На осколках человечности

Неровность белого потолка изрезана тёмными трещинами с рваными краями шелушащейся побелки. Эрен всматривается внутрь щелей в бетоне, задерживает взгляд на хрупких сухих кусочках краски: зажмёшь в пальцах — и те осыпятся белой крошкой. Старое здание общежития трещит по швам. Стоит ему развалиться уязвимостью карточного домика, со скрежетом арматуры похоронить под тяжестью плит господствующих в нём заражённых, и оно избавит Эрена от мучительной каждодневной борьбы и пожирающих изнутри мыслей, что каждое мгновение отрывают от его плоти по куску. — Не понимаю, ты слишком уверенный в себе или просто доверчивый? — безразличный голос, еле уловимо пропитанный усталостью от бессонной ночи, будто призрачной рукой накрывает Эрену глаза, гонит из головы глупые образы. — А? — переспрашивает Эрен и переводит затянутый мутной дымкой взгляд на Ривая. — Так крепко спать, не зная, что может с тобой сделать другой человек, да ещё и будучи привязанным, не каждый осмелится, — поясняет мужчина, не отрывая глаз от страниц книги. — Я не спал, а просто лежал с закрытыми глазами, — хрипит Эрен и старается сесть. Правую руку пронзает резкая боль. Она проносится под кожей колючим электрическим разрядом, царапает кости. Ривай бросает на него короткий скептический взгляд, и Эрен с тяжёлым вздохом сдаётся. — Просто думаю, что ты не тупой, — объясняет Йегер, отведя взгляд от мужчины. — Кто знает, вдруг в моей комнате есть ещё еда, поэтому, думаю, перед тем, как меня убить, ты захочешь узнать хотя бы номер комнаты, чтобы не шататься по двум блокам со связкой ключей.  — Ну ничего себе, сколько у тебя уверенности в первом встречном, — хмыкает Ривай без единой капли веселья. — Ага, кстати об этом, — Эрен отрывисто проводит языком по сухим губам и, морщась, подползает ближе к изголовью кровати, чтобы сесть, не сильно тревожа затёкшую руку. — Может, развяжешь меня? — С чего бы? — Ты же сказал, что это всего на сутки! — вспыхивает Эрен. Вокруг грудной клетки расползается давящее чувство. Оно пробирается под рёбра, раздирает плевру, выплёскивая прозрачную серозную жидкость, тянется вверх по лёгким, чтобы в своих когтистых лапах сдавить трахею до хруста. Усталость накрывает с головой, подобно высокой волне, бьёт накатом по изнемождённому постоянными страхами и переживаниями мозгу, пуская паутину трещин. — Да, и они ещё не прошли, — отвечает Ривай. Глаза застилает дрожащая пелена — Эрен опускает голову и закрывает лицо рукой, зубами впивается в нижнюю губу. Силы покидают тело, словно стремительно сыплющийся, скользя между пальцев, песок. Предательские слёзы подступают всё ближе, грозясь сорваться с ресниц и покатиться вниз по коже. Он чувствует себя совершенно беспомощным. — Можешь хотя бы привязать за другую руку? — сипло выдыхает Эрен, не поднимая головы. В горле застревает ком, не позволяя норовящему перейти в громкие всхлипы крику сорваться с губ.  Душу словно пронзает ледяной ветер, проникая в каждую щель, обнажая его страхи, что ломкой кости выворачивают. Она не кричит, не рвётся на части — безмолвно и неотвратимо утопает в выжженой пустоте, не в силах удержать в руках, спасти осколки света. Что-то внутри тихо надламывается — треск хрупкой корки льда над чернотой пропасти, расстилающейся под тяжёлыми шагами.  — Хорошо, — соглашается Ривай после долгого молчания. Точно занесённый с холода улицы в теплоту комнаты воздушный шарик, Эрен рассыпается в одночасье. Целостность яркой игрушки и с громким хлопком летящие на пол цветные ошмётки латекса — наивные надежды о конце одиночества и оправданная подозрительность к незнакомцу со стёртой кожей на горящем огнём запястье. Шершавая верёвка скользит по коже, сдирая засохшую корочку — алая кровь выступает небольшими каплями. Уже другая рука оказывается скована тугими путами. Эрен шипит сквозь зубы, пытаясь стереть мокрым от собственной слюны пальцем разводы засохшей крови на покрасневшем запястье вместе с тускло поблёскивающими её свежими бисеринками. Каждое движение правой руки отзывается жгучей болью, словно в плоть вонзаются раскалённые иглы, распространяя по телу от самых кончиков пальцев режущую пульсацию и заставляя мышцы непроизвольно сокращаться и дрожать, будто пробиваемые короткими судорогами. — Поменьше бы дёргал рукой — и всё было бы в порядке, — Ривай склоняет голову к плечу, молчаливо наблюдая, как Эрен исподлобья, с полным раздражения громким фырканьем, гневно зыркает в его сторону. — Не дёргал я, это ты слишком сильно верёвку затянул, — устало цыкает Йегер, неотрывно следя взглядом за поднявшимся с кровати и проследовавшим к кухне мужчиной.  — Ну да, точно так же, как и не спал. Ты неподвижно лежал, а турник всю ночь скрипел из-за того, что здание шаталось, — лицо Ривая остаётся беспристрастным, но глаза — бушующие грозовые тучи — выдают смешливые нотки. — Ну хорошо. Ладно, было такое, но с верёвкой ты всё равно переборщил. Знаешь вообще, как рука затекает? Я её еле чувствую! — раздражённо всплёскивает руками, отчего следом по комнате разлетается громкий болезненный хрип. Ривай не отвечает — Эрену хочется верить, что тому хоть капельку стыдно, — и тянется к верхнему шкафчику за аптечкой. С шуршанием перекатываются внутри пластикового бокса блистеры и картонные упаковки с таблетками, побрякивают стеклянные баночки. — Давай сюда, — присев перед Эреном, просит требовательно. — Ого, что за приступ великодушия? — удивлённо тянет Йегер, замерев. — Если не хочешь, то я не настаиваю, — слабо пожимает плечами Ривай и тянется рукой к крышке бокса домашней аптечки, чтобы закрыть её. — Нет уж, раз это вышло по твоей вине, то неси ответственность, — Эрен поспешно суёт своё запястье мужчине под нос. — Держи руки на коленях в поле моего зрения, — неодобрительно кривит губы и под чужой болезненный вскрик отпихивает от себя руку. — Боишься, что могу что-то сделать? — пытается хмыкнуть Эрен, но выдавливает из себя лишь судорожный вздох. Ривай не отвечает. Он достаёт упаковку стерильной марли, и отрезав от неё кусочек ножницами, смачивает его антисептическим средством с резким запахом. Влажные следы на чистой коже — тонкие нити марли, запятнанные тёмной кровью. Пальцы мужчины ловкие и умелые, будто ему не раз приходилось заботиться о раненных. При каждом прикосновении прохладной жидкости Эрен мелко вздрагивает всем телом и впивается зубами в губу, чтобы не издать ни единого позорного звука. Стерев всю засохшую кровь с кожи и тщательно обработав ссадину, Ривай закрепляет с трудом вытащенный из-под множества упаковок и баночек бинт вокруг запястья, крепко, но не слишком туго, чтобы не мешать дыханию кожи. — Спасибо, — нехотя бурчит Эрен, проговорив слово так быстро, что половина букв осталась «проглоченной». — Всегда пожалуйста, — Ривай едва заметно покачивает головой, словно взрослый, услышавший очередную глупость от малого дитя, и принимается складывать всё назад в аптечку.

///

— Не хочешь уже развязать меня, как и обещал? Или подождём до тех пор, пока придётся и для второй моей руки аптечку доставать? — зовёт уже без всякой надежды. Полоса неба за окном серая-серая, затянутая плотными предгрозовыми облаками. Трещины на потолке чернеют, словно затягивают внутрь себя опускающуюся на землю темноту. Внутри — невидимые взгляды множества глаз. Они смотрят, прожигают в плоти сочащиеся кровью уродливые дыры, к краям которых липнет ткань одежды, медленно пропитывающаяся багрянцем. Они смотрят и тянутся к горлу ледяными лапами, чтобы помочь изнывающему от усталости телу больше не думать. — Не хочу, — коротко отвечает под тихий шелест переворачиваемой страницы. — Ты обещал, — напоминает Эрен на выдохе. — Я не давал никаких обещаний, — жестоко отрезает Ривай. — Что тебе мешает просто уже убрать наконец эту чёртову верёвку? — медленно поворачивает голову в сторону мужчины. — А что мешает тебе убить меня из-за воды, а после, имея достаточное количество запасов, просто ждать военных, если они вообще придут? — парирует тот, захлопнув книгу, на страницах которой уже еле разбирал написанное из-за темнеющего неба. — Страх одиночества. Тихий, удушающий мрак впитывается в кожу, проникая глубже с каждым рваным движением грудной клетки. Одиночество для Эрена звучит оглушающим раскатом грома и шумом разбивающихся капель дождя, словно окна острыми осколками звонко осыпаются на пол. Имеет очертания стремительного удара молнии, ослепляющей и рассекающей яркой вспышкой бескрайнее небо. Страх мешает думать, мешает чувствовать, оставляя лишь одно — желание исчезнуть, раствориться в этом холодном сером «ничто», где больше не нужно хвататься за каждый день, загоняя под ногти смешанную с грязью кровь, где вместо мыслей размеренный и совершенно бессмысленный шёпот ветерка, где наконец можно найти покой. — То есть всё, что держит тебя от убийства — страх одиночества? — усмехается Ривай. — Не идеи гуманизма, не сохранившийся в памяти закон, не моральные принципы, не страх собственноручно отнять человеческую жизнь, а эгоистичное желание не быть одному? — И это тоже, — поспешно начинает оправдываться Эрен, — просто… — Стоп, — перебивает, заставляя прикусить язык. — Я не моралист — не в сегодняшних реалиях уж точно, — и проявлений чести от тебя не жду. Просто ответ интересный. Тебе бы самому определиться, чего именно ты хочешь, а чего боишься. У Ривая глаза цвета тёмного грозового неба, разрушительного, всепоглощающего урагана. Взгляд — предвестие шторма, от которого не сбежать, не укрыться. Через чуть приоткрытое окно долетает тихий стук по стёклам и каменным подоконникам. Срывающимися с туч крупными каплями с неба обрушивается ливень — сильный, неудержимый. Словно стремится отмыть землю от обрушившейся напасти, стирая её, растворяя, будто и не существовало никогда. Но яростное шипение, рык и топот множества ног по коридорам, слышимые одновременно с разных этажей, совсем не похожи на предсмертные крики этих тварей.  Они злятся, мечутся из стороны в сторону, натыкаясь друг на друга, падая и рыча ещё громче, когда остальные заражённые пробегают по ним или, спотыкаясь, валятся сверху. Стучат головами, бьются всем телом в стёкла окон, стены коридора и двери комнат. Дождевые капли стучат слишком громко со всех сторон, дезориентируя заражённых, заставляя их метаться в поисках жертвы. Пространство всего на миг освещает яркой белой вспышкой, больно режущей глаза после длительного нахождения в полутьме комнаты. Первый раскат грома — и Эрен, зажмурившись до шума в ушах и разноцветных пульсирующих кругов перед глазами, стремительно впивается зубами в ладонь теперь свободной от верёвки руки, чтобы из горла не успел вырваться отрывистый крик.  Он не слышит, как Ривай поднимается с кровати, как роется в кухонных ящиках, как открывает окно и высовывает в него руку, в которой зажат пустой термос. «Если собираешься распускать сопли, то иди в свою комнату. Я тебе нос вытирать не буду. Это противно». Всплывают слова отца, брошенные пренебрежительным тоном, когда четырёхлетний Эрен прибежал к нему в кабинет с глазами, полными слёз и страха. Раньше в грозу с ним всегда была мама, прижимающая сына к груди, нежно гладящая по спине и волосам и шепчущая над маленьким ушком, что всё будет хорошо. Она с ним, а значит, нечего бояться. Но в ту ночь её не было дома: Карла была на ночной смене в больнице, а Гриша совсем не хотел менять своё драгоценное время, которое он мог провести, нависнув над рабочими бумагами, на собственного ребёнка. «Это противно». Заполняет каждый уголок сознания каждый раз, как только гортань будто кто медленно сжимает, оставляя лишь небольшую щель для воздуха, а слёзы заслоняют взор. Эрен стал говорить маме, что вырос, что теперь он слишком взрослый для того, чтобы бояться какой-то там грозы, что она может оставить его и ни о чём не беспокоиться, когда Карла с первой вспышкой молний появлялась на пороге комнаты сына. «Это противно». Повторяется, словно мантра, презрительным голосом отца, когда дрожь прошибает, кажется, каждую клеточку тела от кончиков пальцев ног до самой макушки. И Эрен пытается закрыть уши, почти до болезненных ощущений сдавливая голову с обеих сторон. Он быстро моргает, не давая ни одной солёной капле скатиться по щеке, сорваться с острого края подбородка и затеряться среди переплетения нитей в ткани футболки. Предательский тихий всхлип срывается с губ слишком неожиданно при очередном раскате грома, который прозвучал в разы громче предыдущих, и он до жгучей боли закусывает нижнюю губу. Оставшись один, без мамы, маленький Эрен пытался сравнить всё это со звуком удара о наружное дно кастрюли, превратив всё во что-то безобидное и совершенно не страшное, ведь в каком-то мультике так гром и пародировали. Иногда помогало. Но лишь иногда. — Дыши, — будто из-под толщи воды раздаётся спокойное прямо рядом с ним. — Давай, вдох. Задержи дыхание. Выдох. Ещё раз. Когда Ривай отложил идею набрать дождевой воды? Когда сам Эрен слез с кровати и забился в угол между её изголовьем и турником? Он чувствует тяжесть чужих ладоней на своих подрагивающих плечах, слышит успокаивающий своей непоколебимостью и твёрдостью голос. Эрен пытается сосредоточиться на словах Ривая, старается дышать ровнее.  Гроза бушует за окном, словно беснующийся дикий зверь, дорвавшийся до свободы после долгого плена тяжёлых цепей. Небо раскалывается ослепительными вспышками молний, освещающих всё вокруг мертвенным светом, каждый удар грома прокатывается по земле раскатистым рыком, капли барабанят по оконному стеклу — и каждый вдох Эрена становится всё более коротким и прерывистым, будто воздух вокруг с каждой каплей становится всё гуще, вязче. — Задержи дыхание, — командует Ривай. Кожу обжигает холодом — мужчина отнимает руку Эрена от уха и накрывает ладонью его рот. — Ты и сам прекрасно знаешь, что гроза — всего лишь погодное явление. У неё не будет власти причинить тебе вред, если ты сам ей её не дашь. Понял? Эрен не может ответить, не способен кивнуть. Он даже не совсем уверен, что понимает смысл сказанных Риваем слов — детский страх за многие годы разросся внутри, словно сорняк, тесно оплёв корнями каждый орган. — Посмотри на меня, — твердит стальной голос. — Эрен, подними голову. Ривай крепче сжимает пальцы поверх верёвки на здоровом запястье холодной и твёрдой, словно мрамор, хваткой. — Ты способен справиться с этим, — серьёзно заявляет Ривай, ощущая, как Эрен щекочет его руку быстро выдыхаемым из носа воздухом.  Страх полностью захватывает тело и разум, грохочет внутри. Каждое сокращение сердца — раскатистый удар грома, каждый вздох — пробивающая до самых костей вспышка молнии. Болезненный ритм — гулкий, всепоглощающий — разбивает каждую мысль, каждый  порыв помощи извне. — Эрен, — громко зовёт Ривай и, сжав в пальцах чужую челюсть, заставляет поднять на себя плещущийся ужасом взгляд изумрудных глаз, — ты сильнее этого. Понял? Слова долетают до сознания, словно доносясь издалека, расплывчатые и искажённые. Они бьются в невидимую стену, стараясь добраться до помутнённого рассудка, но способны лишь скользить по поверхности прочной преграды, не оставляя следов. Ривай далеко — на другом конце реальности за надёжной толстой стеной. — Какой была твоя любимая книга в детстве? — убирает ладонь от лица Эрена и тянется к кровати. Голову накрывает мягкость пухового одеяла, которое Ривай стащил с кровати Эрена. Воздушный кокон обволакивает со всех сторон — перед глазами тьма, сквозь которую не проникает ни одна частица тусклого света, а в ушах быстрым барабанным боем стучит сердце. Темнота окутывает, обнимает за плечи, проводит невесомо, щекочуще по краю ресниц, призывая закрыть глаза и раствориться в ней. — Книга, Эрен, — терпеливо повторяет Ривай и до глухой боли сжимает руку Эрена в своей ладони. — Что тебе читали в детстве? — Мал… «Маленького принца», — срывается с сухих губ хрип. — Хорошо, — громко выдыхает Ривай. — Закрой глаза и представь, что твой страх съедает тот самый удав. Представь, какую форму он мог бы принять внутри этого удава. Эрен утыкается лбом в колени прижатых к груди ног и громко выдыхает: — Прости… — Предпочёл бы услышать «спасибо», но и это сойдёт, — слышится приглушённый голос. — Помни, что я сказал: сиди и представляй. Промычав что-то неразборчивое, Эрен цепляется пальцами за мягкое одеяло, сжимая его до боли в натянутых мышцах. До ушей доносится совсем слабый стук закрывающегося окна и все звуки заметно стихают, давая испуганно сжавшемуся, загнанному сердцу замедлиться. Наутро Эрен, обуреваемый целой гаммой чувств от разрывающего изнутри стыда до совестной благодарности, мельком кидает взгляды на открывающего консервную банку Ривая, который упорно делает вид, что ничего не произошло. — Давай руку, — требует непонятно когда успевший подойти Ривай. — Зачем? — глупо моргает несколько раз Эрен. — Развяжу тебя. Или тебе понравилось сидеть привязанным к турнику? — нетерпеливо хмыкает со сложенными на груди руками. Видно, что Риваю это решение далось нелегко и он в любой момент готов с радостью бросить Эрена в таком положении. — Нет! — поспешно восклицает Эрен и подаётся телом вперёд, готовясь хватать Ривая за лодыжку, если тот попробует уйти. — Нет, отвязывай скорее. Когда узел наконец поддаётся чужим тонким пальцам и верёвка мягко соскальзывает с измученного запястья, Эрен чувствует, как кровь постепенно возвращается в пальцы, лёгкими покалываниями давая знать о себе. Вместо верёвки — неровный красный браслет на коже. Каждое движение, каждое прикосновение — жалящая боль. — В ванной на раковине лежит новая зубная щётка, воду и полотенце найдёшь рядом с дверцей душевой. Почисти зубы и оботрись перед тем, как идти есть, — советует Ривай таким тоном, будто если Эрен осмелится ослушаться, то тут же лишится какой-нибудь части тела, и стоит помолиться, чтобы это была не голова. — Хорошо, — кряхтит Эрен, поднимаясь с пола, на котором просидел до самого утра. Держась на расстоянии, Ривай пристально следит за Эреном, который из-за ноющего копчика еле как хромает до двери. — Дашь фонарик? — интересуется Йегер, заглянув в погружённую во тьму ванную комнату. — Просто не закрывай двери, — отзывается Ривай. — Смеёшься? — кривится Эрен, оглядываясь на мужчину. — А что, думаешь, буду подглядывать? — Как минимум, тоже не могу быть уверен, что ты не воспользуешься моим положением для причинения вреда, — задумчиво объясняет Эрен, вспоминая вчерашние слова Ривая. — А где же твоя былая уверенность в том, что перед этим я обязательно выведаю номер твоей комнаты? — насмешливо изгибает тонкую бровь. — Ну… — Напомню ещё о том, что день назад ты стоял в коридоре в одних трусах и, кажется, вполне нормально себя чувствовал, — добивает Ривай, и Эрен влетает в ванную, захлопывая за собой дверь. Затылок со слабым стуком ударяется о дерево позади. Щёки и шея горят, распаляясь ещё больше в темноте душной комнаты. Непроглядная чернота тихо посмеивается в ответ на разбивающий тишину громкий стук сердца, застрявшего где-то посередине горла, и Эрен с резким выдохом сквозь плотно сжатые зубы оседает на пол. — Если разобьёшь что-то или разольёшь воду — выкину за дверь, — вдогонку предупреждает Ривай.  — Да пошёл ты, коротышка! —  неслышно шипит Эрен, уткнувшись лицом в колени. Через несколько долгих минут затишья дверь в ванную медленно и совсем беззвучно приоткрывается, впуская внутрь тонкую полоску яркого солнечного света, а следом до Ривая доносятся шорох одежды, громкий звук удара о дверцу душевой кабинки и последовавшая за ним приглушённая ругань. — Совсем как дитя малое, — вздыхает Ривай, беспомощно качая головой.  

///

— Не знал, что ты такой переборчивый, — замечает Эрен, наблюдая, как сидящий напротив него за кухонным островком Ривай по маленькому кусочку откусывает от уже второго галетного печенья, упорно игнорируя стоящую рядом закрытую консервную банку. Ривай бросает на него короткий взгляд, холодный и одновременно усталый, словно бы это очередная сказанная Эреном бессмыслица, на которую не стоит тратить время. — Что, свиная консерва недостаточно изысканна для тебя? — продолжает Йегер, и не думая замолкать. — Да, именно из-за своих высоких стандартов я живу в общежитии и давлюсь сухим печеньем, — губы мужчины трогает уже знакомая Эрену кривая усмешка. С очередной вилкой, полной холодной тушёнки, на язык попадает мягкий кусочек полузастывшего жира и рот наполняет неприятное ощущение осевшей в каждом его уголке плотной плёнки. Стоит Эрену потянуться к упаковке с печеньем, чтобы поскорее избавиться от отвратительного чувства на языке, Ривай дёргается в сторону и приковывает пристальный взгляд к чужой руке. — Подозрительность — это хорошо, но будешь так параноить — схватишь сердечный приступ раньше времени, — закатывает глаза Эрен, шурша упаковкой. — Вопрос не в паранойе, — вновь выпрямившись, отвечает Ривай и придерживает упаковку, чтобы Эрен наконец смог достать из неё печенье. — А в чём тогда? — спрашивает Йегер с набитым ртом, но уловив полный брезгливости взгляд мужчины, поспешно прикрывает рот рукой. Ривай откусывает ещё один маленький кусочек от своего печенья и принимается тщательно его пережёвывать, смотря Эрену за спину и словно совсем игнорируя его присутствие на кухне. — Попробуй догадаться сам, — всё же отвечает мужчина спустя долгое время. — Может, хоть тогда наконец прекратишь попусту болтать от безделья. — Я почти что уверен, что с таким-то отвратительным характером у тебя нет друзей, — заключает Эрен и, подперев щёку рукой, принимается ковырять вилкой в консерве. Ривай бросает на него взгляд, полный скучающего недовольства. Аккуратно, чтобы не засыпать крошками весь стол, крутя в пальцах печенье, издаёт тихий, раздражённый вздох. — Да ты видишь людей насквозь, — ехидно замечает, смотря прямо в глаза. — Чем ещё поделишься? Может, расскажешь ещё до кучи, какие оценки были у меня в школе? — Так я попал в точку? — улыбается Эрен, наклоняясь чуть вперёд. — Ты серьёзно думаешь, что я буду обсуждать с тобой что-то подобное? Твои выводы — лишь твоя проблема. Как и твои неоправданные ожидания, — равнодушно отвечает Ривай и пододвигает стакан с водой ближе к себе. — Прости, у меня нет привычки тратить время на споры, которые затеяны «убивания» времени ради. — Это самая длинная фраза, которую ты сказал за раз, — восхищённо ахает Эрен, полностью игнорируя смысл сказанного. — Успех. Да и «нет привычки тратить время»? Это которого у тебя выше крыши? Или ты планировал заняться чем-то грандиозным, будучи запертым в маленькой комнатке?  — Только если считать чтение чем-то грандиозным, — пожимает плечами Ривай, поднося стакан к губам. — Всего-то? — разочарованно тянет Эрен, ковыряясь вилкой в кусочках тушёного мяса. — Мир рухнул, и продолжает разрушаться у нас на глазах, а ты собираешься просто читать? — И это будет куда полезнее, чем выслушивать твои жалкие попытки в провокацию, — раздражённо щурится Ривай, смотря на солнечные блики, почти теряющиеся на светлой столешнице. — Если настолько нечем заняться, может, тебе стоит найти себе другое развлечение? Например, посчитать количество трещин на потолке. Эрен хмыкает, продолжая разбирать цельные кусочки свинины на волокна и перетирать их вилкой в неаппетитную однородную массу. — Это слишком скучно. Лучше уж посидеть с тобой. — Тебе так нравится вести со мной бесполезные разговоры? — тяжело выдыхает Ривай после паузы. Эрен, будто уязвлённый, пожимает плечами. — Не всем нужно разводить драму для того, чтобы чувствовать себя живым, знаешь ли, — продолжает мужчина уставшим голосом, будто вымотанный своим слишком активным чадом родитель. — А что если это просто побочный эффект от общения с тобой? — задумывается Эрен. И заметив вопрос глубоко во взгляде мужчины, спешит объясниться: — Не могу сдержаться, уж прости. Да и как тут сдержишься, если, вопреки своему постоянному ворчанию, с каждым разом ты становишься всё сговорчивее? — Просто признайся, что ты не можешь вынести тишины, — качает головой тот. — Не сказал бы. — Взгляд двух поблёскивающих улыбкой изумрудных омутов. — Просто твоя тишина — даже интереснее любого шума. Ривай на миг замирает, будто переваривая слова Эрена, после чего холодно бросает: — Жаль, что это всего лишь слова и ты не способен ценить её по-настоящему. Возможно, тогда бы мне не приходилось выслушивать всё это. Эрен насмешливо закусывает нижнюю губу, чтобы сдержать рвущийся из груди глупый смех.

///

Тёмная ночь раскинулась над мёртвым городом бархатной вуалью. Окна — пустые глазницы, где больше не увидишь яркого света ламп; уличные фонари — ровные фигуры, стоящие вдоль дорог безразличными, взирающими свысока стражами. Весь город — а может, и вся страна? — затянут удушливой тишиной, точно петля оплела его шею. Всепоглощающее, ненасытное опустошение. И только звёзды, ясные и невообразимо яркие, мерцают высоко-высоко, словно россыпь алмазной крошки, обронённой по неосторожности на черноту савана. Они маняще мерцают, пленят так же, как и несколько лет тому назад пленили заворожённых старшеклассников, взобравшихся на холм вместе с преподавателем по астрономии одной душной летней ночью. Звёзды тянут Эрена в те далёкие беззаботные дни, когда самыми большими беспокойствами были сдача экзаменов и дальнейшее поступление в высшее учебное учреждение, когда у самого нет и намёка на ясность в том, кем хочешь стать.  И вот теперь эти звёзды снова здесь — бесстрастные, вечные, равнодушные к тому, что творится там, внизу. Они искрятся, как и прежде, словно напоминая, что даже в хаосе и разрушении есть уголок безмятежности. Забыться в созерцании излучающих чарующее сияние осколках драгоценных камней удивительно легко. Для того, кто смотрит вверх, внизу ничего и нет: ни разрушенных зданий, ни живых мертвецов, изломанными тенями бродящих по покинутым улицам. — Слушай, спасибо, ну… за вчера. Ты был не обязан, но всё же… В общем да, спасибо, — скомкано проговаривает Эрен, упорно смотря в небо и стараясь делать вид, что не чувствует покалывания на собственном затылке от чужого пристального взгляда. — Ага, — только и говорит в ответ Ривай. Глаза, следуя давно услышанным учительским указаниям, ловят знакомые контуры: изогнутое созвездие Скорпиона с подмигивающей яркостью Антареса, загнутая Южная Корона с мерцающей Альфеккой Меридианой, теряющийся на фоне россыпи других звёзд Телескоп, гордый и изящный Павлин, герой множества древних легенд — Жертвенник… — Но, серьёзно, — не выдерживает Эрен и поворачивает голову на лежащего на кровати мужчину, — удав проглотил грозу? Я что, ребёнок? — Трясся от страха ты совсем как ребёнок, — полусонно бормочет тот. Произнесённые слова повисают в воздухе, натягиваются, точно тонкая леска, коснёшься пальцем — рассечёт кожу до крови. Они метко колят, пробираясь внутрь — туда, где прячутся самые потаённые страхи, которые Эрен долго скрывал, хранил под множеством замков, как слабость, о которой нельзя говорить. Их обезображенные лики он запихнул в самую глубь, поклявшись самому себе, что не позволит им вырваться, показать свою суть посторонним. Однако всё, что он так старательно прятал за стенами лжи — другим и самому себе — и самоуверенности, вдруг оказалось на поверхности. Болезненным, обнажённым, опустошающим. Уголки губ предательски дёргаются, а в горле вмиг пересыхает. Запал разговора, его уверенность и острота угасают так же быстро, как резкий порыв воздуха задувает беззащитное пламя свечи. Плечи медленно опускаются, а взгляд, до этого живой и острый, наполненный светом приятных воспоминаний о былых деньках, которыми Эрен хотел поделиться, блекнет, словно жестокая рука стремительно вырывает из груди всё светлое и забрасывает в бездну собственных тревог. Больше нет нужды бороться, что-то доказывать или защищаться — всё теряет смысл перед этим внезапным уколом боли, который оказывается в разы сильнее, чем он мог ожидать. — Прости… — поспешно извиняется Ривай и резко садится в кровати. — Прости, Эрен, я не это имел в виду. В страхе нет ничего позорного. Я сказал, не подумав. Эрен резко отворачивается, пытаясь спрятаться от этого мира, от всех этих взглядов, которые могли что-то заметить; сохранить остатки гордости. Спина сгибается, словно потолок комнаты всё же обрушивается прямо на него, а руки беспомощно опускаются вдоль тела. Он старается сделать вид, что ничего не произошло, что слова — просто пустой звук, что он по-прежнему держит контроль. Но каждая часть его тела говорит — кричит даже — об обратном. Молча, он снова поднимает взгляд к небу, туда, где нет ни лиц, ни глаз, только безопасная мерцающая пустота, в которой можно утонуть, забывшись на время. — Ничего, забей, — с кривой полуулыбкой, тронувшей губы, качает головой. В небе властвуют те же звёзды, что освещали прошлое многие-многие века — мост, соединяющий поколения. За прожитые тысячелетия не познали они ни страха, ни ужаса, помогая позабыть жителям одной крохотной планетки о хаосе, разрастающемся рядом.  «В былые времена, завидев на звёздном небе созвездие Жертвенника, моряки готовились встречать в скором времени надвигающийся на них шторм», — словно наяву слышит Эрен звучащий в тишине ночи мягкий голос преподавательницы по астрономии. — «Ведь это созвездие — символ звёздного алтаря, повидавшее множество принесённых на нём жертв». Каждая звезда Жертвенника горит, словно угли, охваченные древним пламенем и вскоре потухшие, сохранив исходящий от них жар. Маленькие, но яркие искорки — свидетельницы ритуалов, когда дым поднимался высоко-высоко в небо, растворяя в вышине следы обряда. Их свет веками освещает не только темноту ночи, но и саму душу человека, обращая её к вечности и памяти о далёком и забытом. Жертвенник — это напоминание о том, что даже в хаосе и страхе есть что-то, что превыше, что всегда останется вне времени и власти. Это символ того, что мир построен на союзе тьмы и света, на единении гармонии и энтропии, на кровавых жертвах ради равновесия и очищения.