Небесный пепел

      Разводы на стекле вырисовывались ледяными линиями в свете вечерней луны, словно тонкие трещины на чём-то хрупком и давно умершем. Внизу под окном одиноко мерцал фонарь, его тусклый свет дрожал, а лампочка потрескивала, будто пыталась согреться в пронизывающем морозе.              Рука скользнула по запотевшему стеклу, стирая тонкий слой изморози. Странный всё-таки этот снег — всегда разный, всегда холодный. Он кружился в слабом свете фонаря, беззвучно оседая на землю старательно скрывая за собой что-то большее, чем просто замёрзшую воду.              В его медленном падении не было лёгкости — лишь усталость. Казалось, снег не падал с неба, а сыпался из трещин в воздухе, теряя свою форму. Он оседал, укутывая мир тонкой вуалью.              «А что если это вовсе не снег?»              «Что если это пепел?»              Остатки от «вечных» душ, сбрасываемые с неба по неизвестной причине. Души, которые не выдерживают существования за гранью жизни, и постепенно исчезают, распадаются на мелкие части, как и тела, утратившие свою жизненную силу.              Не всё бессмертное действительно вечно. Возможно, как и тело, душа имеет свой предел — момент, после которого её сущность разлагается, превращаясь в этот тонкий, ледяной пепел, что оседает на землю.              И вот почему, возможно, мы все ощущаем холод. Это не просто температура, не просто мороз, что проникает в тело. Это нечто более странное — неведомое прикосновение, неясное, но настолько явное, что не хочется в это верить. Что если энергия мёртвых душ, та, что распадается, соприкасается с живыми? Что если этот холод — не просто температура, а отражение того, что угасает рядом с нами? Когда те, кто ушёл, становятся частью воздуха, их холод проникает в живых, заставляя чувствовать этот едва уловимый трепет — что-то между страхом и удивлением. Холод, от которого не спасёшься, потому что он — не только снаружи, но и внутри, в самой ткани мира, в самой сущности того, что переживает смерть.              Вдруг мелькнула мысль: «А что если свет солнца возможен только тогда, когда кто-то жив?»              Что будет, если все живые умрут? Неужели настанет вечная зима? Время, когда не будет ни жизни, ни тепла, когда мир погрузится в абсолютную холодную темноту, в которой не будет ни силы, ни света. И если этот свет так зависит от нас, от живых, как можно избежать того, чтобы всё не поглотила тьма? Что может удержать мир от того, чтобы замёрзнуть навсегда?              Но вот что странно: даже души, которые когда-то были живыми, со временем умирают. Так что же может быть спасением, если сама сущность бытия так хрупка, так предсказуемо разрушается? Души, что теряют свою суть, разлетаются в пепел, и даже они, кажется, не могут быть вечными. Какая тогда есть надежда для тех, кто ещё жив? Ведь мы все однажды растворимся, и, возможно, это будет не смерть тела, а смерть самой жизни, самой сути. И что тогда?              «И вот, что остаётся в конце.»              Если свет солнца угасает с каждым исчезнувшим живым, если души разрушаются в пепел, если даже сама жизнь и её энергия обречены на забвение — тогда что остаётся? Как можно избежать этой гибели, когда смерть проникает даже в самое существо того, что кажется бессмертным?              Абсолютная безысходность. Осознание, что выхода нет. Мы все обречены на распад и исчезновение, и нет силы, способной изменить это. Быть может, смерть — не конец, а начало превращения во что-то безжизненное и холодное. Мы все пройдём через это — каждый из нас, когда не останется ни света, ни тепла, ни души. И когда этот момент наступит, не будет уже ничего, что можно было бы спасти. Только пустота, ледяная и бескрайняя. Ничего не спасёт. Не будет ни изменений.       

Тот холод, что приходит, он неизбежен.