Гид по Аду

      Мама. Первое слово. Первая важная личность в жизни каждого. Ее нежный голос, пусть и без слов поющий детскую колыбельную, словно поток шелковистого тепла, убаюкивает, успокаивают, придает чувство защищенности и безусловной любви. Ее ласковые прикосновения, поглаживания по макушке, перебирания перышек заставляют подрагивать, утопать в бесконечном море расслабления и наслаждения, наполняя душу невидимыми нитями нежности. Каждый ее жест, каждое движение будто вплетало что-то вечное, нерушимое, а щекотка, такая легкая и едва ощутимая, пробуждала легкое дрожание в теле.              Она медленными, почти танцующими движениями осторожно проходилась пальчиками по пушистой голове, вызывая тихое совиное сопение. Ее прикосновения были похожи на касания утреннего света, мягко пробивающегося сквозь занавески, чтобы разбудить, но не спугнуть. Приятная щекотка, казалось, плела тонкие узоры из ощущений, которые невозможно было выразить словами, и со временем разбудила молодого принца.  Тот приоткрыл слипшиеся от сна глазки, поерзал на месте и распушился, пребывая в полусне. Его теплый и ленивый зевок, смешанный с тихими причмокиваниями, добавлял сцене неописуемого очарования. Малыш Столас снова удобно устроился на маминых коленках, словно пытаясь впитать в себя ее тепло, как маленький росток впитывает солнце.              Приглушенный смех детей вдалеке разливался в воздухе, словно звон серебряных колокольчиков, и не позволял уснуть дальше. Принц приподнял голову, сонно глядя на маму, на ее размытое, но кажущееся таким правильным, лицо. Оно одновременно казалось таинственным и родным. Ее облик словно вырисовывался через туман, и в этом не было ничего тревожного. Он словно не замечал ничего странного, потому что этого и не было. Напротив, этот образ был идеальным, правильным, таким, каким он должен быть. Для малыша этот контур был смыслом уюта, его домом, где не нужно ничего понимать, достаточно просто чувствовать.              Он тихонько ухнул и снова прижался к теплу мамы, как будто стремился спрятаться от внешнего мира в этом спокойном, обволакивающем коконе.              – Птичка! – раздался приближающийся голос.              Запыхавшийся от долгого подъема в гору бес энергично махал рукой в паре метров от принца. Его глаза искрились энтузиазмом, а улыбка, простиравшаяся почти до ушей, светилась неподдельной радостью. Он отчаянно пытался, чтобы его заметили, и, когда это наконец удалось, принялся энергично жестикулировать в сторону огромного дерева вдалеке, где слышался громкий, заливистый смех резвящихся детей. Листья дерева, подсвеченные мягкими лучами солнца, казались украшенными драгоценными камнями.              – Пойдем к друзьям! – радостно звал маленький Блиц, его голос звучал, как приглашение в сказку.              Любое упоминание о сне как рукой сняло. Столас держал внимательный взгляд на своем приятеле, словно пытаясь уловить в его словах еще больше радости, а затем взглянул на дерево, откуда доносился звонкий смех резвящихся ребятишек. Листья дерева качались в такт беззаботному смеху, переливаясь нежными оттенками зелени. Глаза заискрились диким желанием присоединиться, повеселиться, провести время с друзьями и на миг забыть обо всем.              Столас поспешил повернуть голову, и счастливые горящие глаза уставились на размытое лицо матери. От нее веяло теплом и добром, пускай этого и не было видно.              – Мамочка, можно? – спрашивая разрешения, малыш строил глазки.              Заботливая ладонь мягко легла на пушистую макушку, медленно поглаживая сбившиеся от радости перья. Даже без слов, лишь одним коротким действием, принц Столас понял, что мама была не против. Она кратко кивнула, не сказав ни слова.              Мама была его лучиком света. Она никогда не противостояла счастью своего любимого сына и делала все для того, чтобы детская радость длилась бесконечно долго. Само ее присутствие в жизни Столаса было кусочком его счастья – он всегда об этом помнил.              Малыш, в немом удивлении приоткрывая рот, ахнул и мгновенно прижался к маме, быстро повторяя слова благодарности. После он поспешил выбраться из маминых согревающих объятий, схватил толстую лежащую рядом книгу и неуклюже поспешил к ожидающему в десяти метрах Блицу. Тот же, увидев, что его приятель наконец бежит, стал держаться на расстоянии от него, игриво убегая. Блиц бежал к дереву, звонко смеясь и периодически поглядывая через плечо, не догоняет ли его Столас, который, в свою очередь, чуть ли не запинался о постоянно ускользающую из рук книгу по ботанике.              Трава под ногами шелестела, разбрасывая от семенящего бега в стороны камушки, веточки и прочую шелуху. Легкий ветерок обдувал молодые лица, давая ощущение жизни, ощущение того, что они просто маленькие дети, которые резвятся на поле.              У них нет обязанностей, нет страхов, нет сожалений, нет тревоги. Они живут сегодняшним днем, наслаждаются каждым моментом, будь то дождливая погода или бессмысленные разговоры о разном. У них нет завтра, есть только сегодня, здесь и сейчас. Дети ведь такие дети, правда? Чистые, невинные и очень наивные. Они всего-навсего любят жить.              Дети запыхались, и уже около дерева один лишь глубоко выдохнул, сохраняя дыхание равномерным, а второй быстро дышал, пытаясь привести себя в норму. Легкая физическая подготовка и балласт в виде книги дали о себе знать. Но это была лишь детская забава, а не соревнование на скорость.              Звонкий детский смех эхом раздавался откуда-то сверху, где половина дерева оказалась спрятана за густым туманом словно неразведенная часть локации в компьютерной игре. Никого не было видно, лишь слышно, как голоса и неразборчивый детский шепот пробирались буквально под кожу, заставляя содрогаться от холода.              Столас встрепенулся, прикрыв глаза, отчего серые перышки взлохматились, делая из принца один большой одуванчик. Это позабавило Блица, что тот, схватившись за живот, стал смеяться над другом, который искренне пребывал в недоумении причины веселья.              – Ты похож на одуванчик! – воскликнул бесенок, смеясь во все горло и указывая пальцем на друга.              Клювик принца приоткрылся от такого заявления, что, скорее, его оскорбило, чем насмешило. Наверное, если бы Блиц не смеялся так сильно, то это бы его и не задело.              – Я не одуванчик! – пререкнул он, пытаясь перекричать смех друга.              – Одуванчик! Одуванчик! – начал передразнивать Блиц, чтобы раззадорить.              Столас надулся пуще прежнего. Он сжал в лапках книгу, после чего, не прикладывая усилий, кинул ее на землю и сам сел перед ней на коленки. Перелистывая толстые плотные страницы красочного дорогого издания энциклопедии, принц пробегался глазами по давно известным страницам, чтобы найти то, что нужно. Он анализировал каждую страницу за секунду, вспоминая, насколько близок он к цели.              – Вот! – когтистый пальчик указал на цветную картинку запечатленного вблизи растения. – Вот одуванчик! И я на него не похож! – Столас пытался опровергнуть слова друга.              Но даже не желая смотреть или слушать своего начитанного товарища, Блиц с победной ухмылкой махнул рукой и отвернулся. Он сложил руки на груди, горделиво держа спину, пока совенок чуть ли не пыхтел от несправедливости.              – Я и так знаю, как выглядят одуванчики. Я эту книгу уже сто раз читал, – похвастался достижением бесенок.              Столас, будучи маленьким ребенком, добрым, хорошим и наивным, моментально изменился в лице и удивленно похлопал глазками, приоткрыв клювик. Пару секунд он просто соображал, откуда его друг мог взять такую дорогую книгу, когда мамочка говорила, что таких энциклопедий в Аду совсем немного. Но лучше, чем думать самому, он все же решил спросить напрямую, как это всегда делают дети:              – Правда? Сто раз?              Блиц, все еще стоя в своей самоуверенной позе, кивнул и утвердительно промычал, заставляя только больше верить его россказни.              – Правда-правда. Все знаю! Наизусть!              Слова бесенка были настолько убедительны, а принц был настолько наивным, что эти два фактора сложили в себе твердую уверенность в словах друга.              – То есть ты знаешь, что через микоризные сети между грибами и корнями растений, можно передавать ресурсы и информацию, создавая "деревянную паутину"? – вспомнив удивительный для себя факт из книги, Столас проверял товарища.              Образ авторитетного книжного червя слегка пошатнулся от такого факта, который заставил Блица слегка впасть в ступор. Его образ пошатнулся. Во-первых, ему сначала необходимо было еще пару раз прокрутить этот вопрос в голове, чтобы понять, что он спросил. Во-вторых, понять, что эти слова вообще означали и что это за паутина такая. Но Блиц был хитрым ребенком. Кажется, он буквально родился с этой единственной чертой характера, чтобы быть приспособленным к постоянному выживанию.              – Конечно, знал! – он вернул себе твердый, не вызывающий подозрений вид.              – Ух ты…              Изумляясь тому, насколько начитанным и скрытным был его друг, Столас теперь горел желанием обсудить каждую страничку, каждую строчку этой замечательной книжки! Чтобы они сидели плечом к плечу на мягкой травушке, которая бы щекотала ушки, шею, и вместе читали по очереди, делясь сторонними фактами, которых в этой книге нет. Столас хотел так занимательно провести время со своим другом! С другом, который был для него всем! Единственным!              – И ты знаешь, что..? – хотел было еще поинтересоваться принц, но его перебили.              – Я уже так много ее читал, что не могу о ней даже говорить!  – внезапно прервал Блиц.              Если бы Столас стал и дальше расспрашивать об удивительно-занудных фактах, то Блиц бы либо уснул, либо бы спалился, либо бы его голова просто не смогла бы переварить такой поток заумных слов. Он решил перевести тему, хотя принца такая перспектива не устраивала, и он вроде как даже заподозрил, что что-то тут не так, но после следующих слов Блица тот дал ему возможность начать другой диалог в совершенно иное русло.              Бесенок пробежался глазами по зеленой траве, где-то по лысой поляне с рыхлой землей и заметно оживился, когда приметил у корня дерева длинную и толстую ветку. Детский мозг мгновенно включил воображение, и превратил какую-то сухую палку в настоящее рыцарское благородное оружие, источающее свет и магию. Блиц подобрал «меч», гордо возвышая его над своей головой с соответствующей немного заносчивой улыбкой до ушей.              – Давай лучше поиграем в рыцарей! – бесенок принялся неаккуратно размахивать своим выдуманным мечом в паре метров от Столаса. – О, а лучше в пиратов! Обожаю пиратов! Ар-р-р!              Послышался громкий карикатурный пиратский боевой клич и хриплый смех, подражающий пиратскому.              – Я капитан семи колец Блиц, путешествующий по адским волнам! Ё-хо-хо! – изображая героя, тот прикрыл один глаз, чтобы больше соблюдать выдуманному образу.              Принц рядом радостно захлопал в ладоши, ахая и задерживая дыхание от такой замечательной идеи. Сияющие глаза выдавали то, как сильно Столас любил выдуманные его другом истории, в которых они могли поучаствовать вдвоем, даже если те казались до безумия глупыми и типичными. В пиратов они, кстати, играли не первый раз. Блиц реально их любил.              – А я? Кем я буду? – поинтересовался Столас, поднимаясь с земли.              Все-таки с фантазией у принца было плохо, пусть и знал он достаточно много для своих лет. Блиц был как дополняющее Столаса звено, такое легкое и непринужденное, чтобы расслабиться от дворцовых забот. Небольшая капля хаоса в умиротворенном озере. Та самая последняя деталь, придающая картине «дыхание».              Блиц призадумался.              – А ты… – конец палки направился в сторону совенка, – …мой верный компаньон Одуванчик!              Ожидая другого, более захватывающего ответа, более значимой роли, Столас по-детски надулся, скрестив руки.              – Я больше не хочу быть твоим попугаем! Можно, я буду волшебником?              Блиц, почесывая затылок, явно обдумывал предложение. Волшебник? Звучит, конечно, достаточно круто, чтобы пустить Столаса в игру с этой ролью. Но как волшебник может оказаться среди пиратов, да еще и дружить с ними? Но Блиц бы не был собой, если бы не умел фантазировать за грани обычного скудного мышления. Пират и волшебник могли стать друзьями после разорения корабля местного званого рода, где волшебник согласился помочь в обмен на захватывающие приключения!              Бесенок широко улыбнулся, прижимая «меч» к груди.               – Ладно, Одуванчик-волшебник, – с наигранной серьезностью сказал он. – Ты будешь моим другом-магом! Будешь показывать, куда идти, и помогать мне побеждать врагов своими заклинаниями! Но если начнешь рассказывать про эти… микопаутины… – он прищурился и махнул веткой, – …я оставлю тебя на пиратском острове с голодными демоническими крысами!               Столас засмеялся, невзначай тряхнув пушистыми перышками, и удовлетворенный ответом кивнул. Он тоже поднял с земли веточку, но более короткую и ломкую, которая теперь была его «волшебным посохом» или же «волшебной палочкой. Смотря, что сможет пережить тонкий кусок дерева.              Блиц тут же принял решительный вид, встав в позу отважного капитана. Он все еще прикрывал один из глаз и поправлял невидимую шляпу на голове. Шляпа наверняка была большой, что говорило о статусе, с парой маленьких дырок и несколькими роскошными перьями!               – Ну что, вперед! В поисках сокровищ, сражаясь с морскими монстрами! – крикнул Блиц, срываясь с места и размахивая своим «мечом».               – Подожди меня! – впопыхах позвал Столас, стараясь догнать своего друга.              Опять же, спортом принц занимался крайне мало, лишь дурачился с друзьями у дерева и ходил по огромному дворцу туда-сюда. Следовательно, иногда птичьи ножки не поспевали за резвым, энергичным и проворным бесенком, который то и дело бегал из стороны в сторону, карабкался от ветки к ветке и был всегда на шаг впереди. Но это все равно не мешало им веселиться. Их разница буквально во всем не давала детям чувствовать себя разными и недостойными компании друг друга.              Они мчались сквозь высокую траву и густые кусты, будто сквозь настоящие джунгли, которые прятали загадки и опасности на каждом шагу. Блиц то и дело останавливался, чтобы раздать приказы, притворяясь, будто слышит приближение врагов, которых необходимо немедленно победить, или видит зарытый клад с несметными богатствами. А Столас старался следовать за ним, время от времени махая «посохом» и произнося выученные заклинания из своих заумных книжек, что должен читать на ежедневных уроках.              – Смотри! Это огромный кракен! – крикнул Блиц, указывая на толстую корягу, лежащую на земле.              Бесенок бросился на нее, изображая битву. Он колотил по ней своей деревянной палкой, бил ногой, на что коряга лишь пошатнулась и из-за своего неустойчивого положения приблизилась к детям на пару сантиметров.              – Он хочет сожрать наш корабль! Одуванчик, колдуй быстрее!              Столас с серьезным видом, словно им и вправду угрожает несусветная опасность, вскинул руки и громко закричал, направляя посох на толстенную ветку:              – Заклинание огненной волны!              Блиц тут же перекатился в сторону от волшебного удара как истинный проворный пират с поводками ниндзя и, притворяясь, будто кракен был повержен, тяжело выдохнул, смахивая ненастоящий пот со лба.              – Ха, мы лучшие! Никто не сравнится с капитаном Блицем и его магом Одуванчиком! – воскликнул он, подняв руки над головой от восторга.               Закричав от радости, что монстр был побежден великими из великих, они оба упали на траву, тяжело дыша от нахлынувшего смеха. Их лица светились счастьем, как будто ничего вокруг не существовало, кроме их приключений, кроме них двоих, кроме их искренней и верной дружбы. Все было так, как и мечтал Столас: они лежат на шелковистой травке, щекочущей уши, плечом к плечу. Пускай и без удивительных фактов из книжек, зато вместе, зато он не один. Даже лучше, если они будут просто молча смотреть на звездное небо над головой, что связывает их существование где бы они ни были. Так тихо и спокойно… Так хорошо…              Вскоре Блиц резко приподнялся, когда дыхание успокоилось. Глаза его загорелись новой, явно безрассудной, идеей.              – Эй, знаешь что? – интригующе тянул бесенок. – А давай… сбежим в город!               Столас, до этого полностью устремленный всем вниманием в бесконечное небо, внезапно повернулся к другу и замер с удивлением на лице. Он моргнул несколько раз, словно переваривая его слова и даже не сразу понимая, что Блиц говорит серьезно.              – В город? – переспросил принц, встрепенувшись от сомнительной и пугающей затеи.               – Ну да! – Блиц энергично закивал. – Дворцовый сад скучный, а в городе полно интересного! Там рынок, там еда, там фонари, которые горят всю ночь! Мы могли бы увидеть настоящих пиратов!               – Но…              Столас замялся. Он вспомнил слова отца о том, что выходить за пределы дворца строго настрого нельзя, особенно без сопровождения взрослых. И он никогда не выходил. Попросту незачем. Мама рядом. Блиц рядом. Что ему еще надо? Его счастье было в простом: в друзьях, в семье, в… свободе и любви к жизни. Он был ребенком. Пусть королевские занятия и занимали в его жизни большую часть, чем веселые игры с Блицем, но они были. Он был не один. С близкими Столас был готов и в огонь, и в виду.              – Нас же могут наказать… а что, если нас поймают?               Блиц закатил глаза и усмехнулся. Он знал своего друга как облупленного и сразу понял, что птичка точно испугается такого предложения. Хитро улыбнувшись, Блиц словно змей искуситель стал подначивать друга:              – Никто нас не поймает, если мы будем осторожными! К тому же, ты волшебник, да? Если кто-то нас заметит, ты просто «заколдуешь» их, и всё!               Столас все еще сомневался. Он любил играть с Блицем, любил его выдуманные истории, любил их совместное времяпрепровождение и всегда был за любую его авантюру, но идея покинуть безопасные стены дворца пугала. Пугала неизведанность. Пугали возможности за пределами, которые он может не осилить, которые не посчитают его достойным для внешнего мира. Он боялся сломаться.              Однако в глубине души Столас всегда завидовал уверенности своего друга. Любая его фраза, любое предложение сочило из себя сплошь и рядом одну лишь смелость и веру в себя. Блиц всегда знал, как превратить любой день в приключение, как попасть в передрягу, запутаться в ней сильнее, а после выйти как ни в чем ни бывало! В этом он был мастером. Пусть и не читал ни одной книжки за всю жизнь. Действительно странно. Начитанный принц боится неизвестности, быть неспособным постоять за себя и найти выход из любой ситуации, когда как низший бес без образования даже первого класса лезет в любое дело с головой и умеет на ходу придумать тысячу и один способ, как скоротать время с пользой и быть не пойманным с поличным.              Вот, что называют, свободой. Быть тем, кем ты хочешь. Делать то, что ты хочешь. Приспособиться к тому, что может тебя сломать, чтобы быть готовым твердо стоять на ногах перед непостижимым. Быть собой без ограничений.              – Но… если нас заметят… – пробормотал Столас, теребя край своей мантии.              Блиц цокнул и наклонился ближе, глядя прямо в совиные большие глаза. Детские ладони легли на плечи, обрамленные дорогими тканями, несильно сжимая и слегка тормоша.              – Ну, значит, нас заметят вместе. Ты же мой друг, да? Мы все делаем вместе. Ты и я, – заклинал Блиц. – Или ты испугался, Одуванчик?              Это сработало. Столас нахмурился, а потом гордо поднял голову. Мысли о страхе улетучились буквально на секунду.              – Я не испугался!               – Тогда чего мы ждем? Вперед, навстречу приключениям! – рассмеялся Блиц и потянул его за руку.               Но бесенок словно пытался потянуть огромный приросший камень и встал на месте, снова взглянув на нерешительного совенка. Вздохнув, Блиц буквально одним своим видом спрашивал, мол, что опять не так. Хотя прекрасно знал, что тот боится.              – Страхи надо перебарывать, – все еще пытаясь потянуть принца на себя, уламывал бес.              – Я знаю-знаю!.. – Столас сопротивлялся как мог и вдруг смог выскользнуть своей тонкой лапкой из цепкой хватки, отчего Блиц свалился на пятую точку, а принц засеменил маленькими шажками назад. – Но мне нужно отпроситься сначала у мамы.              Он сразу же обернулся, намереваясь встретить мамочку на цветочной поляне, где они сидели на пушистом покрывале до этого, чтобы сбегать к ней за разрешением пойти в город вместе с лучшим другом. Столас был уверен, что его отпустят, но он не мог уйти без предупреждения просто потому, что безумно любил маму и не хотел, чтоб она волновалась. Она никогда не отказывала своему любимому и единственному совенку в том, чего он так хотел, что делало его счастливым.              Мама делала его счастливым.              Мама?              Внезапно сердце провалилось в пятки, дыхание сперло. Мир вокруг как будто сжался, исчезая под гнетом невидимой силы. Грудь сковало, словно кто-то сжал ее ледяной рукой, и воздуха резко стало не хватать. Стало намного страшнее, чем от мысли тайно сходить в город с другом, страшнее, чем все его детские страхи вместе взятые. Да и ходить уже было тяжело – тонкие подрагивающие лапки не держали на месте. Столас не мог сделать ни шагу вперед, ни шагу назад. Ноги приросли к земле, будто его пленил невидимый страх, ставший его тюремщиком.              Снова это зловещее ощущение. Снова это липкое, расползающееся по всему телу словно тягучий мед, но неприятное, как густой дым, чувство безысходности, забирающее последние остатки ясности. Оно пробиралось вглубь, заполняя каждую жилку, каждую клеточку тревогой, заставляло стоять на месте, коченеть от страха и подчиняться невидимой силе.              Кончики пальцев начали неметь, терять способ к осязанию. Вокруг все словно замерло. Звуки природы исчезли, ветер затих. Невозможная тишина давила на уши, делая пространство вокруг еще более невыносимым. Все чувства мгновенно пропали, улетучились, оставив маленького совенка совсем одного, окутанного толстым слоем чуждого ему страха.              Его мамочка. Его любимая, единственная и дорогая сердцу мама. Она исчезла.              Не просто исчезла.              Столас столкнулся лицом к лицу с кромешной пустотой, белым листом. Перед ним не осталось ничего. Никакой поляны, никакой мамы, никакой жизни. Вместо привычного мира перед ним простирался абсолютный вакуум – пустое, бесконечное, как будто кто-то стер его реальность, оставив только этот белый лист, как на мольберте безыдейного художника. Пустота была гнетущей, безмолвной, и от этого становилось еще страшнее.              Ужас медленно заполнял его тело, будто чёрная вода поднималась от самых лапок до головы. Оно проникало в грудь, сжимая её изнутри, пронзало когти и перья, оставляя лишь бесконечное чувство одиночества. Пусть ему казалось, что он уже когда-то испытывал это чувство – ужасное и гнетущее, которое больше никогда не хотелось встретить на своем пути, – но именно сейчас… было что-то другое.              Было еще хуже.              Неимоверная тревога, похожая на цунами, охватила принца, обрушилась на его сознание, когда в голову ударило осознание происходящего. Вернее, не осознание, а его полное отсутствие, осознание невозможного. Это была пустота не только вокруг, но и в его мыслях. Тихий и нежный голос внутри, который всегда нашептывал, что всё будет хорошо, сейчас просто молчал.              Как? Что произошло? Где мамочка?              Пустой белый простор перед ним был не просто страшен – он был безразличен. Ему всё равно. Этому пространству не важно, кто он, не важно, что он чувствует. Оно не напоминало светлую страницу, готовую для новой истории. Оно казалось бесконечной тюрьмой, из которой нельзя выбраться.              Это было невыносимо.              Страшно от вида пустого белого пространства перед собой, растянувшегося до горизонта. Страшно от одной только мысли, куда делась его мама и что с ней происходит сейчас. Страшно, что он ничего не может сделать. Страшно от постепенно окутывающего одиночества в этом огромном неприступном для него мире.              Страшно. Страшно. Страшно.              Маленький ребенок испугался того, что никогда не ожидал увидеть. Ребенок, который не был готов к таким суровым обстоятельствам, что мир вокруг него - иллюзия.              – Б-блиц… – с комом в горле рвано выдохнул Столас, от чего почти пошли слезы.              Он машинально звал на помощь. Ему была необходима опора, поддержка, слова. Блиц был второй ценной личностью в жизни совенка после матери. Ему он мог доверить все свои секреты, все свое время, все свои эмоции. Столас неосознанно нуждался в поглаживаниях по голове, в ласковых словах о том, что все будет хорошо, хотя прекрасно осознавал, что так не будет.              Паническая атака.              Пусть мир разваливается, пусть все идет хуже некуда, пусть тревога давит на голову Столаса словно колокольный звон, заполняющий уши оглушающим гулом, но ему нужна была поддержка. Бесполезная, глухая, даже самая крошечная и слабая, словно трещинка света в непроницаемой темноте. Ему просто нужно было почувствовать, что он не один. Потому что стоять здесь и сейчас, в полном одиночестве, перед огромным витающим чувством страха, было невыносимо. Этот страх, живой и голодный, медленно поглощал его, вытягивал тепло из груди, оставляя холод и пустоту.              Но зная, что твой дорогой друг рядом, что он крепко держит тебя за руку, что его ладонь, пусть маленькая, но теплая и живая, передает частичку своего огня, что он ни в коем случае не отступит и будет стоять с тобой до конца, глядя страху в глаза – уже не так плохо.              Переживать это одному – еще больший ужас.              Без Блица этот страх был бы всепоглощающим.              Так и было.              – Тьфу ты.. – поднимаясь и отряхиваясь от пыли и веток, недовольно буркнул бес где-то позади. – Тоже мне друг… Трус! Самый настоящий! – голос его звучал резко, будто треск сухой ветки в тишине, и бил больно.              Слова били хлестко по и так расшатанным нервам принца, как плеть, оставляя болезненные, невидимые следы. Он нашел в себе силы обернуться, отчаянно пытаясь больше не смотреть на это чуждое, пустое пространство позади, которое казалось враждебным, но встретил лишь недовольное лицо товарища, на котором застыла злоба, и такое же пустое окружение. Блиц чуть ли не пыхтел от злости, гордо вскинув голову. Между ними уже не было ничего, лишь осколок земли под ногами, висевший в бесконечности, и даже он уже не казался таким прочным и вселяющим доверие, словно мог в любой момент провалиться, забрав их с собой в небытие.              Даже пелена слез перед глазами не помогла скрыть весь этот ужас, творившийся вокруг, это злое и перекошенное лицо единственного близкого друга, который вдруг превратился из опоры в источник боли.              Столасу нужны были объятья, теплая и крепкая рука помощи, простая, но живая искра надежды. Вместо этого он получил кислотные и мерзкие слова, которые не просто ранили, а разжигали страх, добавляя масла в огонь, будто горячий воск лился прямо на душу. В его маленьком сердце звучал один вопрос: неужели последний, кто может ему помочь, отвернется от него? Только не сейчас!              – Блиц, что происходит!? Где мама!? Где мы!? – голос, полный боли, дрожал, срываясь на рыдания.              Совенок, который едва держался на лапках, сделал несколько тяжелых, будто каменных, шагов навстречу товарищу, все еще надеясь на спасение, на дружескую руку.              Но Блиц холодно и жестко сделал ровно столько же шагов назад, держась на пугающем расстоянии. Под пристальным гневным взглядом, что буквально сжигал, Столасу показалось, что между ними не просто шаги – между ними образовалась пропасть, огромная и неодолимая. В этот момент принц нехотя начал осознавать правду: он остался один.              Ему никто не поможет.              Даже Блиц.              – Блиц?..              Глаза, мокрые от слез и холодные, как зимняя вода, застыли, заблестели словно искры первого снега, появились дрожащие зрачки, что следили за каждым действием напротив. Внутри же все рвалось на части – глухие рыдания, отчаянные крики души тонули в этой тишине. Ему хотелось умолять, просить остаться, кричать, но голос застрял где-то в горле, заглушенный собственным страхом. Не было сил сказать хоть что-то.              Блиц махнул рукой, его движение было небрежным, как удар в грудь. Он отвернулся, шагнул прочь, словно все это не имело значения. Его шаги отдавались эхом в этой мертвой пустоте, пока не исчезли совсем.              Он тоже исчез. Как и мама. Как и весь мир вокруг.              Столас остался один.              Наедине с мерзким, липким чувством страха, которое, словно живое, заползало под кожу, заставляя съеживаться, втягиваться в себя, искать укрытие там, где его уже не было. Как улитка, что пытается спрятаться в своей раковине, Столас сжался, стараясь защитить себя от того, чего нельзя избежать. Ноги уже не держали – он больно упал на колени, но эмоции делали в сто раз больней.              Столас рыдал. Громко, захлебываясь собственным страхом, не в силах сдерживать себя. Слёзы капали на землю, которая больше не казалась твёрдой — будто бы даже она готова была исчезнуть вместе с остальным миром. Всё дрожало, всё ломалось. Его дыхание сбилось, превратившись в короткие, судорожные всхлипы, а тело не слушалось, поддаваясь липкому ужасу.              Безысходность.              Противно. Гадко.              Ему страшно от того, что происходит вокруг. Необъяснимое, невозможное детскому разуму словно конец света. Это был его конец света.              Что происходит? Почему? Где он? Почему всё исчезает? Почему его бросили? Почему осталась только эта пустота, давящая на него со всех сторон?                Но вдруг...         

      – Клиент из капсулы 12, вы готовы прекратить сеанс?

             Голос. Глухой, без эмоциональный, звучащий откуда-то сверху, будто сам воздух заговорил с ним, будто этот голос был в его голове. Он прорезал тишину, выбивая Столаса из кошмарного оцепенения – тот вздрогнул от неожиданности, хотя, казалось, удивляться больше нечему. Всего одно предложение — и мир вокруг треснул. Словно невидимая щель пробежала по его основам, будто ткань реальности и пространства начала рваться.                Готов ли он прекратить сеанс?                Сеанс…?                Принц вздрогнул, судорожно всхлипнув, и немного успокоился, думая о другом. Затем, как по щелчку, в голову волной нахлынули недавние воспоминания. Мягкий нежно-розовый свет, который словно согревал, дарил ощущения цветочной поляны. Лёгкий аромат лотосов скользил по помещению, добавляя акцентирующие нотки уютному месту. Бархатные занавеси, наполняющие пространство умиротворением, пропускающие тонкие полоски ночной глади за окном. Спокойная музыка, плывущая где-то на фоне, расслабляла. Столас вспомнил, как вошёл сюда, в это место, откуда пару секунд назад не знал как выбраться. Вспомнил, как удобно устроился в капсульной перине и аккуратно положил голову, касаясь мягкой подушки. Вспомнил как закрыл глаза, чувствуя, что сознание медленно проваливается в детский крепкий сон, утопая в самых сокровенных, самых желанных мечтах. В несбывшихся надеждах.              Место Грёз.              Круг Лени.              Блиц привёл его сюда на следующее полнолуние. Сказал, что в этот раз им нужно что-то более спокойное, расслабляющее, где можно забыть обо всех проблемах, хоть на мгновение. Что после прошлого раза, посчитал для принца нужным узнать другую сторону Ада, более ленивую и хорошую. Круг Лени был идеален для этого. Ни криминала, ни воров, ни маньяков – живешь себе в слоумо и радуйся.              Столас был приятно удивлен, что Блиц действительно подумал о том, куда сводить его в этот раз, но, на самом деле, ожидал чего-то большего, а не очередной «жизни в капсуле». Принц и так живет на широкую лапу – ни в чем себе не отказывает и купается в своих любых мечтах, кроме свободы. Пусть свобода в Аду тоже имеет свои ограничения, но с ними Столас тоже хотел справиться. Сам. Лишь с небольшой помощью.              Целый месяц он переваривал то, что произошло в Гордыни. Изначально все было не так, как он себе представлял. Да и конец оставил не самые приятный след в виде похмелья и головной боли. Но это дало здравую пищу для размышлений, что мир за пределами действительно не такой радужный как в его клетке. Это было достаточно логично. И Столасу было отвратительно понимать, что он оказался к этому не готов даже не по своей воле.              Но теперь он выяснил, какова на вкус свобода. Она бывает сладка, бывает горька, а бывает болезненна и страшна.              Принц долго думал над продолжением «эксперимента» и решил, что готов встретить любые невзгоды на своем пути. Ему правда хотелось узнать больше об Аде. И первая вылазка, пусть и оказалась неудачной, но только подогрела интерес к тому, какие эмоции он может испытать, какие трудности он может преодолеть и как он может поставить себя в этом мире. Сам.              Ему должна была присниться свобода.              Блиц сказал, что здесь можно увидеть самые светлые и потаенные мечты, окунуться в ненастоящий, но такой желанный, мир, где нет тревог и беспокойств, где нет зла и корысти, где все происходит так, как ты этого хочешь. Здесь можно уйти от несправедливой реальности, от своей никчемно прожитой жизни. Всего лишь за деньги. Всего лишь на час.              Но почему тогда он увидел это? Почему вместо сокровенной мечты о свободе его поглотил кошмар? Ему что, страха в прошлый раз не хватило? Или свобода настолько его не любит, что пытается отогнать всеми силами?              Столас медленно выдохнул, закрывая глаза и стараясь успокоить дыхание после осознания. Тяжело, но страх, с которым он уже сталкивался, но который все еще оказался непривычным, постепенно растворялся с помощью теплых воспоминания у казино, когда Блиц дал ему сил. Столас понял, что это нереально, что мамы здесь никогда не было, что Блиц не мог его бросить, что вся эта пустота — просто стимуляция варолиева моста, зрительной коры и лимбической системы. И всё же…                Боль осталась.              Словно он действительно пережил это. Словно это был не просто сон, а нечто большее. Что-то, что оставило глубокий след в его душе, мрачно оседая в сознании. Очередной страх, следующий по пятам. Он ворошил свое прошлое и будущее, начиная понимать, что даже живя в клетке, он не был в безопасности. Эмоциональной безопасности.              Столас медленно провёл ладонями по зареванному лицу, размазывая слёзы, и сквозь сдавленный ком, оставшийся в горле, прошептал:                — …да. Я хочу закончить сеанс.                И мир вокруг рухнул.       

***

             В наполненную тишиной мрачную комнату неловко просочилась ленточка яркого света от приоткрывшегося брезента. Послышалось несколько робких шагов – вошедший анализировал витающую атмосферу. Затем взглянул на старую потертую деревянную кровать без одной ножки, где, можно было подумать, безжизненно валялось тело в позе эмбриона, сжимая в руках пухлую подушку.              Мало что проглядывалось в этой беспросветной тьме, четко виднелись лишь маленькие щели в брезенте на полу. Но комната была охвачена и пропитана унынием – даже мотыляющий из стороны в сторону бесовской хвост говорил об этом. Наверное, если прислушаться к тишине, есть возможность услышать учащенное сердцебиение и пожирающие с головы до ног мысли.              – Блицо, милый, ты почему здесь? Плохо себя чувствуешь?              Ее шаги были тихими и плавными. Сначала послышался щелчок настольной лампы, источающей теплый свет на большую часть комнаты, после чего она аккуратно присела на край кровати, вглядываясь в наконец увиденное лицо.              Сведенные брови до появления редких молодых морщинок говорили сами за себя, а подрагивающие зрачки от незнания куда смотреть выдавали целиком и полностью. Блицо был расстроен. Настолько, что от присутствия кого-то в комнате и предстоящего разговора, уголки глаз заблестели, а руки невольно сжали подушку сильнее. Он зарылся лицом в разноцветную, заштопанную разными кусками ткани, наволочку.              – Нет, мам, – глухо пробубнил тот в подушку, явно не желая разговаривать.              – Ты поздравлял Физзаролли? – у Тиллы было пару догадок о поведении сына, ведь таким подавленным она видела его очень редко.              Блицо почти не шевелился, за исключением неконтролируемого хвоста. Он долго не отвечал – почти две минуты они просидели в звенящей тишине. Воздух в комнате стал тяжелым, будто каждая несказанная мысль оседала в нем густым туманом. Тилла прекрасно понимала, что сыну необходимо собраться с мыслями, чтобы правильно преподнести свои чувства. Пусть Блицо был достаточно громким ребенком, но о своих эмоциях говорить не хотел, просто не привык. Ему легче было отмахнуться, сострить, спрятаться за маской равнодушия, чем признать, что в глубине души его что-то действительно волнует. А уже наедине с самим собой он выплеснет все эмоции, закричит, надрывая горло, в подушку, чтобы никто и никогда не услышал, чтобы никто и никогда не узнал, что ему плохо.              И она ни в коем случае его не торопила. Тилла вообще сама по себе достаточно терпелива. Долго терпела нищету, терпела обидчиков, терпит мужа и… много чего еще. Она знала, что жизнь редко бывает доброй к таким, как они, но если что-то и держало ее на ногах – так это дети, Блицо и Барби. Подождать, пока ее любимый и единственный сын разберется в себе, сущий пустяк, по сравнению со всем остальным. Она была готова ждать вечность.              Послышался такой же глухой, еле различимый, ответ:              – Нет.              Тилла молчала, пока в голове медленно складывался пазл. Она мягко положила руку на напряженную спину в заштопанной рубашке, поглаживая. Легкое, едва ощутимое прикосновение – не для того, чтобы заставить его говорить, а просто напомнить, что он не один.              – Мне кажется, он ждет только тебя. Уже вечер, а он все места себе не находит, – спокойно проговаривала мама, – ждет, когда его поздравит самый лучший друг.              Блицо снова молчал. Но это напряженное молчание постепенно смешивалось с нежным голосом матери и ее заботливыми руками, успокаивая. Только мысли все равно не уходили, ведь причина была достаточно весомой:              – У меня нет для него подарка.              Стыдно осознавать, что ты нищий подросток без души в кармане, которому всякий раз приходится выбивать каждую совесть кровью и потом, а в карманах – только незаштопанные старые дырки и скомканные несбыточные мечты. Бесконечная трата времени на поиск работы. Каждый день – борьба за выживание после утомительных бесплатных выступлений, потому что ты – ебанный сын ублюдочного жмота-владельца, для которого твои старания ничего не стоят. Ты рвешь жилы, соглашаешься на любую подработку, хватаешься за любую возможность, только чтобы к вечеру снова оказаться на разгрузочном пункте, где тебе предстоит по договоренности на словах таскать фуры с многокилограммовым реквизитом за пустые обещания. Тебя снова кинут, тебе не заплатят ни души, а если посмеешь возразить – получишь в ответ кулаком по лицу и не раз. Такова Жадность.              Стыдно было признавать, что, несмотря на все усилия, ты так ничего и не смог сделать, чтобы заработать на подарок для своего единственного лучшего друга. Не смог порадовать его, не смог показать, насколько он для тебя дорог.              Стыдно.              – Разве это так важно? – тихо спросила Тилла, с лёгкой улыбкой наблюдая за сыном. – Ему столько подарили сегодня, но все улыбки, которые я видела, были фальшивыми. Лучший подарок – это провести день Рождения с теми, кто важен, кто заставляет тебя улыбаться каждый день, – её голос звучал мягко, но в нём не было ни капли сомнений. – Вы столько проводите времени вместе. Кто, если не ты?              Кто, если не я?              Слова застряли в груди, будто колючие репейники. Они не причиняли боль, но цеплялись, не давали спрятаться. От теплых слов матери совесть только сильнее терзала Блицо, жгла изнутри, заполняя всё – каждый уголок его сознания, каждую клеточку. Он был меж двух огней, загнанный в угол собственными страхами: Физза надо обязательно поздравить, но без подарка явиться нельзя.              Он вжался в подушку и замычал от безысходности, как раненный зверек в капкане, представляя, как сильно стыдно ему будет перед Физзом с пустыми руками. Мысли поедали, забираясь глубоко внутрь, где происходила борьба с самим собой. Его разум метался, пытаясь найти выход, но всё, что он видел – лишь стены, выстроенные из неуверенности, страха и стыда.              Он хотел пойти, правда. Каждый раз, когда представлял разочарованное лицо друга, сердце ныло от вины. Но как переступить через страх? Как не чувствовать себя ничтожным, когда тебе нечего предложить? Как смотреть в его весёлые, доверчивые глаза и не ощущать себя никчёмным?              – Мне стыдно.. и страшно, – честно признался бес, убирая подушку от лица и покосившись на маму.              Тилла не удивилась. Она знала. Всегда знала, что за его дерзостью, бравадой и колючими словами прячется ранимый ребёнок, который боится не оправдать чьих-то ожиданий. Возможно, она не была лучшей мамой, но всегда чувствовала своих детей, всегда понимала. Она мягко, почти невесомо, провела ладонью по его напряжённой спине, ощущая, как под тонкой тканью дрожат натянутые, как струны, мышцы.              – Это часть жизни, Блицо. Все твои эмоции.. они всегда будут с тобой. Страх, стыд – они не враги. Они просто есть. Напоминают, что ты жив и тебе не всё равно. Просто нужно научиться с ними справляться и знать, что это всего лишь эмоции, и они не должны повлиять на тебя, не должны сломать или управлять тобой. Ты не должен позволить им решать, что тебе делать, – Тилла подталкивала его к действиям, ждала, когда сын сам пойдет ей навстречу. – Ты можешь написать ему стихотворение или нарисовать открытку – это бесплатно.              Блицо слушал, сжимая пальцы в ткань подушки. Внутри него словно шёл тихий, но яростный спор. Слова матери проникали глубоко, но его внутренний голос шептал обратное, мерзкое и беспощадное, заставляющее ненавидеть себя все больше и больше.              Она глубоко верила в свои слова и говорила их не просто, чтобы слепо и бесполезно поддержать, а чтобы замотивировать, помочь увидеть выход там, где он сам его не замечал. Тилла знала: иногда страх и сомнения застилают разум, заставляя забыть, что решение есть всегда – просто оно может быть не таким, каким его себе представляешь.              Блицо было сейчас действительно трудно – Тилла видела это. Его напряжённые плечи, сжатые в кулаки пальцы, беспокойно дёргающийся хвост выдавали борьбу внутри. Он не говорил об этом вслух, но матери не нужно было слышать слова, чтобы понять. Она не пыталась убедить его, что бояться глупо, не пыталась заставить поступить правильно. Она не хотела давить. Просто дать понять, что есть выход. Что страх – не тюрьма, если не позволять ему ею стать. Он сам должен был принять решение. Её задача, как любящей матери, не решать за него, а направить, помочь встать на ноги, дать опору, но не толкать. Тилла знала, что страхи нельзя уничтожить, но с ними можно научиться жить. Можно дать им место в себе, но не позволять управлять каждым шагом.              Она знала это потому, что сама так жила всю жизнь. И теперь хотела передать это знание сыну.              Блицо подумал и поморщился.              – Стихотворение? Рисунок? Мам, это глупо. Мы давно уже не дети.              Тилла не удивилась его реакции – в этом возрасте любая попытка предложить что-то простое и искреннее воспринималась с недоверием, как будто такие вещи работают только в детстве. Она мягко улыбнулась, продолжая говорить спокойно, без нажима:              – А с каких пор откровенность стала глупой? – она наклонила голову, изучая сына внимательным взглядом. – Думаешь, что с возрастом теплые слова перестают быть важны? Что кто-то больше не радуется тому, что о них подумали, потратили время, чтобы сделать что-то от души?              Блицо не ответил сразу, лишь нахмурился сильнее. В груди у него все сжалось, словно грудь обвил змей, сжимая до хруста костей, – он не мог не признать, что сам хранил в ящике стола старый, уже потрёпанный листок с неуклюже нарисованной открыткой от Физза на двенадцатилетие. Тогда его друг подарил смешную постановочную сценку, над которой работал целых две недели, чтобы выполнить все без заминок, чтобы Блицо все понравилось, и он посмеялся от души. Так и было.              – Это просто… несерьёзно, – пробормотал он, неуверенно теребя край подушки.              – Для кого-то дорог не сам подарок, а тот, кто его дарит, – тихо проговорила Тилла. – Ты боишься не потому, что подарок может быть недостаточно хорошим. Ты боишься, что окажешься недостаточно хорошим сам.              Она не ждала ответа – знала, что он сам всё поймет. Просто ему нужно время, чтобы принять это. Её слова задели что-то внутри. Не ударили, не прорвали оборону – просто мягко проникли в трещины, которые Блицо даже не замечал.              Он молчал, разглядывая потрёпанную ткань подушки. Мысли метались, но что-то в нём уже начало меняться. Тяжесть на груди не исчезла полностью, но стала чуть легче, чуть терпимее.              – Думаешь, ему это понравится? – пробормотал он, подняв на неё неуверенный, но полный надежды взгляд.              Тилла улыбнулась, продолжая медленно гладить его по спине.              – Думаю, ему будет важнее, что ты рядом.              Блицо почувствовал, как внутри что-то сдвинулось. Будто ледяной ком в животе, который он так долго копил, начал таять под теплом маминых слов. Не сразу, не резко, но достаточно, чтобы стало легче дышать. Он ещё раз посмотрел на неё – в этом взгляде больше не было той угрюмой тяжести, что тянула вниз, мешая двигаться. Теперь там была надежда. Осторожная, неуверенная, но настоящая.              Тилла по-прежнему гладила его по спине, её пальцы двигались медленно, почти ритмично. Это напоминало детство, когда он после кошмарных снов бежал к матери в кровать и жаловался на страшных монстров вокруг. Тогда она тоже просто сидела рядом, гладила, шептала, что всё хорошо, и кошмары уходили сами собой.              И сейчас было так же.              Блицо сглотнул, глубоко вдохнул – и только сейчас понял, как напряжённо дышал всё это время.              – Наверное, ты права, – произнёс он, медленно садясь на кровати и потирая лицо ладонями.              Это было странно. Всего пару минут назад он был уверен, что останется здесь гнить на весь вечер, будет прятаться, пока чувство вины и страха не сожрёт его полностью. Он бы всю ночь придумывал оправдание своему отсутствию на единственном дне в году своего единственного лучшего друга, лишь бы… спрятаться подальше от страха и стыда, пусть они и не уходили бы от него все это время, находились бы рядом и шептали гадости на ухо. А теперь… теперь он чувствовал себя легче. Как будто с плеч сняли невидимый груз.              Тилла довольно кивнула, но ничего не сказала – в этом не было нужды. Она просто продолжала смотреть на него с той же тёплой уверенностью, что всегда давала ему силы.              Блицо спустил ноги с кровати, разминая затёкшие мышцы. Ещё немного посидел, привыкая к этому новому, странному ощущению – будто в нём появилось место для воздуха, будто он стал управлять собой и своими эмоциями, взял контроль. А потом, со вздохом, сказал:              – Только мне нужно придумать, что ему сказать.              – Скажи то, что чувствуешь, – ответила мама.                Он кивнул, стараясь запомнить её совет.              Неуверенно поднявшись с кровати, будто все еще обдумывая внезапный порыв надежды, Блицо сделал пару шагов к старому, потрёпанному временем письменному столу, который явно был не куплен за деньги – украден или взят с помойки давным-давно. Стол выглядел так, будто мог рассыпаться в любую секунду: шатался и трещал под тяжелым весом. Как ни странно, он ещё держался – точно так же, как и его хозяин.              Бес взял с поверхности один целый листок бумаги из кучки разбросанных изрисованных заметок, затем потянулся за ручкой, которая оказалась спрятана под стопкой измятых черновиков. Блицо глубоко вдохнул, собираясь с мыслями, и, нахмурив брови, словно сортировал поток дум, начал что-то небрежно чиркать, выводя буквы с той неуверенностью, с какой люди протягивают руку, не зная, примут её или нет. Он плохо писал и читал, ведь никогда этому не учился, даже если мама усердно помогала, обучая их с сестрой на дому. Ему было неинтересно. Но сейчас, когда это было решающим в его действии, Блицо был сосредоточен и внимателен к тому, что он хочет донести в написанных словах.              Хвост ходил ходуном, выдавая его внутреннее напряжение. Мысли лихорадочно метались: что написать и правильно ли звучат мысли? Как сказать так, чтобы не было глупо и тупо? Чтобы Физзу понравилось? Чтобы его поняли?              Тилла наблюдала за ним несколько секунд, видя волнение и беспорядочный поток сознания, а потом молча вышла из импровизированной комнаты, окинутой брезентом, оставляя сына наедине со своими мыслями. Блицо и не заметил – он был слишком погружён в себя, слишком увлечён тем, как кончик ручки оставляет тёмные линии на бумаге, складываясь в слова. Кажется, он нашел правильный путь, усердно протаптывая тропинку для себя.              Прошло всего несколько минут, тянувшихся словно вечность, когда шаги матери вновь послышались за спиной. Бес поднял голову, заметив секундно появившуюся ленточку света, что ненадолго отвлекло его, и увидел, как Тилла протягивает ему нечто маленькое, аккуратно зажатое между пальцами.              – Вот, – сказала она с мягкой улыбкой. – Думаю, это тоже отлично сойдёт за подарок.              В руках у нее был всего один небольшой цветочек. Те самые, которые Тилла заботливо выращивала в саду на территории актеров цирка. Цветок напоминал пылающую звезду среди алого сумрака. Его бархатистые лепестки, глубокого красного оттенка, изгибались мягкими волнами, будто стремясь прикоснуться к воздуху. В самом сердце, где сходились тонкие линии, теплился золотистый отблеск, похожий на каплю солнечного света, застывшего в вечности. Несколько едва заметных пятнышек украшали его, словно следы поцелуя. Этот цветок казался не просто украшением — он был немым посланием, нежностью, застывшей в своей совершенной форме.              Блицо взглянул на него, потом на маму, потом снова на цветок, словно переваривая ее идею и то, будет ли это уместно. А потом, не говоря ни слова, аккуратно взял его, будто цветочек мог в любой момент рассыпаться – настолько хрупко он выглядел –, прокручивая стебель в пальцах.              – Ну… почему бы и нет, – пробормотал он, пытаясь скрыть смущение, нахлынувшее волной от осознания своего откровенного письма.              Слова, которые он никогда бы не сказал вслух, теперь были запечатлены на бумаге, и это заставляло его чувствовать себя одновременно уязвимым и решительным. Если он решил идти, то пойдет до конца. Он знал, что каждая деталь имеет значение, что каждая мелочь – часть чего-то большего. Строки, цветок, даже его собственное беспокойство – все это было частью того, что он мог дать. В подарок. Все было важно, даже если ему трудно это признать.              Блицо готов был подарить ему даже свое сердце.              Эта мысль заставила его замереть, почувствовать, как что-то теплое и болезненно-приятное разливается внутри, сжимая грудь изнутри. Не просто слова, не просто вещи — он готов был отдать Физзу часть себя. Самую настоящую, без лжи, без масок, без бравады, которой привык прикрываться.              Но что это вообще значило?              Он всегда считал, что сердце — это просто орган, просто мышца, что его сложно сломать, если не давать в руки другим. Он не раз видел, как его отец сжимал чужие сердца — не в переносном, а в самом буквальном смысле. Видел, как люди теряли себя из-за доверия, из-за привязанности, из-за любви, которая превращалась в нож у горла.              Он ведь не хотел быть слабым. Не хотел отдавать что-то, что могут раздавить, растоптать, выбросить, если оно вдруг окажется ненужным. И всё же…              Он уже давно отдал его.              Каждый смех, который они делили. Каждую бессонную ночь, когда они шептались в темноте циркового шатра. Каждое рукопожатие, каждый подзатыльник, каждое "давай сбежим на крышу и просто посмотрим на звезды" было его способом незаметно протягивать Физзу свое сердце, кусочками, по чуть-чуть, надеясь, что тот не заметит.              Но теперь это уже не имело смысла.              Теперь он хотел, чтобы Физз знал. Хотел, чтобы он понял, что это не просто дружба, не просто привязанность, не просто привычка.              Любовь — это ведь не просто дорогие подарки или пафосные жесты. Это тёплая дрожь в пальцах, когда пишешь кому-то искренние слова. Это то, как быстро стучит сердце при мысли, что увидишь его улыбку. Это страх быть отвергнутым, но всё равно идти вперёд. Это желание дать человеку всё, что у тебя есть, даже если это всего лишь помятый листок со словами, что шли прямо из души. Это то, как хочется, чтобы он знал: для Блицо он важнее всего.              И если любовь — это то, что заставляет тебя преодолевать страхи, идти вперед, даже когда внутри все трясется от волнения, то значит, он действительно любит.       

***

             С неспокойной душой и быстро бьющимся сердцем, которое словно отсчитывало секунды до полного провала, Блицо стоял за ширмой, отделяющей его от основного празднования, где слышалась негромкая музыка и множество разговоров. Он даже услышал выделяющийся и легко различимый смех Физзаролли, который постоянно сопровождал их на веселых приключениях.              Блицо сжимал в ладонях конверт, за которым прятались с аккуратностью выведенные искренние слова о любви и дружбе, о всем том, что они с Физзом пережили вместе в горе и радости. Между пальцев был сжат изящный стебель, тёмно-зелёный, словно остывающий уголь, он осторожно извивался, переплетаясь с краем письма. Этот цветок казался не просто украшением — он был немым посланием, нежностью, застывшей в своей совершенной форме.              Слегка приоткрывая завесу, Блицо краем глаза взглянул на праздничную атмосферу, анализируя. Все было украшено разноцветными ленточками и флажками, что протягивались через балки. Надпись «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ» красовалась над соединенными в ряд столами, где все еще лежал запакованный праздничный торт. В основном, все гости были сотрудниками цирка – они стали большой семьей за долгое время. Но также были и приглашенные гости, такие как спонсоры цирка, которых пригласил Кэш Баксо. Ему необходимо было поддерживать бизнес, а непревзойденный Физзаролли справлялся лучше всех их, живущих в цирке, вместе взятых.              Все болтали, развлекались с цирковым реквизитом, баловались, пили из бумажных стаканов и кушали закуски. А Физзаролли весело общался с кем-то, изредка хихикая с радостной улыбкой на лице. На нем красовался праздничный колпак именинника и красный клоунский нос для образа. Он выглядел… не таким уж и подавленным.              Нет. Нет. Нет. Что за тупые мысли? Конечно, он не должен быть расстроен! Блицо никогда бы не хотел, чтобы Физз был грустным! Только вот… пару минут назад он все же надеялся на то, что действительно нужен ему, что его другу без него плохо, но этого совсем не видно. Сука.. и как же противно осознавать, что эти мысли и вправду есть.              Раздражение поднялось к горлу, оставляя привкус горечи. Блицо стиснул зубы, чувствуя, как изнутри его пожирает стыд за собственные мысли. Какая же мерзость – желать, чтобы друг скучал, чтобы праздник был не таким веселым без него. Какая гадкая, эгоистичная дрянь в нем проснулась, требующая доказательств своей незаменимости.              Но ведь это не так, правда? Он не хочет, чтобы Физз был несчастным. Никогда. Он хочет, чтобы тот улыбался, смеялся, как и всегда… но почему тогда внутри так скручивает? Почему в груди растет какая-то пустая, холодная обида, от которой даже хвост дергается неконтролируемо?              Наверное, дело в том, что он ждал чего-то другого. Ждал, что Физз будет оглядываться, искать его взглядом. Что заметит его среди толпы и бросится навстречу, с этой своей дурацкой, широкой, настоящей улыбкой. А вместо этого он веселился, будто ничего не изменилось.              Но Физз даже не соизволил его поискать, хотя не должен. Это его праздник, его гости, его день, и тратить время на то, чтобы найти страдающего от собственных мыслей «друга», он не должен был. А Блицо очень хотелось, чтобы Физз улыбался так ярко и мило только с ним.              Бес сжал пальцы в кулак, ощущая, как уголок конверта смялся в руке. Он ненавидел это чувство. Ненавидел эту слабость. Но, черт возьми, как же хотелось верить, что он нужен. Нужен Физзу. Нужен семье. Нужен цирку. Хоть кому-то.              Вместо этого Блицо всегда был где-то на фоне. Не главным героем, не кем-то незаменимым – просто частью декора, фигурой, которая может исчезнуть, и никто этого даже не заметит. А всегда хотелось большего.              В детстве он верил, что, если будет стараться сильнее, станет лучшим – его, наконец, увидят. Его шутки, его трюки, его воображение. Но чем старше он становился, тем отчетливее понимал: мир не спешит ценить тех, кто выкладывается до последней капли крови. Тех, кто был немного.. другой. И все же он продолжал. Продолжал рваться, выкручиваться, быть полезным, быть нужным – и при этом неизменно оставаться на втором плане. Не вместе, а за Физзом.              Возможно, мир просто так устроен. Возможно, ему никогда не стать для кого-то первым.              Стало только хуже. Надежда и подступающая решимость удалились на второй план, а то и вовсе улетучились. С ним наедине теперь осталось пришедшее с далеких закром чувство вины, оно снова стало главным, только уже вдвойне.              Блицо снова накрутил себя, снова заставил думать, что не нужен ему. Ревность скреблась внутри, царапая душу – отвратительное, гложущее чувство ненужности. Было так тоскливо представлять, что есть кто-то лучше него. Кто-то, кто сможет дать Физзу больше, чем может дать он сам. Кто-то, кто будет смешить его громче, поддерживать сильнее, кто станет для него важнее, чем Блицо когда-либо был. И если однажды Физз поймет, что Блицо – это просто этап, просто часть прошлого, от которого можно легко уйти дальше? Если однажды поймет, что может быть счастливее без него?              Он не имел на это права. Не имел права ревновать, не имел права требовать, чтобы Физз искал его взглядом, скучал по нему, тосковал, когда его нет рядом. Но, черт возьми, ему так хотелось.              Мысль впивалась в сознание, оставляя болезненные отметины. Было чертовски тяжело думать, что его не будет рядом. Еще тяжелее – что Физзаролли даже не заметит.              Чаша весов постепенно наклонялась в другую сторону, где были собраны все страхи, все переживания, перевешивая хрупкую решимость. Они скапливались годами, слипаясь в ком внутри него – тот самый ком, что душил, что не давал сделать шаг вперед. Он не был готов к тому, что его могут не ждать. Что его появление может ничего не изменить.              Блицо сжал в руке конверт, так сильно, что бумага грозилась порваться под напряжением пальцев. Ладони вспотели, дыхание сбилось.              Нет.              Страх подкрался, сжал горло ледяными пальцами. Привычный, почти родной, он жил в нем с самого детства, прячась в каждом сомнении, в каждом неуверенном движении. Иногда казалось, что он не просто испытывает его – он сам есть этот страх. Он слился с ним, стал его частью.              Но страх – это не приговор. Это просто эмоция.              Голос матери эхом разнесся в сознании. Теплый, спокойный, наполненный бесконечной уверенностью в нем. Блицо слышал его так отчетливо, словно она стояла прямо за ним, ласково обнимая за плечи, словно она оберегала его от всех невзгод, от всех подлостей жизни в спину. Как в детстве, когда он приходил к ней с разбитыми коленками и слезами, пытаясь доказать, что не плакал. Она знала, как правильно сказать, как правильно поддержать, чтобы ему хватило сил идти дальше. Ее слова не раз помогали ему выживать, справляться, двигаться вперед даже тогда, когда всё кричало, что проще сдаться.              Она не лгала.              Он знал это. Знал, что должен быть сильным. Блять, он хотел быть сильным. И все же позволял себе тонуть в этих проклятых эмоциях, позволял страху и сомнениям брать верх.              Блицо шумно выдохнул и зажмурился на секунду, чувствуя, как звенит в ушах, как кровь разгоняется в жилах и отдает в висках.              Он просто должен сделать шаг.              Не думать. Не анализировать. Просто шагнуть вперед раньше, чем успеет испугаться.              Он должен найти в себе силы.              И он сделал.              Рывком вышел из-за красной шторки, слишком резко, словно кто-то вытолкнул его вперед, как будто боялся, что если помедлит хоть на секунду – тут же передумает. Сердце бешено заколотилось в груди, бросило в жар. Еще немного – и он упадет в обморок. Конверт в пальцах дрожал.              Впереди был Физзаролли.              Смеющийся, веселый, окруженный другими. Его голос сливался с общим гулом, звучал легко и непринужденно. Ему было хорошо.              Но в этот момент всё это будто бы отступило на задний план, превратилось в размытый фон, неважный и незначительный. Сейчас, в этой смеси эмоций, он чувствовал только свое тяжелое дыхание.              Он сделал вдох.              Затем еще один.              И еще.               Блицо не знал, как его примут. Не знал, нужен ли он на самом деле. Но сейчас это уже не имело значения.              Он уже рискнул.              Оставил страх и переживания позади, там, за этой красной занавеской.              И теперь отступать было некуда.              – Епт, блять.. БЛИЦ!!! – раздался громкий внезапный возглас, словно стрела разрезала воздух.              В ту же минуту к все еще пребывавшему в шоковом состоянии Блицо подбежал Физз и буквально прыгнул на того с крепкими объятиями, чуть не сбив с ног. Баксо даже от неожиданности пошатнулся, но такая встряска словно привела его в норму, словно все страхи.. ушли?..              Шум в ушах прекратился, оставив место для единственного звонкого голоса, который он сегодня хотел слышать. Внезапно стало прохладно – жар спал, а сердцебиение постепенно утихало. Ладони сжимали не сами себя, а прижимающееся со всей любовью и теплом к нему худое и родное тело.              Блицо желал чувствовать и поддаваться только одной эмоции – счастью, которое излучал Физз.              – Ты где был? – отстраняясь от объятий, с нотками претензии спрашивал клоун. – Весь вечер тебя жду. Даже думать начал, что ты забыл про мои шестнадцать лет и наши планы напиться после праздника.              О нем действительно все же думали?              Сейчас, рискнув и оставив страх позади, Блицо оценивал вещи более трезво. Все-таки он и вправду был просто поглощен эмоциями, что застилали глаза на реальную картину.              Они, блять, друзья. Единственные друг у друга. О чем еще может быть речь?              Пусть Физз произнес слова с насмешкой, Блицо все же слышал горечь в его голосе. И от этого стало горько самому – он заставил друга чувствовать себя плохо в его же праздник. Одиноко, больно, страшно. Точно так же, как и сам себя заставил сегодня ощущать.              Блицо не щадит никого.              – Да блять, – он хотел было оправдаться, да только нужных слов не нашел. – Типа знаешь.. я просто.. – на ум приходила куча воды, лапши на уши, но остатки совести просто не позволяли их произнести.              Блицо сделал длинную паузу, чтобы набрать в грудь побольше воздуха и с упокоением выдохнуть.              – Я не приготовил для тебя подарок.              Честное, смелое признание – именно то, чего боялся Блиц. Особенно сильно он боялся последствий: что Физз от него отвернется, скажет, что не считает его больше своим лучшим другом, что он расстроит его в этот особенный день. Все эти и многие другие варианты развития создавали неприятно запутанный клубок мыслей в голове, что разрастался все больше и больше, от чего страх и стыд давили на голову ежесекундно.               Эмоции поглотили его с головой, не давая быть честным даже с самим собой.              Физз нахмурился. И Блицо не понял, был ли тот раздражен или озадачен. Прошло пару секунд, прежде чем именинник заговорил:              – И? – все, что ответил он, пожимая плечами. – Ну, ладно, тогда будешь сам сегодня у отца коньяк тырить, – фыркнув, Физз говорил с доброй насмешкой, совершенно без злобы.              – Ты не злишься? – искреннее удивление Блицо поразило именинника.              – С чего бы? То, что ты без подарка? – с недоумением спрашивал Физз, на что ему кивнули, и он даже почувствовал себя неловко. – Только не говори, что ты реально думал, что мне не похуй.              – А тебе.. похуй?.. На свой же подарок от лучшего друга?              Блицо допытывал так, будто уже и сам хотел получить негативную реакцию. Настолько это было неожиданно для него. Настолько он готовился получить отрицательный исход.              – Ну.. да? Блять, Блицо, я даже не думал об этом, – сначала он был в замешательстве, не зная, что ответить. – Я все ждал тебя, чтобы наконец задуть свечи и окунуть тебя лицом в торт, а потом мы бы пошли тырить коньяк и мешать водку с кофе, чтобы нас быстро не спалили, – с энтузиазмом проговаривал Физз. – Вот на то, что ты опоздал, я и мог бы быть зол, но я, блять, так рад, что ты пришел, и жду не дождусь начала этой ночи.              Было заметно, что ему трудно не прыгать от радости, ведь энергия из него так и шла.              Блицо смотрел на друга, все еще не до конца понимая, что происходит, все еще стараясь смириться. Все эти страхи, тревоги, тысячи вариантов худшего развития событий – все это оказалось пустым, бесполезным, не стоящим ни единой секунды переживания. Лучше бы он потратил это время на замечательное времяпрепровождение в компании своего лучшего и единственного друга.              Физзаролли просто целый день ждал его. Не подарок, не особенный жест, не сюрприз, а его – того самого Блицо, которого он знал с детства, с которым они вместе вытворяли всякую опасную и запрещенную хрень, который был рядом, несмотря ни на что. Просто так. Без прикрас.              Как же он мог об этом забыть?              Блицо в шоке моргнул, поджал губы и почувствовал, как где-то внутри что-то медленно отступает. Тяжелая волна, что так долго билась о берега, теперь наконец стихла. Медленно, но верно, он пытался осознать правду, приятную и неприятную одновременно.              – Ты… серьезно?.. – его голос прозвучал тише, чем хотелось, почти срываясь на нервный смешок (не удивительно, он ведь так долго переживал).              Физзаролли закатил глаза и усмехнулся, упирая руки в бока. Ему, кажется, хотелось треснуть того чем-то да посильнее.              – Нет, я, блять, вру, а на самом деле ждал от тебя золотой слиток из сокровищницы самого Сатаны с гравировкой "Для лучшего друга".              Блицо секунду пробыл в удивлении, переваривая насмешку, а после осознания фыркнул и отвел взгляд. Губы все же дрогнули в слабой, почти невидимой улыбке. Он снова почувствовал себя самим собой. И так было всегда рядом с Физзом. Легкость и непринужденность буквально сопровождали их, когда они были вместе.              – Иди ты.              – Это когда твоя совесть проснулась, а? Тебе не идет, сдавай обратно, – Физз хлопнул его по плечу, заставляя беса качнуться вперед. – Да хоть бы ты вообще проспал мой день Рождения, я бы максимум тебя подъебнул разок, но не больше. Наверное, – он пожал плечами.              Блицо закусил щеку изнутри, взгляд снова метнулся к смятому конверту в руке. Сомнения снова прокрались по кожу. Он все еще держал письмо, хотя теперь не был уверен, стоит ли вообще его отдавать. В этом уже не было смысла – все решилось само собой, а позориться еще больше… не хотелось.              Рука машинально смяла бумагу сильнее, убирая за спину.              Физзаролли заметил это движение и прищурился. Ему стало до жути любопытно, что скрывает его друг.              – А что это у тебя там? – он попытался заглянуть тому за спину.              Блицо сжал пальцы крепче и отвернулся чуть в сторону.              – Ничего.              – Да ну нахер, – Физз резко рванул вперед, ловко выхватывая конверт из рук друга, пока тот даже не успел среагировать.              – Эй, блять, отдай! – Блицо тут же метнулся за ним, но Физзаролли уже развернулся на каблуках и отскочил назад.              Физз всегда был достаточно ловким и проворным в силу своего положения и умений в цирке, поэтому уворачиваться от нападающего Блицо проблемой не было. Да и читать он умел намного лучше, чем его недалекий друг, поэтому даже в такой суете смог прочитать маленькую пометку «Только для глаз Физза», увидеть наклейку в форме сердечка, запечатывающую конверт, и рассмотреть небольшой цветочек.              Глаза мгновенно округлились от осознания и нескольких предположений о характере письма.              – Ты мне письмо написал? Ты мне, блять, ПИСЬМО написал?! – Физзаролли изумленно смотрел на Блицо, а потом вдруг расхохотался так звонко, что Баксо действительно стало неловко.              – Заткнись, – пробормотал тот, чувствуя, как к щекам приливает жар, а ладони сами собой сжимаются в кулаки, оставляя отметины от ногтей на коже.              – О, нет, ни за что! – Физз крепко прижал конверт к груди. – Теперь я точно его прочитаю!              Снова. Эмоции снова взяли вверх, навалились тяжелым грузом. Снова стыд, вперемешку со смущением.              Он столько написал.. столько изложил на этом чертовом кусочке бумаги, сколько в жизни своей никому и никогда не говорил. Ему неловко от своих чувств, от своих неумело выраженных мыслей, от самого себя, такого глупого и наивного.              – Я распечатаю его прямо сейчас при тебе, – ухмыльнулся Физз, делая вид, что уже тянется к краю бумаги.              – Физз, нет.              – Физз, да.              – Я тебя придушу в торте.              – Так мило, что ты скрываешь свою нежность за угрозами, – милый смешок на детскую угрозу.              – Физзаролли!              – Блицооо! – Физз засмеялся, отбегая в сторону, ловко увернувшись от нападения друга. – Погоди, а вдруг там любовное признание?!              Блицо покраснел так резко, что даже кончики ушей загорелись (если бы это можно было увидеть). Он даже на секунду остолбенел, чем точно доказал наличие любовных ноток в письме. Уже не контролируя себя и просто желая, чтобы это письмо никогда и никем не оказалось прочитанным, Блицо выдал себя с потрохами:              – ЗАТКНИСЬ!!!              – Ооооо, я теперь точно прочитаю это вслух!              Блицо уже был готов вцепиться в него, чтобы выхватить свое неудачное произведение, созданное в порыве эмоций, но в этот момент кто-то издалека крикнул:              – Эй, Физз, ты свечи задувать будешь или нет?!              Физзаролли резко выпрямился, будто только что вспомнил об этом. Он посмотрел на Блицо, потом на конверт, а затем… просто спрятал его в карман балахонных клоунских штанов, где в карманах хоть багет засунуть можно было.              – Ладно, я пока пощажу твою гордость, – сказал он, ухмыляясь. – Но знай, я это прочитаю.              Блицо только закатил глаза, тяжело вздохнув. Физз же довольно ухмыльнулся и взглянул на цветочек в своей ладони. Тепло разлилось по его груди, наполняя легкостью и необъяснимым уютом.              С осторожностью он вложил стебель в нагрудный карман, откуда теперь выглядывали красно-желтые лепестки. Импровизированная бутоньерка выглядела неожиданно гармонично, словно всегда должна была быть на своем месте.              Физз довольно улыбнулся своей фирменной, изящной улыбкой, которая всегда сражала Блицо наповал. В этот момент все неловкости, смущение и остатки стыда будто растворились в воздухе, в этой родной атмосфере.              Блицо не мог отвести взгляд. Он был рад видеть Физза таким – искренне счастливым, беззаботным, светящимся изнутри. Таким, каким он был всегда рядом с ним. Но еще больше его согревала мысль о том, что именно он стал причиной этой улыбки. Что его одного оказалось достаточно, чтобы Физз выглядел таким… живым.              Возможно, так было и всегда?              И это значило для Баксо куда больше, чем переживать любые страхи.              – Ладно, пошли, Блицо, у нас с тобой еще целая ночь впереди! – Физз крепко схватил того за руку, потянув к центру праздника.              И в этот момент Блицо вдруг понял.              Он действительно нужен.              Согласно кивнув, бес без лишних слов, забыв обо всем, послушно направился вслед за своим лучшим другом, сжимая худую ладошку в своей.              – Блицо!              Внезапно Баксо услышал встревоженный голос своей матери, и в тот же миг мир вокруг рассыпался, возвращая его в самую мрачную часть сознания. Этот голос… Он был до боли знаком. Душераздирающий, отчаянный, зовущий на помощь… Где-то и когда-то он уже слышал его. Когда-то, в далеком прошлом, этот крик так же прорезал воздух, заставляя его сердце замереть, а потом забиться с бешеной силой. И тогда, точно так же, он мгновенно обернулся.              Огонь. Адский огонь.              – Мама.. – одними лишь губами прошептал Блицо.              Родной дом, полный воспоминаний, буквально рассыпался в пепел прямо на его глазах. Перед ним вспыхивали и рушились знакомые очертания цирка, сгорали на глазах. Дрожащие мелкие зрачки в испуганных глазах смотрели на тлеющие балки, горящий брезент, сгустившийся удушливый дым — все это смешивалось в хаотичный, беспощадный вихрь разрушения. Воспоминания превращались в пепел прямо на глазах.              В голове гудело, в ушах стоял звон. Он остолбенел. Страх застыл в глазах, приковав его к месту. Снова.              Нужно было что-то сделать.              Хотя бы в этот раз он должен спасти маму.              – Блицо! – внезапный оклик за спиной вырвал его из застывшего ужаса.              Он снова резко обернулся и увидел, как все, что секунду назад было ярким, живым и веселым праздником, обернулось в тлеющий, зловещий кошмар. Улыбающиеся лица, смех, яркие огни цирка — все исчезло, растворилось в огне и дыму. Теперь перед ним был только хаос, паника, страх.              Физз смотрел на все это с таким же страхом. Его обычно живые глаза теперь расширены от ужаса, отражающегося в кроваво-красных зрачках. Пламя полыхало вокруг, оранжево-красные языки огня подползали все ближе, так и норовя укусить, поглотить целиком, оставляя после себя только маленькие искры хаоса.              Их окружил огонь.              Блицо не думал. Он просто сжал ладонь друга крепче, до боли, до побелевших костяшек, не желая отпускать. Больше никогда.              — Держись за меня, — прошептал он, не отрывая взгляда от ужасающей картины перед ними.              Физз кивнул, едва слышно сглотнув.              Бросившись на голос матери, вперед, где предположительно она могла быть, мальчики смело бежали по еще несгоревшей дороге. Ее крик был слабее, но все еще раздавался сквозь треск пламени и падающие обломки. Если она где-то там, значит, он должен прорваться к ней.              Они бежали сквозь густой дым, цепляясь друг за друга, лавируя между горящими остатками цирковых декораций. Адское пекло становилось все ближе, жар обжигал лицо и руки, но Блицо не останавливался. Только бы успеть.              Но только Блицо хотел забежать за шторку, как вдруг – оглушительный треск. Перед ними с грохотом обрушилась горящая деревянная балка, полностью преграждая весь путь. Яркие всполохи взметнулись вверх, едва не задевая их.              От неожиданности бес вскрикнул и инстинктивно отпрыгнул назад, прикрываясь руками от вспыхнувшего вновь огня. На долю секунды он разжал пальцы.              Всего на секунду.              А когда обернулся...              …Физза рядом больше не было.              Паника вспыхнула внутри еще сильнее, чем пламя вокруг.              – Физз?! ФИЗЗ?! – диким, надломленным голосом выкрикнул он, оглядываясь в поисках друга.              Блицо отчаянно кричал имя друга несколько секунд, оборачиваясь во все стороны, оглядывая каждый полыхающий угол. Он судорожно вглядывался в огненную дымку, надеясь разглядеть знакомый силуэт. В ответ на свои вопли он слышал лишь одно – треск огня.              Эмоции заполнил все тело, не давая двинуться с места, заставляя дышать все чаще и чаще. В голове закружилось, сердце колотилось, словно пытаясь вырваться из груди. И дело было не в нехватке воздуха от густого дыма в легких – дело было в страхе.              Блицо сжал кулаки, чувствуя, как страх подбирается к горлу, превращаясь в удушающий ком.              Снова рядом никого не было. Ни мамы. Ни Физза.              Только беспощадный, безжалостный к его судьбе адский огонь.              Жар плескался вокруг, жадно облизывая обугленные остатки цирка. Дым, густой и удушающий, просачивался в легкие, заполняя их с каждым вдохом, выжигая воздух и оставляя лишь жгучую боль. Пламя завывающе трещало, и среди этого яростного хаоса он остался один.              Совсем один.              Горячие слезы наполнили глаза, смешиваясь с потом и копотью. Мир вокруг плыл, и уже в этом размытой от жара картине Блицо совершенно ничего не видел. Ни выхода. Ни спасения. Ни надежды.              Он беспомощно обнял себя руками, крепче сжимая плечи, словно пытаясь удержать себя в реальности, в сознания. Он пытался заполнить недостающую часть себя, что была так хрупка и обуглена. Хвост автоматически обвился вокруг ног, как будто в этом жесте было хоть какое-то утешение. Огонь свирепел, окружая его все сильнее, подбираясь ближе, грозясь поглотить его полностью. Но он словно был готов к этому, что это пламя заберет и его тоже, чтобы растворить в безжалостной ярости.              И вдруг…              – Блиц!              Знакомый голос. Но не из его далекого и наполненного пеплом прошлого. Не из болезненных воспоминаний, что преследовали его каждый раз, когда он закрывал глаза.              Этот голос был отсюда. Из настоящего. Из его фееричного, полного перспектив настоящего.              Баксо дернулся, сердце пропустило удар. Он внезапно поднял голову, судорожно вдыхая пропитанный дымом воздух.              Перед ним, за клубами гари и завесой пламени, виднелась единственная узкая дорожка — всего несколько метров уцелевшего настила, опасно покосившегося под весом разрушения. По обе стороны от нее бушевало метровое пламя, что вздымалось алыми языками к самому хлипкому куполу. И в самом конце этого узкого коридора, в ловушке среди бушующего огня, стоял…              …Столас.              В своем привычном придурковатом королевском прикиде он выглядел до боли знакомо. И пусть он не был частью этого прошлого, но почему-то до боли в сердце Блиц был неимоверно рад видеть его, среди бушующего Армагеддона. Однако сейчас его лицо не было наивным, не было любознательным, как обычно. Вместо этого в его широко раскрытых глазах застыло отчаяние, которое Блицо видел всего раз.              Беспомощность.              Столас был в окружении огня. Одинокий и запечатанный как птица в клетке. Он выглядел почти хрупким. Таким, каким бес его знал.              И Блиц не мог позволить себе потерять кого-то еще.              Не в этот раз.              Не его.              – СТОЛАС!!!              Блиц не думал. Не соображал. Не оценивал риски. Тело двигалось само, подчиняясь лишь единственной мысли: добраться до него.              Он бросился к нему вперед, по инстинкту, не замечая, как огонь жалит кожу, оставляет белые шрамы, как раскаленные угли прожигают подошвы. Спотыкаясь о тлеющие обломки, он отчаянно пробирался к нему, к единственному еще не потерянному в этом разгоравшемся кошмаре. Пламя тянулось к нему, злобно шипело, выжигало воздух, но Блиц не слышал ничего, кроме бешеного стука собственного сердца.              Столас был так близко.              И вот — он схватил его.              Резко, почти болезненно, Блиц врезался в Столаса, припечатываясь к нему всем телом, чтобы больше никогда не отпускать, чтобы не потерять хотя бы его среди этих воспоминаний. Они оба пошатнулись. Когти впились в королевскую осанку, едва не прорезая ткань насквозь, но он не мог разжать пальцы. Не мог отпустить. Было настолько страшно, что даже мышцы не слушались его больше.              Из горла сорвался приглушенный, сдавленный всхлип, когда слезы хлынули потоком. Прямо на белую рубашку. Он не сдерживал их. Пусть текут. Пусть смывают с его лица страх, пепел и боль. Он прижимался к Столасу все сильнее, ощущая, как тот тяжело дышит, как его грудь вздымается и опускается прерывисто, как он сам дрожит от пережитого ужаса.              Блиц сжал зубы. Он чувствовал, как у него горит кожа. Огонь впился в нее, оставляя белые, болезненные следы, но сейчас это было неважно.              Важно было то, что он держит его.              Что Столас здесь.              Что он не один.              Где-то над ними снова раздался гулкий треск, предупреждающий, что потолок вот-вот рухнет. Но даже этот звук теперь казался далеким.              Блиц поднял голову, вглядываясь в лицо Столаса — спокойное, смиренное перед концом. Казалось, что весь хаос, грохот разрушающихся конструкций, оседающий на кожу пепел и нестерпимый жар огня не могли коснуться его. Он стоял в этом хаосе, будто вырванный из совершенно другой реальности, неприкосновенный, слишком чистый, слишком далекий от всей этой грязи и страха.              Огонь ревел вокруг, жадно облизывая пол, разрывая в клочья их укрытие, но Столас оставался неподвижен, словно статуя, в ореоле пляшущего алого света. Его силуэт, освещенный пламенем, казался даже величественным, а взгляд, направленный на Блица, был не наполнен страхом или паникой, а чем-то гораздо большим.              Блиц не мог этого понять. Или не хотел. Потому что в этот миг, среди обломков прошлого и горящих осколков его жизни, единственное, что он видел, — это Столаса. Единственное, что было важно.              Столас мягко, но уверенно поднял руки и обхватил ладонями лицо Блица. Его прикосновение было пугающе спокойным, словно само воплощение умиротворения, которого Блиц никак не мог найти. Огненные отблески плясали в его глубоких, бесконечно понимающих глазах, а на губах затаилась едва уловимая улыбка — не насмешливая, не печальная, а наполненная тем, чего Блиц боялся разглядеть.              – Блиц.              Просто имя, но в нём было все.                Блиц не успел понять, что именно скрывалось в этом голосе — в последнем, что он услышал, прежде чем с протяжным треском над ними рухнул потолок.