Лунный кот

Лини в оцепенении держал его за руку, Ризли вёл вниз. Ступень за ступенью, сердце ухало куда-то ниже желудка, внутренние органы завязывались в тугой узел, на лбу проступала испарина. Это то, о чём говорила Люмин. Как может он назваться агентом после? «Отцу» стоит скорее подавить в нём последние вздохи жизни. Предатель, плут, дрянная шавка. Колени подкашиваются, Ризли отпускает, позволяя в неверии прижаться к стеклу. Вопросов оседает на кончике языка непомерное количество. Он сглатывает вязкую слюну и откровенно дрожит. — Как долго? Ты... — Лини сдерживается, чтобы со всей силы не ударить в бронированный прозрачный панцирь. — Я не смогу... я обязан доложить. — Знаю, — герцог непоколебимо складывает руки за спиной. Он смотрит мимо любовника — на творение парочки учёных. — Вы всё таки верите в пророчество... — В каком-то смысле, — легко кивает и вновь подаёт ему руку. Какой это уже раз? Лини сбился и не хочет вспоминать, он поднимается не сразу, но прижимается к теплу тела в мгновение. Тяжело поднять глаза, заглянуть страху в душу. Маленький фатуи никогда не был слабым. Хитрое плетение проводов, переплав железа, сшитые в полотно металлические листы... это корабль. Это чёртова сказка. — Не знал, что вы настолько сентиментальны, — Лини говорит шёпотом и хрипом, он снова хватается за сердце. Ризли приникает в коротком поцелуе к темечку. С одного удара можно расколоть череп, он бы смог, ведь своих приёмных родителей... Лини до бела стискивает руку герцога, дышит прерывисто, заставляет себя. Нужно открыть рот и говорить, спрашивать, уточнять, лавируя ловко в выражения, меняя направление потока по щелчку пальцев. Искусно, как его учили, как он умел. Почему перед ним всё рассыпалось? — Ризли, — мальчишка задыхается, — я умоляю тебя. Расскажи мне всё, расскажи, как ты жил, почему ты убил, какие они, как смотрели на тебя, что ты чувствовал, за что поднял чёртово восстание, почему на самом деле заступил на пост, почему... почему ты держишь меня за руку и так смотришь. И что это, сука, за корабль, как ты вообще... из каких средств... Лини не выдержал — опустил взгляд, упираясь лбом в широкую грудь. Руки мужчины медленно гладили его по волосам. Ответ повис молотом в тишине спрятанной комнаты. Неумелый фатуи не запомнил кода, да и, кажется, там только по отпечаткам хозяина. Было стойкое ощущение, что стоило ему попросить — Ризли отведёт. — Хорошо, — он убивал движением языка пока метафорично. Лини сполз на колени, его руки бесполезно проскользили по одежде, короткие коготки не вцепились ни во что, не разорвали привычно. Ризли вместо того, чтобы поднять на свой уровень, опустился за ним. Блеснули слёзы в лунных глазах. — Только правду... — Конечно, — герцог невесомо поцеловал в висок, смазывая капли истеричного пота, поправил причёску, и едва заметно приподнялись уголки губ. Ему не было страшно. — Только попрошу взаимности. Лини кивнул несколько раз, продолжив минутной смелостью: — Я могу начать. На его несчастье Ризли кивнул. Из самых благих намерений: думал, что так Лини ничего больше не будет царапать изнутри. Понадобилось время, чтобы сухим языком он начал свой рассказ. Рассказ старый, поблёкший местами, как стёклышки потёртого калейдоскопа, как забытый реквизит в тухлой кладовой с лепестками пыли в воздухе. Он никому столько в жизни не говорил, может быть, только Линетт, но она за его словами знала больше и не особенно в них нуждалась — понимала по одному вздоху. А Ризли не знал, но смотрел ведающим, будто понимал все паузы, короткие глотки кислорода. Он вырос там же, он знал, как холодит кожу рукоятка клинка, как обжигает свежая кровь. Своя, чужая — есть ли разница? Но та больнее, та откровенная, скупая и желчная, как взгляды со стороны. Что скажут люди? Те особы в роскошных тканях, в пышных юбках, их джентльмены во фраках с подкрученными усами. Вежливость высокого общества и яд в бокалах. Лини там был исполнителем, ложью витиеватых договоров. — Я не убивал никого никогда. Не знаю, не мог, сбегал, — сжимает губы в тонкую белую полоску, теребит ткань от нервов. — Я не могу помнить родителей, был слишком маленький, это всё моё воображение, но... — Maman. — Да, она. Приходила во снах, учила, что я не должен... когда впервые своровал на улице еду, голод так животы скрутил, что просто невмоготу, либо смерть, либо так. Плакал, убивался, сам не взял, всё сестре, она от рождения, бедняжка, слабенькая была. Мы же близнецы, я потом медицинские записи раскопал, её имя узнал, про отца ничего... близняшек тяжело, врачи говорили, что должен был выжить только я, но повезло. — Погибла при родах? — у него тихий голос, обволакивающий. Поднимается защитный барьер и рёбра не так бередят открытую грудь. — Почти, немногим позже. Нас отдали к остальным брошенным младенцам, там до трёх лет, потом сиротский приют, я почти ничего не помню, психика вырезала всё. Только, что держу сестру за руку, крики, ругань, боль... — Лини замолчал надолго, перемалывая воспоминания. — Жизнь началась, когда мы оказались на улице, сбежали вроде как... нас никто не искал, а ловить начали жандармы, как беспризорников. Жили милостыней, мелкой работой «отнеси-принеси», газеты раздавал, помню. Все считали, что у нас просто плохие родители из Флёв Сандр, мы это усвоили как истину и повторяли, не задумываясь. Но денег не хватало смертельно, с первыми заморозками Линетт заболела, лекарства стоили немерено, а она больше не могла работать, о койке в общежитии мы забыли навсегда. Тепла больше не было, бесплатного кипятка тоже, мы хотели идти к фермерами молить, сестра кашляла всё сильнее, через месяц начала кровью, потому что продолжала подрабатывать уборщицей, а я не знал... Лини закрыл рот ладонями, сглатывая крупные слёзы. Все эти годы у него не было никого ближе неё, а сейчас Ризли сжимает его дрожащее тело в руках и качает, как маленького. Успокаивает, дышит в лицо, целует в лоб, в кончики пальцев. — Как ты справился? — верно подобранные слова сработали обнадёживающе. — Не я — случай, — он прижимается щекой к мерно вздымающейся груди, потерянный взгляд прячет за веками. — Я увидел уличное представление фокусника. Магия — вот, кто спас меня. Она протянула руку на мирское дно, чтобы вытащить нас на поверхность. И я начал учиться, людям нравилось, они платили и этого хватило, чтобы Линетт прекратила так сильно кашлять... нашлись неравнодушные, которые помогли с оплатой лекарства, ведь это были уже осложнения простуды. Она поправлялась, мы продолжили ютиться в общежитии, там к нам давно привыкли, мы даже иногда подкармливали уличных котов, когда были хорошие дни... но больше откладывали из-за страха. Тогда же, на одном из выступлений, а нас уже практически в лицо знали, один человек пожелал стать опекуном. Радости не было предела — всем растрещали, как на духу. Семья, дом, тепло и Линетт больше никогда-никогда не будет смотреть на меня такими пустыми глазами, пряча серые платки со сгустками крови. — Это ведь был туберкулёз? — Ризли сомкнул руки, обнимая, одна из них вплелась в волосы, медленно распределяя по прядям и путая обратно. Так напоминало сестру. — Да, а значит он не мог пройти вот так, по щелчку, — Лини горько усмехнулся верной догадке. — Но в новом доме её долечили практически без последствий: она нужна была живой и красивой, пышущей жизнью. — Кукла, — выдохнул едва слышно, но юноша не обиделся правде. — Разменная монета, — кивнул, не пытаясь подменять понятия, путать грязную истину в речи, — с задатками, как и я. И мы выступали перед нужными людьми, улыбались широко, чтобы скулы сводило. Это было не так плохо: кормили досыта, кровати дали отдельные, широкие такие, с перинами, по детским воспоминаниям, до самого потолка. Мы жили в роскоши и довольстве, хотя работали сверх сил, но, когда я подвернул лодыжку, сразу же отправили за доктором и напоили травяным отваром, чтобы я скорее поправлялся. Мы не думали или старались не думать, что нужны были только как рабочая сила, диковинка в его антикварной коллекции искусств. — Улица не научила? — вопрос был искренним. — Не совсем, там все были в основе добры к нам и никто сильно не шпынял, не прогонял с криками. Мы работали — нам платили. Только глаза закрывали, что по возрасту не положено и койку снимать официально нельзя. Делали аккуратно и тихо, на глаза служителям закона старались не попадаться, да и половина тех просто взгляд уводила в сторону. Не видели они, хах. Ризли дал ему время промариноваться во фрустрации, проклинать всех тех, кому по закону положено сейчас здесь болты крутить, а не расхаживать гордо по поверхности. Он гладил худое тело и укачивал бредящего прошлым. — Он был рабовладельцем, торговал детьми. И однажды Линетт приглянулась одному из... тех тварей в зале. Наш «хозяин» охотно продал свой «товар». Я заметил не сразу, всё было обставлено идеально, они даже подготовили для меня легенду и письмо с поддельным почерком — видели, что я так просто не оставлю сестру. Но это не сработало и так разочаровало, когда я сбежал. Негодник, неблагодарный... — Лини ухмылялся озлобленно, едва не разрывая рубашку герцога. — Лини... — Я пытался найти её, умолял жандармов мне помочь, но все только отмахивались. Пожалуй, я выглядел, как сумасшедший, но никто даже не посмотрел в мою сторону. Что ж, я заплатил определённую цену, чтобы узнать... подкупил того, кто отвёз её в чужой дом. Когда я вошёл, всё было разворочено, по полу полосы когтей. Первая мысль, что убили. Сестра такая, она бы до последнего вздоха билась. Кровь, вспоротая обивка мягких кресел, я... тогда я увидел «Отца». — Это он сделал? — Да. Он расправился и с ним, и с нашим опекуном, когда нашёл в подвале несколько других девочек «на продажу». Они были в хорошем состоянии, кроме одной... по слова живых она упорно сопротивлялась и была наказана. Мы долго пытались установить хоть какие-то данные, но... ничего, пустота. Похоронили в безымянной могиле на общем кладбище. — Так ты стал фатуи? — Он предложил, а там... нет, я думаю, если бы мы поклялись молчать, то нас бы отпустили. Но это снова улица, при одном слове у меня руки тряслись, а Линетт была белой, как мрамор, и молчала почти всё время. Мы согласились. — Выбор без выбора... — пробормотал, сжимая Лини крепче. — Так всегда, — хмыкнули в ответ, — нечему удивляться. Потом... я не знаю точно, но «Отец» стал главой особняка Буфф д'эте, сместив прошлую начальницу, которую боялись, ты про это знаешь. Так он стал Домом Очага. «Отец» не принуждает становиться фатуи и выполнять миссии, обычно это делают из уважения, благодарности или желания быть причастным ко всему, что происходит в Доме. Мотивы могут быть разными, а задания выдаются сугубо посильные. Не буду лукавить, чем выше ставки, тем невозможнее выйти из этой игры, но на началах можно соскочить со страха. Так некоторые сбегали, впрочем, обычно возвращались. Улица не терпит слабости. — А тебе? Тебе было страшно? — Да, безумно, — Лини не открещивался, — но мне и не давали чего-то сверх, так что я быстро освоился. Нас сначала не взлюбили, сестра сломала водоснабжающий насос, ещё пару мелочей... так мы познакомились с Фремине, который и бегал чинить за ней всё это. Мы втроём сроднились, со временем все пообвыклись и приняли. Линетт получила свой глаз Бога на задании, её стали отправлять одну на более сложные... Юноша улыбнулся чему-то из воспоминаний и поёрзал, устраиваясь на груди герцога удобнее. — Я пошёл к «Отцу» просить глаз Порчи, чтобы отправляться с ней. Он тогда на меня впервые так посмотрел, что отбил всю смелость и желание вместе с ней. Доходчиво объяснил, насколько это неверное решение. Ризли невольно прыснул в кулак, Лини так же заметно повеселел, ощутимо сбрасывая с узких плеч тяжкий груз. — Я брал мозгами, прорабатывал план детально. Её страховал глаз Бога, а меня расчёт и человеческое лукавство. Так было до момента, пока нас не загнали в угол. Все перемещение вскрылись, как и то, что среди группы двое подростков без крови на руках. Мы не убивали, «Отец» всегда избавлял нас от этого, хотя не скрывал, что если мы захотим дальше и выше, то придётся замараться. Линетт уверенно качала головой, я тоже не хотел. Но тогда... она действительно задумалась, стоя на краю обрыва. Шум волн, неслышные песни океанид и безумный страх, скручивающий всё тело в бесполезный комок. Что делать? Нападать — дурость. Они направляли оружие прямиком в сердце. Лини упёрся ладонью в холодный пол, приподнялся, чтобы заглянуть в глаза. В радужке метель, морозный узор на стекле. Такой прямой и честный. — Ты бы дрался? — Без сомнений. — А я прыгнул вниз, — усмехнулся, смеживая веки, тактильно ощущая, как потоки воздуха бьют в спину, — раскрыл аварийный планер, сестра за мной. Счёт шёл на секунды, я вилял, но всё равно ткань пробили пули. Скорость развилась, не сочетаемая с жизнью, а под ногами горные осколки. Мы бы разбились. — Но ты получил свой глаз Бога, — он даже не спрашивал. — Да, вот так странно. По ситуации это должен был быть анемо, но огонь справился не хуже: изменил траекторию полёта; сестра поддержала своими силами. — Всегда интересно наблюдать, как смешиваются стихии, — Лини одобрительно хмыкнул в ответ. — Мы научились слаженно работать и теперь делаем это скорее интуитивно. — Умеете, не поспоришь, — Ризли откровенно ухмыльнулся, нагло заглядывая в лицо веселящимися глазами, на что Лини фыркнул и картинно скрестил руки на груди, отворачиваясь и отстраняясь всем своим видом. — Ладно, не дуйся. Теперь я понимаю тебя намного лучше, я ведь первый, кто знает столько? — Да, — вздохнул гулко, в момент теряя весь запал, в сдвинутых бровях повисло напряжение. — Ты лучший кандидат: тебя тоже никто не знает. Ризли откровенно рассмеялся его серьёзности, а Лини пришлось аж сесть и придержать мужчину за плечи, пытаясь совладать с резким приступом смешливости. — Ты... о, ещё и на ты. — Только здесь, — юноша прячет глаза, стесняясь фамильярности, — потом — забудьте. Ризли усмехается, но не отвечает. Они оба смотрят за стекло, обводят зорким знающим взглядом грузную сборку механизмов. Лини первым высказывает догадку: — Парочка учёных в медпункте... это они? — Да, — не видит смысла отрицать, рука сама забирается в лохматые тёмные волосы, встряхивает пыль. — Ты хотел услышать мою историю? Лини угукает на вопрос из чистого приличия, подводки. Ризли, по глазам видно, думал над ним не один день, будто хотел сознаться в чём-то сокровенном и всё вынашивал в груди, не находя сил оторвать от себя тайну. Губы раскрывал немо и закрывал тут же, смеживал веки, натягивались струнами мышцы. Весь напряжённый, собранный, не вздохнуть, не выдохнуть. Мальчишка слабо бьёт в плечо и усмехается эфемерной болью, он шепчет «я понимаю», он смотрит искренне и ведёт кончиками пальцев по руке, они замирают на внутренней стороне ладони, повисают, едва касаясь, как тонкие лапки бабочки; шорох одежды — взмах разноцветных крыльев. По чужому лицу медленно сходит тень, морщины разглаживаются, уступая место скупой доброте с умилением. — Не бойся, — Лини шепчет неслышно, мужчина читает по припухшим губам. Он всё ближе, подушечки пальцев надавливают, опускаются медленно: по фаланге. Когда место заканчивается они проскальзывают вниз, оплетают лозой грубоватую кожу, сжимая несносно крепко, забираясь под тёмные ленты-змеи, пока хозяин приподнимается литым движением. Иллюзионист дышит губы в губы и улыбается, обнажая клычки. Он говорит отвратительно серьёзные вещи, когда в сирени радужки играют чертята: веселятся и пляшут, сверкают кровожадными ухмылками. Весь сплетён из противоречий. — Я приму тебя любым. Ты ведь мне веришь? — У магии лживая натура, — Ризли говорит фактами, сухо и чёрство, переводя дыхание. — Именно поэтому мне было так тяжело открыться, — Лини усмехается. Он обнажил перед ним грудь в самую первую встречу, когда предлагал себя вместо сестры. А сгоревший дом не потушить — нечего и бояться. — Думаешь, солгал? — Нет, — герцог уверенно качает головой. Этот скрупулёзный мужчина поджимает губы и дуется на свой страх, точно малый ребёнок. — Раз ты хочешь... Ему требуется минута прежде, чем рассказ польётся рваным повествованием: — О своих родителей не знаю совсем ничего. Мне удалось добраться до документов, когда я получил титул герцога, но там не было ничего, кроме информации, что меня усыновили из приюта. Это я знал и так, никаких имён. — А в родильном доме? — Искал, — кивнул, чуть усмехнувшись течению мыслей: все близкие Лини были сиротами, он копошился в этих делах, как рыба в воде. — Прочерки в бланках, по свидетельским показаниям мать сбежала сразу после родов. — Тебе... не интересно? — Не особенно, — Ризли наставнически похлопал его по плечу, — я старше, личности родителей давно не строят мою собственную. Лини понимающе промычал в ответ: он ещё ощутимо уходил корнями в детский дом, это его фундамент, основополагающий элемент. К тому же, пока служит «Отцу» от этого прошлого не отмыться так просто, а Ризли положил конец собственноручно. — И так, тебя забрали потом? — Да. Детство в приюте не было особенно светлым, я вырос замкнутым, но не злым ребёнком. Хозяином у нас был мужчина, которого потом осудили за домогательства. Юноша откровенно фыркнул: — Плохое слово «клише», но это слишком смешно уже. Он сейчас здесь? — Умер с десяток лет назад. Сокамерники довели, не уследил, — Лини сдержался от навязчивого вопроса. По глазам всё и так было видно: схитрил, но только наполовину. — Прости, больше не буду перебивать, — сложил ноги лотосом и выпрямил спину, руки опустил на округлые бедра, строя вид самый благонадёжный и ответственный. Ризли едва не прыснул — увёл в усмешку и лёгкий кивок. — Спасибо. И так, я, плохо социализированный мальчишка девяти лет с огромными надеждами, переступил порог своего нового дома — богатого дома. Светлое будущее буквально упало мне на голову, счастье прямо сияло из всех щелей. Но я такой «удачливый» был не один. Лини взглотнул, его спина уже давно чуть сгорбилась, а руки перетекли к ладони Ризли, находя в ней опору и поддерживая мужчину одновременно. Он то и дело беспокойно смыкал пальцы на особенно крутых поворотах автобиографии, и сейчас был один из них: интонация отдавала едким цитрусом на язык, обжигала до неприличия, заставляла сжаться. «Не один», — юноша попробовал сочетание на вкус. Оно обязано было утешить, но било неопознанным страхом в грудь. Ему стоило значительных сил, чтобы не рассыпаться в вопросах. — Но мне было девять — наивен и прост. А мои новоиспечённые родители постарались на славу: выстроили только удобные межличностные отношения, занимали учёбой и практикой всё время, приставили служанку для постоянного надзора. Она вела дневник с точным временем, когда я просыпался и когда засыпал, всё время бодрствования следовала за мной след в след. Сначала я не придавал значения, у меня была крыша над головой, вкусная еда по первой просьбе и библиотека размером с зал из приюта. К чему жалобы? «Какие похожие истории... но мне помогли», — Лини обжёгся горько на несостыковке. Ризли помог себе сам — в этом заключалось основное различие натур, не считая семьи. Юношу любить научила сестра: доверять, надеяться и верить, радоваться чужим успехам, обниматься до ломоты в костях. Герцогу никто ничего не объяснил. — Ни к чему... — слепо вторил. — Именно. Только вот я учился и умнел, шло время. С годами знакомые лица стали вдруг пропадать: один уехал на учёбу, вторая удачно вышла замуж, но почему-то мой названный друг больше не писал писем, а её провожали, как утопленницу. Вся в белом, бледная, как полотно, руки ледяные. Она успела обнять меня, пока гувернантка отвернулась, шептала, чтобы бежал. Лини пробила дрожь, ногти впились в кожу едва не до крови. Ризли не стал сбивать настрой, шёл накал. — Я начинал понимать, а мои мозги были пунктом в договоре, поднимали цену мясу, — он откровенно усмехнулся, вспоминая жар похоронного огня, что бил тело, когда совсем ещё юный мальчишка слой за слоем открывал для себя жестокую правду. — У них не было единой системы, но приметная корреляция: приходили важные гости и неделю, другую спустя новый ребёнок покидал свой дом. Репутация безупречная: парочка меценатов одаривает теплом сирот, не к чему и придраться. — Они оформляли не всех детей на себя? Слишком подозрительно. — Верно подметил, я так же рассудил в своё время и начал копать под семейный бизнес, личности гостей. Но что говорить, со служанкой над ухом с постоянными упрёками и глазами у стен, далеко не продвинулся. Мне нужно было попасть в кабинет, а я возился с механизмами в перерывах от святых чтений и поклонов перед хозяевами дома. Я понял, что пришёл мой черёд, когда один винный магнат не сводил с меня взгляда весь вечер. Как думаешь, сколько выходов? — Вообще — два. Но я знаю, какой ты выбрал. Мой. — Верно, — Ризли ухмыльнулся, продолжая неспешно, — не дорос пока, не набрался страху. И так, я сбежал на улицу. Порядком там никогда не жил, может быть, поэтому вылезал в окно без сомнений, мне всё виделось лицо той девушки. Белая смерть, она ходила за мной по грязным улицам, посещала в коротких бредовых снах и всё кричала, предупреждала. Лини на момент зажмурился, его богатое воображение охотно рисовало несчастную в похоронном, мертвецки холодные руки касались его, распуская по телу волны мурашек. А в рассказе Ризли уже пахло сыростью подворотни, гнилым мусором и шуршали обугленные хвосты крыс. — Подбирал шестерёнки, собирал простенькие механизмы, паял, чинил — всё, за что платили. Подбивался часовщику в подмастерья, но он меня неохотно, пах к тому времени слишком дурно и озверел, головой поехал на жажде мести. Тогда же я собрал свои первые перчатки. Сырая версия, мне не доставало практики, а время жало карманы — денег на еду едва-едва. С жильём я как-то проще был, мне не о ком заботиться, мог на картоне под лохмотьями. Впрочем, бегал знатно — меня искали и весьма активно. Я ведь официально числился у них, они объясняли жандармам, что у меня просто трудный возраст и произошло недопонимание, что я диковатый ребёнок. Сказки, которые обычно плетут и люди бы поверили, но прошло несколько месяцев, мелюзины уже ставили на мой труп. — Не дождались, — усмешка сбила накопленное напряжение. — Повременили. Я вернулся с хорошей версией оружия: пришлось потрудиться, поднимал их на одной ненависти, слишком исхудал к тому времени. Мне хотелось войти через парадные ворота, но я здраво понимал, что вся охрана и толпа слуг просто задавит меня числом, а я — оголодавший бродяга, щенок. Пробирался окольными, благость, что помнил всё это. Мне на замену уже подобрали нескольких, такая маленькая новенькая обувь в прихожей... стало тошно, обидно и жалко. Я только укрепился в желании. В потребности. Лини намертво сжал его руку. Он знал это чувство, граничащее с навязчивыми мыслями, прогрызающими дыру в сознании, они давили на стенки черепа, разрывали голову. Убить, убить, убить. Только так возможно возмездие — кровью смоет кровь. — Ты хочешь знать всё? — герцог был неприлично ласков, мягко касаясь мокрой кожи. Мальчишка насквозь пропитался его эмоциями, он проживал тот день вместе с маленьким Ризли, ступал с ним нога в ногу, слился душой и вздрагивал от каждого нового слова, выписывающего резкими мазками тёмное окружение. Там пахло жжённым воском и недавно закончился ужин, вокруг стола кружили молодые девушки в передниках, звенела посуда, лощёный хозяин дома подбоченясь опустился в бархатное кресло, зашуршал бюллетенями с финансовой сводкой. В ней значились имена. — Да, — горячий и бледный, он неровно кивнул. — Хорошо, — Ризли позволил мгновение, чтобы Лини прикрыл глаза, отдаваясь вволю его таланту рассказчика. — Забрался через чёрный ход, там была небольшая комнатка для слуг, а я специально подобрал время ужина. Шёл по узкому коридору и слышал, как звенят бокалы, он произносил тост в честь счастливого брака своей милой дочери. Меня почти стошнило от этих оборотов, но нельзя было выдавать себя. Я настроил перчатки так, чтобы они стреляли гвоздями, пробивая плоть. Юноша ощутимо поёжился, подобрался весь, хмурясь, не открывая глаз. Ризли выдержал паузу и продолжил ровным голосом, не пытаясь оправдать ни себя, ни свой поступок: — Я знал, где его кабинет. После ужина он всегда там запирался, а на время трапезы тот оставался бесхозным — упущение. Я пробрался и засел в темноте за рабочим столом, прислушиваясь ко всему: как торопливо летели горничные, как юнцы задерживались у расписной тяжёлой двери, не решаясь войти, и, наконец, как развязно и тяжело шагал он. Моя главная цель. Я бы не справился с парочкой одновременно, мне слишком повезло, что всё прошло так гладко... он вошёл, ещё в дверях почувствовав чужое присутствие, стал всё свечи и лампы зажигать, шипеть, чтобы негодник показался. Я вышел. Пламя лизало впалые щёки, заполняло зрачки нечеловеческим жаром, яростью зверя. Тогда он преступил черту, шагнул в распахнутую пасть водоворота. Грязное имя, запятнанное к нему вечной будет приставка «убийца». Малолетний психопат, ублюдок. Тогда его в последний раз произнесли вслух. — Я поднял руки в перчатках, подошёл ближе и спустил курок механизма. Раз, ещё один и ещё. Он понял, чего я хочу и боролся, но мне... отшибло всё, я не чувствовал, не думал, не сомневался. Я хотел его крови. Как можно больше, чтобы он наконец перестал трепыхаться и оставил этот мир. Этих детей. Лини опустил голову, содрогнулся, но не расцепил хватку пальцев. Он терпеливо ждал, когда упавший в воспоминания всплывёт. — Я закрывал ему тряпкой рот, прямо как он мне своим лоском. Душил, бил об пол, пока он рвал на мне одежду и царапал руки. Один раз получилось меня оттолкнуть, я аж в стену отлетел и, казалось, что всё. Но с гвоздями в груди не побегаешь. Он вскоре затих. Ризли взял непродолжительную паузу, переводя дыхание, расправляя лёгкие. — Стал ждать — хозяйка дома всегда приходила к нему после того, как поцелует всех своих детишек в лоб и прочтёт самым маленьким по сказке. Меня стошнило на остывающее тело. Его сердце билось ещё достаточно долго, я лежал на груди во всём этом и слушал, потом подобрал один из гвоздей и начал забивать его под рёбра, зажав второй рукой горло. Мне нужна была смерть и я совсем забылся. Её крик пронзил барабанные перепонки. Там я начал отключаться и сильно плохо помню. Поднялся, пошатнулся, а потом как накинулся. Подумал, что сейчас прибегут слуги и всё мне здесь испортят. Они не успели, я вошёл в раж. Помню лицо молоденькой, что застыла в дверях: она смотрела на меня так неверяще, так перепугано, что напомнила ту девушку в белом на личном экипаже. Служанка не смогла сделать шаг внутрь, я забил металл в горло госпоже дома. Она сопротивлялась совсем коротко, только в мясо искребла мои ладони. Оцепеневший Лини хотел что-то спросить, направить разговор в русло суда, но не мог разомкнуть бледных губ.