der schlechteste

      Мнимое ощущение нереальности происходящего обрушилось внезапно, как только Август открыл глаза. Вспомнить то, что происходило вчера, труда не составило — в конце концов, выпил он разве что пару глотков из бутылки Йоста и к алкоголю, как и планировал, больше не притрагивался. И даже голова не болела — спина только если, видимо, в одной позе проспал всю ночь.       Но все равно подозрительно.       Аггу даже не удивился, слегка повернув голову влево и обнаружив спящего рядом Йоста. Либо мозги в тот момент еще не начали работать, либо совсем уж отказали из-за всех предыдущих потрясений, но эмоций никаких увиденное не вызвало. Не то что бы это угнетало — так было даже лучше. Август с флегматичным видом уставился в потолок, не желая шевелиться, а потом все же снова посмотрел на Йоста. Его умиротворенный вид вызвал внутри первое за утро чувство — странное спокойствие. Уходить не хотелось. В голове мелькнула манящая мысль — раз уж в прошлый раз Аггу не удалось сполна прочувствовать нахождение Йоста рядом, то, может, ему предоставился шанс сегодня?       Шанс. Смешно даже. Шанс на что? Лежать рядом с ним и бессмысленно таращиться? Август усмехнулся про себя, но теперь разглядывал Йоста пристальнее.       Он дышал негромко, но в тишине комнаты Аггу будто бы слышал это отчетливо. Его ресницы слегка подрагивали во сне, а сам он почему-то выглядел каким-то неестественно маленьким, сжавшимся, словно пытаясь спрятаться.       Маленький… Почти уязвимый. Сложилось ощущение, будто его можно было просто взять и укрыть ладонью, защитить. От чего?       От всего.       Август взглядом прошелся по чужим скулам. Он заметил их еще давно, помнил — острые, выразительные, будто нарисованные. Хотел дотронуться тогда, еще раньше, чтобы проверить, правда ли они такие.       И сейчас снова хотел.       Рука едва заметно дернулась. Внутри все сжалось: простое, почти животное желание. Просто провести пальцами по линии скулы, почувствовать тепло кожи. Проверить, настоящий ли он.       Август сжал кулак. Что за бред? Ерунда какая-то. Это все нервы. Или усталость. Или все сразу — вполне вероятно.       Поймал себя на мысли, что прислушивался к дыханию Йоста слишком внимательно. Считал вдохи неосознанно. Его дыхание вырывалось короткими, неровными вздохами. Щеки — бледные, совсем не такие, как обычно — без этой живой румяности, которая казалась постоянной частью его лица. Волосы растрепались, как всегда, но сейчас это выглядело как-то даже трогательно.       Август снова почувствовал это странное, неуместное спокойствие, которое одновременно притягивало и пугало. Будто ему вдруг дали доступ к чему-то слишком личному. Слишком настоящему. Йост всегда казался каким-то шумным, неудержимым, будто весь состоял из резких движений и слов. А тут — тихий, расслабленный, беззащитный. Настоящий.       Взгляд упорно цеплялся за черты Йоста — за эту почти прозрачную кожу, за родинку у губ, которую Аггу видел раньше, но так близко — никогда.       Внутри будто что-то перевернулось. Такое чувство, что он украл момент. Забрал его себе, пусть никто этого и не заметил. Йост даже не узнает. Он просто спит, и ему плевать, кто смотрит на него и что думает.       Аггу, глядя куда-то в стену, сидел так с минуту, а потом медленно поднялся, не делая лишних движений, лишь бы не разбудить Йоста, лишь бы не разговаривать с ним — только не сейчас. Он, подумав, накинул на чужую сжавшуюся фигуру одеяло, даже не посмев коснуться кожи ни на секунду.       А после забрал свои очки и вышел, не обернувшись и даже не помедлив.       На первом этаже было тихо, пахло кофе и еще чем-то ненавязчивым, как вчера, когда Август оказался здесь впервые. Звук знакомых голосов Аланис и Теуна его успокоил — навряд ли ему хотелось сейчас разговаривать еще с кем-то, кроме них.       Они сильнее располагали.       — Доброе утро, — привычно довольно протянул Танту, увидев Августа. Ему, кажется, уже с самого утра грозило ослепнуть от этой улыбки, сияющей на чужом лице. Аланис тоже не выглядела хмурой, когда приветливо махнула Аггу рукой.       Ну и люди. Август навряд ли смог бы найти причину радоваться по утрам.       — Доброе.       Аланис предложила кофе. Аггу сначала хотел отказаться, но в последний момент просто кивнул, решив, что кофе действительно не будет лишним.       Из короткого диалога с сидящим в наушниках Теуном Август узнал, что остальные все еще спят и навряд ли в ближайшее время проснутся — в отличии от Аггу, который в моменте решил заделаться трезвенником, они его позицию не разделяли и напились достаточно, чтобы позволить себе отсыпаться до полудня.       Августу это подходило. Меньше людей — меньше шума, меньше взглядов, меньше неловкости. Ему всегда нравились такие утренние часы, когда дом еще не ожил полностью. Тишина здесь была другой, чем в его собственной квартире: уютнее, не такой оглушающей. Пусть и чувствовал он себя все еще не в своей тарелке, но дышать здесь все равно было чуть легче.       — Душ на втором, в конце коридора, если надо, — на автомате бросил Теун, когда Август уже собирался их покинуть.       — Да, Йост показывал.       — А где он, кстати? — в тот же момент спросила Аланис.       Аггу, даже не задумавшись над словами, ответил сразу же:       — Спит.       Аланис лишь понимающе кивнула, за что Аггу был ей безумно благодарен. В отличии от Танту, который как-то подозрительно зыркнул на него, подавил улыбку, но никак не прокомментировал услышанное, оставив Августа в молчаливых раздумьях.       Обратно на второй этаж он поднимался в странном, но привычно подвешенном состоянии. Отсутствие каких-либо целей, планов, стремлений постепенно становились здесь его привычными спутниками. Мысли об этом все сильнее его угнетали. Август чувствовал себя беспомощным, каким-то до ничтожности маленьким и бесполезным для самого же себя. Он, казалось бы, приехал сюда отдыхать, но в конечном итоге загнал себя в страшную, темную и бездонную яму, выход из которой с каждым днем становился все более и более тусклым, незаметным.       Аггу выгорел. Полностью. Казался себе теперь лишь уродливым пеплом, мертвыми остатками того, кем он был раньше. Ему хотелось все бросить. Он почти сделал это, покинув Германию и приехав сюда. Но уже здесь за него, кажется, стало цепляться что-то новое, вызывая в Августе уже привычное, почти базовое желание от этого отказаться, откреститься. И куда бежать теперь? И зачем? С какой целью, если итог будет одним и тем же, а лучше не станет?       Перманентное чувство того, что Август просто бездумно, жалко и по отношению к самому себе жестоко проебывает свою жизнь, било по глазам неприглядной правдой. У него было все, но в силу ненужности этого «всего» Аггу готов был так слабо от этого отказаться, оставив себя ни с чем.       Хотя, возможно, это и было какой-то его высшей целью. Потерять все, чтобы найти себя. Откопать среди ненужного жизненного хлама, от которого легкие заполнялись пылью, хотелось бесконечно кашлять и дышать было невозможно, того себя, который еще мог бы в жизненной канители почувствовать себя целым и живым. Который наслаждался бы каждым прожитым днем, ценил то, что имеет (даже если не имел бы ровным счетом ничего), учился, любил, чувствовал, просто жил.       Возможно ли это сейчас, когда разочарование стало спутником жизни? Аггу сомневался, но все еще на что-то надеялся. И, вероятно, именно эта мизерная и почти ничтожная надежда все еще что-то в нем коробила.       — Доброе утро, — сонный голос Йоста выдернул Августа из водоворота заебавших мыслей. Только проснувшийся, какой-то помятый и слегка улыбающийся ему, он выглядел так по-домашнему уютно, что Аггу почти сразу забыл, что за проблемы его угнетали и как справляться он с ними собирался.       И этот тоже довольный. Может, Августу в жизни действительно что-то срочно менять надо, раз уж он утром только лишь убиться хочет?       — Доброе.       А вдруг действительно доброе, потому что Йост какой-нибудь вестник счастья? Аггу, наверное, на удачу нужно за него подержаться, чтоб уж наверняка сработало, и он наконец смог пропитаться чужой энергией и желанием жить.       — Голова не болит? — ровно спросил Аггу, натянув на лицо выражение почти полного безразличия.              — Немного, — отозвался Йост, а затем, прищурившись, разулыбался: — Злорадствуешь?       — Немного, — в тон ему ответил Август.       Короткий диалог, казалось, был закончен — Йост, не теряя улыбки, уже подходил к лестнице, но Аггу в силу странного впечатления, которое на него производил Йост, почему-то решил завершить все на немного иной ноте:       — Йост?       Когда тот обернулся, до мурашек полоснув своим голубоглазым взглядом, Август коротко спросил:       — Покурим потом?       Улыбка на чужих губах засияла вновь.       — Позовешь.       И выглядел Йост так до приятного естественно, словно ночь полностью смыла с него ту привычную громкость и развязность, за собой оставив лишь что-то солнечное и поистине теплое, скрывающееся под занавесом напускной и уже знакомой безалаберности. Настроение Йоста было заметно приподнятым, а воспоминания о вчерашнем вечере негативных эмоций не вызывали, поэтому он чувствовал себя на удивление спокойно.       Его не расстроил даже увиденный с самого утра Август с привычно недовольным лицом, которое теперь, спустя время, Йост стал воспринимать как данность. Он уж точно не мог похвастаться тем, что хорошо знал Аггу (ибо его, кажется, хорошо не знал никто) и умел по выражению его лица прослеживать истинные чувства, но за проведенное вместе время Йост научился относиться к нему проще, легче, с присущим ему пониманием и терпимостью. Ему больше не хотелось подозревать его в чем-то, додумывать, гадать — лишь поближе, наверное, узнать, но это уже как придется. Август будто бы успел стать частью всего того, что Йоста окружало ежедневно, и сам Йост не был против. Вчерашний вечер показал это во всех красках.       Он помнил, как Аггу сидел рядом. Каким-то непостижимым образом тот умел находиться близко, но быть одновременно бесконечно далеко. Йосту казалось, что можно протянуть руку — и не дотянуться. Как будто между ними прозрачная стена, сквозь которую видно все, но пробиться было почти невозможно.       Август был молчалив, но его молчание почему-то всегда звучало громче, чем любые слова. Даже сейчас, вспоминая его, Йост ощущал этот странный, едва уловимый холодок на спине, как будто в компании Августа постоянно нужно было что-то доказывать — ему, себе, всему миру. И против этого Йост почему-то тоже ничего не имел.       И все же в этом холоде было что-то притягательное. Август, казалось бы, не отталкивал, но и не позволял быть ближе — оставался на комфортном для себя расстоянии, будто бы проверяя, насколько далеко Йост готов зайти. Или, может, даже не проверяя, а просто существуя в рамках своей закрытости. Йост не чувствовал в этом злого умысла, но понимал: к Августу нельзя просто взять и привыкнуть, как к новым кроссовкам или знакомой мелодии, что случайно заела в голове. Его нужно было либо принять всего, как есть, либо не принимать вовсе.       Но Йост уже не мог не принимать. Он действительно привык к Августу так же, как привыкают к ночным разговорам, которые не запомнишь утром, но которые оставляют что-то теплое под ребрами. Он привык к нему, как к музыке, что звучит в полсилы, но без которой фон становится слишком пустым.       И теперь Йост вдруг поймал себя на мысли, что ему нравилось это утро. Нравилось, что первый, кого он увидел, проснувшись, был Август. Нравилось, что они уже говорили о сигаретах, хотя Йост еще даже не дошел до кухни. Нравилось, что вчерашний вечер в каком-то смысле стал их общим.       Он знал, что не стоит строить иллюзий. Август не изменится за ночь, не перестанет быть таким, какой он есть. Но Йосту было этого и не нужно. Ему хватало того, что Август все же оставался рядом. Не растворялся в привычной ему отчужденности, не сбегал, реже прятался за этим своим ледяным безразличием, которое, казалось, должно было отталкивать, но почему-то цепляло еще сильнее. Йосту хватало того, что между ними оставалось хоть что-то, хоть эта зыбкая, неосязаемая, но все же существующая связь.       Чужой образ медленно, но верно вписывался в жизнь Йоста, как будто он всегда там был — не бросался в глаза, не требовал внимания, но присутствовал. Никак не вписывался в его мир и при этом становился его частью.       Йост давно понял, что Август не из тех, кто делится чувствами. Не из тех, кто объясняет что-то словами. Но это не мешало ему чувствовать. И Йост был уверен — где-то под всей этой маской равнодушия что-то есть. Какая-то эмоция, какое-то напряжение, которое Август прятал, но не мог полностью скрыть.       И почему-то от этой мысли Йосту хотелось еще сильнее держаться за их странную, непростую, но такую настоящую динамику.       Какого-то черта это его не отталкивало. Какого-то черта он был готов раз за разом проверять эту невидимую стену на прочность. Не ломать, нет, просто быть рядом, смотреть, как Август балансирует на грани то ли ухода, то ли приближения.       Он не ждал, что тот станет другим. Йост никогда не был из тех, кто ожидает от людей перемен. Но он уже знал, что если вдруг Август решит открыть эту дверь хоть на миллиметр — он будет там.       В какой-то другой жизни, наверное, он бы сейчас не задумывался ни о чем, просто принял все таким, какое оно есть. Но не с Августом. С ним любое взаимодействие было чем-то, что либо сближает, либо снова разбрасывает их в разные стороны. И, пока что, Йосту везло.       Он, спускаясь по лестнице, вытащил из носка полупустую и забытую вчера пачку сигарет, покрутив ее в пальцах и пробежавшись взглядом по надписям. Усмехнулся.       Покурим потом?       Да, черт возьми.       Обязательно.

***

      — Тебя одного нельзя оставлять.       Аггу непонимающе посмотрел в сторону Йоста, поджигая сигарету. Тот уже делал затяжку, смотря куда-то перед собой, в пустоту, как вчера.       — Чего мрачный такой? — продолжил он, наконец повернув голову. Август инстинктивно выдохнул, нервно поднеся к губам сигарету.       Он мог легко сделать вид, что ничего не происходит. Было странно, что Йост вообще смог что-то заметить несмотря на то, что Август таким был всегда. Странно, что Йост безошибочно различил его привычное состояние и то, что с Августом сейчас на самом деле что-то было не так.       Безмерно странно.       Внутри поселилось почти инстинктивное желание соврать, отмахнуться, показать Йосту, что нет у него права лезть не в свое дело, даже если он весь такой из себя хороший — мать Тереза, — даже если не все равно ему, даже если помочь хочет.       Вопреки желаниям с губ сорвалось короткое, но вполне честное:       — Устал.       Этот ответ так и требовал насмешки, сарказма и беспощадного злорадства. Он прозвучал настолько неестественно (пусть и был правдивым), что Август тут же о сказанном пожалел, почувствовав себя неуютно. Как будто надумывал он все, как будто уставать ему было не от чего, и жаловаться он права никакого не имел. Особенно Йосту.       Август сделал затяжку, но дым не приносил привычного облегчения. Он зацепился за это ощущение — нелепую, жалкую слабость в собственных словах. «Устал». Как будто он вправе уставать. Как будто есть хоть одна причина чувствовать себя так, как он себя чувствует.       Он был уверен, что Йост не спросит дальше, не полезет разбираться, но это не меняло главного: Август сам себе не верил. Не верил, что действительно имеет право на усталость. Он не вкалывал на заводе, не спасал жизни, не ночевал на улице. Устал от чего? От безделья? От безразличия? От своих собственных мыслей? Смешно.       Август знал, что если продолжит копаться в этом, то начнет злиться. На себя, на Йоста, на то, как неправильно прозвучал его ответ. Потому что звучать так не должно было. Потому что он не должен был вообще ничего отвечать. Йост не имел права спрашивать — но ведь спросил. А Август не имел права отвечать честно — но ведь ответил.       Дерьмовый расклад.       Устал.       От чего-то конкретного или от всего сразу? От людей, от себя самого, от постоянного напряжения, от попыток держать лицо? Он чувствовал это давно, но не привык формулировать. Привык просто заглушать, менять города, компании, отвлекать себя всем, что только мог найти под рукой. Делать вид, что так и надо.       Но рядом с Йостом это не сработало.       Йосту почему-то было дело до него — такого странного и отталкивающе замкнутого, — и в этом было что-то возмутительно неправильное. Августу не нравилось быть разгаданным. Еще больше ему не нравилось ощущение, что за него переживают. Это заставляло его чувствовать себя уязвимым, а уязвимость — это то, что Аггу никогда не умел в себе признавать.       Он опустил взгляд, скользнул пальцами по сигарете, будто проверяя, насколько крепко та зажата в руке. Все внутри сжалось от неприятного, липкого ощущения — слишком поздно, слишком бесполезно отпираться.       Надо было сказать что-то другое. Отмахнуться, съязвить, перевести все в шутку. Но он не сделал этого.       Признание, пусть и мелкое, уже было сказано. И оно почему-то ощущалось тяжелее, чем должно было. Поэтому Август решил топить себя окончательно:       — Хочу все бросить.       И он, кажется, впервые сказал это вслух.       Йост не посмотрел на него с осуждением. Не дернулся в сторону, не скривился в насмешке, не дал ни единого намека на то, что ответ Августа был глупым или нелепым. Просто продолжил курить, глядя перед собой, как будто ничего не изменилось.       Август украдкой взглянул на него, ожидая чего угодно — раздраженного вздоха, тяжелого молчания, взгляда, в котором читается скрытая оценка. Но Йост не выглядел так, будто собирался его анализировать. И тем более жалеть.       Это сбивало с толку.       Августу вдруг стало неуютно — как будто он что-то упустил, неправильно понял. Как будто готовился защищаться, а удара так и не последовало.       Это выбивало почву из-под ног.       — Рано тебе еще, — Йост ответил не сразу, словно над ответом тщательно раздумывая. — Поддаться минутной слабости все могут, — он повернулся к Августу лицом, окинув взглядом из-под ресниц. — А че потом делать будешь? Когда лучше станет?       Август, стряхнув пепел, усмехнулся.       — Думаешь, станет?       — Пф-ф-ф, — Йост выглядел так, словно действительно говорил самую очевидную вещь в мире. — Конечно станет.       В своих словах он был настолько уверен, что ему невозможно было не поверить. Невозможно было не слушать этот голос, не проникнуться его на первый взгляд простыми разговорами, невозможно было с безразличием смотреть в эти привычно прищуренные голубые глаза, через которые как будто можно было заглянуть прямо в его душу.       Аггу, может, заглянуть и хотел. Но боялся.       Потому что Йост смотрел слишком открыто. Потому что в этом взгляде не было преград, за которые можно было зацепиться, чтобы отстраниться, спрятаться, сделать вид, что его это не касается. В этих глазах было место для него — и это пугало.       Август не привык к такому.       Он привык к чужой неискренности, к играм, к тем, кто всегда хотел быть хитрее, к тем, кто говорил одно, а думал другое, к тем, кто вел себя так, будто всем плевать, а потом внезапно оказывалось, что нет.       Он привык сомневаться.       А в Йосте сомневаться было сложно.       Потому что он был такой, какой есть. Не играл, не строил из себя, не пытался показаться лучше или хуже.       И от этого становилось только страшнее.       Потому что если Йост такой настоящий — то, значит, в этом тоже есть какая-то правда. Значит, это он не просто так. Значит, Август на самом деле ему интересен. Значит, ему действительно не все равно.       И если вдруг это правда — то что тогда делать Августу?       Он в своей жизни столько раз убегал от взглядов, от чужих попыток понять его. Он привык не отвечать, скрывать, обманывать, говорить слова, которые не могли раскрыть ничего настоящего. Он строил стену вокруг себя высокую и крепкую, и редко кто мог за нее заглянуть. Он это ценил — свою способность быть на расстоянии, свою защиту от всех и всего. А Йост раз за разом пытался преодолеть эту дистанцию. И каждый раз Август ощущал, как эта стена трещит под натиском его искренности. Боялся ли он? Наверное. Бояться всегда легче, чем открыться. Он знал, что если поддастся этим взглядам, этим словам, то он просто исчезнет. Он станет частью того мира, в который Йост его вводит, и это означало бы потерять контроль.       Но что-то внутри его все равно тянуло. Он не мог закрыться полностью. Он смотрел в эти глаза и чувствовал, как нарастает давление, как его мысли начинают путаться, как хочется отвечать, рассказывать все, что на самом деле скрыто. Но страх был сильнее. Страх открыть себя, раздвинуть границы, стать уязвимым. Страх потерять контроль, перестать быть тем, кем он привык быть — кто держит дистанцию и не позволяет другим видеть свои слабости.       — Все решаемо, пока ты не умираешь, — Йост подвел итог с совершенно спокойной интонацией. — А тебе до заката далеко еще.       Август инстинктивно отвел взгляд, не в силах выдержать этого молчаливого давления. Он всегда избегал настоящих разговоров, избегал погружаться в глубину — его мир был создан из поверхностных жестов, быстрых фраз и пустых слов. Он привык управлять тем, как его воспринимают. Но с Йостом не получалось.       — Тебе тоже, — ответ прозвучал на выдохе. Это единственное, что Аггу мог сказать сейчас. Перевести центр внимания на Йоста.       Тот, впрочем, не протестовал.       Он провел кончиками пальцев по краю пепельницы, затянулся в последний раз и отправил туда окурок. Август уставился в одну точку, на эти изящные в своем облике татуированные пальцы, скользнул взглядом выше, а после почти на автомате проговорил:       — Я, наверное, скоро уеду.       Йост поднял взгляд до уровня чужих глаз и натянуто улыбнулся.       — Это на тебя так моя речь подействовала или мы тебя заебали?       — А целью твоей речи было заставить меня отсюда свалить? — Аггу вернул ему короткую улыбку, намереваясь не отвечать на заданный вопрос.       — Это часть твоего «исцеления», — Йост спокойно пожал плечами. — Пока ты не вернешься и все там не разрулишь, лучше тебе не станет.       — Спасибо.       Август докурил, вслед за Йостом оставив окурок в пепельнице.       — Ты сам это знаешь.       И он действительно знал. Попытки убежать от того, что так давило и покоя не давало, угнетали еще больше.       — Когда ты собираешься? — внезапно спросил Йост. Август поймал его взгляд, словно в моменте изменившийся.       — Не знаю, — Аггу качнул головой. — Я не совсем готов.       Улыбка Йоста заставила Августа изнутри поежиться. Что-то в ней было дурманящее. Аггу все сильнее не хотелось уезжать.       — Скажи, когда решишь.       — Отпразднуешь?       — Буду скучать.       И совершенно несерьезное выражение лица Йоста никак не вязалось с интонацией, с которой это было сказано. Август готов был услышать это еще раз, с закрытыми глазами, и поверить на слово, беспрекословно и без сомнений. Он почувствовал себя параноиком, думать об этом не хотел отчаянно, но что-то внутри шевельнулось и откликнулось.       Он хотел ответить.       Но Йост, судя по всему, ответа не ждал. Он медленно обошел Августа, почти невесомо — на долю миллиметра — задев его плечом, и вышел, оставив открытой дверь. Аггу вышел следом.       — Почему ты так уверен в том, что я тебя не переношу? — очередная провокационная фраза сорвалась с уст Йоста легко.       Август действительно хотел сказать что-нибудь в ответ, но ему не позволили даже подумать — Йост продолжил сыпать убийственными репликами:       — Может, мне с тобой интересно? — он оглянулся через плечо.       Аггу нервно хихикнул.       — Бухать и о тяготах жизни разговаривать?       — Молчать.       Наповал. Тут уже не отвертишься и в шутку все не сведешь, потому что…       Не похоже это было на шутку.       Йост больше не смотрел на него, встал на месте, а Август стоял сзади и прожигал взглядом чужую спину. Он не знал, как реагировать, что отвечать, и стоит ли вообще, когда Йосту ответы, вероятно, и не нужны были.       Поддавшись странному порыву, Аггу медленно сократил расстояние между ними и встал прямо у Йоста за спиной. Тот слышал его дыхание, ощущал исходящее от Августа напряжение, которое будто всегда было его частью, чем-то неотделимым и всепоглощающим. Йост чувствовал сейчас чужое присутствие рядом настолько отчетливо, что все происходившее раньше казалось навязчивой выдумкой, чем-то несуществующим, и в памяти всплывало лишь в пелене сна. Словно Аггу раньше был чем-то фантомным, и лишь сейчас — реальным.       Хотя, не видя, но слепо чувствуя его, Йост все равно в этом сомневался. И в тот момент, будто мысли чужие прочитав и реальность свою норовя доказать, Август коснулся рукой его плеча. Йост еле заметно вздрогнул от неожиданности, тут же голову в сторону Аггу повернув — и все сомнения развеялись прочь.       Тут он. Настоящий и непривычно живой, потому что рука на плече теплая и тяжелая.       Йост сглотнул.       — Думаешь, стебусь? — он посмотрел на Августа своим проницательным взглядом, встретившись лишь со стеклами очков.       — Думаю, ты видишь во мне то, чего нет. Разочаруешься, — словно предостерегал.       — А ты за меня не беспокойся, — Йост разулыбался. — Ответственность за свое разбитое сердце беру на себя. В аду сгоришь за кого-нибудь другого.       — Я и не беспокоюсь, — флегматично заявил Август. Свою руку с чужого плеча убрал запоздало. — Мне уже не важно, за кого гореть и за что.       — Такой грешник? — Йост веселился все больше.       — До святого далековато.       Йост не ответил — лишь руку медленно протянул к чужому лицу и аккуратно снял лыжные очки, наконец открыв себе обзор на глаза собеседника. Август на свое же удивление не выразил ни толики протеста, позволил Йосту так распорядиться своим мнимым комфортом, позволил заглянуть чуть дальше, чем можно было.       Позволил.       — Тогда вместе сгорим, — заговорщицки проговорил Йост глаза в глаза. Своих не отводил, в глубине чужой души выискивать что-то пытался.       Август п о з в о л я л.       Он в ответ смотрел так пристально, как никто никогда не смог бы. Йост был уверен, что слова эти, которые Аггу сказал так уверенно, были стопроцентной ложью.       Думаю, ты видишь во мне то, чего нет.       А Йост на самом деле видел в нем то, чего сам Август в себе разглядеть не мог. Или, по крайней мере, Йост надеялся, что так оно и было.       Он вложил очки в чужую руку, прервал зрительный контакт, в их гляделках в конце концов негласно проиграв, а затем просто молча развернулся и направился в уже знакомую Августу комнату, в которой он провел эту ночь.       — Ну ты и чистюля, — послышалось за дверью, когда Аггу немного подвис и замер на месте, задумавшись.       — Чего? — переспросил он, наконец двигаясь с места и последовав в комнату за Йостом.       — Кровать сразу заправил. Теун бы тебе за это уже все твои грехи отпустил, если бы увидел.       Сначала Август не понимал, о чем речь и что вообще Йост имеет в виду. А потом он перевел взгляд на вторую кровать в комнате (идеально заправленную, ибо на ней никто и не спал вовсе), которую поначалу даже не заметил, и наконец все понял.       Наверное, Йосту не стоило знать правду о том, что Аггу спал с ним вместе.       — За заправленную кровать?       Йост закивал, поддакивая:       — Согласен, он странный, — проходя дальше, он уселся на край кровати и продолжил: — Но крутой.       — Не сомневаюсь.       — Я серьезно.       — Я тоже, — покрутив в руках очки, Август посмотрел на Йоста. — Это ведь он попросил тебя меня позвать?       — Ну… — Йост поначалу замялся. — Он очень переживал, что тебе не до нас. А я просто его переубедил.       Аггу отвел взгляд, уставился на одну точку в полу, подумал. Ему показалось, что он был просто обязан сказать это негромкое:       — Спасибо.       Йост свел брови к переносице в легком недоумении.       — За что?       Август прошелся по комнате, подошел к кровати, на которой сидел Йост, и приземлился рядом, прислонившись к стене спиной и соблюдая между их телами определенное расстояние.       — Да я бы сдох там один.       Август не сразу понял, что сказал это вслух. Слова слетели с губ так, будто и не требовали ответа. Он не посмотрел на Йоста, но почувствовал, как тот повернул голову, как в комнате на секунду стало иначе — густо, как перед грозой, когда воздух стоит неподвижно, и в этой неподвижности можно услышать собственное сердцебиение.       Сдох бы.       Мысль, которая была с ним всегда, как фоновый шум, как электрический гул в пустой комнате, как дрожь в пальцах, когда слишком долго сдерживаешь себя. Теперь она звучала вслух, и Йост ее слышал.       Он не хотел говорить дальше. Но мысли, как воду, когда она пробивает плотину, уже было не остановить.       Если бы он не уехал. Если бы остался там, в этой вязкой, удушливой пустоте, среди ночей, слепленных из глухого молчания и сигаретного дыма, среди утреннего чувства, что ничего не меняется, что ты сам ничего не изменишь.       Если бы он тогда просто не встал.       Если бы продолжил лежать, не заправляя постель, не выходя из квартиры, не замечая, как дни проходят сквозь него, оставляя только гулкую пустоту внутри.       Йост не знал. Он не должен был знать.       Август сжал зубы. Закрыл глаза, но в темноте, под веками, все равно видел себя — сидящего в той убогой квартире, часами смотрящего в одну точку, вдыхающего затхлый воздух одиночества, такого густого, что им можно было давиться. Йост вытащил его оттуда, не понимая, что именно сделал.       «Спасибо» казалось недостаточным. «Спасибо» казалось дурацким, слишком слабым для того, что сидело внутри.       Он открыл глаза и, не поворачивая головы, скосил взгляд на Йоста. Августу хотелось сказать что-то еще. Что-то важное. Но он не знал, как это сделать. Он не привык.       Вместо этого он медленно, едва заметно, сдвинулся ближе. Не соприкасаясь, но сокращая расстояние. Как пробный шаг. Как осторожное признание в том, что, наверное, он все-таки не хотел бы снова оставаться один.       Йост на мгновение замер, уловив движение Августа. Почувствовал, как тот сократил дистанцию. Тихо втянул воздух, осознавая, что слова, произнесенные Августом, были больше, чем просто случайная фраза. Они были признанием, тихим, отрывистым, но весомым.       Он ссутулился, наклонился вперед, обхватил колени руками, с задумчивым видом уставившись в пол. В голове крутились тысячи мыслей — что сказать, как выразить то, что внутри него?       — Тогда хорошо, что ты здесь, — наконец произнес он, и голос его был мягче, чем обычно, теплее.       Он не оборачивался, но его пальцы нервно теребили край килта, и по этому едва заметному движению было понятно, что слова эти давались ему непросто.       — Я не хочу, чтобы кто-то оставался один, — добавил он тихо, словно боялся, что громкие слова могут спугнуть этот хрупкий момент. — И ты… Ты не заслуживаешь быть один.       Август смотрел в одну точку. Глаза не фокусировались, перед ним просто была пустота — та самая, знакомая, липкая, тягучая пустота, в которой он жил слишком долго. Но сейчас, рядом с Йостом, она будто бы отступила. Не исчезла, но ослабла, стала менее всепоглощающей.       Он не знал, как на это реагировать.       Йост говорил тихо, медленно. Словно думал над каждым звуком, словно боялся сказать что-то не то. Август слушал и не мог понять — почему эти слова так сильно задевают? Почему они впиваются в него, как крошечные крючки, цепляются за что-то внутри?       Ты не заслуживаешь быть один.       Август чуть сжал челюсти.       Где-то внутри моментально всколыхнулось раздражение. Глухое, нечеткое, отравленное усталостью. Легкая дрожь прошлась по плечам, но Август удержал себя в руках, не дал этому выйти наружу.       Разве?       Разве он не сам выбрал одиночество? Разве не сам делал все, чтобы люди держались подальше? Чтобы не привязывались, не спрашивали, не интересовались? Разве не он сам оставался в холодных постелях, в пустых комнатах, в чужих городах, где никто не знал его имени?       Но Йост не отстранялся.       Йост сидел рядом и говорил такие вещи, которые никто не говорил ему раньше.       От этого хотелось либо разозлиться, либо…       Либо остаться.       Август шумно выдохнул, склонил голову, уставившись в собственные руки.       Он не мог ответить.       Не мог сказать ничего.       Но не двигался.       Не уходил.       А это уже значило больше, чем он был готов признать.       Зажмурившись, чтобы не пустить дальше едва подступившие слезы, Август повернул голову в сторону Йоста и отчаянно пытался придумать, как побыстрее закончить этот разговор, чтобы перестать чувствовать так много всего сразу. Он путался в мыслях, снова зациклился на чужих татуированных пальцах и бросил неосознанно:       — Что за цифры?       Йост тут же перевел взгляд сначала на Аггу, потом ниже, на собственные руки. Август тут же продолжил:       — Если не секрет.       Йост коротко усмехнулся.       — На видном месте, значит, не секрет?       — Мало ли, — Аггу пожал плечами. — Может, личное.       — Личное, — кивнув. — Но иногда оно достойно того, чтобы о нем знали.       Август поджал губы, тоже кивнул, повторив чужой жест. Взгляда с рук не сводил.       — Это даты рождения, — Йост провел кончиками пальцев по цифрам. — Брата и сестры.       Аггу поднял на него взгляд. Задумался над тем, как много смысла Йост вкладывал во все его окружающее. Как дорожил моментами жизни, словно когда-то однажды рисковал это все потерять. Кипящая внутри этого человека жизнь пугала своей яркостью и настоящностью. И человеком он был, очевидно, не самым беззаботным и счастливым — но поражало то, как умело он мог наслаждаться тем малейшим счастьем, что у него все-таки имелось.       Так парадоксально. Так чуждо самому Августу.       И так убийственно к себе притягивающе.

***

      Было странно сначала общаться с Йостом на приземленно личные темы, испытывать к нему какие-то странные и противоречивые чувства, запретную тягу, а потом просто делать вид, будто между ними ничего не происходило. Словно эта тонкая нить связи возникала лишь тогда, когда они были наедине.       Август не знал, как правильно себя вести. Все выходило хаотично, стихийно, и это бесило. С Йостом он не мог удерживать четкую линию поведения: сначала между ними возникало что-то почти интимное — не в физическом смысле, а в другом, более тревожном. Что-то, что цепляло за живое. А потом, когда появлялись другие люди, когда они просто находились в одной компании, все будто обнулялось.       Ему казалось, что Йост воспринимает их взаимодействия так же: как нечто отдельное, происходящее исключительно в моменты уединения.       Но тогда зачем Йост снова и снова искал его взгляд, говорил так, будто обращался не к нему, а сразу ко всем, но все равно ждал ответа именно от Августа? Почему не просто оставлял все внутри границ безразличия?       Возможно, Йост тоже не знал, как правильно. Возможно, у него вообще не было этой дилеммы — он просто жил, как жил всегда.       Август же жил иначе. Он привык считать близость чем-то осмысленным, а не спонтанным. Если кто-то подходил слишком близко, значит, это имело последствия. А здесь — никакого закрепления, никаких объяснений. Только странная переменная дистанция: то ближе, то дальше.       Может, Йост вообще не ощущал этого натяжения? Может, для него все было просто?       Тогда еще хуже.       Август держал дистанцию, как делал всегда, когда чувствовал, что заходит на территорию, где слишком легко оставить следы. Он говорил не больше, чем требовалось, не отводил взгляд первым, но и не задерживал его дольше нормы. Старался не думать о том, что произошло ранее — это было проще, когда вокруг кто-то говорил, смеялся, отвлекал внимание.       Йост вел себя так, будто ничего не изменилось. Или делал вид. Он был таким же шумным, таким же заводным, но иногда, когда казалось, что никто не смотрит, останавливался взглядом на Августе на долю секунды дольше, чем стоило бы. А потом резко переключался — на разговор, на шутку, на кого угодно еще.       Они не держались вместе, но и не избегали друг друга намеренно. Просто существовали параллельно: Август больше слушал, чем говорил, Йост чаще заговаривал с другими. Если кто-то вдруг втягивал их в один диалог, они отвечали — коротко, спокойно, без намеков на что-то лишнее.       Ближе к вечеру Август поймал себя на мысли, что ждал момента, когда они снова останутся наедине.       Он тут же подавил это ожидание.       Аггу чувствовал странную усталость. Не телесную, а внутреннюю — от постоянного контроля, от того, что приходилось удерживать равновесие, чтобы не скатиться в крайности.       Он не думал о Йосте. Точнее, пытался не думать.       Где-то внутри было чувство, похожее на раздражение, но размытое, без четкого адресата. То ли на себя — за то, что не может просто отключить это навязчивое внимание, то ли на Йоста — за его вечную легкость, за эту способность не оставлять после себя следов, а просто появляться и исчезать, как ни в чем не бывало.       Они оба притворялись. Делали вид, что между ними ничего не изменилось. Йост — слишком уверенно, чтобы это было по-настоящему. Август — слишком осторожно, чтобы этого не заметили.       Он смотрел в одну точку и не знал, чего хочет. Вернее, знал, но ненавидел себя за это.       И все же он ждал.       Неосознанно, против воли. Ждал момента, когда снова окажется с Йостом наедине, когда снова почувствует эту тонкую, натянутую нить, которая связывала их. Не потому, что хотел, — просто иначе не получалось.       Когда дверь в комнату открылась, Август даже не сразу поднял голову. Он знал, кто это.       — Пойдем смотреть закат?       Аггу не ответил сразу. Он посмотрел на Йоста, на его уже не до конца трезвый, но осознанный взгляд. В этот момент он понял, что отдал бы многое, чтобы не чувствовать то, что чувствует сейчас.       Но выбора у него все равно не было.       Август не знал, почему согласился. Почему вообще взглянул на Йоста и не нашел в себе сил сказать «нет». Он не понимал, зачем Йост вдруг решил пойти смотреть закат именно на улицу, когда они вполне могли сделать это с балкона. Вчера этого хватило. Но почему-то сейчас он не стал задавать вопросы.       Возможно, потому что чувствовал: он давно проиграл в этом странном противостоянии.       Воздух снаружи был густым, тяжелым — висел в тишине, пропитанной влагой, будто натянутой до предела. Закат забирал последние оттенки дня: небо горело расплавленным золотом, но низкие тучи, как рваные куски тьмы, уже ждали своего часа, разбавляя свет неровными тенями.       Небо тлело, как угасающий огонь. Оранжево-розовые полосы цеплялись за рваные края облаков, постепенно сдаваясь под натиском сгущающегося мрака. Где-то на горизонте сквозь дымку просвечивал последний проблеск солнца — тусклый, уже без былой яркости, словно тонущая искра в серой воде.       Йост шагал впереди, но не слишком быстро, оставляя зазор, будто бы специально, чтобы Август не чувствовал себя вынужденным догонять.       В этом было что-то неприятно-естественное.       Август не хотел анализировать, но мысли лезли сами. Он не понимал, куда ведет вся эта игра в полутона. Йост не выглядел как человек, который задумывается о последствиях. Он вел себя так, будто для него все очевидно, просто, само собой разумеющееся. Будто в этом нет ничего особенного.       Но если это действительно незначительно, то почему Август чувствовал, как все внутри скручивается, стоит Йосту оказаться слишком близко?       Аггу сунул руки в карманы, скользнул по нему взглядом.       Йост закинул руки за голову, запрокинул лицо к небу, выдохнул — было видно, как он ловил момент, растягивал его, пропускал через себя.       Август чувствовал себя иначе. У него это было не про красоту момента, не про романтику погоды. Он старался удержаться в границах. Не думать о Йосте рядом, о его расслабленном виде, о том, как отливающий свет заката подчеркивал линию его скул. Не думать, как вся эта картинка неуместно напоминала что-то правильное.       Закат был невероятным: расплавленное солнце, разбрызганное по горизонту, окрашивало облака в насыщенные красные и оранжевые тона, которые постепенно темнели, растворяясь в густом фиолете. Тучи висели так низко, что казались готовыми упасть прямо на них, тяжело и громко. Воздух был густым, почти вязким. Даже ветер будто затаился. И только тучи, тяжелые и молчаливые, продолжали надвигаться, поглощая медленно умирающее солнце. Небо стало переливаться почти незаметно — розовые всполохи растворялись в грязной синеве, сливались с бликами цвета ржавчины. Тишина вокруг нависала, как неумолимая предвестница чего-то.       Свет тускнел, быстро, почти грубо. Еще мгновение — и все стало блеклым, мрачным, серым. Небо будто рухнуло на землю. И тут начался дождь. Не легкая морось, а сразу стена — тяжелые капли застучали по дереву, по земле, по их одежде, по коже.       Йост не отреагировал. Просто стоял, смотрел на горизонт, потом вдруг чуть склонил голову набок — будто задумался.       Август знал, что ему стоило уйти обратно в дом. Или хотя бы отвести взгляд. Но по какой-то причине он не мог.       Боялся даже двинуться, слово сказать, разрушив это мгновение. В моменте стало прохладно, ледяные капли дождя напоминали о себе каждую секунду.       Но он дрожал не от холода.       — Хотел спросить, — голос Йоста разорвал воздух и размеренный шум дождя. — В очках целоваться-то удобно? — это было абсолютно не вовремя. Так внезапно и словно бессмысленно. Пора бы в дом, обратно, насмотрелись уже закатов.       Но ему, по всей видимости, было все равно.       Вопрос был странным. Августу даже подумать пришлось, а потом он, не теряя лица, ответил:       — Смотря с кем. Иногда и без них хуево.       Хотел добавить, что действительно ничто другое так не важно, как человек, которого ты целуешь — остальное значения не имеет. Но подумал, что прозвучит слишком пафосно. Куда уж ему до таких высоких тем?       Йост тихо рассмеялся, вглядываясь куда-то в потемневшее небо. Волосы прилипли ко лбу от влаги, белая футболка очертила контуры тела, ставшее вдруг еще более привлекательным.       Август оправдывал себя тем, что не смотреть было просто невозможно.       Дождь набирал обороты. Аггу вздрогнул, на Йоста, видимо, связь с природой поймавшего, смотрел сквозь капли на очках.       — Пойдем. Замерзнешь.       То «поешь», то «замерзнешь». Няня года. Докатился.       Йост обернулся, теперь на Аггу смотря в упор. На секунду он словно оробел, на лице промелькнула странная нерешительность.       Август не успел даже подумать. Йост, лицо его руками обхватив, потянулся ближе и накрыл чужие губы своими.       Аггу даже не колебался, задавая себе вопрос, целовать ли в ответ. Потому что «нет» в мыслях не промелькнуло ни на секунду.       Поцелуй получился почти болезненным — таким насыщенным, что сердце пропускало удары, а легкие будто забывали, как это — дышать. Йост целовал с такой необъяснимой уверенностью, как будто делал это уже тысячи раз, с ним, но с каждым новым движением губами он словно проверял, точно ли это то, что нужно.       А нужно было, сука, до дрожи.       Август вцепился в него, растерянный, но безумно жадный. Казалось, что так было правильно. Правильнее всего, что с ним случалось за последние месяцы, годы, да за всю жизнь, наверное. Йост отвечал ему так, как будто это был не первый их поцелуй. Как будто не существовало больше ничего — ни времени, ни пространства. Только они.       Аггу было до одури жарко от прикосновения чужих рук к коже и от дурманящего ощущения его губ на своих собственных. И пусть дождь не щадил, лил, ледяными каплями холодя спину, пусть сумасшествие стремительно с головой накрывало, пусть друзья Йоста там, в доме, в окно бы смотрели — всей толпой — наплевать.       Лишь бы Йост не отстранялся.       Август словно боялся теперь, что его у него отнимут.       И если все это — действительно реальность, то Аггу готов будет справиться с ее последствиями. А если все-таки сон, то он не хотел бы просыпаться. Из Царства Морфея сразу в Царство Небесное.       У Йоста губы мягкие, податливые — Август в рот языком толкнулся, а он не сопротивлялся ни капли, позволял. Ладонями Аггу коснулся уже мокрой ткани чужого килта, который так долго покоя не давал. Йост завел руку за шею и вжал в себя, ближе, чтобы им обоим друг от друга теплее стало под ледяной стеной разбушевавшегося ливня.       Август целовал его с жадностью и почти животным голодом. С Йостом целоваться ахуительно — открытие неожиданно приятное. И теперь, в этот самый момент, многое понятно стало: ни сам полуголый Йост после душа на собственной кухне, ни «Флорида» на английском, ни этот его ебучий килт, обнажающий бледные, сука, колени — ничто не сравнится с поцелуем, который блядский Йост Кляйн подарил Августу под холодным амстердамским дождем.       Сейчас бы только на кровать его — и к черту Аггу слал все то, что это за собой повлекло бы. К черту завтрашний день, когда так сильно хочется утонуть в сегодняшнем.       Но, словно мысли его прочитав, Йост вдруг отстранился. Мокрый, с покрасневшими губами, приоткрытыми в попытке отдышаться, и блестящими в темноте голубыми глазами. Он отошел на шаг, когда Аггу инстинктивно убрал от него руки.       И, коротко улыбнувшись, развернулся, быстро направившись в сторону дома.

***