Клуб игры на укулеле

Никита Олег присвистывает, оглядывая впечатляющих размеров кучу новых книг. — Тут ничего сложного, — объясняет Анна Андреевна, протягивая ему пухленький ежедневник и прямоугольный штамп. — Ставим печать на титульной и семнадцатой страницах, заносим название и автора в таблицу, убираем книгу на полку согласно фамилии. Втроём справитесь? — Да мы и вдвоём разгребли бы, — бормочу я, прикинув объём работы. — Один оформляет, второй ставит на место, тут мы все трое не нужны. Ури, — поворачиваюсь я к другу, — разгребём? — Э, я тоже хочу! — протестует Олег, не дав Ури и слова вставить, и вручает ему чехол со своей укулеле. — Вот, развлекай Анну Андреевну пока что, а мы всё в темпе вальса сделаем. Моего мнения, видимо, никто не спрашивал. Вздыхаю и смиряюсь. — Отличная идея, — улыбается библиотекарша. — Как раз будет не так скучно ведомости заполнять. А вы потом, мальчишки, собирались куда-то вместе? — Ко мне, — отвечаю. — Учить Енотина издавать ещё какие-то звуки кроме бесконечного бреда. — Именно, — поддерживает Олег, который, кажется, на мои слова совершенно не обижается. — Мы теперь собрания клуба игры на укулеле иногда у Никиты проводим. У него чай вкусный. — Эх, надо бы и сюда чайник электрический поставить… — мечтательно вздыхает Анна Андреевна, а потом манит Ури ладонью на выход со склада. — Поиграешь мне тогда? — Конечно! — воодушевляется Ури и следует за ней. — Хотите что-нибудь меланхоличное? Или повеселее? — Повеселее давай, настроение сегодня прекрасное. Они выходят, не закрывая за собой дверь. Музыку отсюда хорошо слышно — позволяю себе короткую улыбку, а потом настраиваю себя на серьёзный лад. — Я заполнять таблицу буду, у тебя почерк ужасный, — сразу распределяю я, беря в руки первую книгу, и с приятным щёлканьем механизма отпечатываю штамп. — Не такой уж и ужасный, вполне читабельный, — возражает Олег. — С чего ты это решил? — Ну ты ведь мои записки легко читаешь, — Енотин давит лыбу. Кажется, его оптимизм и хорошее настроение не контрятся вообще ничем. Борясь с желанием закатить глаза, всучиваю ему томик Короленко. — Ставь иди. Чтобы дотянуться до верхних полок, Олегу приходится вставать на табуретку. Мы с ним примерно одного роста, а вот Ури значительно выше — ему бы не пришлось заморачиваться. Хотя ради звуков его прекрасного голоса из соседнего помещения я готов даже временно перестать выёбываться. — Интересно, почему семнадцатая? — Кого? — переспрашиваю, возвращаясь к реальности. — Страница, — поясняет Олег, рассматривая книжный разворот. — Библиотечный штамп всегда ставится на семнадцатую страницу. И мне вот любопытно, этому есть хоть какое-то объяснение? — Традиция, — отвечаю, внезапно радуясь, что могу козырнуть знаниями. — Посмотри на книгу со стороны нижнего среза. — И что тут? — он проворачивает переплёт в руках и принимается разглядывать срез. — Ближе к корешку можно рассмотреть отдельные сшитые друг с другом “тетради”, из которых состоит вся книга. По типографскому стандарту каждая такая “тетрадь” содержит восемь листов, соответственно, в ней шестнадцать страниц… — А штамп на семнадцатой, то есть в начале второй “тетради”, — продолжает Олег мною не высказанный тезис. — Именно. Книги стареют, а первые страницы изнашиваются при постоянном использовании быстрее всего. Поэтому на случай, если первая “тетрадь” отвалится или посыпется, чтобы вместе со страницами не потерялся и штамп, стали ставить его чуть дальше. Для надёжности. — А какой смысл дальше в книге, если начало проёбано? — спрашивает парень, наконец убирая том на нужную полку. — Во времена Союза у книг почти всегда были гигантские предисловия, так что такая потеря не была прямо критичной. — Реально, что ли?… Мы болтаем ни о чём и обо всём на свете. Иногда слышим, как Ури запевает что-то знакомое, и замолкаем. А Олег под нос мычит в тон, счастливый весь из себя, будто в лотерею выиграл, хотя ничего хорошего, в общем-то, не произошло. — А ты как вообще? — вне какого бы то ни было контекста спрашивает он, подойдя ко мне после расстановки очередной стопки книг. — В плане? — рассеянно переспрашиваю, отвлекаясь от записи в ежедневнике. — Я имею в виду… У тебя ведь недавно неприятности были. Расстался и всё такое. Я волнуюсь. — За последнее время “неприятности” были только у тебя, — смещаю фокус со своей персоны на самого Олега. — Кто тебе дохлых насекомых в сумку подкладывает? — Да ерунда это всё, — отмахивается он. — Нет, правда, ты в порядке? — В порядке, — вздыхаю, понимая, что уйти от ответа не получится. — Я не привык долго убиваться из-за вещей, которые не могу изменить. Сложно, конечно. Приходится перестраиваться на новые рельсы. Но я буду в норме. Люди расстаются, это нормально. У других проблемы посерьёзнее. У Ури того же, — неосознанно бросаю взгляд на дверной проём позади, будто боюсь, что нас подслушают. — У меня хоть семья адекватная. Я с ними поговорить могу, когда что-то происходит. А как этот выживает и умудряется окончательно кукухой не отлететь — для меня загадка. Олег согласно кряхтит и садится на корточки. Я тоже блокнот откладываю в сторону. Пять минут отдыха не помешают. — Я бы давно уже сбежал, — делится парень. — Для меня очень важна свобода, если ограничивают, из чистого упрямства переть против буду. — Я заметил, — тихо усмехаюсь. — После того случая снова нацепить на сумку радужный значок… У тебя стальные яйца. Где ещё один взял? — Я их набором шесть штук заказывал с вайлдберриз, когда можно ещё было найти. Это уже четвёртый из шести, — с какой-то странной гордостью сообщает Олег, и мне страшно представить, каким образом были утеряны первые два, зная, куда делся третий. — Отбитый. — Ага, — он опускает голову, едва заметно улыбаясь. Молчим. Внимательно слушаем Ури и, кажется, думаем о нём же оба. Спустя несколько секунд эта моя догадка подтверждается: — Слушай, Никит, а давай ему телефончик подарим. — Давай. — Серьёзно?! — кажется, Олег не ожидал от меня настолько мгновенного и, главное, положительного ответа. Усмехаюсь, наслаждаясь его растерянным видом. — Да я, вообще-то, и сам думал об этом. У него же социализации — ноль без палочки. Возьмём какую-нибудь не самую крутую модель, так, чисто чтобы доступ к соцсетям можно было устроить и книжки читать хотя бы. Спрячет его… — И чтобы “гараж бэнд” установить можно было, — подхватывает Олег. — Вот да, пусть музыку пишет. Краем уха слышу знакомую мелодию. — “Пьяные танцы”! — мгновенно реагирует парень, поднимаясь на ноги. Его серо-голубые глаза сияют, превращаясь почти в небесно-синие. — Любишь её? — задаю я скорее риторический вопрос, заразившись его приподнятым настроением. Вместо ответа он протягивает мне руку вверх ладонью. — Потанцуем? — Здесь? — от абсурдности предложения я даже забываю нагавкать на Олега за очередной подкат. — На библиотечном складе? Что у тебя в голове вообще? — Ты. Ури начинает петь, и именно на этой медленной песне лучше всего слышно его лёгкую, почти мурлыкающую хрипотцу. — Ночь валила с ног, Вместо крови пускала по венам вино. Каждый твой глоток Тесно сковывал голову, будто венок. Мы забывались; нам казалось тогда — Всё так правильно, честно и просто. Всё, что осталось — память моментами: Смелая девочка, пьяный подросток. — Вот дурень, — фыркаю я, но вопреки собственным словам подаю руку и невольно сравниваю температуру нашей кожи. Его — прохладная. Олег — счастливый, будто распаковывая долгожданный подарок на новый год — притягивает меня, вплетая собственные пальцы в мои, опуская ладонь на мою спину поверх свитера. Делает шаг назад — я тянусь следом, укладывая руку на его плечо, всё ещё не способный поверить, что действительно поддался на провокацию. — Каждый твой поцелуй как укол был, Огни фонарей помогали гореть нам. Допивая последнюю колбу, Меня убивала красивая ведьма. Под луной, освещающей волны, Мы забывали, что скоро придёт рассвет. Я терпеть не могу алкоголь, но Так не хотел, чтобы ты начала трезветь… Голос Ури обнимает уши, а рука Олега — талию. Еле слышно стучат подошвы о крашеный деревянный пол. Между рядами книжных шкафов мало места, и при поворотах приходится подаваться ближе к пышущей жаром груди. Горячее тело, холодные руки, из-за контраста — мурашки. Точно из-за него. — Когда ты танцевать научился? — спрашиваю просто для того, чтобы справиться с собственной растерянностью. — Меня сестра ещё в детстве научила, — усмехается Олег. — Сейчас мы не ладим. — Наши пьяные танцы — Несомненно, плохая игра. Ты начнёшь извиняться, Не дождавшись начала утра, За пересечение взглядов, За переплетение пальцев, Но я видел — ты была рада Со мной танцевать эти пьяные танцы. Неосторожное движение — и наступаю на чужую ногу. — Ай, — Олег в ответ тихо хихикает. — Как по бульварам, честное слово. — Ой, какие мы нежные, — я пытаюсь снова отдавить ему носок кроссовка из чистой вредности, а он раз за разом со смехом отскакивает, всё ещё не выпуская меня из объятий. Потом меняет тактику — и, наоборот, притягивает к себе вплотную. Но я упрямо наступаю ему сразу на обе ноги и победно показываю язык. Олег делает вид, что собирается укусить за его кончик, и снова смеётся, когда я испуганно отшатываюсь. — Кстати, меня папа раньше вот так на ногах катал, — он совершает пару шагов назад, и мои ступни поверх носков его обуви движутся следом. Я хватаюсь за его шею обеими руками, чтобы не упасть, и не могу удержать тихого хохота. Какой же детский сад, ей-богу. — Ноги на стол, как Последняя пьянь в голливудском экране, Но мы настолько Ослепли, что просто не видели граней. — Что такое? — спрашивает Олег. А я и не заметил, когда в глаза ему уставился. Ещё, небось, рожу скорчил стрёмную — я странно выгляжу, когда чем-то… увлекаюсь. — Люди нас толком Тогда ни минуты не волновали. Вынести стойко Все наши порывы мы сможем едва ли. Увлечёшься тут. Как его радужки умудряются так легко менять цвет? Сейчас они почти иссиня-чёрные. Хотя, может, это иллюзия из-за слабого освещения и жутко расширенных зрачков. Интересно, а мои? Мои сейчас такие же? Его ладонь чуть похлопывает меня по спине. Голос еле слышен: — Никит? Едва шевелит губами. Они… — Так бил пульс сильно, И твой моему тогда бил в такт. И пусть синий Ночной полумрак — уже не мрак. …вкусные. Снова забиваю на последствия своих действий. Интересно, когда-нибудь я начну учиться на своих ошибках? — Ты просила Тогда всё забыть и оставить Там так плаксиво, Но увы, ты не вытрешь память. Кто бы что ни говорил, но когда целуешь человека впервые — это всё равно абсолютно особенное чувство. Как дегустировать еду, которую прежде всегда избегал, ведь “мне точно не понравится”. А потом раз — ты уже обожаешь оливки. И добавляешь их даже в гречку. У Олега губы пухленькие, обветренные, но совсем не сухие. А ещё он, кажется, пользуется гигиеничкой со сладковатым ароматом — наверное, как раз чтобы компенсировать чувствительность кожи к температуре. Он совершенно неподвижен. Не напугал же я его? Сам напугаться ещё успею, не до того сейчас. Спустя всего пару секунд Олег отмирает. Сперва медленно сминает в руках полотно моего свитера, точно опасаясь, что я сейчас исчезну ни с того ни с сего, и только потом позволяет себе медленно захватить мою верхнюю губу своими, обдавая лицо горячим дыханием. Я готов поклясться — он дрожит. Нет. Трепещет. Это слабо похоже на обычный поцелуй — меня прощупывают, пытаются изучить, но при этом не спугнуть. Я без слов всё понимаю, по одним лишь касаниям. Слишком уж хорошо успел изучить человека. Отстранившись, Олег открывает глаза не сразу. Кончики его пальцев, всё ещё впивающиеся в свитер, местами едва касаются обнажённой кожи сквозь крупную вязку, вызывая микроскопические судороги. — Можно, я не буду записывать это в список твоих ложных сигналов? — шепчет он всего в паре сантиметров от меня. — Пожалуйста.