requiem aeternam

      — Сенку-чан, умоляю, исправь этот ужас!       — Проси громче, Менталист.

***

      Рюсуй внезапно предложил благотворительный концерт, и Ген до сих пор не мог переваривать мысль об этом. Хотя буквально через пару минут ему уже выходить на сцену, а осадок и непонимание продолжались виться в голове, заполняя все мысли.       Ген хлопнул себя по щекам, пытаясь привести разум в норму, но вышло не очень. Зато получил оглушающий вопль Рюсуя прямо в ухо.       — Надеюсь, музыка заглушила твои крики, а то наши маленькие зрители неправильно нас поймут, — усмехнулся Ген, поправляя причёску.       — Асагири, мы с твоими выкрутасами скоро заработаем себе дурную репутацию. Ты видел себя в зеркало? У тебя от твоих хлопков такие следы на щеках, будто мы с Кохаку тебя в рабстве держим и избиваем круглосуточно.       — Но ты ведь своими воплями только усугубляешь ситуацию.       Рюсуй его уже не слушал. Ген осматривал реквизит. Карты, типичный для любого уважающего себя иллюзиониста цилиндр, трость, конфетти, ветхая книга…       Книга, на самом-то деле, не входила в изначальный план. Но примерно за час до выступления Ген сорвался с места, помчавшись домой, чтобы принести её сюда. Что это за наваждение? Он не знал. Да и плохо помнил содержимое. По какой-то странной причине он практически полностью забывал её сюжет, стоило только дочитать до конца.       Это определённо художественная литература. Ген даже мог сходу вспомнить, что это фэнтези. И явно очень старое, написанное не в Японии.       Ну это, блядь, очевидно.       Летом они ездили во Францию; Рюсуй тогда знатно раскошелился на отдых своих артистов. И не забыл прихватить своего любовника в их замечательное путешествие по живописным местам и архитектурным памятникам.       Поэтому днём Кохаку и Рури заставляли Гена пить вместе с ними кофе и подъедать восхитительную ароматную выпечку, а по ночам слушали стоны Укё. Ну, иногда ещё и Рюсуя. После этого Ген наотрез отказывался возвращаться в отель до тех пор, пока Рюсуй не снял им номера подальше от их с Укё любовной берлоги.       В одну из прогулок Рури затащила их туда, где и начались проблемы.       Музей романтической жизни был по-настоящему интересным и захватывающим дух местом. Ген осматривал экспонаты с таким восторгом, что Рури шёпотом пообещала ему сходить ещё куда-нибудь. Но вдвоём. Либо же взять с собой Укё. Без шумной Кохаку, да и тем более без Рюсуя.       Но его внимание привлёк объект, выбивающийся из общей картины. Это была старая книга, лежавшая в саду, прилегающем к музею. Она была какофонией в упорядоченной гамме окружения. Ген не стал её трогать, лишь осмотрел обложку. Название почти полностью затёрлось, и остался только первый слог явно не первого слова — «de».       Но экскурсия была такой интересной, что под конец он и вовсе забыл про какую-то там книжонку. До тех пор, пока в отеле Кохаку ему не сообщила, что взяла её с собой. Ген тогда был в полнейшем ужасе. Мало того, что это очевидная кража, так ещё и настолько эффектная и невообразимая.       Он тогда спросил у неё, как ей это удалось, а Кохаку лишь загадочно подмигнула, кокетливо усмехаясь. На ней всё это время были босоножки и синее короткое платье. Ни сумки, ни куртки, вообще ничего другого с ней не было. Оставалось только гадать, где же эта авантюрная девица протащила книгу.       Кохаку быстро потеряла интерес к книге, сбагрила её Гену и больше не вспоминала об этом случае.       А он первый раз в жизни влюбился по-настоящему.       Не в Кохаку, слава всем богам, а в литературный образ.       Ген с упоением перечитывал эту книгу, каждый раз забывая сюжет; но в сознании отпечатался образ, который он выудил из осколков собственной памяти.       Древнее божество, имеющее тысячу имён. Злобное, с налившимися кровью глазами, завораживающими шрамами и хриплым голосом.       Он приходил к нему во снах, и они беседовали обо всём: о мироздании, политике, истории, науке.       Божество смеялось, слушая рассказы Гена о фокусах.       И, чёрт возьми, эти дискуссии ясно были не милыми. Он рассказывал такие вещи, от которых картина мира трескалась. Но Ген не мог вспомнить ничего из этих рассказов, хотя и осознавал саму суть слов.       Голос его таинственного друга резонировал в мозге, посылая сигналы в разные части тела. Его рассказы о науке волнами уходили в уши, вызывая дикий звон. Сознание превращалось в кашу, наглухо игнорируя любые попытки Гена собрать мысли в кучу. А божество продолжало свой монолог.       Оно было такое же ветхое и древнее, как и сама книга. Нет, намного старше. Ген не был уверен, что именно он из себя представлял. Богом чего он был? Слов? Науки? Рассказов? Впрочем, всё это не имело значения. Ему нравился этот таинственный парень.       Это определённо был парень. Может, даже мужчина. В тех немногих обрывках воспоминаний бережно хранился образ багряных глаз и отзвук хриплого голоса. Больше об его внешности Ген ничего не знал. Вернее, не помнил. Но в своих фантазиях мог представить, что у незнакомца невероятно худые руки, покрытые бесчисленными шрамами.       Ген глянул на часы: время позволяло ещё немного насладиться отдыхом.       Его рассказы об исторических событиях проникали в сознание, заполняя все закоулки его больного воображения. И, боже, так вообще можно выражаться?       Так или иначе, Ген видел. Как его милый друг это сделал? Семя информации метафорически разбухало и путешествовало по нейронным связям в разных направлениях. Куда? Казалось, что современная аппаратура не смогла бы отследить всё то, что происходило в его голове в эти моменты. То ли картинка бегала от коры головного мозга прямо в сетчатку глаз, то ли наоборот, но Ген видел.       И это были не изображения древних сражений, завоеваний новых земель или виды утерянных для человечества мест, — садов Семирамиды или величество Галикарнасского, мать его, мавзолея. Нет, это были не менее захватывающие образы учёных, искавших истину на протяжении всей истории человечества. Ген видел всё: первые математические записи, теории о строении Вселенной, исследования алхимиков средневековья, которые они проводили при свете тусклых багряных свечей, в пламени которых он так выискивал эти смеющиеся кровавые глаза.       — Эй, Менталист, пора на сцену!       Слова Рюсуя клаксоном вырвали его из фантазий.       — Милый, иногда твой голос настолько же мерзкий, как и автомобильные гудки. Нет, даже хуже. Намного.       Рюсуй недовольно цокнул, и на сцену Ген вышел, получив лёгкий подзатыльник. Дети этого не увидели. Вот и хорошо.       Он широко улыбнулся, щуря глаза. Сцена — его хлеб, вода и дом. Быстро оглядел зал, оценивая возрастную категорию его зрителей. Начальная и средняя школа. Эта публика была его любимым типом: с ними гораздо проще играть, чем с совсем маленькими детьми, ведь те многого не понимают, и гораздо легче, чем с подростками, характер которых раздражал его.       Ген с максимально возможным пафосом сел на заранее приготовленный стул, стоявший в центре сцены. Закинул ногу на ногу, упёрся локтем в колено, уткнулся подбородком в ладонь. Вновь сощурился, оглядывая присутствующих. Он старался наладить краткий зрительный контакт с максимальным количеством детей, мысленно считая до тридцати. Этого времени должно хватить, чтобы публика заинтересовалась внезапно притихшим иллюзионистом.       Один, два, три…       Он заглянул в глаза племянницы Кохаку, Суйки, широко улыбавшейся ему.       Четыре, пять, шесть…       Встретился взглядом с мальчиком, сидевшим в центре зала. У него были такие яркие зелёные глаза, что Ген невольно вспомнил траву, освещённую солнечными лучами.       Семь, восемь, девять…       Синие, серые, карие. Он успел пересечься со столькими детьми. Их родители, быть может, сильно переживали, когда заводили детей в зал, оставляя их без присмотра.       Впрочем, им не о чем было волноваться, ведь для взрослых были выделены балконы. Рюсуй настаивал на такой рассадке зрителей, ведь так юная аудитория осталась бы один на один с Геном.       Десять, одиннадцать, двенадцать…       И тут Ген поймал взгляд красных глаз. Большие, раскосые, с пушистыми чёрными ресницами. А от них тянулись вверх витиеватые причудливые шрамы. Дыхание сбилось; казалось, время на мгновение остановилось. Ген моргнул, присмотрелся и понял, что ошибся. Глаза этого мальчика были карие.       Счёт был потерян.       Наваждение спало так же быстро, как и накатило.       Все ощущения спутались, было непонятно, сколько он так пялился, приняв фантазии воспалённого мозга за реальность.       Ген кашлянул, и к нему плавной походкой подошла Кохаку, вручая трость.       Как там говорится? Свет, камера, мотор?       Он встал, резко выпрямляя спину. Ухватился за трость, ловкими пальцами одной руки прокрутил её, от чего зал окончательно замолк, обращая всё внимание к его фигуре.       На него бросил красный свет прожектор, а Кохаку вовремя выкатила большое зеркало. Краем глаза Ген оценил свой образ в отражении. Выбрать на выступление этот костюм было отличной идеей.       Он подошёл к зеркалу, полноценно осмотрел себя, приняв максимально сосредоточенное выражение лица. Коснулся прохладной гладкой поверхности, провёл пальцем по раме, а в следующий момент у него в руке красовалась карта Джокера.       — Привет, дорогие друзья! Менталист рад приветствовать вас на своём выступлении! — Ген широко улыбнулся, обращаясь к зрителям. — Сегодня он разработал для вас особенную программу. Ну что же, начнём!       Он отошёл от зеркала, отсалютовал публике, а затем щёлкнул пальцами. В это же мгновение заиграла музыка.       Внимание присутствующих было окончательно завоёвано, и Ген мысленно дал себе пять. К этому выступлению они и правда долго готовились, ведь ударить в грязь лицом было нельзя: благотворительный бесплатный концерт для детей, — о таком событии в социальных сетях будут говорить ещё долго. Репутация, безусловно, была очень важна, но Ген выкладывался на полную всегда, просто сегодня свои усилия он выкрутил не на сто, а на все двести процентов. В зале сидели не обычные дети, тут собрались, по большей части, ребятишки с ограниченными возможностями. Были также и те, кто находился в ремиссии после лечения онкологии. Болезни никого не щадили, и Ген это понимал. Присутствовали и полностью здоровые, нашлось место и для детей из достаточно бедных семей.       Ещё больше повышали градус ответственности две уже знакомые ему девочки. Суйка, которую Кохаку всегда брала на свои выступления, сейчас радостно следила за каждым действием Гена, была ему как родная дочь.       А ещё была Мирай, которая совсем недавно вышла из комы, и сейчас, достаточно восстановившись, пришла сюда. Ген последние года три знал результаты её анализов в мельчайших подробностях, навещал её в больнице каждую неделю и волновался за её жизнь чуть ли не больше самого Цукасы.       Дети с восторгом встречали каждый новый фокус Гена, и ему это нравилось. Большая вовлечённость публики в процесс — лучшая благодарность для любого артиста, и он не был исключением.       И вот, наконец, настало время для прощания. По программе он должен был сейчас поклониться, поблагодарить пришедших, принять букеты от них, помахать рукой и удалиться со сцены.       Но в его голове зародился другой план. Ещё днём, когда он тащился через половину Токио к себе домой, чтобы привезти эту чёртову вещицу.       — А сейчас, дорогие друзья, настало время эксклюзивного действия! Кохаку, милая, принеси Менталисту книгу.       Кохаку буквально на секунду замешкалась, но сразу взяла себя в руки, отвесила ему шутливый реверанс и удалилась, принимая эту игру. Импровизировать у неё всегда получалось отлично, и Гену это нравилось.       Не прошло и двадцати секунд, как у него в руках оказалась книга. Он даже через ткань перчаток чувствовал все неровности ветхой обложки, готовой через пару таких поднятий рассыпаться в труху.       Он с важным видом открыл её, пролистал, вдумчиво посмотрел в потолок, затем на зрителей, и спросил:       — Друзья, хотелось бы вам немного продлить эту сказочную пору, когда на улице — холод и снег, а на календаре отмечены Рождество, Новый год и первый день каникул?       Зрители в ответ согласно закивали, толпа загудела, и Ген улыбнулся. Он поднял руку, прося тишины, и продолжил:       — Ваш скромный слуга уверяет вас, что всё происходящее сейчас — таинственный процесс. Итак, друзья, радуйтесь, ведь Менталист произнесет древнее заклинание, благодаря которому эта чудесная пора продлится дольше, а дни будут насыщеннее и счастливее!       Зрители затихли, внимательно глядя на Гена. Повисло сладостное ожидание, которое было знакомо каждому.       То самое чувство, когда скоро случится чудо.       — Requiem aeternam… — величественно начал Ген, вкладывая все силы в голос, чтобы он звучно раскатился по залу, достигнув каждого уголка.       Дальнейшие события он запомнил на всю жизнь.

***

      Как только он закончил читать заклинание из книги, страницы вспыхнули алым огнём. Он был неосязаем, но явно видимым. По сцене начал распространяться красноватый дым, и Ген позволил себе секундную слабость, тревожно посмотрев на Кохаку.       Это ведь не входило в программу, что за спецэффекты? Откуда?       Но спустя пару секунд дым рассеялся, и зал взорвался громкими аплодисментами. Это был настоящий фурор. Ген решил оставить все сомнения и расспросы на потом, закрыл книгу, прижал её к груди и поклонился. Опустился занавес.       — Что это было?       — Сам не знаю, душа моя, — нервно рассмеялся Ген, устало потирая глаза.       — Это было прекрасно! Нет, это правда было круто! Твой фокус, конечно, не входил в программу, но ты молодец, Ген, постарался на славу. Думаю, через пару минут стоит ждать массу постов от мамаш, которым телефон и соцсети дороже собственных детей! — голос Рюсуя оглушил всех.       Кохаку демонстративно потрясла головой, недовольно сверкнула глазами, буркнула какое-то ругательство и удалилась. Ген полностью понимал её.       — Рюсуй-чан, твои дорогие артисты устали, давай все поздравления на потом отложим. И празднования тоже.       — Ладно, я всё равно не собирался ничего сегодня делать, но завтра жду вас всех на ужин. Франсуа испечёт твой любимый пирог, так что не проспи.       Ген кивнул, в два шага преодолел расстояние до гримерки, добрался до кресла и буквально рухнул на него, скидывая обувь и стягивая перчатки. Ловким движением руки расстегнул чёрный жилет, ослабил галстук и запрокинул голову. День был тяжёлым, и сейчас ему требовалось пару минут просто посидеть в тишине. Было тяжело.       Хотелось домой, заказать пиццу, выпить колы и принять ванну.       — Устал, Менталист?       — Да.       Сил говорить не было.       Блядь.       Стоп.       Что-то не так.       — Ты кто? — Ген выпрямился, нервно озираясь.       И тут его взгляд столкнулся со взором багровых глаз. Тех самых: больших, раскосых, с причудливыми шрамами. Только в этот раз они были настоящими.       Перед ним стояло непонятное создание.       По виду, конечно, это был человек. Явно человек. Но по своему существу — определённо нет. Парень кутался в его фиолетовое хаори, ухмылялся и чесал ухо.       — Блядь, ты что, голый?       Браво, Ген, ты просто гений. Встретил какую-то мистическую тварь, которой здесь явно не место, и первое, что тебя интересует — его голое тело? Когда-нибудь ты так получишь премию Дарвина.       — Ну да. Эта тряпка была единственной вещью, подошедшей мне по размеру.       День обещал стать инфернально тяжёлым.

***

      — Итак, что мы имеем? Я прочитал заклинание, освободил тебя из книги, в которой ты был заточён несколько столетий, а ещё ты божество науки?       — Да, десять миллиардов очков тебе, Менталист, — со скучающим видом ответил его знакомый, сверля взглядом упаковку лапши.       Они с горем пополам добрались до квартиры Гена, явно напугав таксиста, который их вёз. Голос у этого парня был такой громкий, что его услышать мог даже глухой. Да и много ли голых мужиков в одном хаори возил этот таксист до этого?       — И ты, блядь, думаешь, что я в это поверю?       Парень сразу же оторвался от разглядывания своего будущего обеда и возмущённо уставился на Гена.       — Ты серьёзно? — он явно был оскорблён. — Ты увидел феерию в виде шоу из дыма, неосязаемого огня, от которого книга не сгорела, и всё равно мне не веришь? Чего тебе не хватило? Загадочного шёпота на фоне? Ну, извини, такого я не предусматривал, создавая заклинание. И вообще, Ген, побольше уважения, иначе твой телефон, который ты кладёшь под подушку, сегодня ночью взорвётся.       — Как ты?.. Ай, неважно. Ладно, имя у тебя есть, господин Воображала?       — Зови меня Сенку. Сейчас это имя, думаю, подходит мне больше, чем все мои предыдущие. Кстати, заваришь мне лапшу?       Через пару часов Ген уже убедился, что Сенку не врёт. Знал он слишком много для обычного человека, а таких молодых учёных он ещё не встречал. Даже гениальный доктор Уингфилд, скандальная модная икона НАСА, не был настолько молод, когда получил первую докторскую.       Безусловно, Сенку не был молод. Но выглядел он лет на двадцать максимум. Но говорил о таких вещах, что даже десятилетний Ген удивился бы. А ведь десятилетний Ген верил в магию, увлекался историей и мифологией, его Римской империей было всё древнее и загадочное. А Сенку был по возрасту сравним с божествами любого пантеона, хоть греческого, хоть ещё какого-то.       — Если честно, я богом-то и не был изначально. Плохо помню, конечно, но я явно был простым человеком. Просто умер в двадцать, отвергнутый обществом за то, что не верил ни в духов, ни в богов. Клеймили меня и еретиком, и колдуном, и кем-то ведь ещё называли. Представляешь, я даже не помню, когда это было. И вот я отрицал всё мистическое, помер, да и начала блуждать моя душа по миру. Пиздец, да? Я потом ещё и переродился, на этот раз богом. Но опять же, вообще не помню, когда это было. Знаю только, что тогда начали зарождаться первые древние науки. Вот так надо мной судьба посмеялась.       — Но это не объясняет, почему ты был запечатан в книге.       — Я существовал себе спокойно долгое время. Мне не нужны храмы, подношения и прочая ересь. Это для неуверенных в себе. Мне достаточно знаний. Любых. Вот, например, человек придумал новое блюдо. Даже этого мне достаточно. Хотя, конечно, со временем я немного привередлив стал. Допустим, твои фокусы. Это же тоже знания. Но для меня они не особо ценные. Мне это перестало нравиться ещё давно. Тысячи полторы оборотов Земли вокруг Солнца прошло уже.       — Ты такой душный, Сенку-чан.       — Ой, заткнись.       — Ну, в общем, с расцветом христианской мути люди меня невзлюбили. Я любил в те времена странствовать от человека к человеку во снах, давал им подсказки, советы… Ну и жил среди них же. В итоге меня обвинили в колдовстве. Убить — не убили. Не смогли. Но от такого количества ереси среди смертных я ослаб, поэтому лишился материального тела. Ты же, думаю, знаешь, что эти тёмные для науки времена длились долго, поэтому я решил, что лучше создать себе сосуд, в котором я посплю до лучших времён. Явился во сне к инквизитору, который меня пытался убить, и захватил его разум. Я тогда зол был на людей, заставил его написать книгу, создать заклинание для моего призыва, спрятать её. А потом приказал ему повеситься.       — Ты жесток, Сенку-чан.       — Может быть. Я всегда был мудаком.       Ген улыбнулся. История была грустной, даже жестокой, но сам Сенку рассказывал её как анекдот. Его харизме невозможно было противиться. И сейчас было понятно, что все эти ночные разговоры были реальными.       Сенку объяснил ему, что во снах он к нему стал являться от скуки. И книга была всё это время неполноценным сосудом, ведь в ней хранился только фундамент сущности Сенку, а в остальном он был свободен. В реальный мир попасть не мог, но способность являться людям во снах осталась. И он ею пользовался.       — Я не стремился к людям, сюда, в материальную плоскость, так как не мог найти идиота, который бы прочитал заклинание. Да и, честно говоря, обленился я за эти века. Меня всё устраивало. Не думал же я, что какой-то придурок реально прочитает заклинание из художественной литературы.       Ген особо и не слушал уже. Его слишком сильно очаровали эти багровые глаза, витиеватые шрамы и густые тёмные брови. Они явно контрастировали с волосами Сенку — светлыми, длинными и взъерошенными настолько, что торчали во все стороны.       У него была длинная худая шея, на которой виднелся шрам. За эти несколько часов стало понятно, что Сенку не только худой, но и жилистый. Он так и остался сидеть в хаори, и его руки постоянно оголялись, демонстрируя бесчисленные отметины на коже. Белые, ярко выделяющиеся на общем фоне лёгкого оливкового загара. Сейчас Сенку стащил из аптечки бинты и наматывал их на кисти. С какой целью — непонятно, но Гену нравилось то, что получается. Смотрелось необычно, а самое главное, очень подходило образу.       — Слушай, меня напрягает твой внешний вид. Может, ты всё-таки оденешься?       Сенку бросил на него такой хмурый и скептический взгляд, что ему стало не по себе.       Мало того, что он сожрал мою лапшу, смотал все бинты себе на руки, так ещё и смотрит на меня так. Я что, идиот, что ли?       — Просто, Сенку-чан, понимаешь, это моё хаори, и мне бы хотелось надеть его дома.       — А у тебя много одежды моего размера? Сомневаюсь.       — Ну давай посмотрим.       Из недр шкафа были вытащены вообще все вещи, и Ген перебирал их, придирчиво разглядывая. По росту его футболки и брюки были длинными для Сенку, но вот по ширине вообще не подходили. Слишком узкие.       У Сенку была достаточно внушительная фигура для его худощавой комплекции: широкие плечи, развитая мускулатура бёдер. Ген, устало вздохнув, понял, что пора разгребать запасы одежды на чёрный день.       Пару лет назад, когда он ещё готовился к экзаменам в школе, он сильно набрал вес от стресса. А потом резко похудел, когда умерли его родители, и он остался совсем один. Решение не поступать в университет далось ему тяжело, но сейчас он уже не жалел об этом.       Тем более, он собирался начать получать высшее образование через год, максимум два.       — Попробуй эти вещи.       Сенку взял ком одежды, развернул и приложил к себе какой-то бесформенный чёрный мешок, оказавшийся толстовкой.       — Ну, вот видишь, подошло же! Будет лёгкий оверсайз, так даже лучше.       — Отлично. Интересный выбор. Я думал, что у тебя вся одежда либо фиолетовая, либо пёстрая.       Сенку ещё раз осмотрел вещь, а затем сделал то, от чего у Гена глаза на лоб полезли: ни капли не смущаясь, скинул с себя хаори, натянул толстовку и взглянул в зеркало.       — Боже, Сенку-чан, прикройся!       Ох, Ген, браво! Сначала тебя интересовала его нагота, а теперь ты лицемеришь. Говоришь прикрыться, а сам продолжаешь пялиться.       Сенку как-то странно посмотрел на него. Его глаза потемнели, становясь почти чёрными.       Может, Гену это только показалось, ведь в комнате горела только настольная лампа.       Взгляд у Сенку был тяжёлым. Таким, что в ушах зазвенело, а сердце сжалось, словно в тисках.       Ген шумно сглотнул, уставившись прямо в глаза напротив.       — Сенку-чан…       Он не знал, что на него нашло. Просто внезапный приступ наваждения, заставивший его подойти к Сенку, смотря слегка сверху вниз, и протянуть руку к чужому лицу.       Но не коснуться.       — Чего ты хочешь, Менталист?       Ген не ответил. В горле пересохло, и сердце тут же раненой птицей забилось в груди. И потеря рассудка растворилась, оставив лишь неловкость.       — Я хотел тебя ударить, ибо ты стоишь в одной толстовке в центре моей спальни, бесстыже сверкая своими причинными местами.       Ложь.       Лжец.       Всё не так.       Я хотел вцепиться зубами в твою шею, Сенку-чан.       Сенку насмешливо поднял брови. И Ген понял, что он всё прекрасно видит.

***

      Ген кое-как уживался с ним всё оставшееся время до ужина у Рюсуя. Оставлять Сенку одного в квартире он побоялся, так как ночью тот устроил кавардак, перевернув стеллаж с книгами.       И как только умудрился?       И пришлось брать его с собой.       Друзья отреагировали так, будто он скрыл от них факт своей свадьбы. И внезапно притащил мужа, заявив, что они уже сорок лет в браке. И плевать, что самому Гену было всего двадцать два.       — Не дашь мне его номерок? — кокетливо спросила Кохаку под конец вечера.       Нет, дорогая, этого мужика оседлать и объездить я тебе не дам.       Блядь.       — Нет, булочка, я планирую устроить с ним родео на всю ночь, — отшутился он, нервно посмеиваясь.       Кохаку расхохоталась, похлопала его по плечу, пожелала удачи и упорхнула заигрывать с Цукасой, с которым у неё уже два месяца продолжался какой-то невнятный флирт. И пока Цукаса тупил, она постоянно шутила, что скоро начнёт прыгать на каждого, лишь бы до тугодума с бицепсами вместо мозгов дошёл посыл её кокетства.       Дома Ген умчался в душ, пытаясь смыть с себя всю усталость. С Сенку было тяжело.       — И где же твоё родео, а, Менталист?       Ген никогда в своей жизни так не визжал от испуга и стыда, когда дверь распахнулась, и в ванную комнату зашёл Сенку.       Оказалось, что ругаться Сенку умеет так, что уши вяли. Особенно после удара по лбу бутылкой шампуня. Ген явно расслышал брань на английском, русском, немецком и, неожиданно, на казахском.       А ещё он придурок, который по привычке не закрыл дверь на замок.       Сенку, немного оклемавшись, потирал огромное красное пятно на лбу, согнувшись в три погибели. Спустя пару секунд он чудовищно быстро выпрямился и приблизился к нему, опрокинув стульчик. Ген попятился и уткнулся спиной в стену.       Он сейчас так сжался, подогнув колени, что теперь уже Сенку смотрел на него сверху вниз.       — Сначала обещаешь львицам, что объездишь меня ночью, а потом дерёшься?       Господи.       Эти слова были наполнены такой пошлостью, что Ген звонко рассмеялся.       — Боже, Сенку-чан, слышал бы ты сейчас себя!       Приступ веселья принёс небольшое облегчение. Ситуация стала восприниматься проще, хоть и всё ещё была абсурдной и неловкой.       — А ты хочешь родео, Сенку-чан? — прошептал Ген.       Он разговаривал как вульгарная шлюха. Вызывающе, тихо и пошло.       И ему это нравилось.       Между ними всё эти два дня было непонятное напряжение, и Ген был рад сейчас любой возможности сбросить его. Даже такой.       Он склонился к уху Сенку, касаясь его губами, и повторил свой вопрос:       — Хочешь родео, Сенку-чан? Я могу тебе его устроить, только вот… Ездить будешь ты.       Он прикусил мочку, вызывая у Сенку стон. Тихий, сдержанный, но искрящийся возбуждением даже сквозь внутренние эмоциональные границы и запреты. И Ген от этого звука завёлся ещё сильнее, мысленно ругаясь на душных чопорных дебилов, решивших, что такие звуки непристойны.       Сейчас это звучало как орган в церкви.       Если Сенку не лгал о своей божественности, то ему следовало бы задуматься о создании своего храма.       Ген подавил смешок, утыкаясь в шею Сенку, и прикусил тёплую кожу. Он своими губами сейчас чувствовал чужой пульс.       Почему, блядь, у него он вообще есть? Разве он не должен быть холодной глыбой без пульса и крови?       Сенку отстранился, тяжело дыша, и посмотрел на него, сощурив глаза.       — Я тебе не срань из европейских мифов о вампирах.       Блядь.       — В следующий раз не озвучивай свои мысли, — ухмыльнулся Сенку, перехватывая инициативу.       Ген мысленно проклял и книгу, и Кохаку, и Францию.       И, конечно же, Сенку.       Ведь от его касаний он превратился в невнятную кучку нервов, в которой бурлят гормоны и кровь.       И, самое главное, он был уязвим. В груди разлилось глупое чувство правильности ситуации, а удовольствие и сладкое наслаждение захлестнули его с головой.       От первого укуса по коже прошёлся разряд электричества, посылая сигналы в каждую клеточку тела, вызывая томное напряжение. Ген рвано выдохнул, зарываясь пальцами в волосы на затылке Сенку, перебирая их и потягивая.       От влажного языка, мазнувшего по покрасневшей коже, прошёлся второй удар тока, направивший сигнал уже в конкретную область. Ген почувствовал, как кровь приливает к низу живота.       От второго укуса он тихо ахнул, почувствовав укол, а затем жгучую боль и новые движения языком.       Сенку хотел довести его до инфаркта. Ген хотел растечься лужей по полу ванной.       Он почувствовал холод воздуха и непонятную густую влагу, непохожую на слюну, на коже, когда Сенку отстранился. Трясущейся рукой он коснулся места укуса, а затем посмотрел на свои пальцы, понимая, что почти ни черта не видит.       В глазах был туман, а в ушах стоял гул.       На кончиках пальцев были полупрозрачные разводы крови, смешанной со слюной.       — Сенку…       Про использование суффикса он напрочь забыл, разглядывая ярко-красную жидкость. Кожа всё ещё горела, и все эти вещи вкупе стали отрезвляющим фактором.       Впрочем, ненадолго, ведь Ген уже подался вперёд, хватая Сенку в охапку, и выходя из ванной. Он шёл, пошатываясь, толкая Сенку до кровати. В висках стучала кровь, и оказаться на матрасе стало идеей-фикс, выполнение которой можно было сделать на скорость.       Быстрее.       Казалось, что чем дольше они добираются до кровати, тем ближе конец света.       Дыхание Сенку на миг прервалось, когда Ген толкнул его на матрас, сразу же забираясь сверху. Он был абсолютно голый, его кожа всё ещё лоснилась от воды. С волос капало.       Сенку же лежал под ним в его старой футболке и шортах, которые были слегка влажными от их прикосновений в ванной. Выражение его лица было абсолютно спокойным, но Гену было всё равно. Он видел в огромных багровых глазах желание и страсть.       Он поёрзал, выбирая наиболее удобное положение, и протянул руку к шее Сенку.       Болевые ощущения всё ещё напоминали о себе, наталкивая на мысли о мести.       И Ген поддался искушению, склонившись над Сенку, заглядывая ему в глаза. Коснулся губами лба, щеки, виска, уха и, наконец, разгорячённой кожи, чувствуя частоту пульса. Он приоткрыл рот, касаясь венки языком, оставляя влажную дорожку. А затем слегка прикусил, чувствуя упругую складку меж зубов.       Сенку, казалось, не дышал вовсе, лишь вытянул шею, давая Гену больше свободы. Его светлые волосы смялись, щекоча нос и щёки Гена, от чего тот фыркнул.       Дурацкие.       Они и правда были дурацкие: всё в них было бы нормально, если бы не зелёные кончики, выглядевшие нелепо в контексте того, что с ним в постели сейчас не парень с любовью к экспериментам, а грёбаное древнее божество.       Очень горячее божество.       Ген, отодвинув мешавшиеся пряди, наконец надавил с силой на кожу, впиваясь в неё зубами, оставляя красные следы. Тело Сенку сразу же отозвалось ещё большим изгибом шеи. Стало немного неудобно, ведь Сенку выгнул спину, сжал рукой подушку, а другой схватил Гена за волосы.       В груди бушевало пламя, расползаясь по рёбрам, тянулось по животу, вниз, вызывая сильный спазм и прилив крови к члену. Гену хотелось бросить все эти прелюдии, вонзить ногти в бёдра Сенку, овладевая им полностью, но он просто не мог оторваться от его шеи, продолжал терзать кожу зубами, переодически вылизывая её, оставляя широкие влажные следы.       Сенку утробно стонал, судорожно хватал воздух ртом, но ни на секунду не останавливался, продолжая выгибаться под грубостью Гена.       Но лишь до тех пор, пока Ген сам не остановился. Затуманенный взгляд Сенку вызывал внутри бешеную пульсацию. Кожей они ощущали покалывание от раскалённого воздуха, окружавшего их. Или, быть может, это они сами нагрелись от такой близости?       Сенку присел, облокотившись на ворох подушек, и хотел было положить руки на бёдра Гена, но тот его остановил. Ген стащил футболку с жилистого тела, обнажая торс, и сразу же коснулся рукой загорелой груди, чувствуя электрические разряды под кончиками пальцев. Сенку крепко сжал его плечи, а затем поцеловал, облизывая губы, покусывая, всасывая.       Ген издал сдавленный стон в его рот, опьянённый внезапной чувственностью, лишённой звенящей пошлости, хоть они и целовались так, словно находятся на съёмочной площадке порно-студии. Останавливаться не хотелось. Губы саднило, и он почувствовал, как Сенку кусает его особенно сильно, а затем отстраняется. Потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что происходит. Ещё две, чтобы сфокусировать зрение, что, в принципе, не помогло. Видел он всё так же через белёсую пелену. Скулы Сенку покраснели, а опухшие от поцелуев алые губы были приоткрыты, обнажая острые короткие клыки.       О, боже, опять?       Зрелищности добавляла кровь, и Ген смутно догадывался, что она была его, а не Сенку. Но сейчас ему было плевать, и он вновь потянулся за поцелуем, одной рукой хватая Сенку за затылок, а другой лаская его спину. По коже пробежали мурашки, когда Сенку коснулся его члена, мягко сжимая, проводя ладонью по разгорячённой твёрдой плоти. Рваный выдох застрял где-то в горле, и Ген почувствовал, что воздуха не хватает. Отстранившись, он судорожно раскрыл рот, делая вдох, но Сенку сразу же потянулся за новым поцелуем, прикусывая его губу до крови. Приступ боли прошёлся куда-то вглубь затылка, подавая сигнал об ответных действиях. Но Ген его проигнорировал.       Он схватился за чужую шею, сдавливая её и чувствуя власть над ситуацией. Толкнулся в Сенку, от чего тот упал на подушки. Резко разорвавшийся поцелуй оставил на губах саднящую боль, а воздух обжёг их своим холодом. Ген потянулся к шортам, снимая их с Сенку, судорожно сел сверху, прижимая его запястья своей холодной ладонью, а другой рукой обхватил его член, мягко сжимая.       Сенку дёрнулся, и его тело задрожало, вызывая у Гена смутное удовлетворение. В груди растёкся расплавленный металл от вида такого Сенку: разгорячённого, с розовыми скулами, опухшими красными губами, с пьяным расплывшимся взглядом. Ген осмотрел его полностью: жилистые руки, худое тело с видневшимися рёбрами, бёдра с широкими плотными мышцами, блестевшими от капелек пота. На шее проступили багровые следы от укусов, а на подбородке был развод крови.       Эта картина была настолько упоительно правильной, что Ген протяжно выдохнул, пытаясь запечатлеть в памяти этот момент. А затем склонился над Сенку, заглядывая в красные глаза.       — Мне продолжать, Сенку-чан?       Сенку открыл рот, пытаясь что-то сказать, но, по всей видимости, слова застряли в горле. Он туманно посмотрел на него, явно плохо соображая, и выдохнул, выгибая шею, открывая Гену восхитительный вид на багровые ямочки от укусов.       И Ген всё понял, припадая к чужой коже, цепляясь за неё зубами, словно дикое животное. Во рту появился солоноватый привкус железа, и он оторвался от шеи, отстранённо наблюдая, как проявляются сверкающие бусины крови. Взгляд поплыл окончательно, а оставшиеся крупицы разума рассыпались, и Ген, мурлыкнув, прошёлся языком по этому месту, вылизывая и посасывая загорелую кожу.       Одна рука всё ещё сжимала член Сенку, и он начал двигать ею вдоль всей длины, переодически поглаживая гладкую головку. Ген, ухмыльнувшись, следил за реакцией Сенку, ловя каждый тихий стон.       В какой-то момент он сжал рукой чуть сильнее, вызвав тяжёлый выдох и томное «Ген». Спина Сенку выгнулась, а его ноги затряслись. Его била крупная дрожь, пока он изливался в ладонь Гена.       Через какое-то время, успокоившись, Сенку приподнялся, аккуратно касаясь ладонью груди Гена, слегка отталкивая, но лишь затем, чтобы уложить его на спину. Гена веселило то, что вся наглость Сенку испарилась ещё при перемещении в спальню, оставляя за собой только робкое довольствование наслаждением. Он потянулся к прикроватной тумбочке, выудив из недр ящика смазку, открыл тюбик, капая себе на пальцы вязкий прохладный гель. Сенку в этот момент сел чуть выше, и Ген обхватил одной рукой его горячую ягодицу, немного оттягивая её в сторону, а другой коснулся входа, поглаживая и едва надавливая. Они вновь слились в поцелуе, на этот раз нежном и чувственном, и Ген медленно ввёл один палец внутрь, ловя стон Сенку губами. Холодная смазка резко контрастировала с обжигающим теплом; в комнате стояла тишина, и было слышно только их сбивчивое дыхание и мерное тиканье часов.       В голове было восхитительно пусто, а вся концентрация ушла на полную отдачу ощущениям. Ген мягко толкнулся вторым пальцем, с удивлением обнаружив внезапно нахлынувшую нежность и желание быть мягким; Сенку тяжело дышал, подрагивая, а его член вновь напрягся, утыкаясь в плоский гладкий живот Гена.       Немного привыкнув, Сенку сам двинулся, насаживаясь на пальцы, и сразу же застонал. Тихо, протяжно и чертовски сладко. Казалось, что он смаковал этот момент, медленно двигаясь, приводя Гена в абсолютный восторг. Он был самим совершенством, вот прямо сейчас, таким влажным, горячим и невероятно сексуальным. Кожа на его рёбрах была натянута, демонстрируя белые толстые шрамы. Ген заворожённо коснулся одного, проводя ладонью вверх, к шее, поглаживая и лаская, прикоснулся к венке, ловя кончиками пальцев дикую пульсацию. Сенку шумно выдохнул, млея от дикой нежности, а сам продолжил качаться на пальцах, насаживаясь всё глубже и глубже.       Его радужки потемнели до цвета запёкшейся крови, а густые чёрные ресницы намокли — то ли от пота, стекавшего по лбу, то ли от слёз, скопившихся в уголках глаз; его рот был приоткрыт, демонстрируя острые клыки, и Ген потянулся к ним, облизывая их, ведомый невероятной страстью, вызванной этим восхитительным видом.       Сенку весь был сейчас как натянутая струна, такой дрожащий и выгнувшийся, такой тонкий и притягательный. Мышцы его бёдер напряглись, и Ген схватился за них, поглаживая большими пальцами.       Сенку, почувствовав внезапно образовавшуюся пустоту внутри, протестующе замычал, и Ген посмотрел на него таким выразительным взглядом, на какой был только способен.       И Сенку всё понял, схватился за член Гена и подставил его к кольцу мышц, мягко насаживаясь с громким протяжным стоном, таким глубоким и ярким, что сразу же увидел в сизых глазах ошеломление. Губы инстинктивно растянулись в широкой ухмылке, подразнивая Гена.       Он сел полностью, от чего вновь запрокинул голову, издавая на этот раз лишь невнятный скулёж. А затем сразу же двинул бёдрами, пытаясь распробовать новое ощущение. Мышцы его ног натянулись, приходя в движение, и Ген застонал, откидываясь на подушки, и обхватил ладонью член Сенку, начиная ритмично скользить по всей длине. Этот момент был таким чувственным и притягательным, что внутри расплылась лужа кипятка, обжигая грудную клетку, расползлась по рёбрам к паху, вызывая сладостное напряжение. Другой рукой Ген принялся поглаживать напряжённое бедро Сенку, мягко сжимая.       Ритмичные удары ягодиц о его собственные ноги издавали тихие влажные шлепки, вызывая статическое покалывание в затылке. Сенку не сдерживался, и его стоны были таким глубоким и вибрирующим звуком, резонировавшим в сердце и лёгких, от чего дыхание сбилось.       И Ген в ответ начал двигать бёдрами, от этих толчков Сенку вскрикнул, но сразу же осёкся, зажимая меж зубов пальцы левой руки, заглушая все звуки. Ген недовольно выдохнул, потянулся и взял его за локоть, отводя его руку в сторону.       — Громче.       Его голос был сейчас таким властным, таким незнакомым самому себе, но он добился нужного: Сенку выгнулся, насаживаясь на его член, и громко застонал.       Ген сильнее сжал его член, размазывая по всей длине предэякулят. Он почувствовал собственное напряжение, взрывающееся внутри, и с глухим стоном кончил, продолжая двигать рукой. Через пару мгновений дошёл и Сенку, второй раз за вечер изливаясь в его ладонь.       Они приняли душ вместе, и это было настолько горячо и интимно, что Ген взял бы Сенку прямо там, но усталость брала своё. Он поменял постельное бельё, и они завалились на кровать, сладко потягиваясь и зевая.       Блядь.       И тут Ген вспомнил, где успел накосячить. И выдал себе мысленно такую оплеуху, что в ушах реально зазвенело.       Ну, удачи в больнице, Ген, когда будешь сдавать кровь на анализы.       Он чертовски боялся уколов, и перспектива обойти все лаборатории, собирая свои результаты анализов на все известные человечеству ИППП сильно расстраивала.       И это было ещё мягко сказано.       — Слушай, Сенку-чан, а что насчёт безопасности?       — М? Ты о чём? Об этих ваших убогих резинках?       — Да-да, именно о них.       — О, я смотрю, твоя смелость и властность испарились, оставляя только страх, — Сенку ухмыльнулся так гадко, что был похож на мультяшного злодея. — Забей, я же ничем не болею. Я и не могу.       Это успокаивало.

***

      Позднее Сенку признался, что уже давно хотел выбраться из книги, ведь там чертовски скучно и нечего делать, а наблюдать за людьми и приходить к ним во снах было не так уж и весело.       Тем более, что большинство забыло всё, что видели и слышали ночью.       — Вы, идиоты, создаёте много интересного, но даже не можете должным образом обращаться со своими изобретениями. У людей сон от постоянного шума автомобилей и техники и воздействия телефона на мозги настолько ни к чёрту стал, что я даже не смог вскормить собственными усилиями ни одного учёного за последние пятьдесят лет. Моё нежное сердце разбито.       Ген смеялся над его рассказами. С ним было так легко и приятно, а в голове бушевало столько незаданных вопросов, что все дела ушли на потом.       Но лишь до тех пор, пока он не проснулся утром, как ему казалось, первого января, и не обнаружил ни Сенку, ни похмелья, ни Рюсуя с Укё.       Его это сильно смутило, ведь засыпал он в особняке Нанами, перед сном вдоволь объездив Сенку, а сейчас лежал в своей кровати. Внезапно на телефон пришло сообщение, и Ген прочитав, удивился. О каком выступлении шла речь?       Он посмотрел на время. На часах было девять утра, а мобильник любезно подсказал, что на дворе двадцатое декабря.       Ген потряс головой, потёр глаза, ущипнул себя, но нет. Ничего не поменялось.       В душе зародились смутные подозрения.       Через пару часов он уже надевал свой костюм, готовясь к выходу на сцену. Повторил заученный номер, сорвал оглушительные овации, вновь обнаружил голого Сенку, который загадочно смотрел на него, но ничего не говорил. Он не стал задавать ему вопросы, решив, что тот и сам может всё объяснить.       Но так продолжалось недолго. После двадцатого надевания атласной бордовой блузы он начал терять терпение.       На двадцать пятом затягивании галстука появилось раздражение.       Застёгивая пуговицы на чёрном жилете, плечи которого были усыпаны алыми блёстками, в тридцатый раз, он не выдержал.       — Сенку-чан, что за пиздец происходит?       — А?       Они уже успели повторить ту невероятно горячую постельную игру (и Ген был повторил её ещё раз пятьсот!) и лежали на кровати.       — Какого чёрта? Мы с тобой занимаемся сексом уже тридцать первый раз, если считать первый оригинальный, ты бросаешь на меня взгляды, как французская девица на балу в шестнадцатом веке, но ничего не говоришь по этому поводу!       — О, так ты запомнил. Видишь ли, если объяснять совсем простым языком, иначе твоё серое вещество не выдержит и, вопя от ужаса, разорвётся вместе с черепом, мы во временной петле, вызванной заклинанием.       — О, боги, какого чёрта, Сенку-чан? Я думал, что я просто вызывал божество секса, претворяющегося хранителем науки, а тут выясняется, что Вселенная нарушила собственные законы и застряла в одном промежутке! Знаешь ли, я уже устал пить на Новый год и слушать тупорылые шутки Рюсуя. Они были смешными до пятого раза! Между прочим!       Сенку вскинул густые брови, насмешливо глядя на Гена. Его губы растянулись в ухмылке, но он ничего не говорил. Лишь смотрел на него, и было в глубине его алых глаз что-то лукавое и нежное.       — Я жду объяснений.       Ген отодвинулся от него, скрестив руки на груди, всем видом показывая своё недовольство.       — Извини, но я не знаю, как справиться с этой маленькой проблемкой. Я так давно не писал заклинания, боги, дай мне время, и я что-нибудь придумаю.       — Блядь, ладно, я даю тебе кредит доверия, но если ты обманешь меня, я тебя выпотрошу. И не смотри на меня так. И вообще, ты бог или волшебник?       — Как тебе будет угодно, тем меня и считай.

***

      Но при шестидесятом повторении событий так ничего и не произошло; Сенку говорил, что ещё ничего не придумал, и Ген мысленно выл, понимая, что постарел на два месяца за эти десять бесконечных дней.       На семидесятый раз Сенку обнаружил его в душе, рыдающего и схватившегося за чёрные и белые пряди волос. Вид его был таким отчаянным, жалким, слабым и разбитым; Гена колотило, а глаза были опухшими и покрасневшими от слёз. Он задыхался в приступах плача, кашлял от нехватки воздуха, его грудная клетка судорожно вздымалась.       Ген уже серьёзно задумывался о том, что пора прыгать с крыши. Ему чертовски всё это надоело.       — Эй, ты чего?       — Ты! — Ген подскочил, истерично крича и тыкая пальцем в грудь Сенку. — Это ты во всём виноват! За это время ты так ничего и не исправил! Я даже ни разу не видел, чтобы ты занимался этим вопросом! Только не смей оправдываться, что пишешь заклинание где-то в астральной проекции в окружении душ своих последователей!       Его голос надломился, и Ген вновь зарыдал, падая на колени. Он поскользнулся на влажном полу и завалился на бок, ударяясь головой, но не зашипел от боли, не вздрогнул, лишь сжался в позе эмбриона, хватаясь за волосы и крича от ярости и ужаса. У него была истерика, и Сенку сел рядом, чувствуя, как одежда промокает. На фоне журчала вода, бившая из душевой лейки, но он проигнорировал это; коснулся ладонью белоснежного плеча, мягко поглаживая, стараясь успокоить.       Через пару минут он слегка приподнял Гена, кладя его голову к себе на колени, не переставая ласкать.       И лишь когда он успокоился, Сенку произнёс слова, которые не хотел говорить:       — Ген, извини, я не думал, что на тебя это так сильно повлияет. Я же, блядь, вас людей совсем не понимаю. И долгое время ненавидел. Ладно, я вру. Я знал, что все рано или поздно заметят временную петлю, и когда создавал заклинание, именно этого и добавился. Мною двигала месть, я хотел, чтобы вы, люди, страдали. Но за долгие годы, проведённые без физического тела, я успокоился. У меня всегда была эта черта: я думаю о способах отступления даже в моменты животной ярости.       — Сенку… Почему? Зачем? Для чего? Зачем врать было?       Голос Гена был тихим и больше не дрожал. Охрипший и уставший, он посмотрел ему в глаза. Сизый взгляд был таким огорчённым, что Сенку стало не по себе.       — Я прочту заклинание, но только когда ты выйдешь из душа.

***

      И вновь обман, ведь сейчас Сенку овладевал Геном, с усилием толкаясь внутрь, вжимая хрупкое тело в матрас. Он рыкнул, с особым усилием двинув бёдрами, вызывая дрожащий стон, эхом отзывавшийся внутри его груди.       Он наклонился, ловя губами все эти восхитительно сладкие звуки, резонировавшие с его мозгом, и начал вколачиваться в горячее узкое нутро жёстче.       — Сенку… Сенку-чан, умоляю, исправь этот ужас!       — Проси громче, Менталист.       — Пожалуйста!       Тихие мольбы Гена сорвались на громкие стоны, и Сенку, удовлетворённо промычав, склонился к его уху, обжигая горячим дыханием и шёпотом нежную бледную кожу.       — Profunda super…       Ген заскулил, чувствуя оглушительные слова, набатом отзывавшиеся в сердце и затуманенном разуме.       Каждое слово, казалось, акцентировало пульсацию под его кожей. Каждый слог трескуче плыл по нейронным связям, гулко звуча в голове.       Ему чудилось, что Сенку шепчет ему прямо в мозг, и на последнем звуке заклинания от с каким-то надломленным стоном кончил, чувствуя накатившую сладкую негу.       Сенку, ускорившись, через пару секунд тоже излился, чуть ли не падая на него. Ген влюблённо заглянул в алые глаза, довольствуясь этим моментом.       А после оказалось, что теперь у них впереди весна, и в апреле они праздновали день рождения Гена, которому стукнуло уже двадцать четыре года.