Улей

Солт-Лейк тонул в августом солнце. Стоял сухой август. К полудню воздух нагрелся до 89,6 фаренгейт*, со лба почти капало.  В кадилаке отца, даже если открыть окно, Нилу казалось, что он вот-вот задохнется. От жары, от стойкого и горького воздуха с примесью пыли, принесенной колесами с жарких окраин Юты, от рыданий матери на заднем сидении и сурового молчания отца, что вел машину.  Нил приложился к стеклу, почти сразу же отпрянув, чуть не шипя от боли. Стекляшка, вся в красноватой пыли чуть не до ожога окраснила ему кожу. Какая же страшная в этом году стояла жара!  Мать без остановки плакала, и даже суровый взгляд отца, что он то и дело бросал на нее через зеркало заднего вида, не мог остановить ее. Нилу было тяжело смотреть на это, горький привкус на корне языка саднил горло, но сколько бы он не кидал в сторону матери сочувствующие взгляды, стоило встретиться оным с отцом, сердце замерло в горле.  Они говорили об этом не в первый раз. Не то чтобы Нил противился миссии, нет! О, только не это! Нил как никто понимал, что это - его святой долг пред Господом, и эти восемнадцать месяцев не просто обязанность всякого юноши его лет, нет, они святое покровительство их Отца, на пути в мир Истины! Конечно Нил не спортивлялся, но мама…мама, он знал, хочет для него этого пути, но отпустить его, после всего, особенно после всего, что случилось с  Сарой…для нее, верно, было тяжело.  Отец кашлянул, сжимая руль кадиллака темной от работы на ферме ладонью, его пальцы - длинные, с шишкообразными суставами, все чаще напоминали Нилу о наказании Божьем, так что он споро отвел взгляд.  Майкл Харрисон, отец Нила Майкла Харрисона, был человеком строгих взглядов и суровой закалки. Нил и сильно напрягшись не смог бы вспомнить и пяти раз когда отец проявлял бы к ним: к матери, к Нилу, к Саре и к Джеймсу, нежность. Но…это ведь и не главное, верно?  Из окна машины, Нил, смотря сквозь светлую челку, слегка мешающую взгляду, видел впервые в жизни Солт-Лейк - сердце Юты, главный город каждого из них.  Город - землю обетованную каждого мормона.  А Нил был мормоном.  Когда ему исполнилось восемнадцать, отец сказал, что на исходе лета они отправятся к Храму, чтобы Нил прошел, то, что обязан пройти всякий юноша - миссию. Его отец ее прошел, его дед, и даже прадед. Нил тоже дорос до этой чести. Как была бы рада Сара…наверное.  Отец начал снижать скорость тогда, когда за окнами показался величественный белый шпиль, высоко уходящий в безоблачные небеса, тянущийся в сами Господни распростертые объятия, Храм. Они были уже близко. Мать утирала слезы платком и Нилу как никогда захотелось сжать ее тонкую, светлую руку в своей ладони: о мама, можешь ли ты хотя бы в этот миг не плакать? Конечно мать не могла. Нервы Элизабет, ее шаткое состояние, что стало таковым еще два года назад, все никак не позволяло ей взглянуть на мир не сквозь завесу слез.  Остановишись на широком проспекте, близ тротуара, отец выключил зажигание и на недолгое мгновение в машине повисла тишина, рушимая только тонкими всхлипами Элизабет.  — Приехали, — отец на секунду выдохнул и закашлялся, утирая губы ладонью, вглядываясь в улицу через желто-красное лобовое стекло, — Нил, ты знаешь, что это не просто долг. Это - твоё служение Богу. Ты - его инструмент. И на твоих плечах лежит ответственность не только за свою душу, но и за душу тех, кого ты встретишь на своём пути. Ты был воспитан в вере, и это время для тебя, чтобы служить всем сердцем. Я горжусь тем, что ты стоишь на пороге чего-то великого. Отец на секунду остановился, Нил, сцепив руки на коленях, повернул к нему голову, так, чтобы не щурится от солнца, что было в стекла переднего пассажирского:  — Я знаю, отец, я тебя не подведу!  Нил и не мог подвести. Куда ему? Разве после всего, что вынесла их семья, Нил имел на это право и возможность? Он - надежда всех Харрисонов, не мог дозволить себе того, чтобы все повторилось…чтобы мать снова плакала ночами и днями, а отец молча уходил в амбар, проводя там часы. А как скулил и плакал маленький Джеймс, цепляясь за братскую ногу? Особенно, в тот черный для их семьи день, когда они вышли из церкви, одетые в черное?  На Саре было красивое белое платье, а пшеничные волосы мать сама в тот день заплела в косы. В последний раз.  Не верилось даже.  И разве он может? Он - Нил Майкл Харрисон, старший сын, опора семьи, с этой минуты, разве может он подвести мать и отца? А Бога?  — Дослушай меня! — отец смерил его строгим взглядом — Молодые всегда думают, что не подведут, но они подводят… Мама зарыдала снова, а Нил лишь успугано дернулся, стараясь не смотреть ни на отца, ни на нее. Душу не рвать, и так уж много всего.  Отец на минуту отвернулся, пиля улицу за стеклом тяжелым взглядом, дыша тяжело и хрипло, а после вдруг запрокинул голову и сказал, чуть мягче, чуть менее строго, чем первое:  — Я понимаю, что ты уже взрослый, но помни, ты всегда будешь моим сыном. Ты в этой миссии не один. Сначала будет тяжело. Будет холодно, будут моменты, когда захочется отступить... Но если ты будешь следовать путём Бога, тебе откроется то, что ты сам не мог бы представить. А я буду молиться за тебя каждый день. И мама, мы оба будем за тебя молиться.  В глазах отца, двух темно-серых стекляшках, так странно промелькнуло то, что Нил видел в них совсем редко, почти никогда: истинная и правдивая любовь к нему. И Нил поверил, и Нил кивнул:  — Я тоже буду молиться о вас, и о Джеймсе, и о Саре, каждый день, отец, клянусь!  Сорвалось запально с губ, так быстро, что даже не успел подумать, и только после - испугаться. Имя Сары, сестры, он не произносит вслух уже давно, а тут…не удержался.  Майкл Джеймс Харрисон - фермер из Юты и благочестивый мормон, его отец, смерил его внимательным взглядом, постукивая нервно ногтями по рулю.  — Не забывай, что здесь, в миссии, нет места для сомнений. Ты должен быть послушен. Мы, как семья, всегда следуем за учением церкви, и ты обязан не только следовать правилам, но и быть примером для других. Твои поступки должны быть чистыми, твоё сердце должно быть открытым. Это не время для твоих личных слабостей, сын. Продолжил так, будто не заметил заминки, будто имя Сары даже на расслышал, так бы думалось, да отец намекнул: «Мы, как семья, всегда следуем за учением…». Конечно, конечно… Мы - да, а вот Сара…Сара нет.  И Сары теперь нет тоже.  И это, до того горькое, но трезвое, отразилось в глазах отца, что Нил замер и сглотнул.  — Конечно, я понимаю тебя, отец.  Отец вдруг, как неожиданно, расцвел улыбкой в усы, хохотнул и постучал его по плечу:  — Пошли, время пришло!  Небо и солнце раскалило камни площади, обжигая даже через ботинки, они шли, втроем, Нил и Элизабет взявшись за руки, отец чуть впереди, кажется отбрасывая своей громадой сухих мышц от работы в полях и коровниках, на них с матерью огромную тень. Нил рассматривал все вокруг раскрыв рот: величественные белые столпы уходящие вверх, в самое небо, серые камни под ногами, что чистотой своей кажется вскоре бы ослепили их, всполох юбки матери, белой в черный горошек и ее тонкую руку, в муслиновой летней перчатке, чтобы скрыть следы работ на ферме и стирки, в своей руке. Тонким хлопком ее юбок, шепчущим от ветра, било о его ноги в черных брюках, новых, потому что отец и мать пошили ему аж два комплекта одежды для столь важного пути, и купили новые ботинки, нечищенные кажется так же, как и камни на площади.  Ветра Юты гнали с мест, где Солт-Лейк не обнесен горами красный песок, пахло булочными вдоль широкого проспекта, травяным чаем и сладкой газировкой. Нил знал, в других штатах часто пахнет кофе, но не здесь, не в Юте. Не пахло и никогда не будет пахнуть, потому что никакой мормон кофе не пьет.  Отец остановился у группы людей в костюмах, дорогих, лоснящихся, и завидев их, их и отца, что одет в свои лучшие и единственные жилет и брюки, Нил понял кто они… Апостолы! В этот святой день, пускай не все двенадцать, но хотя бы пять, вышли встретить его и его будущего компаньона.  О, кто им будет Нил не знал. Не положено. Но на миссию всегда едут вдвоем. Компаньон отца, дядя Джими, с которым они сдружились в те самые юные, миссионерские годы, до сих пор приезжает к ним через рождество, с семьей. Нил знал - этот человек, человек с которым ты разделишь миссию, важный, он друг, он соратник на пути Господа, он, возможно, твой будущий и единственный друг. И сердце его дрожало, выискивая в толпе костюмов белую рубашку и галстучек черный, лицо юное, чтобы сразу его узнать, чтобы понять, что вот - он!  Мать на секунду сжала его руку крепче, и отвлекшись на нее Нил не сразу увидел, не сразу понял, что с другого края площади идут к ним несколько других. Мужчину лет отца, не старше, женщину, чуть полноватую, в платье в джорданскую розу и юношу. Увидев, Нил даже не сразу понял, и только потом, сглотнул с треском в горле: вот ты какой!  Парень, еще для него безымянный, чуть повыше Нила, с волосами темно-каштановыми, небрежно торчащими, как не принято, шел упруго и уверено, мать за руку не держал, зато сестер близняшек, каждую за маленькие ручки, улыбался, улыбался всем, чем мог: губами, чуть пухлой нижней и вздернутой верхней, щеками золотистыми с ямочками, глазами оливковыми, со смешинкой, и кажется, даже, крапинками веснушек на чуть горбатом носу. Шел, уверенно и вперед и почему-то…Нилу сразу не понравился. Отвратил как-то. Слишком яркий. Слишком смешной. Слишком уверенный.  И слишком счастливый.  Их отцы жмут друг другу руки, улыбаются в усы и обмениваются короткими приветствиями:  — Майкл. Майкл Харрисон  — Майкл! Наслышан! Уж не у вас ли лучшие коровы в Юте? Джонатан!  Джонатан, тогда Нил еще не знал, что Джонатан Уильям Моррисон, тогда просто Джонатан. Щербатозубый и энергичный отец семейства, с женой толстушкой, типичной уроженкой запада и оравой детишек: старшим, его собратом на Господнем пути (оказалось что лишь третьим по старшенству) дочурками близнецами: Мевис и Глэдис и младшей дочерью, трехлетней Анна-Бет.  — Джонатан? Джонатан Моррисон? И где мои коровы и ваша адвокатская контора в центре? Вот же счастье!  Что же, хотя бы их отцы наслышаны друг о друге. Не то чтобы успокоило, но хоть что-то.  — Умоляю вас, какая контора? Так, хобби! Все же все мы - фермеры из Юты, Храни Господь! А это? — Джонатан Моррисон одарил Нила счастливым взглядом — Ваш сын? Сотоварищ моего отпрыска? Эй, Эйден, а ну поздоровайся!  Сына, что заигрался с маленькими сестрами, окрикнул, и тот, споро отвлекаясь, подскочил с колен, вытертая руки о штаны.  — Да, отец?  Голос у этого Эйдена Нилу сразу поддых ударил - как ручеек июльский, журчит, переливаясь на свету, и слышно сразу, смеется до страшного много.  — Поздоровайся, это твой любимый брат на следующие восемнадцать месяцев, юноша, простите, я не спросил вашего имени!  Нил почему-то сразу понял, что в этой семье все - говоруны, только и делают, что языком треплят, и отпуская руку матери, в последний раз чувствуя муслин ее перчатки, он уже заранее нахмурил светлые брови, протягивая ладонь подскочившему юноше.  — Нил.  Юноша руку тут же перехватил, потрясывая слегка и улыбаясь белозубо, кажется, еще шире, чем раньше:  — Эйден, будем знакомы!  Да. Конечно будем.  Куда же мы денемся?