Legends never die / Легенды бессмертны

      Кажется, его сердце вот-вот остановится, потому что из-за завязанных глаз все остальные его чувства обострены до предела: по ушам бьют хриплые рваные вдохи и выдохи, в то время как кожа реагирует мурашками на касание тонких пальцев даже через рубаху.              А потом Сяо Чжань смелеет, развязывает пояс — и кровь резко приливает сначала к голове жарким румянцем осознания, а потом не менее остро устремляется вниз, где и так уже все влажно и твердо.              — Сяо!..              Но на его рот тут же ложится чуть потная ладонь, не давая договорить:              — Тссс, никаких имен!              Хоть у кого из них еще остались остатки разума, потому что Ибо уже не помнит, как его зовут, когда мягкие губы касаются его напряженного живота — покуда только его, но даже этого достаточно, чтобы растерять остатки мыслей и погрязнуть в ощущениях. Ему стоит всех сил, чтобы не нащупать в красной темноте ленты на глазах эту буйную головушку и направить ее туда, где больше всего сейчас нужны эти влажные мазки ртом, поэтому он терпеливо (нет) ждет, что еще придумает его Кощей, что еще захочет с ним сделать.              А тот, ощущая вседозволенность, смелеет и шепчет:              — Приподнимись.              Рубашка соскальзывает с его плеч не сразу, потому что Ван Ибо нетерпеливо дергает руками в процессе, но затем в итоге оказывается вознагражден довольным выдохом:              — Красивый.              И почти скулит от ощущения нежных ладоней на голой груди, что сначала весьма робко его гладят, а затем все больше наглеют. И старается не ерзать слишком сильно, когда Сяо Чжань садится на его бедра, проезжаясь своей аппетитной жопкой по болезненному возбуждению, но стонет, громко и позорно, когда теплое дыхание касается одного из его сосков:              — Блять!              Он не видит, но слышит довольную усмешку в голосе:              — Не нравится? Мне прекратить?              Потому что тот знает ответ — и издевается, издевается, издевается! Бедный царевич может только отдаться на волю этих жестоких (нет) рук и губ, извиваясь:              — Пожалуйста!              Он не совсем понимает, о чем просит: прекратить эти мучения, дав кончить, или продлить их максимально, потому что это слишком сладко. Наверное, второе, потому что Ван Ибо наслаждается тем, как смелеет его возлюбленный, как все более дерзко исследует его тело — и его пределы.              Соски уже, наверное, ярко красные от стимуляции, истерзанные, горящие, потому что и рот, и пальцы совсем их не жалеют, дразня, но этот жестокий колдун решает, что остальное тело как-то незаслуженно позабыто — и вот царевич уже воет, когда юркий язык вылизывает его напряженный пресс, пока ловкие пальцы кружат где-то рядом.              Пока они не ложатся на его вздыбленный пах, надавливая и потирая.              Он так и не смог осознать, когда же Сяо Чжань так сместился, что теперь находится между его раскинутых ног, но дрожит от нетерпения, пока с него стягивают штаны:              — О боже!              Хриплый шипящий смех щекочет нервы:              — Обычно меня по-другому называют, но я не против, ц-с-с-аревич.              Ван Ибо не успевает ответить, что готов хоть сейчас возвести алтарь этому алчному божеству, потому что задыхается от влажного языка на самом чувствительном месте и захлебывается стоном, предусмотрительно уже самостоятельно зажимая рот руками, потому что остатками разума понимает: не сможет удержаться и не назвать имя возлюбленного.              — Хороший мальчик.              В любой другой момент такая похвала прозвучало бы сомнительно: это он-то — мальчик?! Но сейчас Ибо до звездочек перед глазами хочет быть таковым для Сяо Чжаня, поэтому будь у него хвост, то изо всех сил вилял бы, демонстрируя: да, хороший, только люби меня, пожалуйста, люби!              Но хвоста у него, конечно, нет, зато бедра дергаются каждый раз, когда язык пробует снова и снова его на вкус, когда руки скользят по возбужденному почти до боли члену, плотно обхватывая и разгоняя жар все сильнее. И он готов завыть от восторга, когда губы опускается сверху, вбирая почти половину длины во влажную теплую глубину.              Теперь он не просто зажимает рот руками, а почти вгрызается в ребро ладони, чтобы сдержаться и не оповестить весь дворец криком, как сейчас ему хорошо. Зафиксировать бедра на месте не получается, поэтому Ван Ибо вздрагивает, когда слышит кашель из-за того, что он слишком сильно толкнулся в этот искушающий рот, и виновато скулит:              — Прости!              И почти умирает от:              — Сделай так еще.              Нет, однозначно надо подумать о новой религии в его царстве, потому что не может человек быть таким невинным и соблазнительным одновременно.              — Но…              Рука ложится на его бедро:              — Если что, я дам тебе знать, что это слишком. Давай же!              Он все-таки умер и попал в рай.       И спорить с ангелом не стоит однозначно.              Но как тогда объяснить, что маленькая смерть случается с ним каждый раз, когда Ван Ибо толкается между нежными губами в плотную влажность, сходя с ума от ощущения скользкого языка и ритмичного давления. Одна рука сжимает его член у основания, вторая — лежит рядом на вспотевшей коже, чуть царапая ногтями, поэтому царевич смелеет и идет на поводу у этой полубезумной просьбы, наращивая темп и жесткость, пока уже ставшая привычной темнота не взрывается перед его глазами красным созвездием, когда он выплескивается прямо в этот жаждущий рот.              Через минуту (или года?) Ван Ибо приходит в себя и срывает повязку, чтобы умереть в очередной раз от жадного полубезумия этих красивых глаз на чужом девичьем лице и тут же потянуть напряженное тело вверх, пока его дрожащие руки стягивают с обожаемых бедер мешающую одежду, и рот принимает в себя невидимое, но солено-пряное и твердое возбуждение возлюбленного, который почти сразу хрипит и выгибается в его руках, кончая буквально за несколько движений.              Когда они оба откидываются на мокрые от пота подушки, тяжело дыша, он притягивает размякшее тело к себе под бок, тихо вздыхая во влажную макушку:              — С тобой умереть можно.              Сяо Чжань устало, но довольно хмыкает куда-то в подмышку:              — Еще скажи, что не тебе не понравилось.              — Не скажу, — и снова вздыхает. — Но так увлекаться нельзя: а что если бы на нас напали, пока мы… — и краснеет, не в силах описать творившееся еще несколько минут назад развратное безобразие.              Его злодей звучит несколько обиженно:              — Ты правда считаешь, что я бы оставил нас без защиты? Плохого же ты обо мне мнения.              Приходиться зажмуриться, чтобы поцеловать эти по-девичьи надутые губы:              — Прости, я не подумал. Я вообще мало думал с тех пор, как ты меня сюда затащил.              — Это заметно, — голос смягчается, а это значит, что есть надежда на прощение.              Но Ван Ибо все равно горько вздыхает:              — Я плохо себя чувствую, что ты вынужден вот так скрываться. Я бы хотел тебя представить родителям, а не играть спектакль о любви к какой-то девице.              Сяо Чжань замирает в его руках, хотя до этого весьма интенсивно ерзал, пытаясь устроиться поудобнее:              — А если они меня не примут? Помимо того, что я далеко не герой, так еще и мужчина.              И снова — ни единой эмоции в спокойной монотонной речи, но Ибо руками ощущает волнение, что гудит в напряженном неподвижном теле, поэтому не медлит ни мгновения с ответом:              — Значит, мы уйдем туда, где тебе будут рады.              Кощей становится совсем каменным в его объятиях:              — А если такого места нет? Мне нигде не рады.              — Что же, это и правда проблема, — и тут же быстро целует сразу дернувшегося из его рук возлюбленного, крепко удерживая. — Тогда мы сами создадим такое место, потому что я рад тебе всегда. Даже когда ты выглядишь как девица, и мне нужно закрывать глаза, чтобы тебя поцеловать.              Напряженный истукан в его руках мгновенно становится теплым и очень живым человеком, и даже сквозь морок проступает настоящее лицо, полное неверящей, но такой восторженной надежды:              — Правда?              Словно это не злейший злодей этого мира, а маленький мальчик, которому пообещали что-то невероятно сокровенное и желанное. Поэтому в этот раз Ван Ибо не жмурится перед тем, как коснуться приоткрытых губ:              — Самая настоящая.              Они увлекаются.       Они очень увлекаются, потому что в его волосах уже вовсю хозяйничает чужая рука, лохматя и так уже взъерошенные пряди.              Но Сяо Чжань в самый разгар поцелуя, когда руки уже потянулись избавиться от остальной одежды, что так сейчас мешает, замирает:              — Подожди.              Это возвращает его в реальность и напоминает, где они и для чего, поэтому Ибо душит в себе возмущенный стон и тоже прислушивается:              — Что?              — Они рядом. Будь готов.              Морок усиливается, и рядом с ним лежит все та же очень похожая на Сяо Чжаня девица, пусть и весьма растрепанная, а сам он лихорадочно пытается натянуть и завязать штаны, чтобы встретить гостей все-таки не с этим орудием наперевес. Кинжал все еще спрятан в голенище его сапога, потому что ходить с мечом по дворцу как минимум странно, особенно если ты решил навестить свою невесту, и он тут же группируется, чтобы моментально выхватить оружие.              Кощей рядом с ним снова каменно-напряженный, поэтому Ван Ибо вздрагивает, когда тот показательно громко и томно стонет, глядя на него внимательно темными глазами:              — Пупсик мой, ну что же ты такой нетерпеливый! Мы только приехали! Что подумают обо мне твои матушка и батюшка?              Он мгновенно включает в спектакль, добавив хрипотцу в голос:              — Как я могу удержаться, моя любавушка? От одного твоего вида я теряю голову! И не переживай: мы скоро поженимся, так что никто о тебе ничего дурного не подумает. Ну же, не скромничай!              Но рука, что скользнула по стройной длинной ноге к бедру, тут же получает шлепок ладонью:              — Только после свадьбы, охальник! Куда руки распускаешь!              Это звучит настолько комично после того, что тут только что было, что Ибо не выдерживает и громко фыркает от смеха, за что еще награждается тычком острым локтем под бок. Но уже через мгновение Кощей вновь растекается рядом с ним уютным котиком:              — Ушли.              Ван Ибо с облегчением выдыхает, что бой откладывается:              — И чего тогда хотели?              Сяо Чжань пожимает плечами, притираясь щекой к его груди:              — Возможно, это была просто разведка, чтобы понять, кого ты сюда притащил и что с этим дальше делать, — и сочно-сочно зевает. — Думаю, на сегодня можно закончить спектакль, раз зрители разошлись. Если что, защита меня разбудит.              — Отличная идея!              Ван Ибо под возмущенное бурчание выбирается из теплого кокона рук, чтобы наконец скинуть с себя сапоги, засунуть кинжал под подушку и снова упасть на кровать, притянув свою драгоценность к себе и накрыв их обоих одеялом.              Спектакль спектаклем, а они оба очень устали.       И охранять своего спящего красавца он может и во сне.