так уж сильно беспокоило отсутствие каких-либо звуков, которые могли бы раскрыть моменты его появления в доме. Буквально в нескольких сантиметрах от спящего Абрама.              — Не понимаю, — сорвалось с языка. — Что значит… — Словив на себе явно непонимающий взгляд, Абрам опомнился. Он даже не заметил, как случайно перешёл на английский. Нахмурившись, он попытался сосредоточиться на японских словах, что уже были понятны для него. — Что значит «ты прочитал, и вот я здесь»? Кто ты?              Баку несколько секунд молчал, всматриваясь в лицо Абрама.              — Я ёкай. Моё полное имя — Баку Пожиратель кошмаров, — произнёс он, когда наконец остановил свой взгляд на глазах Абрама.              В тот день Баку навёл горячей воды в ванне, чуть ли не пинками затаскивая в неё «вонючего таракана» (его слова). Оставшись один в ванной, Абрам, бормоча себе под нос проклятия, наскоро помылся.              Вылезая из ванной, в которую Абрам, со своим-то ростом, едва помещался, он мокрыми ногами прошлёпал к выходу, даже не пытаясь вытереться. Не дойдя до двери, он заметил на табурете небольшой свёрток из одежды. Не его.              В руках одежда ощущалась мягкой и тёплой. Долго возиться с ней Абрам не стал: натянул юката прямо на всё ещё влажное тело, а пояс повязал спереди.              Заходя обратно в комнату, он тут же остановился. В центре татами расположился небольшой квадратный стол, из которого тянулись края одеяла. Рядом, спиной ко входу, с тем же спокойствием восседал Баку. На столе стояла небольшая кастрюля. У края стола — по две миски каждому: пустая и с целой горкой риса.              — Это что? — подал голос Абрам, проходя вглубь комнаты. Баку, заслышав его, слегка повернул голову в его сторону, глядя лишь одним приоткрытым глазом.              — Ну что ты за человек, — проворчал он, поднимаясь с нагретого места. Хмурясь, он подошёл к Абраму. — Футон не выбиваешь, по татами в обуви ходишь, так ещё и юката носить не умеешь, — ворчал он себе под нос, хватаясь за пояс. Не успел Абрам и пискнуть: Баку уже схватился за края юката, распахивая его.              — Нет! — вскрикнул он, выхватывая из рук Баку пояс. Впопыхах, он запахнул юката назад, стараясь скрыть покрытый шрамами торс. Подняв взгляд на Баку, Абрам застал того с абсолютно незаинтересованным выражением лица. Он хмуро наблюдал, как Баку медленно поднял руку к своему уху, демонстративно потирая его. В глазах так и мелькали слова:              — Было бы из-за чего так орать, бака!              К лицу тут же потянулись малюсенькие искорки жара, заставляя Абрама глупо моргать от неловкости. Щёки обдало теплом, кончики пальцев будто завибрировали от желания смахнуть с лица эту пелену. Разрываясь между криками смущения и желанием проглотить собственный язык, дабы не выпалить чего ещё, Абрам впился непослушными пальцами в края пояса, опуская взгляд к чужим рукам.              — Дай покажу как надо, — со вздохом произнёс Баку. Правая рука неподвижно висела, пока левая, как бы в товарищеском жесте, слегка двинулась вперёд, ладонью вверх. — Никто не носит так юката. Оби повязан неправильно, запáх не на ту сторону.              — Мне и так хорошо, — выплюнул Абрам. — Ответь на мой вопрос. Что это?              — Это, — чуть погодя произнёс Баку, рукой указывая в сторону стола, — котацу. А это — набэ. Садись и ешь.              Баку не стал ждать, когда Абрам скажет что-нибудь в ответ. Вместо этого, он быстрым шагом вышел из комнаты. Абрам, убедившись, что Баку и правда ушёл, маленькими шагами двинулся к котацу.              Крышка кастрюльки была слегка сдвинута, из-за чего из неё так и валил пар, сопровождаемый приятным запахом чего-то варёного. Абрам не мог вспомнить, когда последний раз он вообще видел домашнюю еду, что уж говорить о том, когда он её пробовал. Запах, отдалённо напоминавший свинину, забивал ноздри. Свинина перебивалась и другими запахами, распознать которые было уже сложнее. Снимая крышку полностью, Абрам слегка поморщился, завидя внутри овощи и грибы.              — Тупые западные люди! — послышалось из-за раздвинутых дверей. Абрам, набив рот мясом и парой нелюбимых овощей, обернулся на голос, встречаясь с хмурым взглядом и насупленными бровями Баку. Следующие его слова прошли мимо ушей, не совсем понимающего их смысл Абрама, но конец был понят чётко и ясно: — …мылся в ванне?              Не понимая, в чём, собственно, проблема, Абрам нахмурился.              — Ну, да, — начал он, — для этого она и… — подобрать нужное слово на японском всё никак не выходило, из-за чего пауза только сильнее растягивалась. — Для этого она и используется?              — Тупые западные люди! — снова буркнул Баку. — Ни помыться, ни оби завязать… Перед ванной всегда нужно помыться в душе и только потом лезть в воду.              В таком темпе и развивались их отношения, подпитываемые каким-то японским бурчанием Баку и закатыванием глаз на это самое бурчание Абрама. Неспеша Абрам учил японский, получая небольшую помощь от Баку. Баку же отдельными фразами, подхваченными от Абрама, отщёлкивал на английском.              Абрам раньше не особо придавал значение своему окружению, потому что зачем? Он один, крыша над головой есть, спать удобно, еда в доступном месте… так какая разница, что происходит вокруг? Сейчас же, с приходом Баку, дом вокруг будто оживал. Внутри становилось теплее, пока за окном декабрь укреплялся в своей власти, понижая температуру всё ближе к нулю.              Каждый день сопровождался домашней горячей едой, душем (и уже потом принятием ванны, да, Баку, Абрам понял), несерьёзными перебранками по поводу одежды (Абрам смог отбить себе право носить нормальную одежду. Баку был в корне не согласен с его пониманием «нормальности», но дальше закатывания глаз на «протёртое тряпьё» не заходил).              Иногда, ближе к вечеру, Баку удавалось вытащить Абрама на улицу и показать красоту японских улиц в преддверии рождества и нового года. Каждая светилась от невероятного количества лампочек, свисающих то с фонарей, то с ветвей искусственных деревьев. Иллюминация пёстрым одеялом обволакивала каждую клеточку, каждый сантиметр прилегающих к магазинчикам территорий. На одной из таких улиц — главной, если верить Баку, опять же, — возвышалась огромная ёлка, вся увешанная яркими игрушками и цветными огоньками от гирлянд.              От всей этой атмосферы беззаботности и праздника Абрам чуть ли не прыгал на месте. С открытым ртом он едва ли не бежал к витринам, всматриваясь в милые рисунки и прочие праздничные украшения на стекле. Каждый раз Баку приходилось буквально хватать его за шкирку, возвращая на место, к себе под бок.              Календарь летел вперёд, не желая сбавлять скорость: и вот уже единица на первом месте сменилась двойкой.              — Скоро Рождество, — как бы мимоходом произнёс Баку, привлекая к себе внимание Абрама.              — Ага, — кивнул он, отвлекаясь от учебника по японскому.              — Есть планы?              — Не-а, вообще никаких, — ответил Абрам, уже всем корпусом поворачиваясь в сторону Баку. Бровь его была слегка поднята, будто в вопросе «А какие у меня могут быть планы?».              — Мы могли бы, — со вздохом продолжал Баку, — сходить посмотреть какой-нибудь фильм?              Голос Баку показался Абраму более тихим по сравнению с его обычной горластой манерой говорить. Брови, будто сами собой, начали сходиться у переносицы.              — Могли бы, наверное? — Неуверенность в его голосе прослеживалась ещё чётче, чем у Баку. — Куда? На какой фильм?              — Да на любой. — Плечи Баку резко передёрнуло, когда он быстро отвернул голову к стене, будто избегая прямого контакта. — И когда угодно, — уже увереннее добавил он. Абрам на это лишь кивнул, не сразу осознавая, что Баку вряд ли мог видеть это, когда взгляд его устремлён буквально в самую гущу чернил на стене.              Проследив взглядом выведенные на ней кандзи, Абрам ещё сильнее нахмурился, понимая, что что-то он всё-таки упустил.              — Если ты ешь кошмары, — медленно начал он, — и приходишь, когда тебя позовут, почему ты постоянно со мной?              Баку не поворачивался.              Молчание, опустившееся между ними, будто замораживало. Ноги плавно обволакивало мягкими порывами ветра, руки обдавало морозными колючками, а в ноздри будто забивался снег. Снег. В Японии Абрам его ещё не видел. До этого момента.              Свет под потолком мигнул, заставляя искры в волосах Баку вспыхнуть с новой силой. Блеск от его светлых прядей слегка обжёг глаза, заставляя щуриться.              — Баку Пожиратель кошмаров, — тем же тоном отозвался Баку спустя пару минут молчания, — лишь детская байка. Так, чтобы успокоить ребёнка после страшного сна. Никто не придёт к тебе, чтобы помочь. Можешь звать сколько угодно. Срывай голос, плачь, умоляй. — Голос его — промёрзлый металл. Казалось, будто с каждым произнесённым звуком изо рта вытекали чернила, расплёскиваясь на светлый татами лужами отчаяния и боли. — Тебе никто не поможет.              Абрам слушал его, не перебивая. Он боялся, что даже звук его дыхания может нарушить момент, заставить Баку закрыться, погаснуть. Перестать греть. Дыхание затаилось где-то внутри, на перепутье из лёгких. Мышцы напряглись.              — Видишь эти писания? — спросил Баку, поворачиваясь к Абраму. Лицо его было белее снега, хлопьями опадающего за окном. — Знаешь же, что они значат? Баку, съешь. — Баку снова отвернулся к стене, плавно прослеживая рукой контур выведенных на ней кандзи. — Как ты считаешь, почему человек, который жил здесь, оставил после себя такой беспорядок? Почему он просто не позвал Баку? Почему, Абураму?              В горле зрел ком. Мысли, которые так были похожи на верный ответ, заполоняли мозг. Мысли, которые так были похожи на верный ответ, пугали до мурашек.              Абрам молчал.              — Когда-то в этом доме жил маленький мальчик. — Баку, не останавливая ладонь у стены, поднял вторую руку на уровень своего бедра, как бы показывая: «маленький мальчик, вот такой». — Кошмары снедали его ночь за ночью. Стоило ему только прикрыть глаза, — его уже ждали на той стороне. Тёмные… нет, не тёмные. Чёрные, лишённые всякого света ленты обвязывались вокруг его ног, вокруг его рук, вокруг его головы, затыкая рот и лишая возможности двигаться и молить о помощи. — Баку обхватил свободной рукой своё горло, будто пытаясь не дать следующим словам просочиться наружу. Будто пытаясь задушить в себе всё ещё так глубоко потаённый страх. — Но он всё равно не сдавался. Он мычал, когда слова не хотели покидать его губ. Он силой рвал на себе ленты, когда был готов к сопротивлению. Он впивался зубами, когда не мог терпеть разрывающий его страх. Он снова открывал глаза, зная, что рано или поздно закроет их.              Постояв ещё секунду лицом к стене, Баку снова повернулся к Абраму. В глазах его будто пылал огонь, распалённый не столько историей, сколько воспоминаниями. Страхом.              — Кем был тот мальчик? — прохрипел Абрам, уже зная ответ на свой вопрос. Баку, глядя прямо ему в глаза, усмехнулся.              — Этим мальчиком был я.       

.·: *¨*¨*: ·.

             Баку ушёл.              Совсем.              Абрам перерыл весь дом в его поисках, заглядывая даже под новый, свежий футон, который как-то притащил Баку из, как он сказал, осиирэ. Нигде не было даже намёка на его присутствие.              День близился к закату.              В центре комнаты стоял одинокий, нетронутый котацу. Футон, аккуратно заправленный чужими руками, лежал в углу. Из окна, скрытом сёдзи, пробивались слабые лучики солнца. Снег перестал почти сразу, стоило только Баку пропасть. Улицы оставались всё такими же бесснежными.              Абрам пытался звать Баку, то выкрикивая его имя в пустые стены спальни, то шепча в столешницу котацу, то слабо проговаривая слоги. Ни в спальне, ни в столешнице, ни в тихом омуте усталости — Баку нигде не было. Оставался ещё вариант призвать Баку как ёкая: всего-то нужно произнести фразу «Баку, съешь». Делов-то. Но язык Абрама будто приклеивался к нёбу.              Мысли, мечась из стороны в сторону, каждый раз взрывались в мозгу цветными искрами. Призвать его? После услышанного?              Первая ночь после ухода Баку отдавала тем же холодом, что и первая ночь в доме. Сомкнуть глаза не получалось: картинка побелевшего от ужаса Баку будто намертво прилипла к векам, заставляя Абрама вздрагивать.              Усталость рано или поздно всё же взяла верх, заставляя Абрама закрыть глаза, уткнувшись носом в футон в поиске привычного запаха. Запах уюта, тепла и мимолётного, лёгкого счастья, которое окутывало его каждый день с утра и до самой ночи. Запах свежей, приготовленной специально для него еды. Запах солнца, который так резво оседал на одежде, на футоне, на татами… Запах Баку.              Запах сырости. Запах мороза и грязи.              К носу будто приложили плотную ткань, заставляя давиться собственным дыханием. Попытки вдохнуть моментально пресекались. Темно, сыро, душно.              Запястья обожгло. Абрам судорожно взмахнул руками, и по ушам резанул металлический лязг. Знакомая тяжесть осела где-то внутри.              Вот оно. Они нашли его.              В груди разрастался колючий комок тревоги, поглощая лёгкие, желудок, и уже протягивая свои мерзкие лапы к сердцу. По венам будто пустили ток, запуская дрожь в теле.              Перед глазами прорезал тьму резкий металлический блеск.              Вспышка. И снова тьма.              — Ну, здравствуй, Младший. — Вспышка. И снова тьма.              Вспышка. Свет залил руки Абрама, позволяя приглядеться к знакомой стали наручников, к знакомому виду исполосованной кожи.              К знакомому виду крови, что становилось всё больше и больше с каждым новым прибытием тьмы.              Вспышка. Кровь доставала Абраму уже до плеч. И снова тьма.              Вспышка. И кровь уже забивала ему ноздри. Снова тьма.              Вспышка. И ничего. Пелена бордового застилала взор. И снова тьма.              Вспышка.              Вспышка. Абрам распахнул глаза, пытаясь ладонями сбить прилипшие от пота пряди. Чёлка закрывала глаза, мешая зрению. Внутри всё болело от безостановочных вдохов. Грудь сдавливало от переполняющего её кислорода. Нос заложило, заставляя Абрама рвано глотать воздух в попытках унять панику.              Голова кружилась. Стены в полумраке расплывались перед глазами, воссоздавая какую-то немыслимую картину из чернил. Изо рта то и дело вырывались гортанные хрипы, едва ли похожие на осмысленные просьбы о помощи.              Рука, что было силы, вцепилась в ткань на груди. Даже через мягкий хлóпок прослеживались призрачные очертания шрамов.              Рваный вдох.              Лёгкие горели. Кричали. Молили выпустить их из плена грудной клетки, плачем прося прекратить страдания.              Абрам снова делал вдох.              Рваный. Быстрый. Настолько глубокий, насколько ему позволяла икота.              Слёзы кислотными дорожками разрывали кожу на щеках, соскакивая с ресниц и скатываясь по подбородку к шее. Лицо покрывалось инеем, тут же воспламеняясь, будто одним взмахом спички. Губы немо раскрывались новому потоку воздуха, пуская колючую панику вниз по трахее.              Абрам делал вдох. За ним ещё один.              Он не слышал своих захлёбываний. Не чувствовал ладоней. Ноги не слушались, путаясь в небольшом одеяле, которое дал ему Баку.              Баку.              Ему нужен Баку.       

.·: *¨*¨*: ·.

             День прошёл словно в тумане. Абрам не притрагивался к учебникам, не ел, не пил. Всё, на что у него хватало сил — лежать лицом к стене, разглядывая чернила. Руки ощущались ледышками. Ступни отказывались двигаться. В груди горело.              Подскочив среди ночи после очередного кошмара, Абрам не мог выкинуть из головы одну простую мысль: Баку съедал каждый его кошмар. С самого первого дня. А он даже бровью не повёл, не то что поблагодарить его. Он даже не заметил таких явных изменений в своей жизни. Не заметил, как перестал оглядываться по сторонам при выходе на улицу. Не заметил, как стал доверять. Не заметил, как снова пристрастился к еде, сну. Теплу.              Не заметил, как сильно привязался к другому, такому чужому…              Человеку.              Назвать Баку обычным ёкаем сейчас, когда ему раскрыли часть правды, просто язык не поворачивался. Он не ёкай. Не какой-то монстр, которому можно спихнуть свои кошмары. Он такой же, как и Абрам. Со своими демонами и страхами.              Вечер, как и день, протёк густой дымкой, затмевающей взор. Всё, что мог разглядеть Абрам — лишь тёмный цвет, отпечатывающийся где-то глубоко за веками.              Ночь принесла с собой новую порцию кошмаров и паники, удушения и истощения.              С каждой новой минутой в груди затягивался холодный узел потери, взывающий ко всему сразу: поешь, помойся, хотя бы встань с футона и открой учебник или послушай радио. Верни Баку.              Баку не отзывался. Сколько бы Абрам не звал его — ответом были лишь тишина и одиночество. Крики потихоньку сошли на нет, превращаясь в обычные завывания, что позднее сменились шёпотом, едва ли щекотавшим пыль под руками. Едва ли затрагивавшим скучные изгибы футона. Едва ли тревожившим воздух в доме.              Баку не появлялся. Вторую ночь подряд.       

.·: *¨*¨*: ·.

             Третья ночь, начавшаяся всё в том же пузыре пыльного одиночества, давила на плечи. Абрам из последних сил не давал своим векам сомкнуться, зная, что его ждёт по ту сторону.              Он как никто другой понимал, с чем имел дело Баку. Его сны точно так же плели в его голове узоры мрака и безнадёжности. Его кошмары точно так же окутывали его тьмой и бессилием. Ночь точно так же тянула к нему свои лапы, предвкушая новую порцию страха и паники.              Пробил час. Затем другой. Абрам стойко держал глаза открытыми, в душе молясь непонятно каким богам, чтобы те избавили его от такой жестокой пытки, что ранее была забыта и погребена под слоем тёплых моментов.              Сейчас это его волновало всё меньше. Нечего тешить себя тем, что было ранее. Сейчас на тепло был опущен лишь новый слой из ужаса и усталости.              Снова пробил час. За ним другой. Свет луны мягким отблеском отражался от бледного татами, вырисовывая незатейливый узор. Пыль в лучах непоседливо перескакивала с места на место, пытаясь улечься поудобнее. Ветер протягивал ей свои руки, помогая.              Холод, любезно сопровождаемый порывами ветра, забился под одеяло, любовно оглаживая голые лодыжки. Медленными, размеренными касаниями он пробирался к икрам, бёдрам и затем к животу.              Когда холод достиг плеч, Абрама будто окатило водой. Откуда ветер? Все сёдзи в доме закрыты, двери заперты.              Распахнув глаза, которые Абрам не помнил, чтобы закрывал, он наткнулся на раздвинутые на всю сёдзи. Спина моментально напряглась. Абрам подскочил, не заботясь о неприятном, жрущем уже изнутри морозе. Сейчас главной была защита.              Бессонные ночи и кошмары истощили его настолько, что он не расслышал движения сёдзи, что уж говорить о чужой поступи. Татами в этом был бесполезным помощником. Скорее даже вредителем, что съедал своей мягкостью большинство звуков.              Напряжение отдавалось пульсацией во всём теле, начиная от кончиков пальцев ног и заканчивая аж глазными яблоками, что в панике вертелись чуть ли не во все стороны в поисках врага. Пальцы рук то сходились в отчаянных сгибах кулака, то хлёстким движением распрямлялись. Отросшие за эти пару дней ногти врезались в огрубевшую кожу, оставляя после себя полумесяцы тревоги.              В углу, в двух шагах от раздвинутых сёдзи, Абрам выцепил темнеющий силуэт. Долго не думая, Абрам бросился в противоположную сторону, к выходу. Он никогда не был борцом. Он всегда был тем, кто сбегает с места перестрелки.              Не хватило жалких сантиметров до сёдзи, до побега. Чужая рука силком потащила его назад, покрепче ухватившись за криво накинутый нагадзюбан.              Абрам никогда не был борцом. Но он всегда давал отпор. Резким острым ударом в грудь. Хлёстким шлепком по носу. И сильным, целенаправленным ударом колена в бедро.              Абрам никогда не был хорошим борцом. Не всегда его отпор выигрывал ему путь к отступлению.              — Это я. — Расслышал Абрам чужие слова сквозь бьющую набатом кровь в ушах. — Я. Успокойся.              Внутри всё замерло. Абрам медленно опустил руки, прерывисто дыша. Теперь, когда тёмный силуэт попадал в слабый свет луны, Абрам сумел рассмотреть знакомые грубые черты лица.              — Баку, — сбивчиво прошептал он. В следующий раз имя уже звучало звонче. — Баку.              — Да, бака, это я.       

.·: *¨*¨*: ·.

             В этот раз остаток ночи прошёл спокойно, мирным ходом превращаясь в утреннюю зарю.              — Вставай, — прогудел Баку.              — Встаю, — прохрипел в ответ Абрам.              Сёдзи были плотно задвинуты, пропуская через себя лишь слабый свет. Тепло. Светло. Баку снова рядом.              Абрам не мог противиться ласковой улыбке, что нагло занимала подрагивающие уголки губ.              — Баку, — прошептал Абрам. Тот повернул голову к нему, ожидая. — Я хочу тебе кое-что показать.              Решение было принято здесь и сейчас. Показать в ответ на чужое откровение свою правду казалось Абраму правильным.              В глазах Баку читалось недоумение. Смятение тут же накрыло Баку, стоило Абраму ухватиться за его запястья, подводя того к себе. Так же быстро накрыло и понимание, когда рука мягко опустилась на оголённый участок кожи.              Абрам отпустил его руку, безмолвно давая разрешения на исследования своей кожи. Нагадзюбан лёгким грузом свисал с плеч, напоминая Абраму о его открытости — обнажённости — перед другим человеком.              Пальцы мягко прикасались к кривым линиям, навечно превратившимся в шрамы от порезов; медленно струились ниже к шероховатой коже, претерпевшей необратимые изменения от столкновения с дорогой; плавно проходились от одного бугорка к другому, ласково запечатлевая отметины. Абрам терялся в нежных прикосновениях, так сильно дурманящих голову, не замечая ничего вокруг. Вот Баку уже всей ладонью оглаживал ему испещрённый шрамами живот, вот двинулся выше к груди, вот невзначай дотронулся до выемки между ключицами…              Когда его ладонь мягко опустилась на правое плечо, большим пальцем потирая нежную кожу, Абрам распахнул глаза. Момент был перебит внезапной вспышкой фантомной боли. Веки отяжелели под грузом перекошенного злобой лица и сжатых до белого цвета костяшек. Секунда и видение будто распалось, оставляя после себя лишь белёсую дымку, песчинками осыпающуюся куда-то в тьму.              — Ты не обязан, — прошептал Баку, не повышая голос.              — Я хочу этого, — возразил Абрам, потупив взгляд. Говорить было сложно. Сложнее было представлять, окунаясь в воспоминания так глубоко. — Отец. Утюг. — Единственное, что смог выдавить из себя Абрам, зная, что Баку будет этого достаточно. Он смог прочитать его страхи и поглотить каждый из них.              — Не заставляй себя, — нежно приговаривал Баку, поглаживая оголённые плечи. — Я вижу.              Поясница горела от неудобного положения. Абрам сгорбился, всем корпусом наваливаясь на крепкие плечи Баку. От приятного чувства в груди голова опустела, оставляя после себя лишь тишину и спокойствие. Больше никаких тревог, никаких волнений и переживаний. Только свет и тепло чужого тела.              Сложно сказать, сколько минут они провели в такой позе: хватаясь друг за друга в неумолимом желании сберечь, сохранить где-то в самых дальних, самых безопасных уголках своей памяти. Абрам молча вдыхал ставший родным запах, проводя носом по мягким сгибам кимоно вверх, к пульсу. Баку медленными движениями руки прочёсывал ему волосы, пропуская сквозь пальцы отросшие, слегка спутанные после сна пряди. По телу бегали мурашки, заставляя вздрагивать.              В голове крутился лишь один вопрос. Нужный и такой правильный.              — Баку, — подал голос Абрам, привлекая чужое внимание к своему лицу. Взгляд, которым наградил его Баку, казалось, мог посоперничать с самыми яркими золотыми переливами. В них плескался мёд, коньяк и небольшая щепотка корицы, придающая пряности в сощуренные уголки его глаз. — Скажи мне своё имя.              — Какой же ты бака, — закатывая глаза, пробурчал он. — Ты и так знаешь, что я — Баку. К чему глупые вопросы?              — Нет, это ты бака, — прищурил глаза Абрам. Его не интересовало сейчас ничего из людских легенд о каких-то там ёкаях. Сейчас был важен лишь один человек. И он был прямо перед ним. — Я спрашиваю твоё имя, а не то, как тебя зовут.              На несколько секунд Баку будто застыл, прекращая даже свои медитативные перебирания прядей. В глазах читалось уже самое настоящее непонимание.              — Имя… — протянул он, будто стараясь вспомнить, что это такое. Будто стараясь прочувствовать каждый слог, каждый звук на вкус. Были ли они пропитаны для него горечью утраты и забытья? Были ли они пропитаны сладостью и нежностью долгожданной встречи? — Моё имя Энрю. — Голос слегка надорвался, выдавая волнение и каплю воодушевления. — Эн, — произнёс он, легко притрагиваясь к предплечью Абрама и заключая его в свои ладони; пальцем он выводил на почти нетронутой коже первый кандзи, вдыхая в него свет и тепло, что мягким оранжевым блеском отзывались хозяину, — означает пламя. Рю — дракон. — Рядом с первым переливом оранжевого мягко вырисовывался новый, облачённый в цвета углей и пепла. — Вместе получается Огнедышащий дракон.              Завороженный открывшейся ему картиной, Абрам мог лишь цепляться за каждое слово. А в голове прокручивалось из раза в раз: Энрю. Эн — пламя. Рю — дракон. Энрю Огнедышащий дракон.              — Энрую, — попытался Абрам, но тут же поморщился от произношения. Энрю на это лишь слабо улыбнулся. — Эньру. Энэрю.              С каждой неудачной попыткой что-то внутри вскипало. Злость? Негодование?              Когда Энрю уже едва мог подавить в себе смех, Абрам выдохся. Язык заплетался на, казалось бы, таком простом имени. Два слога. Эн. Рю.              — Эндрю, — сдался он в какой-то момент. Энрю смотрел на него таким открытым, таким добрым взглядом… Он едва ощутимо проводил рукой по всё ещё мерцающим кандзи на чужом предплечье, запуская новую волну мурашек. — Буду звать тебя Эндрю. — Решимость в голосе Абрама была такой же напускной, как и торжество на лице, что он изо всех сил старался выдавить из себя. Чуть стушевавшись под напором всё такого же мягкого взгляда, он тихо добавил: — Если ты не против, конечно…              — Можешь звать меня как душе угодно, — так же тихо ответил ему Эндрю.              Эндрю.       

.·: *¨*¨*: ·.

             Дни мягкой пеленой продолжали стелиться вперёд.              Теперь, со знанием настоящего имени Эндрю, казалось, будто всё на свете было по плечу. Эндрю рядом, а значит переживать не о чем.              Снова долгие прогулки по улочкам города, снова совместные вечера за прослушиванием радио и попытками изучить родные языки друг друга. Эндрю, хоть и старался изо всех сил, всё так же продолжал делать ошибки в сложных буквосочетаниях. Абрам, хоть и не изучал до этого язык настолько отличный от родного, справлялся намного лучше Эндрю.              Утра, проведённые лицом к лицу; дни, проведённые рука в руке; вечера, проведённые бок о бок; ночи, проведённые спина к спине.              В один из таких вечеров, когда время уже близилось к ночи, Эндрю снова вытащил Абрама на улицу, приговаривая что-то о рождестве и «мы обязаны его посмотреть». Он водил его из одного здания в другое, не выпуская его ладонь из своей.              Угомонившись, Эндрю усадил его в одно из кресел в кинотеатре. Затем всучил большое ведёрко солёного попкорна, оставив себе карамельный. На экран Абрам почти не смотрел, не совсем заинтересованный в происходящем. Не в его характере было привыкать к просмотрам всяких фильмов. Пусть даже история хэллоуинского скелета, попавшего в рождественский городок, была занимательна, интерес Абрама всё так же был устремлён лишь на Эндрю. В свете переливающихся цветов профиль его казался ещё мягче и роднее.              Моментами Эндрю ловил его взгляды, отвечая еле заметной улыбкой и вопросительно вздёрнутой бровью. Каждый такой раз сопровождался тягучим теплом на щеках и смущённой улыбкой. Одними губами Абрам отвечал «нет, ничего», поворачиваясь к экрану. Картинка не отпечатывалась в голове должным образом. Спросил бы кто-нибудь у Абрама, чем же закончился фильм, он бы и двух слов не связал, чтобы ответить. Он даже название его не вспомнит, что уж говорить о сюжете. Единственным козырем в его рукаве было не такое уж и хорошее владение японским, но вряд ли Эндрю бы поверил такой отмазке.              По пути домой Эндрю снова потащил Абрама за собой. В приближающемся здании Абрам разглядел знакомый ему KFC. Кинув непонимающий взгляд вслед Эндрю, он вздохнул, отдавая себя в чужие руки без каких-либо страхов.              Уже дома Эндрю любовно выставлял на котацу всего понемножку: ведёрко с кусочками обжаренной курицы, крылышки и два кусочка шоколадного торта. Будто почувствовав на себе пристальный взгляд, он обернулся, выжидающе уставившись на Абрама.              К этому моменту Абрам уже смог расставить по местам свои мысли. Он смог соотнести тепло, охватывающее его при одном лишь взгляде на Эндрю, смог вычленить из всего хаоса, бушующего внутри, необходимые слова для описания этих эмоций. Чувств.              В два шага он преодолел разделяющее их расстояние, в жарком порыве приникая к чужим губам. Руками зарываясь в одежды на плечах, он медленно выводил на них одним духам известные узоры. Эндрю не заставил себя долго ждать, запуская ладонь в так полюбившиеся его рукам волосы. Медленно, со всей полнотой желания, он оттягивал пряди на затылке, пытаясь найти удобный угол. Губы мягко обволакивали, вкушая; с силой впивались, наконец дорвавшись до такого желанного глотка воздуха; нежно выпускали, будто боясь навредить; яростно вгрызались, словно желая поглотить целиком. Выдохи горячим потоком обрушивались на влажные губы, опаляя жаром; нетерпением отпечатывались на линии челюсти; жаждой отзывались на податливой коже. Ладони в хаотичном танце блуждали по бокам, цепляясь за надоевшую ткань; грели обнажённую кожу, добиваясь цели проникнуть под уже такую лишнюю тяжесть толстовки; нежными прикосновениями оглаживали знакомые неровности и шероховатости.              Одежда тягучим маревом стекала на пол, одно за другим: сначала толстовка, за ней футболка, следом неудобные джоггеры. Лопатки с глухим стуком встретились со столешницей, выбивая из лёгких воздух. Хихикнув в губы Эндрю, Абрам потянулся за продолжением, но был остановлен ладонью. На лице Эндрю играла нахальная ухмылка, предвещающая что-то, о чём Абрам даже и думать не мог. Эндрю в медленном темпе опускался поцелуями по шее, оставляя влажный след.              Ощущений становилось всё больше: Эндрю раскрытыми губами приникал к разгорячённой коже, мягкими движениями смыкая их за миг до перемещения дальше. Язык бережными толчками ощущался на порезах, ожогах и разодранной ранее коже. Тепло, исходящее от мягких ладоней, опоясывало талию, медленным, тягучим мазком стекаясь к бёдрам.              Чувства заполняли разум, вытесняя все мысли. Руки собственнически тянулись к волосам, желая утопить в их мягкости кончики пальцев. Грудь настойчиво покрывалась поцелуями, бёдра желанно сжимались ладонями.              Живот опаляло теплом выдохов, заставляя предвкушать, жаждать большего. Рука бескостным грузом опустилась на лицо, пряча глаза за тонким изгибом запястья.              Тишина дома нарушалась лишь едва слышимыми неровными вдохами и протяжным шёпотом, в котором узнавались мольбы и имена.              Сложно было сказать, где заканчивался Эндрю и где начинался Абрам. Сложно было отследить маршрут чужих касаний, не взирая на смыкающиеся на тазобедренной косточке губы. Сложно было вдохнуть, когда дыхание тут же перехватывало от новых ощущений.              Котацу чётко ощущался под спиной, охлаждая горячую от возбуждения кожу. Чужие губы чётко ощущались на внутреннем сгибе бедра. Не прошло и пары мгновений, когда Эндрю обратил свой взор снова на лицо Абрама.              — Итадакимас, — с хитрой усмешкой на губах выпалил он, испуская горячий поток воздуха на самую головку, прежде чем обхватить её покрасневшими губами.              Вскрикнув от внезапности, Абрам смог лишь запрокинуть голову, разрывая зрительный контакт, оставаясь теперь один на один с новыми ощущениями. Рука снова потянулась к лицу, скрывая в себе округлившиеся от наслаждения губы. Щурясь от переизбытка чувств, Абрам забывал как дышать.              С губ то и дело срывалось чужое имя, прерываемое сбивчивыми вдохами и протяжными выдохами. Чужие губы на его члене ощущались тёплым обручем, что слегка сдавливал своим напором. Язык, давящий на уздечку, мягко проходился от основания к самой уретре. Рука, нежно перекатывающая и оттягивающая каждое из яичек, настойчиво уводила маршрут дальше. Пальцы, массирующие промежность, невесомо проскальзывали ниже.              Касания, касания, касания. Голова кружилась от жара, пропитывающего всё вокруг. Разум пустел, оставляя в себе лишь «Эндрю».              Голос срывался на крик. Перед глазами, накрытыми тяжёлым сводом век, плясали искры. Икры сводило судорогой. Колени тряслись.              Губы замерли, так и распахнутые в немом выкрике.       

.·: *¨*¨*: ·.

             Это было первое рождество Абрама, проведённое не в детском страхе перед отцом, не в суматохе хаотичных будней в бегах. Обычный день, оставляющий после себя насыщенное послевкусие дома и счастья.              Впервые за свои двадцать один год Абрам чувствовал себя дома.       

.·: *¨*¨*: ·.

             Дело близилось к Новому году. Эндрю вовсю окучивал Абрама, подбивая его «вытащить свою ленивую задницу и пронести её до ближайшего храма». Абрам в свою очередь морщил нос, теснее кутаясь в одеяло.              С того дня их отношения стремительно превращались в поцелуйное бедствие. Утренний поцелуй? Дайте два. Поцелуй на ночь? Да за милую душу! Поцелуй в благодарность за вкусный обед? Да. Поцелуй в лоб? Поцелуй в щёку? В нос? Куда только захочешь, только скажи. Не проходило ни минуты без взаимных касаний рука к руке, бедра к бедру, спина к спине, лоб ко лбу. Не проходило ни дня без милых ворчаний и мягких шуточных перебранок.              Ни дня без влюблённого блеска в глазах.              Даже сейчас, зарываясь носом в большой вязаный шарф по самые глаза, Абрам не мог перестать улыбаться, сжимая в руке ладонь Эндрю. Он таки поддался его уговорам, весело вышагивая сейчас к храму с утра пораньше. Новогоднюю ночь было решено провести друг с другом в безопасной гавани их общего дома на краю улицы.              — Бака, — на выдохе произнёс Эндрю, дёргая на себя зажатую в чужом кулаке руку. Уголки губ Абрама растянулись в ещё более довольную улыбку, когда их сплетённые руки оказались в кармане хантэн Эндрю.              Несмотря на ранний час, территория храма полнилась прихожанами. Кто-то был один, кто-то, радостно заливаясь смехом, стоял в кругу знакомых, а кто-то, как Абрам и Эндрю, пришли вдвоём.              Миновав врата в храм, Эндрю потянул Абрама к ящику, который, как позже понял Абрам, был предназначен для подношений. Кинув внутрь монетку в пять йен, Абрам, следуя указаниям Эндрю, поблагодарил проживающее здесь божество, загадал желание и, не разъединяя сложенных ладоней, поклонился.              Далее в программе, которую составил для них, очевидно, Эндрю, была покупка омикудзи. Хихикнув от нелепости происходящего, Абрам лёгким движением раскрыл предсказание, тут же хмурясь.              — Не могу разобрать, что тут написано, — подозвал он Эндрю, протягивая бумажку.              — О, а ты везунчик, — чуть погодя ответил он. — У тебя большая удача. А у меня… — Эндрю вернул бумажку Абраму и аккуратно развернул свою. — У меня тоже неплохо.              Глаза его быстро перебегали с кандзи на кандзи, со строчки на строчку, пока не округлились в удивлении.              — Что за… — тихо произнёс он, нахмурившись.              — Что такое?              — Высокий шанс для эндан, — глухо отозвался Эндрю. — Знаешь, что это значит?              Абрам знал. Сунув дрожащие руки в карманы, он начал нервно перебирать между пальцев два ключ-кольца. Ещё пару дней назад он не знал, зачем оставил их при себе, не выбросив вместе с консервами. Сейчас же в голове шумным роем пролетали мысли. Одна за другой. Стоит или не стоит?              Решительно кивнув, он поднял голову, сосредотачиваясь на Эндрю.              — Знаю, — подавляя дрожь в голосе, протягивал он слоги. Волнение било рекой, вытесняя собой кровь в артериях. Два ключ-кольца в правой руке. Глаза в глаза. — Что думаешь? — Голос предательски скакал с тона на тон. Пальцы, сжимающие два колечка, дрожали. Медленно протягивая их Эндрю, Абрам готовился уже сесть на одно колено, считая, что это необходимо: так ведь все делают… верно?              Глаза Эндрю распахнулись, сверкнув пониманием. Он тут же подхватил Абрама за локоть, не давая ему опуститься на землю. Взгляд метался от сжатых в руке колец к глазам Абрама. От колец — к глазам, от глаз — к кольцам.              — Что ты делаешь? — выпалил он.              — Предложение? — неуверенно ответил Абрам. Видя в лице напротив нарастающее недоумение, он поспешил добавить: — Я понимаю, что мы не так давно знакомы и всё такое, да и колец нормальных у меня нет. Я как-то не думал об этом, оно само получилось. Это лишь так, шутка. Мы можем и дальше просто просыпаться вместе, целоваться, есть… я ни на что не претендую, не подумай. Даже наоборот! Я прекрасно понимаю, если ты этого не хочешь…              Сумбурный поток слов был прерван тёплой — всегда тёплой — ладонью, мягко накрывшей его губы.              — Я тебя понял, Абураму, — спокойно произнёс Эндрю. — Я согласен.              Вытаращив глаза от волнения, Абрам даже не сразу понял, что произошло. Слова медленно доходили до мозга.              Я согласен.              Губы растянула счастливая улыбка. Принимая левую руку Эндрю, Абрам попытался бережно надеть на палец ключ-кольцо, но дальше первой фаланги оно не зашло. Затем вложил в чужую ладонь второй ключ, предлагая свою руку. Небольшое колечко холодком скользнуло по костяшке безымянного пальца, сверкнув напоследок белым.              Хихикнув, Абрам стукнулся лбом о лоб Эндрю, оставляя на его носу лёгкий поцелуй.              — Спасибо, — прошептал он, прикрыв глаза. — Ты великолепен.              — Бака.