Проксемика

      Юнги делает спешный глоток, и горячий кофе ожидаемо обжигает язык. Он чертыхается. Холли усиленно тянется к заинтересовавшему его яркому цветку, вовсе не волнуясь о том, что за неприятность происходит у хозяина где-то метром выше. Поводок крепко впивается в ладонь, явно пытаясь оставить глубокий след на сухой коже. В какой-то момент Юнги не может сопротивляться желанию питомца и начинает идти следом. Ну и кто кого сейчас выгуливает?       Мин успокаивает дыхание. Он умиротворённо наблюдает за любимым псом, за тем, как быстро и ловко двигаются его задние лапы. Каждая прогулка с Холли дарит ему крупную дозу дофамина, и он в который раз благодарен себе за то, что не стал перекладывать сегодня эту обязанность на домработницу. Есть что-то забавное в том, что он, зарабатывая (не)приличные деньги, всё равно убирает экскременты за своей собакой. Все мы в конечном счёте одинаковы.       Чуть подстывший кофе больше не кажется угрозой. Утро выдаётся непривычно тёплым, и возвращаться в квартиру абсолютно не хочется. Может быть, потому что выходить из неё придётся уже в выглаженном деловом костюме, а не в футболке и свободных шортах, как сейчас. Юнги любит свою работу, но порой острая потребность побыть наедине с собой одолевает в равном бою любое желание получать деньги и кайф от победы в зале суда.       Его голова полностью захвачена Чон Чонгуком, нет ей дела до аргументов в сегодняшнем заседании, и это пугает похуже любых угроз от проигравших. Юнги часто получает внимание, не раз и не два за жизнь он разбивал чужие сердца, но почему-то именно это хочется спрятать под защитное стекло. Наверное, дело в том, что Чонгук абсолютно ничего от него не ждёт и ничего не просит в ответ на чувства, трепещущие душу. Уважение, спрятанное в его молчании, импонирует Юнги. Было бы хуже, заявись он к нему с ярким заявлением: это бы означало, что ответственность за всё последующее Чонгук благополучно скидывает на него. Юнги не любит, когда его заставляют собирать без инструкции тяжелые многослойные взаимоотношения. И радует, что пока что Чон Чонгук решает свою проблему сам — Юнги видит в нём взрослого человека, а не ребёнка.       Хотя куда проще было бы считать его несмышленым малышом, записать рядом с Соён и никогда не забывать о его возрасте. О его гендере. О его положении в жизни Юнги.       Он не ставит в линию контраргументов существование Хёрин, и осознание этого бьёт его сильнее, чем следует. В очередной раз Юнги сталкивает себя с тем, что не испытывает к ней любви и готов рассматривать возможность появления в сердце другого человека. Хёрин знает, что не любима. Она перестала задавать ему заветный вопрос спустя год, чтобы не разбиваться о кричащее молчание.       Холли останавливается и увлеченно следит за бабочкой, надоедливо кружащей у его мордочки, и Юнги улыбается, наблюдая. Пёс не пытается напасть или броситься в атаку, он выжидательно наблюдает, выдавая свой интерес лишь поворотом носика. Бабочка смелеет, чувствует, что её не хотят обидеть. Цветастые крылья двигаются быстро и резко, а затем она в два взмаха достигает покрытой шерстью мордочки, невесомо касаясь её своими тонкими лапками, перебирая ими, чтобы найти устойчивое положение. Холли, кажется, не веря в своё счастье, открывает пасть и высовывает язык, словно бы улыбается во всю мощь.       Так эти двое соединяются: тот, кто умеет ждать и тот, кто приходит сам, переступая свой страх.       Юнги отворачивается, давая возможность новоиспеченной парочке побыть наедине. Он делает глоток уже почти холодного кофе, снова думая о Хёрин. Любой бы на его месте целовал ей ноги и носил бы на своих руках. Хёрин красива, умна, богата, добра и интересна. Просто она — не та. Делать ей больно никогда не было его желанием, но она, как мотылёк, безумно хочет опалить свои крылья огнём, который ей не подвластен. Он знает, что у неё в каком-то смысле работает перенос: когда он защищал её интересы в бракоразводном процессе, женщина решила, что он защитит её и в жизни.       Но реальность не такая, как мы можем строить в своих светлых мечтаниях. Иногда история любви кажется списанной с романтичных книг, и внутри всё кричит: уж это точно сработает, потому что ну так красиво, так сказочно! Однако нельзя забывать, что у многих сказок первоначально был печальный конец, ведь так проще показать мораль и научить. «Долго и счастливо» появилось лишь спустя многие поколения.       Юнги жаль, что он не может подарить этой потрясающей женщине достойную концовку, потому что всё ещё наивно мечтает о таком для самого себя. Он постоянно прикрывает неуёмное просящее о большем сердцем тем, что у него всё хорошо. Ведь стабильно — и правда хорошо, да?       Любить самому — слишком затратно. Но Юнги накопил достаточно капитала, чтобы это потянуть. Он гадает, как долго сможет довольствоваться блеклыми «удобно», «нормально» и «привычно». Внутри ещё тлеют угольки надежды на то, что пульс снова подскочит при виде другого человека. Другой женщины. Он не испытывал этих чувств с момента, когда связался с Джису. Его первая снесла после себя всё, и Юнги уже долгое время лишь с болью любуется развалинами собственной души. Да, пускает туда периодически рабочих, а потом сам гонит их, понимая, что они не способны построить так, как было. Может быть, ему суждено полюбить лишь однажды?       В этом смысле он Чонгуку завидует. Смущение, ревность, жар внутри — всё это давно позабыто, покоится на задворках сознания где-то рядом с формулами по физике из школы. А Чонгук чувствует. Чонгук живёт с этим внутри. Счастливчик, способный на любовь.       Хотя заинтересоваться Мин Юнги — далеко не самый умный его поступок.       Уж Юнги-то знает. Хёрин подтвердит, а вереница женщин из прошлого готова будет поставить под её заявлением свои подписи. Лишь Ким Джису проигнорирует, виновато отведя глаза. А что до Чонгука… Не хочется делать ему больно, но придётся, ведь Мин Юнги никогда и ни за что не будет с мужчиной.       Мин Юнги никогда не будет с Чон Чонгуком.       Должна сломаться земная гравитация, чтобы он упал в эти объятия. Юнги допивает кофе, выбрасывая пустой стаканчик в урну. Холли уже упустил свою бабочку, но выглядит довольным, словно всё ещё ощущает её тонкие лапки на своём носу. Юнги смотрит на часы и молит секундную стрелку о замедлении.       Но время, как и гравитация, людям не подвластно.              Под властью остаточных от клуба эмоций Чонгук находится ещё добрых три дня. Он бы и рад отвлечься, но даже с плотно закрытыми глазами видит перед собой Мин Юнги, целующего на танцполе Хёрин.       Для кого-то способность любить — счастье, дар. Чонгук бы обменял её на бесконечную удачу в карточных играх. Любовь наполняет, но, невзаимная, она опустошает, превращая даже самую полноводную реку в исчерченный глубокими трещинами каньон. Гук бы всё отдал, чтобы никогда не знать, каково это — чувствовать, как тепло от нахождения рядом с другим человеком разливается вместо крови по венам. Ведь, попробовав этот горчаще-медовый яд однажды, ты будешь искать похожий вкус везде. Никакой героин и рядом не встанет. Никотин тоже слишком далёк.        Чонгук пытается включиться обратно в игру. Он внимательно наблюдает, как обессиленный Сонхва бежит, на последнем издыхании подставляя левую ногу под не самый удачный пас, но всё равно делая удар. Чонгук даже не дёргается, точно зная, что мяч пролетит мимо, лишь с внешней стороны задевая ослабленную сетку. Но как же сильно его заполняет удивление, когда он видит, что Сонхва в своей манере победно сжимает кулак, вскидывая его над головой!       Чонгук поворачивается, непонимающе смотря на мяч, всё-таки оказавшийся в пределах его ворот. Он же рассчитал…он видел…это невозможно! В прострации Гук берёт мяч руками, поднося его ближе к лицу. Ничего необычного, стандартный инвентарь, без каких-то систем приведения. Машинально пуская мяч в игру от ворот, Гук прищуривает глаза, внимательно следя за воспрявшим духом Сонхва.       Как на поле, так и в жизни. Люди умеют удивлять, особенно когда перестаёшь от них ждать хоть чего-либо.       Чонгук задерживается после тренировки, слишком долго подставляя разгорячённое тело под не менее горячие струи жёсткой воды. Каждая пора кожи, кажется, познаёт сегодня перерождение, думая, что варится в адском котле. Гук почти теряет сознание, но вовремя успевает собраться и осесть на прохладную скамейку, прикладываясь лбом к железной двери шкафчика.       Он не вытирается насухо. Влажные волосы неряшливо спадают на лицо, но какая разница, если ехать по городу он сейчас будет в Буггати? Раскаленный воздух словно перенимает эстафету у душа — мучаться жаром для Чонгука сродни особому виду селфхарма. Он на секунду задерживается на выходе из здания, поглубже вдыхая тепло. Чонгук надеется, что это поможет вытеснить застрявший в лёгких запах обреченности, но чувство лишь быстрее расползается по телу, напоминая о том, что он ошибается не только стоя в воротах. Все его мысли и эмоции сейчас, весь он — сплошная аберрация.        Улыбка Мин Юнги встаёт перед глазами, и Гук боится моргнуть, чтобы не спугнуть приятное видение. Морщинки в уголках глаз аккуратно собираются, десны — приоткрываются, а губы растягиваются, не теряя своей привлекательности. Так долго Мин Юнги улыбается ему только в мечтах.       Справа слышится рёв мотора, и Чонгук поворачивает голову на шум, помешавший ему ещё немного побыть в своих фантазиях. Красивый мощный мотоцикл резво врывается на парковку, красный отблеск дисков слепит Гука, а водитель, не сбавив скорости, пролетает мимо входа. В той стороне он замечает улыбающегося Сонхва, делающего шаг навстречу мотоциклу с сумкой наперевес.       Шлем у пассажира зелёный — его любимый цвет, видимо, сквозь года. Чонгук наблюдает, как первая любовь отточенным движением закрепляет защиту на своей голове, садясь на железного коня без каких-либо промедлений. Он крепко обхватывает руками торс водителя, явно не смущаясь (скорее даже наслаждаясь) отсутствием меж ними даже минимального расстояния. У прошлого Чонгука есть своё настоящее.       Он какое-то время смотрит мотоциклу в след — после него остаётся лишь пыльная буря. Асфальту явно не хватает лёгкого дождя. Чонгуку не хватает лёгкой встряски.       Он не помнит путь к дому матери: движения машинальные, абсолютно без размышлений. Его голова наконец пуста. Чонгук держится за это ощущение, пытаясь не впустить внутрь ни одну юркую мысль. Музыку он делает погромче, чтобы ноты поборолись с думами в захвате мозга. Получается, но это и правда чисто волевая победа.       Туён встречает его визжащими объятиями, а гувернантка, стоящая в стороне — скромной улыбкой. Конечно, матери дома нет, можно было и не ждать встречи с этой вечно занятой женщиной. Но Чонгук ждал — и он чувствует себя глупцом.       Младший брат здорово отвлекает его своими непосредственными разговорами, а потом увлекает играми, да так, что Чонгуку и правда становится интересно. Он не скучает по детству, ему нравится взрослая жизнь, но возможность хоть иногда расслабиться и спуститься до заводских настроек его радует. Туён уже очень смышлёный мальчик, Гук не может скрыть восхищение, когда тот обходит их с гувернанткой в достаточно сложной настольной игре.       Невольно он задумывается о себе, о своих умственных задатках. Он никогда не был подкован в технических предметах, математика и вовсе доводит его до истерик, а ведь именно способности в этой науке зачастую используют как мерило великого ума. Туён, в противовес брату, является одним из этих гениев. Ещё с детского сада мать вовлекала его в робототехнику, и сейчас в распоряжении самого младшего из Чонов обширная база знаний, которые он поглощает безостановочно, не переставая, впрочем, быть самым нормальным ребёнком.       Свои способности в языках Гук гениальными не считает, хотя многие бы с ним, конечно, поспорили. Четыре языка — это ровно в четыре раза больше, чем знает добрая половина стандартных людей. Чонгук улыбается, когда брат в очередной раз первым доходит до финального задания в настолке. Возможно, Туён дан его родителям для того, чтобы они исправили все ошибки первого ребёнка. Младший наверняка станет технических гением, женится на такой же хорошенькой девушке, подарит матери с отц…с Чон Хэином внуков. А Чонгук сможет дышать спокойно, зная, что давние ожидания к нему возложены на того, кто готов их воплотить в жизнь.        Он уезжает раньше, чем возвращается мать. Наверное, это даже к лучшему. Есть в каждом их разговоре осадок, с которым Гук потом ходит неделями, даже если беседа состоялась по телефону или в переписке. «Ты должен был руководить нашим производством одежды, а не фотографироваться с продукцией». Чонгук морщится, вспоминая ту обвиняющую интонацию, и садится на водительское кресло, снимая телефон с блокировки.

      «Привет, ты случайно не в агентстве? Можем выйти на кофе и сигарету-две»

      14.32

      Чонгук смотрит на часы — почти пять вечера. Руки трясутся, дыхание резко спирает, и осознание, что в своей увлеченности он упустил возможность побыть рядом с тем, кто его душу одним существованием наизнанку выворачивает, пробивает его, как несколько часов назад пробил ему в ворота Сонхва. Неожиданно. Он тупо смотрит на чёрные безжизненные буквы, мечтая отмотать время назад и вежливо ответить хотя бы то, что он сегодня не сможет. Но в итоге Мин Юнги оказывается в максимально не удобном положении того, чье предложение не просто отвергли, а проигнорировали, не удосужившись сказать ровным счётом ничего.              Ничего нет зазорного в том, чтобы порой пользоваться званием начальника. Юнги знает, что его помощники справятся с оставшимися делами самостоятельно. Он уходит из офиса ещё около четырёх, невзначай бросая взгляд на парковку, ища там знакомое синее пятно. Не находит, и почему-то этот факт даёт плечам распрямиться. Он понимает: Чон Чонгук сейчас действительно занят, а не морозит его в глупой попытке зародить какой-то интерес. Юнги ненавидит, когда с ним играют в горячо-холодно, ему кажется скучным использование классических манипуляций. Даже обидно порой испытывать это на себе. Как будто бы некоторые дамы и впрямь считают, что, не ответив ему на один вопрос, обязательно когда-то дождутся второго. О, нет, Мин Юнги не из тех, кто за кем-либо бегает. Дыхалка для этого плоха — курит он чрезмерно много.       Одна сигарета в одиночестве. Вторая — в компании салона автомобиля, колеса которому, благо, вчера успели заменить. Юнги оплачивает через приложение несколько недавних штрафов, просматривает ленту друзей в фейсбук, проверяет на всякий случай рабочую почту, проходит пару уровней в любимой и расслабляющей игре типа «три в ряд». Словом, делает всё, чтобы не ехать на встречу, которую сам в порыве и назначил.       В конце концов откладывать становится невозможно. Юнги открывает бутылку минералки, орошая пересохший язык прохладой. Снова хочется курить, и он в который раз жалеет о том, что когда-то по глупости заимел эту вредную привычку. Если посчитать, сколько времени можно было сэкономить за эти годы… Несколько десятков книг из его бесконечного списка «Обязательно прочесть!» точно бы исчезли.       Машина движется плавно. Третью сигарету он курит на ходу, быстро, лишь бы отделаться от ноющего в желании горла. Снова вспыхивает образ Чон Чонгука, и Юнги практически закрывает глаза, подставляя себя опасности на оживлённой дороге. Навязчивые мысли об этом парнишке никак не могут исчезнуть. Как бы он ни пытался ограждаться, как бы ни игнорировал необходимость собственного участия в решении проблемы, острое желание направить юное глупое сердце берёт верх. Он вспоминает себя — ему бы тогда, целую жизнь назад, не помешал совет опытного человека.       Испытывать что-то к тому, кто родился немногим позже своих родителей, в девяти случаях из десяти — максимально безнадежная история. И пусть Чонгук старше и опытнее, чем был в своё время Мин Юнги, разницы в возрасте это не умаляет ни на месяц. Дело даже не в этом. А в том, что Чон берёт на себя охоту за слишком высокой звездой. У Юнги нет под рукой статистики, но почему-то он абсолютно уверен, что мужчины, всю жизнь считающие себя гетеросексуалами, на старости лет не перебегают дорожку. Конечно, кризис среднего возраста и эксперименты никто не отменял, но Мин Юнги воображает себя голым рядом с другим представителем сильного пола только в общей бане. И то желательно, чтобы оба накинули полотенца.       Задумывался ли Юнги когда-то о своей ориентации всерьёз? Нет, повода не было. Ухаживания со стороны мужчин обошли его стороной, а сам он вряд ли бы к такому пришёл без хоть какого-то давления со стороны. Он рос в абсолютно обычной обстановке, и ничто не разбивало его мир с мощными, непоколебимыми установками вплоть до поступления в университет. Но тогда у него уже появилась и окрепла броня для всего, что не вписывалось в картину привычного мира. Было просто принять существование людей, любящий свой пол. Но абсолютно невозможно — даже попробовать представить на их месте себя.       Юнги отметает мысль о том, что ему вообще-то нравится анальный секс. В конце концов, он никогда не примеряет на себя роль принимающего, значит, с ним всё нормально? Это просто игры, эксперименты, которые абсолютно обыденны для людей, пресытившихся и изучающих свою сексуальность. Хотя по такой логике и геи — нормальны. Может, они тоже экспериментируют?       Наверняка, слышать, что часть твоей идентичности кто-то воспринимает за эксперимент или этап — обидно. Благо, у Мин Юнги точно хватит ума и тактичности никогда не произнести подобных фраз при Чон Чонгуке. Его нельзя винить — всё новое люди сперва стремятся отвергнуть.       Знакомый двор оказывается полупустым: большая часть работяг ещё даже не на пути домой. Юнги паркуется прямо у подъезда, напоследок выкуривая очередную, запасаясь никотином на ближайший час. Громко хлопая дверью, Юнги запирает внутри салона помимо остатков табачного дыма и свои навязчивые мысли. Но они просачиваются даже сквозь герметично закрытые окна — такая у них непреодолимая сила.       Прямо перед тем, как отрыть дверь домофона своим ключом, Юнги слышит, как на телефон приходит смс.

      «Господин Мин, извините, был занят. Вы ещё на месте? Я подъеду. Невыкуренные сигареты точно вредят нашему психическому здоровью, отлынивать нельзя :)»

      «В следующий раз, Чонгук»

      Юнги отвечает мгновенно, но не утруждает себя более подробными объяснениями. В конце концов, его планы на этот вечер и правда претерпели изменения. В них сегодня не входит мучение Чон Чонгука своим одновременным нахождением и поблизости, и в радиусе недоступности.       Он поднимается на нужный этаж, а ноги совсем некстати вновь напоминают ему о возрасте: колени начинают ныть даже после трёх пролётов. Возможно, они плачут вовсе по другому поводу, но Юнги некогда копаться в себе. Он нажимает кнопку звонка, и, не дождавшись ответа, дёргает ручку сам, понимая, что квартира открыта.       Окна зашторены, и Юнги ещё в коридоре слышит приглушенную плотными стенами медленную мелодию. Он нетерпеливо снимает обувь, скидывая заодно на пол и свой светлый пиджак, и в предвкушении проходит в просторную гостиную.       Хёрин стоит к нему спиной. Её тело, облаченное в игривый явно одноразовый костюм, покачивается из стороны в сторону, и Юнги невольно подвисает, любуясь формами. Ненавязчивая музыка не берёт на себя его внимание — всё оно сосредоточено на неторопливых движениях женщины, завлекающей за мгновение всецело и безоговорочно.       Она вырисовывает красивым телом танцевальные па, выученные на курсах стрип-пластики, а Юнги тем временем теряется в пространстве окончательно. Не зря он ей написал, не зря позвал в их квартиру для встреч — кажется, именно этой пошлой откровенности ему не хватало в последнее время. Не перепихон в машине на парковке, не тихий секс в соседней комнате, когда засыпает Виен, а полноценный вечер, посвященный им и подчинению их не собирающемуся угасать яркому либидо.       Когда Юнги берёт её, привязанную за руки к изголовью кровати, он убеждает себя, что никогда и ни за что не променяет мягкое женское тело на поджарое, мускулистое и, чёрт тебя дери, мужское.       Кто бы знал, что этот вечер станет первым в веренице дней, когда Мин Юнги будет вспоминать о Чон Чонгуке во время секса.              Секс — двигатель прогресса. Чонгук точно убеждён в этом, ведь, не будь в нас этого низменного примитивного желания, мы бы не добрались до многого, возвышенного и изысканного. Он оправдывает себя тем, что его желание вовсе не уникально, что это нормально — иметь потребности, но с каждой секундой ожидания он всё сильнее раскапывает закопанное в себе отвращение к одноразовому и весьма циничному использованию чужого тела.       Чонгук — далеко не ханжа, да и никто не посмел бы так подумать, зная о его уже выходящей за хлипкие рамки многих ориентации. Но, к сожалению или счастью, слишком часто для того, чтобы лечь с человеком в постель, ему нужна хотя бы минимальная душевная близость. В конце концов, если хочется разрядки, можно спустить в кулак. Когда ты с кем-то, то будь добр настроиться на партнера хотя бы на уровне «приемлемо».       Очередной мэтч в гриндере оказывается весьма настойчивым, и, расстроенный упущенной встречей с Мин Юнги, Чонгук с ходу соглашается на вечерние посиделки в баре. Да, они ничего толком не планируют, но Гук всё равно готовится и надевает бельё «на выход» — лучше так, чем потом нелепо играть в недотрогу лишь из-за потрепанных жизнью семейников.       Когда Чхве Джисон заходит в бар, Чонгук понимает, что его решение — сплошная ошибка, а потому хочет сбежать почти сразу, но, впиваясь пальцами в сиденье высокого стула, всё же даёт им двоим шанс. Это банальные нормы приличия. Джисон приятный и уютный, и пенка от пива над его губой не кажется Гуку противной, он бы в целом убрал её своими трясущимися пальцами, но на сердце стоит замок.       Ключ — в руках того, чья «тойота» находится всего лишь в паре километров от этого бара.       Будучи порознь, они всё равно ближе, чем могут себе представить. Забавно, но сердце Гука бьётся слишком быстро, словно бы чувствует то, что его настоящий хозяин совсем не далеко. Оно хочет выпрыгнуть из груди, чтобы быть на правильном месте, но ему суждено сегодня лишь доставлять Чон Чонгуку лишние хлопоты и заставлять его краснеть от алкоголя сильнее обычного.       Когда Джисон невзначай кладёт ему ладонь на колено, Чонгук еле сдерживается, чтобы не лягнуть его. Такая резкая близость его отталкивает, и он понимает, как ценен взрослый и сознательный Мин Юнги с его незыблемой проксемикой. Оказывается, уважение к чужому пространству — вовсе не базовая настройка всех людей в мире. Даже в этом Мин Юнги на голову превосходит всех, кто когда-либо ступал в область интереса Чон Чонгука.       Они танцуют на импровизированном танцполе. Выпитый алкоголь расслабляет, но даже небольшое пространство не позволяет Гуку прижаться спиной к сильному торсу Джисона. Человека, которому он явно нравится. Который проявляет свою симпатию куда активнее, чем Чонгук привык. Это особенность корейских геев? Английская чопорность, вовсе не являющаяся выдумкой, окончательно проела ему мозг? Holy shit!       Нет, как бы Чонгук себя ни обманывал, он просто не может. Даже когда мягкие губы Джисона в танце смело припадают к его открытой шее, он не испытывает ничего, кроме желания прекратить это безумие. Гук чувствует себя ужасно, потому что Джисон хорош собой и явно в его вкусе. Ему не хватает единственного, но главного — другого, правильного имени в паспорте.       Он сбегает глупо и смешно, по классике притворяясь, что остро нуждается в посещении уборной. Свежий ночной ветерок обволакивает его разгоряченное внутренней борьбой тело, а внезапные слёзы отчаяния достигают его именно в момент, когда он садится в такси. Джисон начинает звонить ему на мобильный, явно сгорая в томительном ожидании, и Чонгук включает авиарежим, откидывая голову назад. Тёплые слёзы кажутся холодными на раскалённой коже, и Гук не вытирает их, позволяя быстро течь вниз, смазывая щёки и мощную шею.       Чонгук хочет быть счастливым, но сердце явно не ищет лёгких путей, из раза в раз выбирая не тех. Ему не хватает любви даже на самого себя, но чувства упорно тратятся на окружающих, словно именно они здесь — главные нуждающиеся. Мин Юнги явно хватает чужой одержимости и без его скромного вклада. Чонгук помнит глаза Хёрин, помнит каждый её жест — она явно даёт даже больше, чем господин Мин способен переварить.       — Можно закурить? — обращается к нему водитель.       Чонгук машинально кивает, вспоминая самый первый день, когда оказался в салоне автомобиля Мин Юнги. Именно после подобного вопроса они впервые закурили вместе, именно тогда, вдыхая дым, выпускаемый Мином, Чонгук почувствовал их ни с чем не сравнимое единение.       Он искренне считает курение губительной привычкой, но он готов травить себя никотином хоть сотню раз в день, если рядом будет тот, кто разделяет с ним момент за моментом. Мин Юнги, кажется, планировал бросать? Чонгук не против заботы о чужом здоровье, и если кое-кто заменит свою пагубную привычку распитием зелёного фреша, он будет готов пить с ним сельдерей и даже искренне постарается не блевать.       Несмотря на безудержное желание заснуть, Чонгук почему-то зависает посреди дороги, смотря в сторону, откуда приехал. Кажется, вдалеке, за десятки километров от своего дома, он умудряется рассмотреть тлеющий огонёк знакомой сигареты. Мин Юнги в привычной манере зажимает сигарету меж губ, позволяя фильтру стать чуть влажным от слюны.       Но ему, конечно, в полупьяном бреду это только кажется.              Кажется, эта ночь меняет Юнги. Дело не в том, что он решает переночевать в квартире для свиданий (ладно, лучше называть её правдиво — для секса), дело в том, что его душа словно начинает скучать по тому, что у неё когда-то давно однажды было.       Юнги многие годы откладывает ремонт собственного сердца, думая, что ему хорошо и так, но, всё сильнее и глубже задумываясь о любви в последнее время, он приходит к выводу о том, что всё же стоит дать себе шанс.       Уже пару лет он не может заняться ремонтом лестницы в своём загородном доме. Она не мешает, все пребывающие там осведомлены и просто перешагивают не залатанную дыру, но это не отменяет того факта, что она там всё же есть. Это не образ речи, не эфемерное понятие — лестницу действительно нужно восстанавливать.       Ну так почему же он не делает? Почему не чинит сердце? Почему не чинит лестницу? Или Юнги и правда считает, что достаточно просто предупредить окружающих о поломке, чтобы они не катились вниз кубарем, натыкаясь на изъян?       Он выходит на балкон. Штаны чуть спадают с его бёдер, а скульптурное тело не защищено даже тонкой майкой, позволяя ночному ветру без зазрения совести ласкать светлую кожу. Мин чиркает зажигалкой, а потом зажимает сигарету меж влажных губ, не затягиваясь, а лишь вкушая момент.       Кажется, где-то далеко виднеются знакомые глубокие глаза, в упор следящие за каждым его невесомым жестом.       Но ему в темноте этой ночи, конечно, только кажется.