На осколках человечности

— Мам, хватит! Я уже в универе учусь, а ты всё ещё считаешь меня ребёнком? — возмущается Эрен, грубо бросив пакет с покупками на кухонный стол, и как бы там от такого не разбились банки с маринованными огурцами. — Я просто волнуюсь за тебя. Вот и всё. Разве так сложно звонить хотя бы раз в неделю и говорить пару слов, что с тобой всё хорошо? Мне было бы этого достаточно, — чуть повышает тон Карла из-за обиды на сына. Они же так редко общались, пока Эрен служил в армии. Да и после неё он вечно пропадал на работе то консультантом в супермаркете, то посудомойщиком в ночном клубе. Вечно уставший, вечно занятой и вечно до ужаса раздражённый. — Говорю же, я был занят. Чего ты сразу начинаешь? — громко выдыхает Эрен, и запустив руку в густые волосы, грубо взъерошивает их. — Прости, я просто переживаю, — тихо повторяет Карла, надеясь, что извинениями и сменой интонации сможет сгладить углы и не довести всё до ссоры — последнего, чего бы хотелось матери, разделённой со своим ребёнком сотней километров. Вина украдкой колет под рёбрами, стараясь пробиться сквозь зуд от прокатывающихся по коже недовольства с нетерпением. Его мама наверняка сейчас потирает локоть руки, в которой держит телефон, и бегает взглядом по комнате — нервничает, как думает Эрен. — Сейчас у меня ещё дела. Позвоню вечером, — отвечает после небольшой паузы и, дождавшись тихого «пока», означавшего, что такой расклад Карлу устраивает, отключает звонок. В пакете, к счастью, все продукты оказываются в порядке даже после столь дерзкой попытки посягательства на их целостность — они мужественно перенесли это покушение. И в качестве вознаграждения пару упаковок чипсов, печенья и ореховые батончики тут же прячут в нише под матрасом, ведь в ином случае все они непременно будут съедены Жаном, его соседом по комнате мужского общежития, в мгновенье ока. Остальное же расставляют по местам. Всё, кроме банки пива. Тёплого и поэтому, несомненно, просто отвратительного на вкус, но для бесцельного времяпрепровождения на кровати с телефоном в руках и играющим телевизором для фона даже это сгодится. По крайней мере, Эрен так считает, и даже если это и не так, то от своих слов он и не подумает отказаться. Такая черта Йегера очень злит отца. Да, впрочем, и не только его. К тому времени, как очередной босс в мобильной игре был повержен, а на первом попавшемся канале ведущий беспристрастным голосом сообщал, в каком плачевном положении находится экология планеты, а вместе с ней и всё её население, пиво, что после каждого глотка обязательно слышало в свой адрес: «Ну и гадость», слетающее с искривлённых в отвращении губ, уже допито. Когда плотные шторы бордового цвета перестают пропускать последние солнечные лучи и телевизор остаётся основным источником света в комнате, Эрен, конечно же, не замечает. Но предложение Жана в виде сброшенного адреса пойти сегодня оторваться в клубе принимается с превеликим удовольствием. Телевизор тут же выключен, как и звук на телефоне, дабы никто не помешал вливать в себя коктейль за коктейлем; пустая жестяная банка смята и отправлена в мусорное ведро, стоящее в шкафчике под рукомойником, и следом отправляется обещание, данное Карле, позвонить вечером. Он уходит в клуб, даже не переодевшись во что-то более приличное. Но ведь чтобы напиться до беспамятства, наряжаться вовсе не обязательно, верно? Наутро под неритмичный бой «барабанов» и непонятно откуда взявшийся скрежет металла раскалывается голова не только от ужасного похмелья, но и от вопроса, как же он вообще попал к себе домой, если Жан ещё утром оповестил о том, что останется на эту ночь у своей девушки, и довести Эрена до общежития, находящегося на другом конце города, уж никак не мог. Всё произошедшее ночью — лишь россыпь ярких вспышек, загорающихся в памяти и никак не желающих соединиться хоть в какую-нибудь последовательную, короткую картинку. По лбу стекают капельки пота, дышать практически нечем: в комнате оказывается до ужаса душно и жарко, ещё и чем-то воняет. Во рту першит, а привкус на языке по своей омерзительности несравним даже со вчерашним тёплым пивом, несомненно, превосходя его. При попытке встать, чтобы добраться до спасения в виде воды — в полуторалитровых бутылках, расположившихся на нижней полке холодильника, или из под крана — не важно, — в голове тут же будто взрывается сотня, а то и больше, петард, задевая каждый нейрон мозга, чтобы точно принести страдания ещё мучительнее. Как будто бы до этого их было уж слишком мало. Телефон с жалкими десятью процентами заряда находится валяющимся в корзинке для грязного белья, где чуть не был похоронен под вонючей от пота, разного алкоголя, табака и, скорее всего, рвоты, да ещё и ко всему прочему в чём-то измазанной, футболкой. На экране, который ещё вчера находился в идеальном состоянии, красуются две трещины: одна почти ровно по диагонали, а вторая решила как бы визуально зачеркнуть часы на экране блокировки, которые, к слову, уже показывают далеко за час дня. Ниже виднеется целая куча уведомлений: множество пропущенных звонков от мамы и даже отца, сообщения из семи чатов в мессенджере и пара уведомлений от Государственной службы по чрезвычайным ситуациям с красным значком в виде треугольника и белым восклицательным знаком внутри, присланные чуть больше четырёх часов назад.

«ВНИМАНИЕ!

Из-за беспорядков на улицах гражданам запрещено покидать свои дома. По неизвестным на данный момент причинам люди внезапно становятся крайне агрессивными и нападают на других, стараясь укусить их. Это явление наблюдается в восточной части города и стремительно распространяется. Соблюдайте спокойствие и осторожность».

— Что? Это шутка такая? — с губ Эрена слетает растерянный смешок, и он кое-как, шатаясь, плетётся к плотно зашторенным окнам, которые ко всему прочему ещё и оказываются закрытыми — вот и причина невыносимой духоты. Поток свежего воздуха врывается в комнату стремительно и приводит в себя получше, чем умывание холодной водой. В ноздри резко ударяет запах гари, неприятно щекоча нос и заставляя глухо закашляться, уткнувшись лицом в рукав футболки. Вся чистая голубизна дневного неба исполосована уродливыми пятнами чёрного дыма. Ветер размазывает его, безобразными грязными разводами закрывая яркие солнечные лучи. Слизистую глаз словно усеивает множество порезов от тонкого лезвия — Эрен стирает — трёт до покраснения и лопающихся мелких кровеносных сосудов — солёную влагу с кожи. Череп трещит по швам, по затылку разливается неприятный жар — уши оглушает вой сирены вперемешку с противным скрежетом металла, беспорядочным копошением и яростным, почти звериным рычанием под окнами. Да что происходит? Эрен медленно опускает взгляд вниз, после чего так и застывает в ужасе и неверии в происходящее. Нет, быть не может. Это же какой-то бред. Глупый розыгрыш. Ночной кошмар, ставший уж слишком явным, наверняка из-за большого количества алкоголя в крови. Да хоть банально съёмки фильма про апокалипсис, о которых горожан забыли предупредить. Любое из совершенно нелепых, нелогичных и бессвязных предположений. Ведь такое точно не может случиться на самом деле в их однообразной, полностью понятной для её жителей реальности. Там внизу, прямо под окнами — толпа людей, неуклюже карабкающихся друг на друга. Они смотрят вверх, будто прямо в лицо, в душу заглядывают, зарываются своими пустыми взглядами абсолютно белых, даже как будто с грязным налётом, глаз внутрь, копошатся среди органов, грубо их своими пальцами перебирая, сжимая, не боясь повредить, в клочья разорвать. Приковывают к себе блеском нездорово бледной в солнечных лучах кожи с проступающими набухшими кровеносными сосудами, усеявшими лицо, шею, руки чёрной сеткой, словно уродливые трещины хрупкую фарфоровую куклу. Они толкают друг друга, неустойчиво становятся ногами на упавших и ползут выше. Рычат, отбрасывают других в стороны, чтобы самими первыми добраться до добычи. Залезают на уровень второго этажа, падают и снова принимаются карабкаться, не ведая усталости и боли. Голова начинает кружиться, ноги подкашиваются, отказываясь держать вмиг потяжелевшее тело, призывают упасть на пол, закрыть окно и забиться в самый дальний угол, но Эрен продолжает смотреть, забыв, как дышать и моргать. Перед глазами идут тёмные пульсирующие волны — картинка смазывается. Кажется, будто вот-вот они дотянутся невидимой рукой, схватят за грудки и утянут к себе, чтобы ты сам преклонился через подоконник, добровольно полетел прямо к ним в лапы. Громкий взрыв, заставивший стёкла задрожать, становится хлёсткой, оттолкнувшей подальше от окна пощёчиной, оставившей ярко-красный след, который позже обязательно нальётся синевой; заставивший упасть и ползти спиной назад, пока не упрётся в кухонные ящики. Сверху раздаётся шум. Топот ног, громкий хлопок о стену распахнувшейся двери, звон сыпящейся на пол посуды, что разлетается множеством неровных острых осколков. С таких же звуком раскалывается жизнь Эрена. Всё это безумие перестаёт казаться сном. Не настолько человеческое подсознание искусно в создании ночных кошмаров. Не может оно внушить настолько живой страх неизвестным, не в силах тот пустой взгляд сотворить. Это всё правда. Всё происходит на самом деле. Теперь это их реальность, пробирающая до дрожи; разливающаяся вместе с кровью холодным ужасом, что липнет, оседает изнутри на стенках сосудов, полостях сердца, просветы будто тромбом перекрывая, лишая спокойствия в жизни. В дверь настойчиво стучат. Дёргают за ручку. Эрен резко отшатывается в сторону и тут же встречается затылком со стеной — в ушах зазвенело. Перед глазами плывут тёмные пятна. И он был бы рад отключиться, провалиться в беспамятство. Хотя бы на пару минут сбежать. — Эй, есть кто? Откройте! Пожалуйста! Отчаянный крик просачивается сквозь дверные щели, влетает прямо в уши, бьётся в барабанные перепонки, пока не проделывает в них дыру, а после зубами вины и страха за собственную жизнь впивается в сознание. По маленькому кусочку его отгрызает, когда за дверью слышится надрывное: — Молю, откройте. Я очень хочу жить. Смакует во рту, из стороны в сторону языком гоняя, чтобы вкус раскрыть, когда до тихого хруста сжимая телефон в руке, Эрен думает: «Я тоже». Этот человек бежал сюда с верхнего этажа и, будучи загнанным в конец коридора, до последнего цепляется за жизнь. Не прекращает, деря стенки горла, отчаянно выкрикивать просьбы о помощи и дёргать дверную ручку, даже когда громким топотом множества ног, звериным рыком его настигает неизбежная участь. Не прекращает ломиться в возможное место спасения, даже когда вместо горьких молитв из залитого собственной густой горячей кровью горла вырывается только тихое бульканье.

«ВНИМАНИЕ!

Заприте двери и зашторьте окна. Не контактируйте с теми, кто был на улице и столкнулся с одним из агрессивных граждан, был ими укушен или поцарапан. Не пытайтесь самостоятельно покинуть пределы города. Скоро вам сообщат карантинные зоны и районы, в которые будут отправлены спасательные отряды. Просим осознавать и со всей ответственностью принимать всю серьёзность ситуации. Сохраняйте спокойствие, оставайтесь дома и ждите дальнейших указаний».

Эрен не помог. Не потому, что не смог, а потому что не хотел. Не хотел рисковать собой, не хотел умирать ради кого-то, не хотел сталкиваться с этими существами так близко. Бросившись к окну, он закрывает его и плотно задергивает шторы, желая, чтобы мир ограничивался только этой комнатой. Хочется залезть под одеяло, закрыть уши руками, сильно зажмуриться и, всхлипывая, звать маму. Мама… Дрожащими руками Эрен набирает номер, игнорируя высветившееся оповещение об оставшихся пяти процентах заряда. Ему просто необходимо знать, что они с отцом живы, что всё в порядке. Родители сейчас в другом, их родном, городе, находящемся далеко отсюда, и это вселяет призрачную крупицу надежды, что они в безопасности. Гудок. Мамочка, пожалуйста, пусть с тобой всё будет хорошо. И ещё один. Ну, возьми же трубку. И ещё. Прости меня. Я ужасный сын. И снова. Ответь, прошу. Короткий писк, сопровождаемый вибрацией. А после раздаётся мелодия выключения телефона, сильным потоком ветра сдувает ту одинокую крупицу, унося подальше. Оставляет после себя лишь спазм боли в груди, будто кто-то горло хомутом крепко сдавил, полностью доступ к кислороду перекрывая. И теперь смотрит со стороны, коршуном нависая сверху и смеясь с попыток Эрена оттянуть, снять гибкую пластмассовую полоску, кожу на себе до плоти раздирая, превращая её в кровавое месиво и всё равно задыхаясь, в конвульсиях предсмертных извиваясь на полу. Я люблю тебя, мам. Переживи всё это, молю.

///

Ночь приносит с собой тишину. Странную и непривычную, а ещё удушающую. Помнится, именно в такую ночь, ещё когда Эрен учился в выпускном классе старшей школы, они с одноклассниками ходили в небольшой поход с учительницей астрономии — доброй женщиной, решившей хотя бы ненадолго отвлечь детей от подготовки к экзаменам и показать, что ночь с субботы на воскресенье можно провести не только сгорбившись над учебниками. Пока они взбирались на небольшой холмик, с ног до головы облились потом, и желания смотреть на звёзды уже не было. Многие даже ворчали на преподавательницу, ссылаясь на неудачный выбор времени для похода — ночи с совершенно стоячим воздухом. На что та лишь понимающе улыбалась и терпеливо объясняла, что именно сегодня на небе ни облачка и хорошо будет видно звёзды. Эрен подрывается с постели и, игнорируя идущую мушками темноту перед глазами, чуть ли не ползёт к окну. Сейчас он распахнёт его, и окажется, что всё это было сном. Он только что вернулся из клуба, завалился на кровать и проспал какое-то время. Сейчас просто позвонит маме, извинится за то, что разбудил, услышит сонное ворчание о том, что снова он гулял до самой ночи, и с чистым сердцем завалится спать, ожидая удара под дых с утра от сильного похмелья. Густая тень, находящаяся прямо там, где при свете дня это стремилось залезть ближе к верхним этажам дома, расплывается на всю улицу, тянется от здания к зданию без единого просвета. Нет рычания, да и какого-либо движения тоже нет, но сомнений, что они там, не возникает. — Да чтоб вы все сдохли! — в отчаянье кричит Эрен, до белых костяшек и треска ткани сжимая в области трепещущего, словно птица в тесной клетке, сердца футболку. Его голос волной разносится далеко по ночной тишине, всколыхнув ту живую тень, которая вся скопом тут же рвётся к источнику звука. Они снова карабкаются друг на друга, ненадолго показываются их мертвенно бледные лица в тусклом лунном свете на уровне нижних этажей, как с грохотом и яростным рычанием снова пропадают во тьме. Только для того, чтобы снова начать взбираться наверх к тёплому — живому — телу добычи. И на этот раз их в разы больше. Даже скрежет их ногтей по стёклам окон, жуткий рык и шум копошения не могут в полной мере прорваться сквозь гулкие удары сердца, отдающие прямо в голову, будто кто-то её изо всех сил сжимает, стараясь раздавить, кости черепа переломать. — Чего орёшь, идиот? — откуда-то снизу слышится чей-то полушёпот. — Закрой окно и рот и больше не открывай их. Самому жить не хочется, так и других за собой потащить решил? — И-извините, — заикнувшись, кое-как выдавливает из себя Эрен, к которому только приходит осознание, какую глупость совершил, и вытирает с щёк тыльной стороной ладони неизвестно когда успевшие навернуться слёзы. — Извиняешься-то теперь зачем, лучше… Мужчину, высунувшегося из окна четвёртого этажа, чтобы отругать Эрена и лично посмотреть на придурка, додумавшегося до столь неразумного поступка, хватает пара бледных рук и волочет за собой, тут же погребая под телами всей той толпы. И даже его истошного предсмертного вопля почти не слышно. Закрывая себе рот ладонью, чтобы не закричать от ужаса, Эрен как можно тише закрывает окно, полностью плюя на недостаток свежего воздуха в комнате, задёргивает занавески и запирается в тесной ванной. Не страдая клаустрофобией, Эрен всё равно почти физически ощущает, как стенки душевой кабинки, в которую он забился, ну точно как зверёк под дулом охотничьего ружья, сдавливают со всех сторон; как кружится голова и ускользает понимание, где верх, а где низ. Тело ощущается до застрявшего в горле чувства тошноты невесомым, но в то же мгновение чертовски тяжёлым. Эрену кажется, что даже тут он отчётливо слышит звук рвущейся под зубами этих тварей плоти и как их когти царапают стекло его окна, наконец добравшись до виновника смерти двух людей.