Ночь, когда звезда полюбила человека

Старик в плетёном кресле тяжело вздохнул и подтянул выше сползший плед. Вновь раскрыв тяжёлую книгу в кожаном переплете и проскрипев деревянеющими страницами, он поднял мудрое, испещрённое морщинами лицо к детям перед ним. Мутные глаза, потерявшиеся в стёклах круглых очков, смотрели будто сквозь, словно видели что-то в совсем другом месте, в другом мире, в другое время. Голоса и звуки смолкли. Сегодня он расскажет Вам ещё одну историю.

      Звёзды рассыпались над городом, дразня лунатиков и мечтателей недосягаемостью и сияя в своём превосходстве над глупыми странными смертными, тянущими к их божественным телам свои грязные цепкие руки.       Люди — мечтатели, люди — фанатики, люди — культисты, в независимости от того, что они делают.       Мечтатели танцуют на крышах, развевая шелка под луной, у озёр, подражая движению отражений бликов на рябящей воде, у моря, разбиваясь в волнах, сигая с обрыва в погоне за блеском, а после лежа где-нибудь, во все глаза наблюдая за неуловимым мерцанием, отражавшемся в их восхищённых глазах, улыбаясь, соединяя в мыслях по точкам узоры и необыкновенные звёздные картины.       Эти люди странные, пожалуй, самые странные для звёзд: их можно было бы любить за этот интерес и упоение, в котором так приятно купаться, но мечтатели пугают и отталкивают своих кумиров, когда уподобляются им, сияя так же ярко, искрясь счастьем и очаровывая, пленяя крепче, чем кто-либо ещё, на это способный.       Культисты и фанатики смешны и нелепы — они искренне верят, что звёзды снизойдут до них и их жалких, пропитанных лишь жаждой внимания, изголодавшихся, нищих душонок. Вся их жизнь — слепое поклонение, надежда на лучший быт, в обход реального. Они жгут костры, дымя, а после сетуя на собственную глупость, ведь за чёрными клубами не видно не только их ничтожность, но и ночное небо. Культисты опускаются на колени, утопая в грязной и влажной земле, приклоняются, пачкая лицо и руки, которые потом тянут к прекрасным ликам на высоте.       Их веру в ритуалы, свечи и неравнодушие космоса нельзя понять, но приятно принять. Они не поняты миром, в котором им и место нашлось на самом дне. Мерзкие и по своему жалкие. Фанатики — те же культисты, но готовы на большее, того и гляди в погоне за невозможным отрекутся от мира, утратив всё человеческое. Они пересекают все черты, становясь монстрами, уродливыми как внутри, так и снаружи.       Но больше всего звёздам нравилось наблюдать за деятельностью астрологов. Звездочёты ведут себя достойно и явно знают себе цену: они учёные, светила знаний среди людей. Астрологи тоже выходят на крыши и изредка, неудачно поставив ступню в неудобной туфле, покрытой дорогим лаком — именно такими любят кичиться все учёные и прочие представители интеллигенции, — или потянувшись протереть мягкой тряпочкой стёклышко объектива телескопа, а может быть, запнувшись о неудачно поставленные ножки этого самого телескопа, соскальзывают, рухнув бездыханным телом, в ужасе распахнув потрясённые мёртвые глаза, распластавшись звездой на холодном камне.       Звёздам порой даже грустно, мутно, печально-неприятно видеть из раза в раз их бесславный конец. Сколько светлых, поцелованных мудростью Великой Руккхадеваты, будто предостережённых гибелью от Запретного Знания, голов покинули этот мир, предав несбывшиеся мечты, желания, оставив родных и близких.       Звёзды не любили людей. А те из них, кто пытался, оказались разбиты недолговечностью их маленьких привязанностей. Оттолкнуть всегда было легче — нынешние молодые звёзды переняли это от рассыпавшихся на серебристую пыль от горя и старости великанов. Умудрённые опытом предков взрослые отгородили детей сказками о безумии людей: люди им не ровня, а звёзды не способны опуститься так низко.       Зимой, когда даже безумцы не выползали на скользкие от изморози крыши, звёзды всегда сияли ярче всего. Их свет отражался в искрящемся снеге, хлопьями налетавшем с вьюжным ветром. Его мать была отдалённым гигантом, миллионами лет царившим в Млечном пути Тейвата. Нельзя сказать, что она совсем не занималась его воспитанием, он поверхностно знал основы бытия и законы, умел слушать то, что говорят другие и осторожно подворовывать чужую, жизненно необходимую энергию. Вместо заботы она подарила ему целых три имени. Ни одно из них, правда, не отражало его полностью, поэтому он предпочитал звать себя Странником.       Однажды он услышал, что астрологи, углядевшие на поверхности воды его зарождение, дали ему имя Регул. Принцем, иронично, он был и по крови, но не людям это знать. До «Регула» каждый избирал то имя, которое считал его характеризующим: Центр, Царь, Сердце Льва, Могущество. Многие сверстники, стоило только упомянуть в разговоре их значения, каждый раз награждали его завистливыми взглядами. Многие хотели бы иметь хотя бы половину его титулов, нарекаемых людьми в знак превосходства над ними, но Страннику отчего-то всегда было ни горячо, ни холодно. Он относился к этим словам как к пустышкам, ведь что в их беспокойном, вечно движимом мире значили слова?       Странника, по праву рождения одарённого зоркими сливающимися со звёздным небом глазами, привлекали люди. Они были так не похожи на его окружение и так близки ему, что очарованный ими, он пытался снизойти до них, разбивая все слухи и общественные убеждения.

      Кем было это общество, когда города светились огнём в ночи? Когда синяя вода блестела в его свету, а ледники на полюсах загадочно искрились? Лучи танцевали во мгле, сияя как отголоски комет, проносящихся мимо и игриво щекочущих горячие щёки. Свет манил его, будто мог знать ответы на все его вопросы.

Странник видел, как менялась тогда далёкая Земля, как разливались реки и росли горы, возле которых пятнами расцветали на карте земного шара люди.

Его мечта была дикой, странной, как эти самые люди, и необузданной. В погоне за ней и появилась эта история. Легенда о ночи, когда звезда впервые поравнялась с человеком, о часе, когда человек понял, что звёзды всегда были так близко.

      Улицы, пронизанные ароматом морозной хвои, сияли новогодними огнями. Снег хрустел под подошвами нагруженных корзинами взрослых и весело бегущих с салазками детей. Уже стемнело, но звонкие крики ещё не утихли, улицы были полны народу.       Его мечтателя всё ещё не было. Тот обычно приходил ближе к смотрящей на юг Луне. Неторопливо прогуливался по дальней стороне улицы, переходил припорошенную снежком дорожку и лез по дереву, с которого прыгал на крышу. Каждый такой прыжок отзывался в ядре Странника гулким тревожным ударом. Пока они с мечтателем наблюдали друг за другом, звезда познала пугающую истину: всё живое на Земле — люди, птицы — хрупко, ранимо и смертно.       Первая их встреча произошла около трёх-четырёх лунных месяцев назад. Странник, вновь спустился ниже к Земле. Его интересовали люди, но он всё ещё оставался звездой: гордой, ослепляющей, неприкосновенной, поэтому единственным объяснением своему поведению, снисхождению до этой планеты считал искушение ядом слухов.       Он спустился, обволакиваемый ласками ветра, нежно целовавшего его скулы и аккуратный носик и треплющего сливавшиеся с бездонным ночным небом блестящие волосы, и воспарил над крышами домов, следуя за шелестом первой опадающей листвы. Но что-то неведомое удерживало его, не позволяло покинуть недосягающую поверхности Земли орбиту и пролететь под каменной аркой за стены города.       Будто оттянутая невидимой нитью, звезда повисла над скатом большой зелёной крыши, красным пятном на которой пестрил окруженный ветвями высоких старых клёнов ронин. Мелодичные звуки, печальной трелью разливавшиеся по проулкам, исходили из приоткрытых полных губ, соприкасавшихся с одним из последних свежих зелёным листком. Печальные мотивы вонзились в неподготовленное, разнеженное праздностью бытия сердце, оглушая новой истиной: спектр мечтателей намного шире и ярче, и каждая звезда на их фоне — не больше, чем блёклое пятнышко, как бы сильно они не сияли. Так мечтателей ему никто не описывал и не смог бы описать, как он одной мелодией рассказал тревоги, усопшие в бездонной романтичной душе.       Заражённый этой глухой тоской Странник почувствовал себя расколотым — рас-ко-лов-шим-ся на крошки аморфного льда. Его голубое горячее пламя, так резко разбитое вспышкой реальности, сверкнуло и, разойдясь волной, померкло, сияя теперь глухо-глухо, блёкло-блёкло.       Когда музыка стихла, самурай тряхнул головой, позволяя непослушным белым локонам оказаться за спиной, и поднял глаза на таинственного слушателя. Искреннее удивление отразилось на его красивом лице: печальные глаза расширились, а бледные губы разомкнулись в восхищённом вдохе.       Вот это реакция… Странник смущённо отвёл взгляд и улыбнулся, вспыхнув ярким голубым светом и поведя оголившимся плечиком. Незнакомец расцвёл в умилённом смешке.       От бледных щёк заплясали язычки синего пламени, у звезды возникло безумное желание взмыть в воздух подальше от этого неловкого, молчаливого разговора. На деле, он так и поступил, осторожно приподнявшись, отталкивая густой воздух узкими стопами. Лишь обернулся на последок, улавливая осторожный взмах забинтованной кистью. Мечтатель крошечной точкой растворился в атмосфере Земли. В голове Странника догматом укрепилась мысль — факт, интересное наблюдение и самое ценное воспоминание:

  «В его глазах отражается мой свет».

      И каждый раз, стоило ему только оказаться над той самой крышей, его человек непременно приходил. Читал ему стихи и книги, играл на листьях, приманивая кошек и маленьких птичек и танцевал.       То ли его танцы были отдалённо похожи на бой, или его боевой стиль был перенасыщен танцем и источал эту энергию и лёгкость в каждом чарующем движении — это не столь важно. Важно только то, что он всегда приходил и ему улыбался. Поднимался на крышу, рискуя сорваться, иногда царапая пальцы и сдирая кожу на коленях под униформой. Пару раз он приходил раненым, чем только не занимался его мечтатель. Но всегда приходил. А Странник, застыв в небе, всегда его ждал.       Звезда чувствовала что-то странное. Будто притяжение к Земле увеличилось в стократ. С каждой рассказанной историей, сказкой, небылицей, объяснённой традицией и всем прочим. С каждым словом, произнесённым этим необыкновенным мечтателем, так часто неловко поправляющим травмированной рукой единственную алую прядку. Он хотел спуститься. Сбросить шелка, в которых было так удобно парить среди других звёзд, и опуститься стопами на шершавую крышу. К Кадзухе. Спустя две встречи они узнали имена друг друга — не прошло и лунного месяца.       Однажды мечтатель пропал. Это событие беспокоило раскалённое ядро и вызывало тревожные вспышки. Его не было долго. Из раза в раз звезда не находила своего человека на крыше и не находила себе места, тревожно заламывая горящие кисти. Он вернулся зимой. Снег в ещё пропитанном осенней влагой воздухе, тяжелыми грустными скопьями оседал на скатах как колотый сахар. Он появился однажды в полнолуние, а всё его тело было покрыто ужасными ранами. Странник тогда впервые заплакал. Люди очень хрупкие, а он не в силах помочь.       А сейчас всё вокруг пропахло елью и смолой. И его ронин должен вот-вот появится на этой самой крыше. Хотя бы, потому что он обещал. Хотя бы, потому что он также одинок среди людей в этот семейный праздник, как Странник среди миллиарда звёзд. Улицы пустели. Не слышно голосов,

«Когда я приду, то загадаю самое заветное желание и буду надеяться, что оно сбудется».

      Странник тоже придумал желание. Странное, страшное, совсем земное. Услышь его кто-нибудь, счёл бы сумасшедшим и проклял бы. Ах, если бы это теперь хоть сколько-нибудь волновало.       — Считай! — кричит, запыхавшись. Один. Вот дурень, горло заболит, ещё и руки обморозит. Два.       Знакомый голос звучит из-за угла. Он слышит гулкий колокольный звон. Три. Мечтатель говорил, что это важно. Четыре. А вот и он — поскальзывается на заледеневшем камне, почти падает, несётся, что есть мочи, оставляя позади себя кленовый вихрь. Пять. А колокол всё бьёт и бьёт. Но вот перезвоны отзвучали, и мечтатель, беспощадно цепляясь голыми руками за покрытые слоем льда и снега своды, поднялся на ледяную крышу.       — Двенадцать, — шепчет, искрясь. Его мечтатель смотрит ввысь и тихо-тихо о чём-то молится.       Звезда больше не чувствует себя привязанной.       Странник упал в его крепкие руки, согревая неестественно горячей кожей. Им больше не пусто. Минуту требуется на осознание. Ещё одну на тихий смех и первый неловкий поцелуй. И целую вечность на счастье.

      А, и да — вблизи Кадзуха ещё прекраснее.

      В эту зимнюю ночь исполнилось его самое заветное желание. Ваше тоже сбудется. Ведь когда звезда полюбила человека, она опустилась на землю богом, снизошедшим для простого смертного. В эту зимнюю ночь человек понял, что звёзды всегда были так близко. В эту зимнюю ночь он поверил, что до счастья можно дотянуться. Вы тоже поверьте.