Лунный кот

Под ногами деревянный помост сцены, софиты мажут по глазам до слепоты. Он так не нервничал, пожалуй, с первого своего выступления на улице. Поджилки не просто трясутся, а сжались в комок искрящихся нервов, не давая и шагу ступить. Но он шагает. Улыбка искусственно растягивает губы, неприятно изламывается тонкий слой макияжа по коже. Ему нужно говорить. Ему нужно... Он прячет дрожь в размашистых движениях, нервозность маскирует экспрессивностью. Не смотрит в глаза Фурине, не может этого сделать, хотя нутром чувствует шквал эмоций, который накрывает с головой, как цунами. Она зла, растеряна, раздавлена; подрагивает плечами в стыдливости, но сдерживает себя и упрямо, почти жестоко смотрит на толпу. Она — ведьма перед смертным судом. Прямая осанка Архонта, гневливливый взгляд из-под ресниц, капризно приподнятая нижняя губа — Лини хорошо изучил её. Он под кожей носил знак Фатуи и отлично чувствовал пожирающий её изнутри страх и чувство безысходности. Фурина впервые стоит так открыто, почти грубо, потому что знает, что вероятно второго шанса не будет. Конец — сегодня. Завтра летописцы не успеют записать в строку. Хлопок в ладоши. Всё это карточная игра, ноги пружинят, отбивая чёткий ритм, пока он идёт за кулисы. Линетт незаметно прижимается всё ближе к Люмин, она даже под светом едва способна удерживать кошачьи рефлексы, хвост держит обвитым вокруг запястья, но уши нечем зафиксировать, и они вертятся из стороны в сторону, реагируя на малейший шорох в зале. Страшно. Ей просто до ужаса страшно! Сейчас решается их судьба. Хочется по старой детской привычке упасть на колени и начать молиться, спрятаться в полутьме старого храма или в угол приюта рядом с иконами Снежной. Нельзя. Глубокий вдох сквозь приоткрытые губы. Люмин говорит что-то судье, она отказывается подниматься на место обвиняемых. Кто-то из зала кричит, поднимается шум... Линетт кусает щёки изнутри и с преступной дрожью шагает в тень. Она вышла из неё и, как все резко повзрослевшие дети, страстно хочет в неё вернуться. Лини заслоняет свет. Они одинаковы в росте, её ушки немного выступают за его шляпой. Наконец-то становится до ужаса тихо и темно, перед глазами пелена, ощущения снижаются до редких голосов окружающих. Перед ней брат долго что-то объясняет людям, подключается Люмин, они спорят, пока судья не стучит брама по гладкому дереву. Вибрация проходит вдоль помоста, Линетт крепко зажмуривается, кожей ощущая приближение развязки. Тонкий надрывный голос Фурины разрезает пространство. Она звучит как ребёнка, которого искренне жаль, как ребёнок, который считает, что наказан ни за что. Но в глубине его взрослое терпкое на вкус смирение, тонкий луч надежды. Сначала ослепляющей, затем гладко тёплой, как приют. Для неё бесконечная каторга обещает быть законченный сегодня, для неё судья — самый доверенный и близкий. Он смотрит сверху вниз, выглядит таким надменным с высоты, холодно постукивая тростью и одной поднятой рукой заглушая толпу. Это он должен был. Это его. По праву его. Фурина коротко сглатывает, нервно дёргается гортань, вместе со слюной пытаясь поглотить вставший комок в горле. Зябко. Осанка надламывается, голос не такой стройный и громкий, как обычно, он хрипит на низких нотах, а высокие она берёт визгливо, как в последний раз. Она понимает, что это конец. Глаза неверяще исследуют окружение. Привычная одежда, знакомый крой, изящные причёски, шляпки женщин и строгие фраки мужчин. Они такие родные, хочется протянуть к ним руки и просить, как милостыню. Но в неё, в мученицу, разве что не летят помидоры. Собственный народ оклеветал, он не верил, порицал. Они стояли с ней на одном помосте тогда. Двое из Фатуи с дикими животными глазами и она — ребёнок другого мира. Просившая до этого и немая сейчас. Светлые локоны обжигали кончики пальцев. Люмин больше не обернулась ни разу. Не подарила надежду, чтобы не поверить во лживость. Если бы это происходило в момент рождения Фурины, она бы поверила, что казнит её именно эта девушка. Пока что меч покоился в ножках, но ладонь качалась в нескольких сантиметрах от рукояти. Всего пара секунд и лезвие бы указывало на тонкую беззащитную шею Лжеархонта в искусных рюшах. Дурное напоминание статуса. Слова пустые. Фурина всё равно выталкивает их из себя в какой-то дурацкой попытке защититься. Это всё равно ни к чему не приведёт. Каждый из присутствующих давно прочёл эпилог. Они знают, что станет венцом вечера, началом трагедии. Они приносят её в жертву стихие. В жертву богам и самой Селестии. Это глупая попытка задобрить от запутавшихся детей. Она ей повиновалась. Щёки лихорадочно горят руменцем, губы припухли от мелких ранок, а запястья она истёрла ногтями в кровь. Пути назад нет, только несколько нервных шагов вперёд, быстрый взгляд на Нёвилетта, мольба. Лини тянет время, пытается зрением объять мнение каждого. Но они озлоблены страхом, никто не послушается его уговаривающего тона сейчас. Он знает это, как ясный день, но почему-то всё равно не приказывает вынести воду первозданного моря. К чему слова, когда есть реальное испытание? Он мог бы сманипулировать, обмануть себя самого, убедить в том, чего никогда не существовало. Всего несколько предложений. Люди верны ему, они почувствуют кожей патоку голоса, поймают надежду за тонкий хвост. Он мог бы. — Вынесите, — этот окрик — конец. Коленки дрожат у несчастной. Ему действительно жаль в эту секунду. Линетт идёт на негнущихся ногах, старается ни на кого не смотреть совсем и притвориться бездушной куклой, роботом. Кем, чёрт возьми, угодно, у кого нет этих разъедающих плоть чувств. Последний взгляд-вопрос от Лини. Она не поворачивается к брату, а отходит на своё место подле Люмин. Сейчас. Сейчас она сделает это. Фурина подходит ближе, фаланги пальцев сводит судорогой. Хвост Линнет обвит вокруг запястья Люмин, та плотным кольцом сжимает рукоять меча. Паймон нервно мечется в воздухе вокруг них, но даже она замирает на миг. Лини задерживает дыхание, Нёвиллет приподнимается в своём кресле. Время ведёт обратный отсчёт. Секунда. Вторая. Третья. Тонкие ногти на месте, её белая кожа не слезла вместе с мясом. Её руки на месте. Фурина замирает и как будто ещё минуту не осознает своего счастья. Со вскриком она гордо поднимает мокрые ладони над головой, толпа в одночасье разражается спором, единогласным криком то радости, то негодования. — Это была обычная вода, — голос Навии разочарованно холодный. На её душе осколки потерянных чувств, в груди остывает тепло прикосновений любимых людей. Она знает, что такое вода первозданного моря. Линетт закатывает стойку обратно, она хочет то-ли разнести её в щепки, то-ли спрятать, даже заносит руку, но всё равно не решается. Дёргает тёмную занавеску, фыркает себе под нос. Такая расстроенная, как будто не знала всего этого наперёд, как будто они не планировали. Лини подавлен так же. Всё внимание Навии, он охотно играет роль антуражной статуи, замирая, складывая руки за спиной в ожидании решения суда. Всё уже было, и всё прошло. Как ноющую боль снимает повязка, такое облегчение настигает в полёте, когда под ногами темнота бездны, а жизнь за минуту в голове. Больше не будет ничего. Нёвиллет смотрит, Лини знает это. Он рад жаться к высокому занавесу и не испытывать на себе гнева первородного дракона. Фурина молчит. Теперь ей действительно нечего сказать: все шаткие аргументы разорваны, как дешёвые декорации нелегального спектакля. Легче уйти в тишине. Всё замирает, всё мирно. За спиной размеренное дыхание Линетт, Люмин оторвала пальцы от ножен, иллюзионист устремил взгляд куда-то вперёд, зацикливаясь на одной точке. Только судья продолжал думать в тот момент. Лишь он и сердце Бога дышало в замершем погибающем мире. Стук по дереву оглушает, доносится будто сквозь толщу воды. Вердикт — смертная казнь. Её наставление — глубокие объятия тишины. Лини клянётся, что слышал нервный выдох смертной девушки. Шляпка покатилась по сцене, сделала круг и остановилась у его ног. Такую боль нельзя даже высказать. Дёрнулся занавес, не решаясь закрыть сцену. Некому повернуть рычаг. Линетт, как дикая, рванула к нему, а он запутался в собственных ногах и прочертил кровью из разбитой губы ступени. Люмин осталась, напряжённо вглядываясь в пустоту перед собой. Крик нарвала заполнил зал. Он был почти красивым, как манящий тёмный перелив бездны. Дыра растянулась в высоту жилого здания, человеческий глаз едва успел зафиксировать её. Линетт пригнулась, прижимая уши к голове, рука брата инстинктивно накрыла сверху. Не дышать. Не двигаться. Не чувствовать. Страх мёртв. Они убили его в два по полудню. Линетт беззвучно всхлипывает. Люмин кричит. И есть кто-то ещё. Кто-то сильный. Кто-то свой. Лини успевает поднять голову и за растрёпанной копной волос сестры рассмотреть силуэт одиннадцатого предвестника. Это был выдох облегчения. Тарталья жив, его электричество передаётся всем, волосы дыбом встают. Их накрывает волна гидро. Нёвиллет тоже внизу. Лини больше ничего не видит, только что-то тёмное, необъятное болезненно заполняет его мозг. Он чувствует что бежит, чувствует тесноту и тонкую ладонь Линетт в своей. Их зажимает в тиски толпа, каждый по-животному тянется вперёд, каждый хочет выжить. Волосы растрёпаны, с плеча спадает лямка костюма. Шляпа осталась где-то в зале плавать на уровне воды. Линетт шипит, отряхиваясь, она снимает обувь первым делом, тянет брата за руку, упорно показывая что-то на линии горизонта. Да. Приближается. Лини расшнуровывает ботинки, проклиная всё на свете. Отстёгивает чулки вместе с подвязкой, рукава летят следом куда-то в кусты на мокрую землю. Чувствительность понизилась до минимальной, тревога ушла на совсем. Он с вызовом смотрит на бушующую стихию. Когда началось, стало легче дышать. Больше нет ожидания, плача Линетт в подушку и мёртвого взгляда Фремине. Есть только голое голодное желание выжить. Прорваться. Вперёд. — Бежим. Это не просьба, не приказ и даже не мольба. Линетт не вполне уверена, что Лини успел произнести слово вслух, но оно звонко отразилось эхом от стенок черепной коробки, пробило в спиной мозг командой — действовать. И они рванули. На одном дыхании. Тонкие коготки Линетт царапают внутреннюю часть ладони, Лини не чувствует боли. Под босыми ступнями каменная плитка, впереди разверзшаяся пасть волны. Она разбивается о насыпи, едва достаёт пока до стен домов, украшая заборы пеной, оставляя страшное обещание вернуться с новой силой. В груди что-то давит и распахивается. Дыхание несдержанное только ртом. Лини скребёт свободной рукой ключицы. Он — голый мальчишка перед буйством стихии. Он смотрит в глаза смерти — широко распахнутые. Впервые так чётко можно ощущать её сладко-терпкое дыхание на шее, переходящее на затылок, оно посылает судороги в мышцы и колющую боль в сердце. Завораживает. Тянет к себе, точно запретный грех. Лини знает, почему люди протягивают руки к бездне. У него мокрые кончики пальцев, Линетт, ощетиниваясь, показывает шторму клыки. Нужно бежать. Скорее. Опять поворот, ноги утопают в размякшей почве, вязнут. Лини за талию, как котёнка, подсаживает сестру на дорогу. Она не оборачивается и ничего не спрашивает, а бежит вперёд, как заведённая ключиком кукла. Он сам выползает с трудом, весь измазанный. Пробегающие в панике дерут за плечи, заставляя то и дело спотыкаться, сбиваться с намеченного пути. Идти становится трудно, во влажном воздухе осел пар воды первозданного моря, сознание мутит, к горлу подступает тошнота. Лини мутным взглядом уставляется на волны, пожирающие берег, трёт кровь с подбородка. Ему больно. Чувства пронзают так резко, как очнувшегося от комы. Мальчишка содрогается, падает на бок, чувствуя как голой вытянутой ноги касается вода. Она... Архонты, он сходит с ума, но она зовёт его. Она просит вернуться. Лини до боли и крови сжимает запястье кольцом из пальцев, он уже не может ровно стоять, но это и не нужно. Жалкая фигурка отчаянно рвётся вперёд, увязая в грязи, западая на бок, на больную ногу, но она упрямо движется. Остался километр бегом до их кораблей, всего... Сестра потерялась в толпе, её макушки уже давно не видно. Люди хлынули из домов, уши режет детский плач, крики матерей. Бесконечные повозки, сборы куда-то, маленькие гружёные суда. Подобранные юбки, аккуратно подбитые стоптанные туфли, Лини кашляет и жмурится, стирая ладони о каменную кладку, колени зудят, пока он на ходу поднимается и не сбавляет темп. Впереди мужчина с удочкой за спиной и младенцем на руках, Лини неловко огибает его, сдерживая себя, чтобы не оглянуться. Нельзя. Быстрее! Ноги косит, тело не слушается, он почти улетает в воду. Девушка подхватывает под локоть, в последний момент. Она в рабочем, подол покрывает фартук. Гончарное дело, руки до локтей в глине, взгляд уставший и прямой. — Ты куда такой? — её словно не волнует бушующее окружение. Лини нервно оглядывается на качающиеся волны. Ему снова чудится сладкий голос, приходится до искр перед глазами вдавить виски. — Сумасшедший что ли? — она подмечает измазанные в земле ступни и общий одурманенный вид. Лини из оставшихся сил качает головой. — Портовой... Где четырнадцатое отделение? — Второй поворот налево, — девушка машет рукой себе за спину. Мальчишка за это время успел присесть на корточки и более менее осознать себя в пространстве. Стоять ровно всё ещё не его конёк. Не сегодня. Благодарит как-то смазанно, вроде желает удачи, а сам жмурится, выгоняя злосчастный голос из головы. Тиски сжимались. Чем ближе к воде, тем сильнее давит. Лини не знает, почему глаза косит в сторону, почему каждый раз его взгляд натыкается на пенящиеся неспокойные волны. — Проклятье, — шипит себе под нос, на бегу огибая очередное здание. Суда побольше, семьи побогаче. Слышен лай собак, до ушей долетают обрывки торопливых разговоров, запах чего-то пряного ударяет в нос. Наконец — стук сапогов. Лини готов на них молиться. Он, впрочем, и падает ниц. Колени не в кровь, а в мясо. Плевать. Костяшки на руках затёрты, волосы все слиплись, взгляд одичавший, ресницы едва раскрываются, в ушах непрекращающийся шум, голова гудит, пока он ей трясёт, пытаясь выбить дельные мысли. Чуть больше получаса прошло. Линетт нигде не видно, предвестницы тоже. Зато он чувствует людей Навии, они растерянно предлагают помощь, но Лини только остервенело повторяет свой отказ. Ему нужна сестра. Он осматривает одно судно за другим, спрашивает про кошку, потому что вряд-ли кто-либо в суматохе различил в ней человека. Серую кошку не видел никто, про Фатуи не слышно. Какого? Лини бросает пугливый взгляд в воду. Если они оба слышат это, не могла же она броситься? — Но я чувствую, — он рассеянно сжимает пальцы в кулак. Она где-то здесь, она жива. Её затаившееся дыхание можно кожей ощущать. — Линетт. Прогибаются доски у самого берега. Она мокрая. — Прости, — чёлка повисла одной сплошной линией, мешает ей ровно взглянуть. — Мне было страшно. Лини ничего не отвечает, не может разомкнуть губ. — Иди на пятый блок, там наши, — Линетт коротко сглатывает, поведя плечами от зябкого холода. Он молча следует за ней, не находя в себе ни слов осуждения, ни поддержки. Сестра чувствует его огненную спесь, но не спешит раздувать её. Глаз Бога на поясе притих, как будто понимал приближающийся гнев Селестии и не спешил помогать виновникам. Они всё ещё могли использовать элементы, но сами руки как-то не тянулись, выходило нелепо — в жалкую одну пятую всей силы. Лини хотел выбросить его за борт. Корабль гудит под ногами, трепещется заведённый механизм, качает из стороны в сторону, разрезая водный поток, собранный людскими страданиями. Опять. Боль, чужие слезы, вздохи сожаления, шёпот соболезнований, неслышная молитва одними губами. Эти взгляды сверху вниз, обёрнутые тканью тела и бестелесные пустышки, от которых остались обрывки ткани, медальон, может пара часов или кольца. Линетт виснет на ограждении борта, широко раскрытыми глазами наблюдая за водой, как будто видит её впервые и собирается отпечатать в мельчайших подробностях на сетчатке глаз. Лини мутит от жути. Когда послышались первые крики, заглушили мотор, проходя остаток пути по инерции. Костюмов не было, были верёвки и шлюпки. Жаловаться не нашлось дыхания, слова застряли ещё в желудке вместе с наспех переваренным завтраком, периодически желающим выйти наружу горлом за борт. Наплевать на пророчество в самом прямом значении. Шутка, придуманная за минуту в голове, вызывает у Лини нервный смешок. Линетт слабо оглядывается, реагируя больше тактильно, чем умом. Думать она отказывалась с самой задумки всего предприятия. Подать прошение о суде Архонта было в духе Лини. Он выделывал эти финты в воздухе и практически никогда не осекался, а сейчас смотрел бледной копией, неясным оттиском засохшей печати. Она дёрнула шеей, почувствав укол нервов. Прижала ладонь к больному месту, растёрла кожу. Соль будет щипать раны, но в груди болело сильнее. Линетт долгую минуту смотрит в глаза захлёбывающейся девчонке, прежде чем сорваться с места. Она забывает и вспоминает одновременно: всё до крошечной детали. В ушах строгий голос «Отца», он наставляет её, побуждает действовать. Она помнит, как дети обнимали её, прощаясь, как на ходу с глубокой страстью целовала Люмин, стягивая резинку с волос, шепча, что ей так больше идёт. Линетт впервые выступала неприбранная, её макияж тёк по коже, пачкал накрахмаленный воротник. Она хотела... выжить. Запах. Мокро. Вязко. Ноги едва двигаются. Больно. Вес слишком большой. Трудно. Хочется сбросить. Линетт гребёт одной рукой до шлюпки, её шёрстка распушилась на прохладном воздухе, она жадно глотала кислород. Все просьбы, смешанные с благодарностями, мимо ушей. Она ныряет снова. Девочка ногтями впивается в бортик, заглядывая за него вниз, пытаясь в пучине вод различить силуэт. Чья-то рука грубо оттягивает её от края. Молодой юноша с поцарапанным лицом почти рычит ей и доводит до слёз. Лини никогда не заставлял детей плакать. Он отправляет малышку наверх и снова окунается. Кожу раздирает, приходится плыть, чтобы смазать эти ощущения. Лини хватает сразу двоих и за десяток секунд до поверхности думает, что недотянет. Он видит свет, видит, как расходятся под ветром волны, как бьются о железо судна. Мальчишка замирает, теряя время и драгоценный кислород. Он не может, не хватает сил, левую ногу свело судорогой, колени просто больше не разгибаются. Лини рукой выталкивает ребёнка, затем второго. Из-за импульса он опускается ещё ниже. Там темно, давление сжимает тело, желая раздавить окончательно. Кислорода больше нет, лёгкие жжёт в агонии, пальцы бессмысленно хватаются за толщу воды. Там нет опоры, нет ориентира, дна давно не разглядеть. Лини теряется, сетчатку глаз разъедает солью, он бессмысленно ведёт ступнёй, оставляя за собой тонкую нить крови, быстро исчезающую в общей массе. Это конец? Всё было ради этого?.. Ради... Толчок. Его мозг вполне мог бы заработать амнезию от такого кислородного голодания. Лини не знает, почему он двигается. Лини не чувствует этого. Кончики пальцев правой руки разрезают гладь поверхности. Воздух. Такой обжигающий, ледяной, самый сладкий из возможных, самый драгоценный. Всё тело сводит, перед глазами яркие блики, какие-то чёрные пятна и круги. Лини чувствует, что вибрирует грудная клетка, потому что он воет от боли. Несколько взмахов, ровные выставленные локти, он бьётся лбом о железный борт. Скулит вслух из-за того, что сильно вмазался, с жалким выражением растирает порез, только размазывая кровь по лицу. Люди сверху что-то ему кричат, но невозможно разобрать точных слов. Звенят цепи. Откуда здесь цепи? Лини вздрагивает и отплывает в сторону. Натянутые мышцы ощущают явную угрозу — это мотор. Мотор, чёрт возьми? Кто-то очень внимательно смотрит на него, мальчишка инстинктивно задирает голову, пытаясь вернуть взгляд, но ничего не может разобрать. Ориентируется по воде и на слух. Мокрые волосы облепили лицо, кожу противно стягивает, глаза открывать слишком больно — в них как будто засыпали тонну песка и прижгли после. Спустя пару неудачных попыток Лини больше не рискует. Он тянется куда-то, рассеянно гребёт рядом с собой, не понимая, что ему стоит предпринимать, волны сбивают обратно, прибивают к борту, рассекая позвоночник. Все важные вещи потеряны, он — потерян. Сестру не чувствует телом, шарканье людей Фатуи тоже. Лини замирает на прохладном воздухе посреди апокалипсиса. Он глубоко дышит грудью, хмурится, чувствуя порез на брови, перестаёт использовать мимику. Губы стянули множественные ранки, горло пересушенное и разодранное после всех криков и глотков солёной воды, смешанной с пресной. Не помогало. Нужно найтись. Понять хотя бы как далеко он от берега, если таковой ещё существует. Лини ворочает голову, снова ныряет, морщась от боли, но быстро всплывает, так ничего и не обнаружив. Рядом с ним всё ещё что-то гигантское и шипящее, скованное железными пластинами. В память скребётся образ без конкретизированных линий. Он задушенно мычит, пытаясь сообразить где слышал подобные звуки или... Рядом с ним в воду летит огромный крюк, и снова звенят цепи. Лини ощущает присутствие кого-то ещё. Слабого, нуждающегося в помощи. В его помощи. Мальчишка поворачивается в сторону на всхлипы, доплывая за несколько резких толчков. Это женщина, совсем замёрзшая и явно задыхающаяся. Он высовывает голову из воды, торопливо мотая ей, пытаясь отлепить волосы от лица и понять, в каком направлении сброшенный крюк. — Туда, туда, — тонкие женские руки тянут его вправо со смещением. Она заметила закрытые покрасневшие глазницы и дезориентированность в пространстве. Лини плывёт, думая, как хорошо, что здесь есть кто-то ещё, потому что ему так страшно. Выходит это медленно и надрывно, но скоро возвращается чувство, будто над тобой возвышается скала. Мурашки расходятся по телу, он слепо ведёт руками вокруг и вскоре натыкается на металлическую цепь, обхватывает её крепко, подтягивается ближе, смыкая бёдра. — Цепляйся, — выходит с застойной водой и хрипом. Женщина вряд-ли разобрала, но впилась ладонями в цепь рефлекторно, прижалась ближе, пропуская её между ног. Сверху рванули, и их неторопливо со скрипом потянуло наверх. Лини на всякий случай поддерживал и чужой вес, хотя его разодранные руки то и дело соскальзывали, натыкались на швы цепи, усугубляя раны. Боль притупилась на холоде, без жжения стало немного легче. Лёгкие обжигал кислород, Лини периодически им захлёбывался и содрогался кашлем. Выходили сгустки слюны, немного крови и желчи. По крайней мере становилось чуточку лучше. Их подтянуло к самому борту, под конец отвратительно сильно раскачивая, каждый раз интригуя возможностью бомбочкой полететь вниз. Увлекательный аттракцион завершился криком людей. И, Архонты! Лини помнил их голоса. Он сместил вес в сторону и смог дотянуться до края, на одних руках вытягивая весь свой вес. Женский крик резанул по ушам, она осталась на качающейся цепи совсем одна, Лини уже развернулся, чтобы помочь, но судно в момент накренилось, так что он к чертям полетел коленями по палубе. Едва затянувшиеся ранки открылись вновь, торжественно оставляя на металле кровавые полосы. Его прокат завершился об чьи-то высокие ботфорты. Лини невольно обхватил чужие ноги, пытаясь прийти в себя. Ещё одного удара головой он, видят боги, просто не переживёт. Пальцы разрозненно пробежались по запонкам на задней стороне, грубой высокой подошве. Это... это же... — Лини. Он содрогнулся всем естеством, скребнул сломанной ногтевой пластиной по сухим штанам этого мужчины. Его глаза не видят, но... Слёзы очищают. Лини ревёт, как ребёнок, прижимаясь всем телом к другому, тёплому и сухому. Ткань под щекой намокла и это наверняка неприятно, но у него просто нет сил отстраниться. По палубе стучат сапоги стражников, они затаскивают несчастную на палубу ко всем остальным. — Чш-ш, не плачь, мой свет, — его грубые пальцы чешут под подбородком. Как какого-то щенка. Лини дрожит, утыкаясь холодным носом в протянутую ладонь. Его вид безобразен, в таком будет стыдно появиться перед Слугой, сестра могла бы стерпеть. Нужно найти её, брата давно не слышно... — Поднимайся, я перевяжу твои раны. О, Архонты. Апокалипсис в его жизни случился тогда, когда герцогу подарили этот проклятый тембр голоса, заставляющий бесприкословно подчиняться. Лини никогда не помнил себя таким покорным, как сейчас. Он встаёт, колени ведёт в разные стороны, один голеностоп, кажется, вывихнут. — Ризли, я... Его поднимают на руки, кутая в накидку. Тепло охватывает плечи, затем грудь и бёдра, доходит до икр, нужно немного поджать ноги под себя, чтобы поместиться полностью. — Скоро всё закончится, — Ризли со знанием дела застывает у борта, солнечный свет пробивается сквозь облака, ветер сильнее обычного, их корабль опять накреняет в сторону. Лини больше не боится. Часы пробивают полдень. Уровень воды дошёл до фундамента центральных зданий, моторные лодки снуют повсюду, на них всегда разные люди, то чёрная униформа, то знак Фатуи мелькает на спине, то гражданские или мореходцы в том, в чём их застала стихия. Каждый из них стремится протянуть руку помощи, вытаскивая людей, вещи без совести сбрасываются за борт. Это их общая беда и общее проклятье. Лини зябко дёргает воротник накидки до носа, оставляя только глаза, которые медленно-медленно начинает открывать. Первое что он видит через пелену это зенит солнца. Невольно задерживает дыхание, судно опять раскачивает на волнах, и кто-то сзади тонко кричит, но руки Ризли крепко сомкнуты поперёк его тела. Кровь на лице подсохла, мокрые волосы спрятаны в ткань, все суставы воют болью, Лини не обращает внимание. Окровавленные губы едва слышно шепчут в небо: — Как красиво... В этот миг над всем Фонтейном прогремела гроза. Сила гидро вернулась к её законному обладателю. Архонт был казнён, его трон разбит в дребезги. С лица Лини благодатный дождь смывал слёзы испуга и облегчения. — К хорошему урожаю, — Ризли от страха чуть хрипит. Лини смотрит на него замыленным взглядом несколько секунд, прежде чем с усилием потянуться вперёд. Их губы находят друг друга так же естественно, как ликуют все окружающие, ещё не до конца веря в своё счастье. Капли дождя унесут с собой всё. Тонкие пальцы проводят по щетине, останавливаются на линии скул. Ризли снова целует его, забывшись, совершенно по-дурацки, его язык вскрывает мелкие ранки, и Лини тонко шипит, но это самое лучшее, что они слышали когда-либо. Грудной смех герцога, фырканье мальчишки, непозволительно близко прижавшегося к нему. Тихий выдох один на двоих. Гидро-дракон, гидро-дракон, не плачь!