Взять тело, чтобы вернуть душу

      Безымянный занимался ставшим привычным за последние дни и недели делом: вырезанием из дерева палочек для еды. Каждый точный, отработанный взмах ножа помогал ему сосредоточиться… но не на том, на чём следовало бы. Мысли Безымянного плавно и гладко соскальзывали, утекали, как вода из пальцев, прямо к нежному и хрупкому ростку проклятой симпатии внутри.       Ли Фэнъюэ, как бы неприятно ни было это признавать, несомненно, было за что уважать и за что восхищаться, хотя она и была той ещё раздражающей дурочкой. Жизнь рядом с ней была неожиданно спокойной, но не серой. Даже почти лишённой давно впитавшейся в кости ненависти — к целому миру, ублюдкам вокруг и к себе.       Но, что пугало до глубины души, Фэнъюэ отвлекала. От Его Высочества. Он всё ещё занимал огромное количество мыслей в голове Безымянного, и всё же неизбежно вытеснялся задорным голосом, тёплыми прикосновениями и бесконечным эхом чужого смеха в ушах. Рядом с Ней самый преданный верующий Бога Войны в Короне из Цветов почему-то не мог думать ни о ком другом, кроме Неё, жадно запоминая яркий блеск зелёных глаз и ещё более жадно ловя крупицы неприглядной правды скрывающегося за мимолётным счастьем опустошения.       На закрытых веках была лишь Она — сильная и сияющая, без клейма проклятия и одержимости, но почему-то точно такая же брошенная и одинокая, как и сам Безымянный.       Чужой свет находился так непривычно близко и зачем-то, по какой-то досадной ошибке, так искренне пытался согреть жалкое демоническое отродье рядом с собой. Как же жаляще, зудяще хотелось забрать этот свет себе, крепко прижать к груди, прямо к сердцу!..       И это нельзя было делать ни в коем случае!       «Кто с ним свяжется — того ждёт беда, кто с ним сблизится — распрощается с жизнью!»       Безымянный эгоистично молил, чтобы Она была права, чтобы это были просто слова безумца… Но кто лучше Хуна, давно усвоившего, что каждый, осмелившийся приблизиться будет несомненно изничтожен до основания, мог понимать, что нет, советник-то как раз был прав! Он был прав от начала и до конца!       Хун, жалкий и жадный прямо до скалящихся зубов, до дрожи в сжатых пальцах, проклятый самим миром озлобленный ребёнок, только рад был яркому блеску вокруг, мечтая втайне подобно сороке утащить этот драгоценный блеск к себе в гнездо. И даже сделал это однажды — бесчестно ухватил коралловую бусину Бога, как только представилась возможность. И до сих пор везде носил её с собой, оберегая больше жизни.       Это был постоянный мучительный цикл, каждая редкая итерация которого была одновременно сладкой и отрезвляюще кислой. Пользуясь чужой беспрецедентной добротой, Хун, красноглазый урод, наслаждался ласковой игрой света на коже, расслабленно подставляясь под лучи… А после, заставляя впиваться когтями ненависти в самого себя, неизменно приходило осознание: он опять всё испортил!       И он не мог сделать этого снова. Просто не смог бы простить себе Её слёзы.       А поэтому должен, обязан был уйти, пока не поздно.       Просто… немного позже.       Пожалуйста…       Нож соскользнул, полоснув по пальцу острым лезвием, но оказался незамеченным.

***

      Ужин давно был готов, а Фэнъюэ всё ещё не было. Безымянный неохотно начинал волноваться: даже случаи, когда она возвращалась в подвал разрушенного храма чуть позже обычного, были достаточно редки, несмотря на гуляющий у неё в голове и между ушами ветер. В этот же раз Безымянный прождал сначала пятнадцать минут, затем час, а потом прошло уже три. За это время он успел протереть пыль на каждом из шкафов, в очередной раз тщетно попытаться прочесть целиком хотя бы одну из песен в честь Его Высочества и трижды разогреть остывающий ужин.       Хотя он и не был образован так же хорошо, как, очевидно, была Ли Фэнъюэ, Безымянный вовсе не был глупым: он давно заметил, что его благодетельница совсем не так проста, как выглядит. Она не особо это и скрывала, если быть честным. Но он не собирался в это лезть хотя бы из благодарности за спасение и какого-то чувства солидарности.       Одним словом, Безымянный был уверен, что Фэнъюэ способна постоять за себя. Но это не отменяло факта того, что она была обыкновенным человеком: со всеми своими слабостями и пороками. А в последние дни, когда она начала обучать его основам контроля внутренней энергии, филантроп ещё и витала в своих мыслях, не приносящих ей, кажется, ничего, кроме печали. Против обыкновения она не смеялась преувеличенно весело над его ошибками, которые он даже намеренно совершал чаще обычного из беспокойства, и ломала палочки заметно реже, но с куда большей видимой злобой.       Какая бы сила ни скрывалась в аккуратных и почти до болезненного бледных руках Ли Фэнъюэ, против какого-нибудь крупного отряда юнъаньских псов не выстояла бы и она. Если только под девичьей оболочкой не скрывался чудаковатый божок войны.       И вот так, спустя три часа ожидания, так и не поев, с колотящимся сердцем Безымянный поднялся из подвала наружу, где закатное солнце уже ласкало землю на прощание.       Первым делом он направился на поляну, где Фэнъюэ имела привычку тренироваться чаще всего, и не прогадал: она, кажущаяся как никогда хрупкой, сидела прямо на осенней траве, прислонившись к стволу одного из множества деревьев вокруг.       Обрадовавшись, узнав, что с его ветренной соседкой по подземному помещению всё в порядке, Безымянный мгновенно был ошеломлён поступившим опровержением: Ли Фэнъюэ плакала.       Тихие сдавленные звуки её дыхания, редкие всхлипы — всё это неожиданно сломало что-то внутри. Из глубины тела вместе со сдерживаемым рычанием пришла привычная и родная ярость, поднявшись острым клинком над сознанием и рубанув прямо в грудь, выбивая из неё воздух: после быстрого повторного осмотра Фэнъюэ и их окружения выяснилось, что направить кипящую в Безымянном злость он может только на себя. Ли Фэнъюэ, как минимум физически, была невредима.       Застывший на месте из-за безжалостно играющей внутри боли, Безымянный заставил себя аккуратно приблизиться.       — Эй, Фэнъюэ… — он не знал, что сказать.       Она же знала, а потому, сразу же отреагировав на его слова, Ли Фэнъюэ сжалась ещё крепче и ответила тихим и хриплым голосом:       — Уходи.       Безымянный, конечно, не послушал.       Он подошёл ещё ближе и опустился перед ней на колени, боязливо положив левую ладонь на чужое плечо.       — Фэнъюэ, — неожиданно появившаяся уверенность помогла остаться на месте, когда вместо ответа девушка резко схватила и сильно сжала его запястье.       — Уходи, — эффект явно задумывался совершенно другим: вместо желания подчиниться, её заплаканные опухшие глаза и дрожащий слабый тон только выбили воздух из лёгких Безымянного.       — Фэнъюэ, — в этот раз он произнёс её имя мягко и уязвимо: внутри всё горело.       Напитавшись из воздуха, а может и из самого Безымянного злобой, она, задыхаясь, закричала:       — Уходи, уходи, уходи! Ты же всё равно оставишь меня одну! Как и все остальные! Как и маменька, и дагэ, и папенька! Можешь даже не пытаться мне врать!       Слова ударили прямо в цель. Тем не менее, он мягко обхватил её щёку прямо поверх плотной вуали, скрывающей лицо Фэнъюэ. Утешающе проведя пальцем по нижнему веку, Безымянный безуспешно попытался вытереть слёзы: вместо одной пришёл целый поток.       — Фэнъюэ, но ведь сейчас я здесь.       Она всхлипнула, но промолчала.       — И пока я здесь, ты не одна.       Ли Фэнъюэ вздрогнула и упрямо отвернулась.       — И что с того? — её голос был приглушённым, надломленным. — Ты ведь всё равно уйдёшь.       Безымянный не нашёлся, что ответить.       Она горько усмехнулась и склонила голову, позволяя ткани скользнуть вслед за её движением, но не открывая нижнюю часть лица ни на миллиметр.       Безымянный продолжал легко гладить щёку Фэнъюэ.       — Все уходят. Все. И ты тоже. И зачем только делаешь вид, что тебе не всё равно? К чему это лицемерие?       Он напрягся, прекращая движение.       — Я был с тобой честен.       — Хоть себе не лги, — она коротко выдохнула, и, насмешливо выделив обращение, продолжила: — Красавчик, ты же остаёшься здесь, только потому что пока не оправился достаточно, чтобы быть полезным Своему Высочеству.       Сердце Безымянного замерло. Он сжал её плечо крепче и возобновил поглаживания на лице.       — Я не обещал тебе обратного.       Она резко разжала хватку на его руке, ошеломлённая. Истерически рассмеявшись, Фэнъюэ прерывисто спросила:       — Чем же он заслужил такую верность? Такую преданность?       Не давая Безымянному времени на раздумья, она ответила сама:       — Не говори, я знаю… Дагэ… Он… он же такой… — мокрые глаза Ли Фэнъюэ наполнились искренним восхищением. — Он такой… хороший.       — Это не делает плохой тебя, Фэнъюэ. Я обязан Его Высочеству жизнью.       Она почему-то только разозлилась.       — И поэтому так отчаянно хочешь её лишиться? Молодым, полным сил и в безвестности? У тебя остался хоть кто-то близкий тебе? Кто-то, кто сможет тебя похоронить? Хотя бы запомнить? Дурак! У тебя же даже имени нет!       Безымянный улыбнулся:       — Я с радостью отдам жизнь за Его Высочество, — но тут его улыбка немного померкла. — Я должен признать, что единственный близкий мне человек в этом гнилом мире — ты.       Фэнъюэ вздрогнула, будто её ударили.       — Я эгоистично надеюсь, что ты будешь вспоминать меня время от времени, — Безымянный говорил это искренне, а потому был безмятежен, несмотря на внутреннюю агонию. Чего нельзя было сказать о его собеседнице. — Знаешь, — он задумчиво вздохнул. — Это короткое время с тобой, Ли Фэнъюэ, было, пожалуй, самым лучшим в моей жизни с момента смерти матери. Спасибо тебе за это.       Она поражённо смотрела на него.       Издав смешок, он с ласковой насмешкой сказал:       — Теперь я понимаю, почему ты так любишь нести бессмыслицу: видела бы ты выражения своего лица сейчас… Уморительно.       И сразу же продолжил:       — Я честен. Сегодня я ни разу не солгал тебе — Безымянный обхватил лицо Фэнъюэ, положив на него и правую руку. — Поплачь ещё, если тебе нужно. Я буду с тобой.       Приблизившись к ней ещё сильнее, не отрывая взгляда, Безымянный напомнил:       — Сейчас ты не одна.       Глядя на него с широко раскрытыми зелёными глазами, она смущённо нахмурилась и внезапно выдала:       — Я сейчас наверное ужасно выгляжу.       Безымянный недоумённо нахмурился: Фэнъюэ, пусть и дурочка, выглядела очаровательно. Особенно в его руках.       — Я не понимаю, о чём ты. Ты же сама всегда твердишь о своей неотразимости, что случилось с твоей уверенностью сейчас? Ты головой ударилась? — Безымянный, в самом деле обеспокоенный сильнее прежнего, начал осторожно поворачивать её в разные стороны, на что Ли Фэнъюэ, надувшись, ответила:       — А… а если под вуалью вовсе не скрывается лицо красавицы? Что, если я скажу, что под ней уродливые шрамы от ножа?       Безымянный устало закатил глаза, беспомощный перед её слезами.       — Я спрошу, хочешь ли ты, чтобы я их увидел.       Недовольство Фэнъюэ, по необъяснимой причине, становилось всё сильнее. Как и недоумение Безымянного.       — А если я скажу, что не хочу?       Не раздумывая, он абсолютно серьёзно сказал:       — Тогда не посмотрю.       Ли Фэньюэ бессильно закрыла глаза.       Безымянный ласково поинтересовался:       — Фэнъюэ, что не так?       Она вся задрожала ещё сильнее и сдавлено прошептала:       — Не… не… — глубокий вдох. — Зови меня Фэнфэн.       Он покорно согласился:       — Как скажешь.       Она опять посмотрела на Безымянного:       — И я не хочу больше звать тебя Красавчиком, так что придумай что-то получше.       Видя, что Фэнъюэ успокаивается, он довольно произнёс:       — Если ты так хочешь, Фэнфэн. Но тебе придётся мне помочь.