Legends never die / Легенды бессмертны

      — Поставь меня немедленно!              Руки колотят по спине, но мы-то с вами знаем, что если бы Кощей хотел освободиться, то сделал бы это мгновенно и куда более болезненно (если даже не смертельно). Вот и Ибо знает, поэтому не может не улыбаться, перехватывая поудобнее свою сопротивляющуюся ношу:              — Обязательно. И даже положу.              Дверь за ними закрывается с приятным стуком, а скрип в скважине оповещает, что ключ сделал оборот, отрезая их от остального мира. Теперь можно уложить того, кто выглядит как девушка, но на ощупь — как тот самый и самый дорогой.              И который, запыхавшись, проводит перед собой, снимая морок:              — Ван Ибо, ты чего удумал?!              Но это вот вообще ни разу не успокаивает, потому что теперь видны и порозовевшие щеки, и куда более короткие, чем у бесстыжей девицы, но все еще очень растрепанные волосы, которые выбились из-под ленты, и блестящие возбуждением глаза.              Поэтому Ибо не думает, а действует: становится на колено на постель между легкомысленно расставленных ног и с сорвавшимся дыханием целует приоткрытый от изумления рот. Его глаза закрыты, поэтому он не видит, как реагирует этот коварный соблазнитель, но в его волосы почти моментально вплетаются чужие пальцы, удерживая.              Или удерживаясь?              Да какая разница, если можно крепко-крепко обнять в ответ и целовать сладкие губы до тех пор, пока они оба не начнут задыхаться от нехватки воздуха. Вот теперь удается оторваться и открыть глаза, чтобы зафиксировать этот поплывший от желания взгляд:              — Думал, что умру: так хотелось это сделать.              Его спина чуть болит, потому что не совсем удобно вот так, скрючившись, целоваться, но это все неважно, когда на него ТАК смотрят:              — Ты…              — Нет, ты, — и снова целует чуть распухшие губы. — Ты специально провоцируешь меня и сводишь с ума?              Его обжигает огнем в темных глазах:              — А если “да”?              Но это пламя не пугает, а лишь еще больше заводит, вынуждая руки дрожать, а вместе с ними и все остальное тело. Поэтому не удивительно, что ноги его подводят, и так естественно опуститься сверху на того, кто с вызовом на него смотрит, прижимая к простыням:              — Тогда тебе стоит быть готовым к расплате.              Их бедра соприкасаются так сладостно правильно, что Ибо не выдерживает и трется еще сильнее, чтобы больше, чтобы горячее, чтобы сходить самому с ума и сводить Сяо Чжаня. Тот вообще словно куда-то уплывает, подставляя лицо и шею под жадные поцелуи и издавая такие восхитительные стоны, что от одних них можно свихнуться.              Но стоит только жадным пальцам начать расстегивать рубашку, как их останавливает нервная ладонь. И на вопросительный взгляд Кощей качает головой:              — Я…              Рука тут же тянется, чтобы дотронуться в ласке до взволнованного лица:              — Ты не хочешь? — знает, что это не так — тело не обманешь. — Тебе не нравится?              Сяо Чжань краснеет еще сильнее, но отрицательно качает головой:              — Хочу. Нравится.              — Тогда в чем дело? Я спешу? Ты боишься?              Жуткий и коварный злодей быстро-быстро трясет головой, утыкаясь куда-то в плечо:              — Я грязный.              Ему нужно несколько секунд, чтобы изумленно проморгаться и вспомнить, как остро реагировал Кощей на свое состояние после освобождение. И что это, видимо, до сих пор сложно преодолеть. Поэтому Ван Ибо бережно гладит по и правда не очень чистым волосам, на что он даже не обращает внимания:              — Хочешь принять ванну?              Молчаливый кивок, во время которого Сяо Чжань трется лицом о его грудь, заставляет улыбнуться и оставить поцелуй на этой буйной голове:              — Сейчас все будет. Ванна и ужин для моего любимого колдуна.              По тому, как напряглось тело под ним, становится понятно: что-то случилось. И испуганно распахнутые глаза, когда Кощей поднимает голову, подтверждают: случилось.              Но сказанное уже не вернуть, поэтому Ван Ибо кивает и с тихим вздохом целует кончик носа:              — Ну вот, ты теперь в курсе. Я от тебя не жду ответных чувств — можешь не бояться. Я…              Но сказать очередную дурацкую глупость не успевает, потому что его целуют сладко-сладко, а потом улыбаются счастливо-счастливо. И уже не важно, что ответное признание не прозвучало — все понятно и без слов.              У его персонального злодея есть все время этого мира, чтобы поверить, довериться и сказать то, что уже сейчас Ван Ибо чувствует сердцем и видит в блестящих глазах. Поэтому через какое-то время получается оторваться от сладости губ:              — Я сейчас.              Эти темные глаза не отпускают его все то время, что Ибо идет до двери, чтобы приоткрыть и рявкнуть:              — Ванна и ужин!              Видимо, там уже ждали величайшего позволения, потому что слуги даже голову не поднимают, когда заносят еду и большую кадку, а потом ведра с горячей водой. Царевич отбирает у испуганной девушки полотенце и мыло:              — Все вон! До утра не беспокоить!              И вновь закрывает дверь изнутри, чтобы им никто не помешал, чтобы начать таять от одного вида смущенного Кощея:              — Тебе помочь раздеться?              — Ты…              — И в этот раз я не буду отворачиваться.              Он сразу обозначает, что между ними все изменилось, но Сяо Чжань и не пытается спорить, лишь краснеет:              — Ты хочешь… со мной?              Ван Ибо нервно сглатывает, когда окидывает эту недо-ванну взглядом:              — А мы поместимся?              — Если очень тесно прижаться.              Эта идея ему нравится, очень нравится!       Настолько, что руки дрожат, когда тянутся к желанному телу:              — Мы очень постараемся.              “Мы” звучит так сладостно и многообещающе, что он не может удержаться от улыбки, пока бережно раздевает того, кто отчаянно смущается, хотя сам еще минуту назад предложил стать гораздо, гораздо ближе.              Рубаха падает с измученных плеч, и Ван Ибо целует их, словно утешая: еще немного, еще чуть-чуть — и отдохнете. Сяо Чжань чуть слышно шипит, когда опускает ногу в ванну, а царевич заворожен красотой линий и изящностью движений, поэтому не сразу соображает, что этот выжидающий взгляд — для него.              Одежда слетает мгновенно вместе с остатками стыда, но за него стесняется Кощей, который двигается к середине бадьи, чтобы дать ему место около бортика. И обнять согревшееся прижавшееся к нему и чуть дрожащее тело — бесценно, потому что это не столько про интимность, сколько про доверие.              Его ладони сами знают, что делать: бережно поливать теплую воду на покрывшуюся мурашками кожу, целовать ее перед тем, как намылить, и слышать тихие довольные вздохи — это ли не счастье? Темные неровно обрезанные пряди делают ему больно воспоминанием о том, как их пришлось кромсать кинжалом, но Ван Ибо себе клятвенно обещает: сделает все, чтобы волосы отросли и свидетельствовали о том, что Сяо Чжань вновь на пике своей силы и здоровья.              Сейчас же его руки бережно гладят худое тело, в котором уже куда больше жизни, чем несколько дней назад в пещере — и ему до мурашек радостно, что именно он стал причиной этого преображения. А когда уставшая голова откидывается на его плечо, словно давая разрешение быть чуть смелее, то его собственная пьянеет от этой возможности.              Шея под его губами влажная и невероятно вкусная, как и рот, что приоткрывается в ответ на все его действия. Целоваться в таком положении не очень удобно, но все равно очень сладко, особенно пока его ладонь медленно опускается с плеча на вздымающуюся грудь, чтобы задеть влажный сосок.              — Ох!              Ван Ибо губами ловит этот тихий стон:              — Нравится?              И снова ответа нет — только красные щеки и прерывистое дыхание, но он продолжает, потирая пальцами твердую горошину и переходя на другую, чтобы распространить удовольствие по телу. А вторая рука медленно-медленно скользит ниже, пока не останавливается на напряженном животе.              Ван Ибо отрывается от вкусного горячего рта, чтобы посмотреть в темные шальные глаза:              — Ты хочешь?              Его собственное желание весьма недвусмысленно упирается в чужие ягодицы, и он надеется, что это не пугает, ведь кто знает, что еще Кощей может себе надумать. Но его злодей явно не из пугливых, потому что выгибается в его руках, чуть приподнимая бедра:              — Да.              У него нет варианта не дотронуться до возбужденного органа, и Ван Ибо с трудом удерживается, чтобы не отдернуть руку: и не потому что ему неприятно, а из-за высокого хриплого стона, что бьет по ушам чувственной плетью. А Сяо Чжань, конечно же, все бы не так понял и придумал бы себе то, чего на самом деле нет, поэтому царевич смелеет настолько, что вжимается еще сильнее пахом в дрожащее тело, пока его ладонь гладит, ласкает и доводит до помутнения сознания того, кто там красиво и чувственно извивается в его руках.              Мужское тело в его объятиях не выглядит инородным или даже непривычным, хотя раньше в его постели были только барышни. Но он воистину заворожен тем, как восхитителен сейчас его возлюбленный, как потрясающе возбуждающе стонет и дрожит в ответ на каждое его действие, как прикусывает и так уже распухшую нижнюю губу, чтобы попытаться вести себя хоть немного тише, но проваливается, когда Ван Ибо сосредотачивается только на том, чтобы дразнить чувствительную головку, прокручивая ладонь вокруг нее по смазке, что щедро выделяется. Он с восторгом ловит эти стоны и хрипы, сцеловывает их с приоткрытых губ и шепчет, тоже на грани помутнения:              — Такой красивый, такой невероятный… Мой.              Сяо Чжань вдруг резко выгибается в его руках, громко вскрикнув и окропив себя и ласкающую ладонь своим семенем, чтобы затем не менее резко обмякнуть, прошептав невероятно сладко:              — Ибо.              Черт, от одного только имени, произнесенного ТАК, слезы наворачиваются на глазах от нежности и полноты чувств, поэтому Ван Ибо забывает о себе, целуя разнеженное лицо, словно не веря, что это происходит здесь и сейчас. Ровно до того момента, пока влажные ягодицы не проходятся мягко по его члену дразнящим движением.              — Ты…              — Нет — ты, — в почти черных глазах — много удовольствия и лукавства.              И царевич отдается этим чувствам, обхватывая дрожащие бедра руками, чтобы толкнуться в них, скользя членом между плотно сжатыми ногами. И от полубезумного взгляда и хриплых поощрительных стонов доходит до своего пика так быстро, что не сразу понимает, почему перед глазами так невыносимо ярко и влажно от слез. Но когда зрение проясняется, то сердце трепещет от сладко-властного поцелуя его злодея:              — Теперь ты мой.              Как будто когда-то было по-другому.