Лунный кот

Лини опустился на свой законный стул, все силы в момент оставили его, даже дышать приходилось с усилием. Веки сомкнуты, губы чуть приоткрыты. Он играет ласковую смерть во сне, Ризли заворачивает в плед. Пахнет тяжёлым мужским парфюмом, смазкой для шестерней и сигаретным дымом. Юноша впервые видит, как он курит. Грубо, с затяжкой, чтобы лёгкие пропитались ядом. Образ покрывает туман, с натугой работает вытяжка, скрипят жалобно лопасти. В этом шуме легко забыться, Лини дышит в сложенные у рта ладони. — Я выпишу тебе выходной. — Не стоит, — мальчишка жмурится: глаза непрестанно щиплет от дыма. Трёт их пальцами, но добивается только красноты, кожа зудит. — Извини, — Ризли едва ощутимо касается век губами. Боль унимается. — Я поставлю чайник. Слова шли нехотя, подбоченясь переваливались малыми искрами. Все накопленные истеричные ноты застыли в криках, там и остались, горло категорично больше ни на что способно не было. Лини закрывался пледом по самый нос, гулко кашлял зарождающейся простудой и шмыгал носом, растекающаяся поза отдавала его бесконечной усталостью от мира в целом и единственного живого в кабинете. Он лишь изредка ворочался, пыхтел на затёкшие мышцы и щёлкал суставами. Ризли ходил. Мог себе позволить, да и не спрашивали. Чувствовал себя слишком виноватым, голову опускал непривычно и всё время хмурился, только находили мысли. При Лини как-то стыдно было, он займётся уничижением в красках, когда останется забытым наедине с самим собой. А пока... пока необходимо было выжимать последние кисло забродившие соки. Пальцы обжигает, почти уснувший мальчишка неловко покачивает чашку. Кипяток омывает стенки, Ризли накрывает своей ладонью его две, поднося носик заварочного чайничка, расписанного под его любимый сервиз. Но тот бился, дрожащим рукам веры не было — герцог сберёг под стеклом стеллажа. Лини задерживает взгляд на живом волшебстве: вода окрашивается в глубокий тёмный оттенок раухтопаза, как кора сосен, как подсохшая, выгоревшая на солнце земля. Он любуется ей, дует на мирную гладь, порождая волнующуюся рябь, кончики пальцев едва выступают из-под вязанного укрытия, они то и дело скачут с места на место — слишком горячо. В то же время в тепле нуждался смертельно, оставляя подушечки до нулевой стадии ожога, лёгкого покалывания. Ризли смотрит за ребячеством сквозь прикрытые веки. Ему приятно просто находиться здесь, чудится высший подарок за труды. Соблаговолила судьба-злодейка. — Вы хотели... герцог, — Лини приходится щёлкнуть пальцами, чтобы привлечь заветное внимание. — М-м? — глядит потрёпанной собакой, пряди никнут, липнут к щекам, он отбрасывает их назад раздражённо. — Поговорить. Вы хотели поговорить, — Ризли мычит понятливо и снова замолкает, в этот раз, казалось, подбирая нужные выражения. Его чашка забыта на столе, чай стынет, поза закрыта, неприветлива. Лини покорно ждёт. — Это всё... сложнее, чем кажется, а мы... — Оба устали, — юноша кивает и оставляет голову чуть склонённой, он дерзковато и строго смотрит из-под чёлки. — Но не будем откладывать это. Ризли вздыхает безоружно, берётся за кипяток с амбре бергамота. Вкусно, терпко с нотками мимолётной сладости ягод. Достойно и успокаивает нервы, играя на них ласковую мелодию, незамысловатую совсем — однообразную и тихую. Лини ждёт. — Ты не передумал? — в ответ качание головы. — У тебя не было отношений? — Так видно? — он едва уловимо усмехается, скрестил бы руки на груди, но чашка пока дороже. Губы коснулись края, кадык коротко дёрнулся. Мальчишка щурится смешливо. — Сначала приют, потом фатуи. И если бы ты знал, ты бы не лез так охотно в это болото, — Ризли не в первый раз приходит подобное сравнение: он явственно чувствует топь под ногами, соскальзывает в неё без защиты, без надежд на помощь. Так, будто это было предписано, и за годы он давно смирился с судьбой. — Опять в пугалки играть будете? — Лини фыркнул и потянулся вниз, оставив чашку на краю стола. Герцог на автомате подвинул её подальше, нахмурился, наблюдая, как изысканно ловко фокусник расшнуровывает ботфорты. Это не сулило ничего благопристойного. Лини выскальзывает из объятий кожи со вздохом свободы. Он поднимает свои невозможные наглые глаза, и Ризли готов подписать полную оглушительную капитуляцию. Юноша пока не владеет и четвёртой частью своего влияния, но уже так понукает. Когда он научится, когда он поймёт... о, герцогу не жить. Тонкие ноги движутся легко, как взмах крыльев бабочки, ступни упираются в крепкое бедро, Ризли задерживает дыхание. Чулки шуршат, под ними переливами жемчуга играют пальцы. Лини их поджимает, точно стыдится, после, налегает снова, ещё сильнее прежнего. — Безумный, — мужчина накрывает ладонью это безобразие, чтобы умалить хотя бы часть действий. Иллюзионист охотно изучает новый объект, проскальзывая натянутым мыском вниз до запястья и снова вверх до середины внутренней стороны ладони. Расслабляет мышцы, позволяя крепче схватить себя. — Правда? — он забавляется, улыбаясь чутко и смеживая веки, наслаждается остротой ощущений, пока мозолистые пальцы гладят нежную кожу сквозь тонкую ткань, массируют, перебирают складки и скрипят суставами. Даже слишком хорошо, Лини сползает по стулу ещё ниже, практически ложится, растягиваясь в ломанную прямую до герцога. — Правда, — Ризли роняет это шёпотом, больше для себя. Он ловит неприкрытое удовольствие и усердствует. По его душе чужое наслаждение проходится нежным кремом бисквита, оседает клубничным послевкусием на языке. — Лини. — М-м? — ему так не хочется думать, отвечать, двигать хоть частичкой своего тела: окончательно разомлел, убаюканный прикосновениями и теплом. — Ты должен отличить любовь от желания, — в голосе сквозила натуженная строгость, руки продолжали проминать так славно, что рассуждать в ответ, казалось, не было нужды. Лини обжёг зарождающийся знакомый холод. — Если бы я вас хотел, — он начал томно, приподнимаясь на локтях и картинно облизываясь с излишней пошлостью, ему не свойственной, — то соблазнил бы и успешно, как видно. Мне было бы незачем «так убиваться», как вы сами выразились. Ризли смолкает, принимая аргумент на веру. Звучит логично и лаконично: он шпион и слишком красив, чтобы не играть доверием и телом. Новый диссонанс — новый вопрос: — Ты хотел бы только по любви? — Как мило вы спрашиваете не спал ли я с кем-то, — Лини тихонько хихикает, по тёмной глади радужки отражается нежность. — Может, это вопрос о первой любви, — мужчина фыркает, а юноша на него снова кашляет. — Вам придётся бросить курить... это невыносимо, — он закрывает нос ладонями и отчаянно жмурится. Задувает откуда-то слева — вновь этот гадкий дым, разъедающий слизистую. — С чего я должен... — Слушаться меня? — Лини ухмыляется, стоит сквозняку с остатками табачного яда поутихнуть. Всё его тело могло выгибаться в любые возможные стороны, извиваться на змеиный манер и, кажется, сможет сложиться в невообразимые человеку фигуры. Выполнял гимнастику, как нечто элементарное и обыденное, то, с чем он родился и пользовался всю жизнь. Ведь людям конечности даны на то, чтобы ими двигать — он и двигал. Ловко, невесомо, касался тягуче, распределяя краску по холсту, и вдруг исчезал дуновением ветра, чтобы в сжатом напряжении нагрянуть сзади, обвивая руками поперёк и поглаживая трепетно кончиками пальцев. Лини пользовался тем, что ему было дано, и не видел в этом никакой пошлости, когда ступни в одну секунду проминали промежность. Ризли сжимал эти преступные голени в следующую, покрасневший и злой от стыда. — Ты! — Я-а-а, — он откровенно смеялся одними глазами, не пытаясь вырваться или хоть как-то сопротивляться, нет, юноша вдоволь наслаждался содеянным. — Так вы бросите курить? — Ещё чего захотел? — Ризли отвернулся, но чужие ноги положил на прежнее место и заботливо укрыл поверх, сжимая в ладонях подмёрзшие пальцы. — О, я много чего хочу... — Лини самозабвенно погрузился в мягкую обивку, растекаясь по ней сладким желе, прилипая и въедаясь в нити намертво. — Вам в алфавитном или лучше по блокам? — Не верю в твою жадность, — герцог коротко хмыкнул, он разбирал людей легко и потому так же видел, что два прибывших близнеца имеют схожие навыки. Линетт это было делать проще: она молчалива, ей нужно только сделать глаза стеклом и считывать, считывать всё; братцу было сложнее, но брал другим, не менее выверенным и чётким. — Правда, — вздохнул про себя, теряя игривый запал. — А во что верите? — Теперь: в любовь, — отвечал спокойно и чисто, продолжая преступно хорошо массировать натруженные ступни. Лини смолк, не находя, что мог бы говорить к месту. Всё казалось чужим и инородным, лишним в короткую минуту забвенного умиротворения. Там терялся страх и предрассудки, там немыми становились кошмары и не могла дотянуться до него своими костлявыми пальцами старуха-смерть. Там был бесконечный покой, разнеженность. — Я всё же возьму тебе выходной, — Лини едва заставил себя приоткрыть один глаз, ловя слова на автомате, скупо разбирая их значение. — На чистую голову придёшь и обсудим. — А нельзя... — он почти произнёс «остаться», но вовремя сжал губы. — Нет, ничего. Если я усну, отнесёте меня? — Конечно, — Лини впервые видел такую добродушную улыбку. Веки сомкнулись сами собой, сон охватил почти мгновенно, голова качнулась набок, засопел носом, из приоткрытых губ не доносились слова в этот раз, кошмары отступили на одну ночь, грозя нагрянуть в следующую, но мальчишка носил святые чувства в сердце как сильнейший оберег. Ризли качает бессознательное тело под желтоватым светом ламп, шумят прерывисто автоматоны, железные вставки на подошве сопровождают приглушённым лязгом быстрый ход. Эти каменные стены заложили века назад, он лично укреплял их металлом конструкций, несущими балками, пытаясь умерить давление толщи вод, а теперь так странно касаться бетонной крошки. Капли отбивают течение времени об пол, гудят трубы, под сводами непрерывно работает вентиль, позволяя им всем дышать. Герцог добирается, как в старое время, будучи мальчишкой бегал по ночам от стражников, исследовал свой новый приют. Слово «дом» было под строжайшим запретом. Как преступник, но, подумав, «как» вычёркивает порывисто. Никогда нельзя забывать о сути существа, не выпускать из головы его природу. И пусть Ризли шагал здесь хозяином, — никто не посмел бы слова сказать про юношу на его руках — но малейшего звука шугался. Того, что отличался от привычного: за годы работы он профессионально разбирался в шумах и дребезжании. Что опасно, а что — допущение. В шагах был лучше, правда, требовалось время, чтобы признать недавнего служащего. Ризли отчасти от этого менял их неохотно и редко, он был готов повысить ставку и уменьшить часы, но не искать новых лиц в подземье. Слухов — вот чего он боялся. Не себе, но мальчишке. О нём пусть говорят, а мальца тронуть не даст. Наплетут, что подстилка, что за привилегии ложится, хотя Ризли сроду послаблений не давал. И не собирается. А выходной это... вынужденно. Если бы Сиджвин осмотрела его, она бы наверняка присудила такой же вердикт делу о срыве и переработках. Это ещё его близкие не позволяют брать смены за них — Лини не показывался бы из-за станка. О них Ризли беспокоился меньше, но не без нервов. Линетт строга до крайности, никто не обещал лёгкой победы, и герцог сам не надеялся: близнец от близнеца недалеко ушёл. Но если он заслужит её доверие, то закроет дело. Фремине верит старшим и всё равно держится немного поотдаль, впрочем, от любых людей так. На его счёт Ризли уверен не был, оставляя в мысленной графе ёмкое «собрать больше данных». Мужчина почти физически чувствует чужую обеспокоенность, липкий комок страха можно выхватить в воздухе, но он только испачкает руки, сбегая в битую плитку. Ризли заворачивает за угол на одном дыхании. Бараки, нужную комнату наизусть, ноги несут сами, им не нужны лишние указания. Здесь не было дверей из данности и безопасности, ему нечем предупредить о своём присутствие. Надо ли? Девушка подскочила, как ошпаренная. — Лини! — подлетает, за руки герцога хватается, но он позволяет, аккуратно перекладывая в новые объятия. Линетт ощутимо горбится, тонкие ножки торопятся, со вздохом опускает на расправленную постель. — С ним всё в порядке, — роняет Ризли, точно обязательство. — Вижу, вижу, — меняет настроения-маски, оборачивается, оправляя сбитые пряди у лица. На ней только лёгкое белое платье — оно считалось ночным и выдавалось всем женщинам-заключённым вместе с шерстяными гольфами. Сырость и ночной холод создавали идеальные условия для развития заболеваний. — Вы снова нам помогаете. Ризли за долгие недели впервые чувствует знакомый привкус превосходства. С Лини он бы спешно опустил голову и покаялся во всём честолюбиво. — Я всегда забочусь о своих заключённых, — сухо и правдиво. — О нём сильнее прочих, — Линетт шагает навстречу, её цепкий взгляд пронзает. Фремине играет спящего, дышит прерывисто, выдавая себя безутешно. Ризли медленно переводит взгляд с мальчишки, останавливая его на спорщице. — Мисс Линетт, вы наговариваете лишнего. Я дал ему работу, и он от усталости заснул у меня в кабинете, что прикажете делать? Девушка смолкает на время, сжимая одну руку в кулак, прикрывая глаза, пряча свой огненный взгляд. Они были этим ужасно похожи: внутренней страстью, неумолимым упорством и клыками с шипеньем на чужих в своей обители. — Ничего, вы сделали всё правильно, благодарю от имени брата, — она склоняется в лёгком поклоне. В этом жесте смешались традиции Снежной и Фонтейна, не разобрать чего больше. Ризли только кивает. Нужно идти, он здесь — неласковый гость. Взгляд непослушно задерживается, приходится оборвать его, развернуться рывком и выходить походкой неровной. Возвращаться так же и вилять по переходам, пользоваться попеременно лифтами и аварийными лестницами, а в кабинет зайти с чёрного хода. Только несколько стражников поймали сонным взглядом его спину и, качая головой, рассудили, что привиделось. Так же вариться в мыслях, на долго застывая перед зеркалом в пол у кровати. Кто он и какое право имеет? Ризли смазывает изображение брызгами воды, допивает оставшееся в два глотка, стакан болезненно звякает, практически брошенный на тумбочку. Холодно. Он обнажён по пояс и медленно проводит по напряжённым мышцам. Этого недостаточно, чтобы защитить маленького фатуи. Завтра же расскажет про тайный ход. Ризли ложится спать в смятении, Линетт ворочается в смутных сновидениях. Только Лини беззаботно обнимает край одеяла, согревая его дыханием. Он защищён, в путах человеческих уз его обнимают крепко и безвозмездно. Тюрьма гулко дышит жизнью, к шести утра расправляют крылья ранние пташки, сменяется караул, главный по смене скромно завтракает, прежде чем идти проверкой по станкам. Его помощники досыпают драгоценные минуты, за что будут грубо отчитаны, тяжёлый голос привычным эхом ударит по стенам, вторя заученные фразы о безалаберности и неповоротливости служащих. Ругань служила мантрой почти обрядовой, Ризли с неприметной затёртой кружкой в руках наблюдал с высока. Выдавались спокойные месяца, где находилось время праздно побродить, наблюдая молчаливо за чужой жизнью. Некоторые считали, что герцог раздумывает, как бы улучшить условия, что отчасти правда так, другие полагали, что показывает себя как надзирателя, такие пугалки работали на отлично, но далеко не на всех. Третьи рассуждали, что мужчине просто приятно смотреть на плоды своей работы — это дополняло правду. На самом деле Ризли в половину просто очищал мысли, он обыкновенно для таких целей выбирался наружу, но склоки, что сейчас царили там, не внушали желания высовываться. Под водой свои законы, отдельный маленький мир, связанный грубо косвенно с внешним. Своя прелесть неподвижности, свой ад прелого воздуха суждений. Ризли больше нравилось, скользил взгляд по подвесному календарю. Половина срока Лини минула — вот его главная причина остаться. Выходной выписан, теперь мужчина направлялся в почтовое отделение за новой порцией чая. Он взял сладкий — ягодный. И теперь малость стыдился предрассудков: может быть Лини вовсе не нравится приторное, а всё то — напускное? Герцог расплачивается, не слыша ничего вокруг, убирает бумажную упаковку в карман брюк и как-то рассеянно прощается махом ладони. Куда теперь, чем заняться до встречи? Он ждёт нетерпеливо, будто дышать больше без него нет сил. Хочется пойти проведать, помочь с завтраком, переговорить с Линетт, спросить о чём-нибудь отдалённом Фремине. Вопреки Ризли собирается на поверхность: Нёвиллет прислал тревожное послание. Там густой воздух и водоворот стойких въедливых ароматов, там свежий ветер омывает запылённые щёки, срывает плащ с плеч, так что приходится придерживать, а руки прятать, шею лучше покрывать. Внизу все давно привыкли к его шрамам, почитали доблестью и живым доказательством силы, а наверху дамы морщились от его безобразия. Он не злился — привык. Всё это было неважно, наступающий апокалипсис и как с ним разобраться желательно до сегодняшнего обеда — вот, что действительно беспокоило. Судья приветствует молчанием и лёгким кивком, приглашает присесть. — Начинается? — Ризли пододвигает стул к рабочему столу, явственно ощущая дежавю. — Похоже, что так, — Нёвиллет с плеском разливает воду по стаканам. Это их маленький обряд: элементальный дракон никогда не отказывался от удовольствия насытиться частичкой собственных сил, а герцогу горло с непривычки драло свежим воздухом и обилием запахов. — Уже есть потери? — предельно серьёзен, осанку давно не держит, зрачки опасно сужаются, ладонью утирает влажность с губ: глотал порывисто и жадно, не заботясь об образе. — Нет, пока даже официальные инциденты не зафиксированы, но уровень воды поднимается. Незначительно, — Нёвиллет никогда не приукрашивал факты, даже не пытался — за открытую честность Ризли признал его другом. — На сколько? — Пол метра. Герцог гулко сглатывает, сцепляет пальцы перед собой до побелевших костяшек, мышцы играют напряжением под тканью. — Фурина знает? — Да, я сказал ей первой, — по лицу видно, что ничего дельного из этого вышло, чудо не случилось. — Кому ещё? — Только вам двоим, — Ризли медленно кивает, теряясь в пространстве, уходя глубоко в себя, так что следующие слова едва долетают, пробиваясь сквозь натянутый щит. — Я планирую донести информацию ещё до Навии. — Та девушка? — спрашивает рассеянно, хмурится в неопределённых воспоминаниях. — Нынешняя глава Спина-ди-Росула? — Да, — Нёвиллет кивает и почему-то задерживает взгляд. Его вопрос прямой. — Что с тобой? Ризли поднимает взгляд, ему бы играть самоуверенного и важного, но плечи сгорблены, под пальцами шуршит упаковочная бумага. Такая жалкая, бесполезная, бессмысленная, прямо как... — Полюбил, — ему незачем и нечем скрыть. Водный дракон молчалив и смотрит так, будто винится. Он не знает этого чувства, лишь смутно ассоциирует с давно ушедшими людьми, мелюзинами, за которых беспокоится по-отцовски до сих пор. — Не того? — в судье говорит опыт и рассмотренные дела. Были мужчины, что растерзали до смерти возлюбленную, исчертили тело в грязь, в мясо, сильно затруднив опознание. Стоя в наручниках, они произносили то же слово — «любовь». Нёвиллет почти его опасался, так же, как помутнения рассудка, больной лихорадки, что доведёт человека до бессознательной пустой оболочки. — Может быть, — Ризли разминает шею, прижимая голову, то к одному, то к другому плечу до щелчка. Откидывается на спинку стула и щурится, поднимая руку, молчаливо прося не продолжать. — Я бы попросил его сохранить, но он сам не согласится. Герцог давно догадывался о природе сил судьи. Он не спрашивал и вслух не рассуждал, считая это каким-то неприличным. И сейчас не собирался. — Но если будет шанс, пожалуйста, — Нёвиллет сел ещё ровнее, если это вообще было возможно, — сбереги его. — Имя, — это обещание. — Лини, — Ризли опускает его в воду полушёпотом и просит наполнить стакан снова. Мужчина не тянется за графином, а молча использует гидро. Так сила будет концентрированнее и придаст свежести осунувшемуся лицу начальника тюрьмы. — Тот иллюзионист? Он сейчас должен быть у тебя. — Крепость Меропид разнесёт так же, как все ваши постройки, — трёт глаза, опустив голову, медленно сглатывая вязкую слюну. — У тебя есть что-то. — Путешественница, — хватает одного слова. Ризли кивает — подтвердил догадки. — Опыт, — раздумывая, касается прозрачного стакана, проводит пальцами, едва касаясь, чтобы не смазать отражение на гранённом стекле. — Она сама не знает, я думаю. Сколько у нас времени? — По моим расчётам около месяца, — не сквозит страх, в глубоких океанах-глазах что-то чище беспокойства. Надежда, возможность? Они молчат несколько минут, погружённые каждый в свою канитель мыслей, путанную и тугую, мрачную, дурно пахнущую, прежде чем свет Фонтейна подаёт голос. — Герцог Ризли, — мужчина смотрит исподлобья на него, удивляясь резкой официальности, хотя это Нёвиллет всё время держал спину и ни разу не позволил себе фамильярности. Но он и не человек — дракон. Даже мелюзины нуждались в отдыхе, а он не замечал течения лет, пропуская их сквозь себя, воспринимая данностью и слепо смотря вокруг. — Мне нужно спросить. — Я слушаю, — Ризли собирает ошмётки сил в комок, у него серый бесчувственный взгляд и устало откинутая на плечо голова. — Вы готовитесь, — судья начинает фактом, заканчивая вопросом, — как? — Уважаемый судья не желает тратить ресурсы на расследование или подозревает меня в безответственности? — Нет времени, — лёгок ответ. Ризли усмехается, закрывая половину лица ладонью на миг, он растирает кожу, взывая к самоуважению и статусу. — Как в одной красивой легенде, — поднимается одним слитым движением, подхватывая плащ со спинки стула. — Большего сказать не могу, вынужден откланяться. И он действительно чуть склоняется, выписывая что-то отдалённо похожее на мужской реверанс. Нёвиллет не останавливает, не угрожает — всё это не в его привычках. Он отпустит, убеждённый в способностях посвящённого. Ризли знал давно: со скамьи осуждённых. Его взгляд дикий, озверевший и твёрдые слова, что не сглотнёшь. Совсем юный тогда, голос не сформировался, а не срывался. Чётко и резко вылетали слова, рикошетили от стен, когда он грубыми мазками рисовал сцену двойного убийства. Не тяготился преступлением, эти плечи расправленные несли на себе личное небо, своё бремя, он сгибал металл, не краснея от натуги. Взял себе новое имя, отрекаясь от мёртвых. Говорили ли с ним призраки? Никто никогда не спрашивал. Этот человек сможет убить вновь. Ровно, без промедлений. Этот человек способен к состраданию. Нёвиллет беспокоился сначала: он видел цифру в графе возраста, он знал Меропид. Это только закалит его, распалит безумство. Ризли никогда не был безумным. Он помогал людям, молча поощрял первые мирные организации, не те, где крадут у новеньких, а те где слабые спасают слабых. Судья свёл знакомство со свежим начальником тюрьмы: диковатым и острым на слова, но с наклоном головы, в котором таился ум. Ризли карабкался, падать было больно, Сиджвин была с ног до кончиков ушей мелюзины в крови, зашивая распоротую шею. Несколько раз. Больно? Нет, на той грани боли нет, страха нет. Там есть злость, есть алчная надежда и рычание. Хлюпающее и гулкое, что держит на тонкой рваной нити жизни. Такой не предаст, не отступит, принципы — сталь. Нёвиллет верил шрамам и всегда прямому взгляду вглубь, коротким письмам и просроченным отчётам, но его беспокоило новое слово. Любовь. Что это, до чего оно доведёт затворное зверьё? Тянуло чужими духами, нежными, даже приторными, элементальной энергией замарался. Дракон направлял взгляд в небо, покачивая чистейшую воду в бокале. Книги говорили, что так должно быть. Он мужчина, ему давно за тридцать — пристало жениться. Это правильно, это по закону. Только, всё же, совершенно невовремя. Ризли цокал, перебирая гербовую бумагу. Его на поверхности знали узко выверенные люди, которые старательно не подавали вида, кто перед ними. Имя снова чужое, первое, что услышал сегодня в городе. Оно, смеха ради, может быть даже и женское. Всё равно лично заказы согласовал редко, посылал подручных, но раз было по пути... — Мне нужно украшение, — мужчина бросает это на суд ветра быстрее, чем сознание закроет ему рот. — Да? Какое именно? — милая девушка, хозяйка лавки, ловко перевязывает листы. — В волосы, что-то нежное, не слишком заметное, — Ризли заставляет себя думать, что теперь продолжить просто необходимо. Он подхватывает связку под мышку. — Дальше по улице есть одно местечко... — она рисует руками невидимую схему и с улыбкой посылает мужчину туда, насоветовав вскользь пару моделей шпилек. И он выбирает. Долго, муторно, совершенно пристыженный незнанием дела и смехом женщины в возрасте, что считала личным долгом разузнать всё про избранницу. Избранницу звали мужским именем, и не было категорично никаких гарантов, что ей понравится такой глуповатый откровенный подарок. Это можно будет назвать извинением? Он так измучился, что плащ нёс в руках и еле разгибал спину, только в ладони прятался заветный свёрток. По крайней мере, можно будет предложить передарить сестре. Должен же быть выход... Ризли вкалывает украшение ловко, едва касаясь прядей. Лини вздрагивает, на его плечах знакомая тяжесть, улыбка заполоняет губы незамеченной, имя на кончике языка, а пальцы тянутся к потревоженной причёске. — Зайди ко мне после ужина, — герцог оставляет невесомый поцелуй на мочке уха, никто не замечает: все подумали, что он просто шептал. Лини прячет лицо.