By the way

      Гинтоки открывает глаза и понимает, что что-то изменилось. Он помнит дождь, улицу и мост, с которого падал, ледяную воду в легких и головокружение, скользкие камни, врезающиеся в руки, запах крови, пропитывающей одежду, текущей стремительно вместе с водой, и ощущение, что в его плане падать в воду оказалось дыр даже больше, чем в нем самом. Открывает глаза он в совершенно другом месте, в теплом и сухом, но откровенно незнакомом. Гинтоки пытается поднять голову, но его тошнит, и это явно последствия того, что было в том сакэ. Ему кажется, что пить предложенное незнакомцем было его самой тупой идеей, особенно, учитывая факт того, что незнакомец являлся якудза, но с этим обещает себе разобраться после того, как выяснит, что происходит конкретно сейчас.       Он уверен, что закрыл глаза всего секунду назад, и что эта секунда случилось в совершенно другом месте, где-то на одном из поворотов канала, где берег не такой высокий. Гинтоки помнит, как пытался вскарабкаться наверх, как острые камни царапали руки, как вода стекала вместе с кровью и как мышцы едва двигались от холода, он уверен, что якудза не следовали за ним тогда, что он оторвался, и, в целом, у него был какой-то план. Но секунда почему-то закончилась и началась другая. В какой-то неизвестной комнате. Часть Гинтоки думает, что якудза все же были где-то поблизости, что догнали его. Другая часть убеждает, что они бы не стали перематывать его бинтами и укладывать на мягкий футон. Потому пытается найти другое объяснение, и оно как-то само собой дает о себе знать, щелкает зажигалкой. Гинтоки с трудом поднимается, живот стягивает болью, он морщится, но, ему кажется, больше от ситуации, чем от своего состояния. Вздыхает обреченно и падает обратно, растягивается на футоне, смотря в потолок.       – Из всех людей… почему именно ты?       – Так ты очнулся, – удивляется Хиджиката, отворачиваясь от окна. – Не могу, знаешь, пройти мимо истекающих кровью людей в каналах.       – Какой благородный, – усмехается Гинтоки.       – Какой есть, – пожимает плечами Хиджиката, подходит ближе, садится рядом. Гинтоки не нравится как пристально тот всматривается в его лежащую поверх одеяла перебинтованную руку, так что он предпочитает закрыть глаза и игнорировать, пытается представить, что его спасала красивая девушка, но сигаретный дым заполняет комнату и вызывает ассоциации с Отосе, что Гинтоки только больше морщится и бросает это дело целиком.       – Во что ты вляпался на этот раз? – спрашивает Хиджиката довольно обыденно, такими интонациями нормальные люди осведомляется о погоде и ведут прочие бессмысленные, не требующие ответов разговоры. Гинтоки таким этот разговор и представляет, а потому не отвечает.       – Твои дети приходили вчера, кстати говоря, – добавляет Хиджиката все также, словно ничего важного не сообщает. Гинтоки дергается, открывает глаза и резко пытается подняться. Это не идёт ему на пользу, голову сжимает с нескольких сторон, Хиджиката деловито подталкивает к нему тазик, о котором Гинтоки даже представления не имел, и его все-таки рвет. Все ситуация кажется настолько абсурдной, что он решает принять её как данность, откашливается, вытирает лицо полотенцем, лежащим тут же, и пытается задать вопрос:       – Зачем?       Горло горит, обожженное кислотой, и Гинтоки снова начинает кашлять.       – Тебя искали, очевидно.       – В честь чего они бы искали меня у вас?       – Когда кто-то теряется, нормальные люди идут в полицию.       – Нормальные люди идут в нормальную полицию, – возражает Гинтоки. Хиджиката почему-то все продолжает его осматривать, и этот взгляд слишком внимательный, слишком… обеспокоенный. Он не хочет думать о том, почему бы кому-то вроде Хиджикаты о нем беспокоиться, и снова закрывает глаза, стараясь больше не двигаться, возвращается к изначальной теме:       – И что вы им сказали?       – Что ты придурок, – отвечает Хиджиката, начиная посмеиваться. Гинтоки задерживает дыхание, пытаясь вспомнить, когда он слышал подобное с его стороны, и не может вспомнить. И не понимает, почему сейчас это происходит.       – Чего ты ржешь-то, а? – возмущается он. Хиджиката смеяться прекращает, а Гинтоки обращает внимание, что он вообще-то даже не в форме, и все это ни разу не проясняет, какого черта он тут забыл. И где.       – Что это за место вообще? – интересуется Гинтоки, в конце концов, хотя, думает, что с этого и следовало начинать.       – Одна из комнат, что мы используем для слежки. Было бы неуместно тащить тебя в штаб.       – Почему было просто не отправить меня в больницу? – возмущается Гинтоки, хотя ответ будто бы уже знает.       – И как бы мы объяснили им два огнестрельных ранения, умник?       – А ты что тут делаешь, сиделкой заделался?       – Тебя охраняю. Как важного свидетеля по делу о разборках группировок.       – И что ты сделаешь, если я решу сбежать?       Хиджиката вздыхает, ничего не отвечая.       Смена атмосферы не слишком радует, тишина нагнетает, и какое-то время Гинтоки пытается с ней бороться мысленно, но не выдерживает, добавляя:       – Ты же знаешь, у меня обостренное чувство справедливости.       – Я знаю, – говорит Хиджиката и кидает что-то поверх одеяла. – Одной на пару часов должно хватить.       Банальное любопытство вынуждает открыть глаза, он опускает взгляд на блистер таблеток, затем переводит на замкома. Тот поднимается, продолжая говорить:       – Потом, правда, может быть очень хреново.       – Боже, полицейский снабжает меня наркотиками, – притворно-испуганно тянет Гинтоки, рассматривая блистер поближе.       – Ты действительно что-то с чем-то, – говорит Хиджиката, оборачиваясь у входа. Гинтоки вспоминает, как буквально только недавно говорил тому тупому комаину из якудза, что плевать хотел на комплименты от мужиков, а вот это вот даже не комплимент, это чушь какая-то, однако он едва может сдержать идиотскую неконтролируемую улыбку.