Взять тело, чтобы вернуть душу

      Открыв глаза в следующий раз и оглядевшись, не заметив никого другого в помещении, Безымянный с внутренним чувством нереальности и ужаса, уставился на сломанную палочку для еды. Та, настолько простая и пресная, что при взгляде на неё внимание само по себе уходило дальше, одиноко и безжизненно лежала под потрясающе качественным столом, жестоко разбитая на две почти равные части.       Внезапно поймав себя за сочувственным анализом разлома грязной деревяшки, он словно метафорически открыл свой третий глаз: сознание, до этого мутное и заторможенное как у не просыхающего пьяницы, вдруг начало обретать поразительную чёткость. И почти сразу эта новообретённая поразительная чёткость указала своим несуществующим глумящимся пальцем на ранее упорно игнорируемую деталь — широту обзора. Обычно добровольно ограниченная, сейчас она поражала своим неожиданным обхватом, почти вызывая головокружение. Как только до откровенно отлынивающего мозга дошла эта неортодоксальная ситуация, Безымянный, управляемый безжалостным органом всегда, кроме моментов передачи власти глупому сердцу, наконец воспользовался любовно выращенной и давно глубоко укоренившейся привычкой, сразу же закрывая рукой левую половину своего лица.       Именно в этот неловкий момент осмысления в подвал решила вернуться Ли Фэнъюэ.       Раздражённо воодушевившимся сознанием в этот раз Безымянный против воли смог уловить куда больше деталей: Фэнъюэ, растрёпанная и уставшая, но сохраняющая какую-то знакомую плавность движений и неуловимо обманчивое и нежное очарование, была на вид его ровесницей. До этого ушедшая в свои мысли, словно почувствовав его на ней сосредоточенность, Филантроп перевела взгляд на Безымянного и мгновенно развеселилась.       — О! Ты наконец проснулся.       Быстро и решительно подойдя к Безымянному, она взволнованно продолжила:       — Как себя чувствуешь? Не знаю, польстит это тебе или напугает, но ты первый пациент в моей практике. Не принимай на свой счёт, Красавчик, но я надеюсь, что ещё и последний.       Внимательно посмотрев на него, она участливо спросила, заведя руки за спину и немного наклонившись к нему.       — Ты ударился головой?       Едва сдерживая нахлынувшую беспомощную злость, он наконец спросил то, что интересовало его в этот момент намного сильнее, чем развлечение Фэнъюэ:       — Ты сняла с меня бинты? — в конце в голос Безымянного всё же ненавязчиво прорвалось лёгкое, как чёртова гора, рычание.       — О каких бинтах ты говоришь? — Ли Фэнъюэ явно не понимала, чего он от неё хочет. — Я, конечно, снимала с тебя бинты… Слышал когда-нибудь о загнивании крови, а? — она тоже начала злиться. — Я меняла повязки на тебе, и не единожды. Что тебе в этом так не понравилось, дармоед? «Спасибо, Филантроп Ли, что спасла мою жалкую жизнь», «Ли Фэнъюэ, я готов провести остаток своего жизненного пути, пытаясь отплатить тебе за помощь…»       Прежде чем она продолжила свою, к сожалению, в целом оправданную отповедь, Безымянный, уже более спокойный, прервал Фэнъюэ:       — С моей головы. У меня на голове были бинты.       В недоумении, Ли Фэнъюэ, уж слишком соответствуя той части с «ветром» в её имени, быстро утратила запал для громкой ссоры и сказала:       — Когда я тебя нашла, никаких бинтов на твоей бедовой голове не было. Ты прячешь свой глаз? Из-за олухов, не ценящих свои пожалуй чересчур длинные языки, да? Ты явно плевать хотел на моё мнение, неблагодарный, но я великодушно его выскажу, — тут она вспомнила недавнюю обиду и недовольно продолжила в своём, уже почти привычном, стиле: — Столько везения… сейчас дармоед, а в прошлой жизни кажется был великим героем. Почему на твоём пути милостиво появилась неподражаемая я, а мне самой достался вот ты… Нет в мире справедливости, так и знай.       Если говорить о справедливости, даже вне всех этих очаровательных шуток он уже давно познал эту отвратительную истину и даже прочувствовал от не раз душевно поколоченной голове до множество раз переломанных ног для закрепления жестокого урока. Указывать на свою просвещённость в вопросе Безымянный не видел ни малейшего смысла: когда его рассудок наконец прояснился, это ворчание стало даже казаться забавным. Стыда у Безымянного, к счастью, не было столько, сколько он себя помнил.       А Филантроп всё не останавливалась:       — А! Я немного отошла от темы. Даже сейчас, когда ты, шакал, сидишь здесь весь такой больной, тощий и помятый ехидно усмехаясь, я готова признать, что в жизни не видела никого красивее. Твой прелестный красный глаз этого не меняет. А я очень привередливый критик, — вся в миг уменьшившись и как-то посерев, Ли Фэнъюэ подавлено замолчала уйдя в свои мысли.       Безымянный же испытывал противоречивые эмоции: с самого начала заметив манеру Ли Фэнъюэ постоянно говорить бессмыслицу, он принял её обращение, это злополучное «Красавчик», за издёвку, слившуюся с фоном из шутливых восхвалений себя. Но Фэнъюэ, судя по всему, давала свою оценку искренне.       — «Сложно было и представить, что в этом прогнившем мире, а тем более в Сяньлэ, где лукизм возведён в степень национального культурного наследия; где каждый ребёнок знает — душа человека заключена в лице, отражена в его чертах, и что после смерти человек должен явить его Небесам; есть девушка с настолько дурным вкусом», — Безымянный без проблем высказал бы это прямо в лицо своей благодетельнице, но вовремя вспомнил, что обязан этой язве жизнью, и решил на этот раз придержать своё мнение при себе.       Тем не менее, чужая похвала подло отозвалась теплом в сердце и на лице, заставляя сконфуженно отвернуться.       Для того чтобы рассмешить Фэнъюэ хватило и этого.       Смех у неё был немного нервным, но, хотя и трудно было это признавать, красивый: громкий и нескромный, он не был обидным и звучал песней, многократно повторяющейся внутри и невольно поднимающей настроение.       — Подожди секунду, — сказала Филантроп, отходя в дальний угол подвала к одному из шкафов.       Быстро что-то найдя, она с улыбкой вернулась назад.       Протянув руку, в которой лежал аккуратно свернутый моток чистых бинтов, Ли Фэнъюэ сказала:       — Держи, — подождав, пока удивлённый Безымянный их заберёт, она предупредила: — Не скучай и не убейся.       И споро поднялась по лестнице наружу.       А он всё сидел, прижав к груди с предательски бешено бьющимся сердцем подарок и поражённо уставившись на закрывшийся люк, пока, отмерев, не принялся аккуратно обматывать левую часть горячего лица привычными движениями, ощущая, как лицо прорезает робкая улыбка.       — Спасибо.