By the way

      – Может попросим помощи у Хиджикаты-сана? – предлагает Шинпачи.       От подобного у Гинтоки дергается глаз и он недовольно отмахивается. Кагура бросает возмущенный взгляд, будто бы говорит: “Ты думаешь мы сами не справимся, очкарик?!”, но Шинпачи стойко продолжает:       – Он же полицейский, может, знает что-то изнутри.       – Он все равно не согласится, – кривится и вновь отмахивается Гинтоки. Он в целом понимает, почему Шинпачи предлагает именно его, потому что, перебирая прочие варианты, они рано или поздно придут к одному и тому же выводу – при всех недостатках, Хиджиката самый адекватный, тем более, строить планы, это ведь его работа? Только Гинтоки совершенно не уверен, что в этом есть хоть капля смысла. Нет у замкома Шинсенгуми ни одной причины соглашаться им помогать, а быть перед ним в долгу…       Гинтоки тяжело вздыхает:       – Иди, Шинпачи.       – А? Почему я?       – Брату будущей невесты его начальника он точно отказать не сможет.       – Какой еще невесты?!       – Не ной, Шинпачи, – бьет его по плечу Кагура, – будь мужчиной!       Хотя все это к делу совершенно не относится.       Ситуация Гинтоки бесит, и дело даже не в Хасегаве, который не может перестать так серьёзно шутить о самоубийстве, и не в том, что тот даже не просит ему помочь, хотя совершенно точно не знает ни малейшего выхода из ситуации, пока сидит за решеткой. Гинтоки бесит, что тот даже не пытается, что сдается так рано, что не желает бороться. Он ненавидит подобное, а потому не может стоять в стороне. Ему хочется вбить эту истину Хасегаве в лицо, но в тоже время он не может, потому что не желает платить за разбитое стекло в комнате для свиданий. Снова.       Стоит отдать Шинпачи должное, он действительно убедителен, потому что Хиджиката приходит, вежливо стучится, но не ждет ответа, открывает незапертые двери сам, приносит с собой привычный сигаретный дым и унылое выражение лица. Гинтоки и без того уже который день хочет набить кому-нибудь рожу и держится только на честном слове. На его счастье Хиджиката лишь дежурно здоровается, окидывает взглядом разбросанные по столу бумаги, и занимает место на диване напротив. Он в форме, вероятно, пришел сюда как только с закончил с какими-то своими важными делами. Гинтоки не знает, что с ним делать, потому спрашивает:       – Как он тебя уговорил?       – Меня не надо уговаривать, – отвечает Хиджиката, – можно просто попросить.       Гинтоки секунду его уважает, пока тот не добавляет:       – Хотя, если я начну брать за это деньги, ты останешься без работы.       – Хиджиката-кун, – тянет Гинтоки дрожащим от злости голосом, сжимает кулак, хотя больше для демонстрации, чем с конкретной целью, – я уже одной ногой в том будущем, где все заканчивается нашей с тобой дракой.       Хиджиката поднимает взгляд, полный скепсиса, вынимает изо рта сигарету и говорит совершенно спокойно:       – Попей ромашки. Говорят, помогает.       Гинтоки не знает, как на это согласился. Пока он пытается понять причину, Хиджиката переворачивает бумаги, тушит сигарету в совершенно не предназначенной для этого тарелке со следами мороженого и просит:       – Введешь в курс дела?       Почему-то подобная серьёзность и возвращение на нужные рельсы Гинтоки успокаивает, и он рассказывает про идиотский случай с Хасегавой в метро, про Киннику Бастер, про прокурора Хагу, жену Хасегавы, Хацу, и сложный треугольник отношений между ними. Хиджиката кивает где нужно, где нужно изумленно поднимает брови, где нужно раздраженно закатывает глаза. И делает вывод:       – Твой друг – идиот.       – Ты меня, правда, бесишь, – говорит зачем-то Гинтоки.       – Ты меня тоже, – соглашается тот. – но вернемся к делу. Главная проблема – это прокурор, да? Он играет нечестно, предлагая подобную сделку, но в тоже время нет никаких гарантий, что он выполнит условия, если твой друг согласится.       Гинтоки кивает. Хага использует жену Хасегавы в качестве способа давления, и подобная низость его бесит, но то, что он предлагает ему подписать документы о разводе, никак не влияет на результат суда.       – Даже если он откажется от своих обвинений, что маловероятно, – продолжает Хиджиката, – если ему нужна его жена, то бывший муж на свободе будет только мешать. И эта история с харакири, я её помню, но… ты действительно притягиваешь бесполезных людей, и я все никак не могу понять, как тебе это удается.       – Ты сюда помогать пришел или издеваться? – злится Гинтоки.       Хиджиката отвлекается и оборачивается по сторонам, меняя тему:       – Где, кстати, дети?       – На расследовании, – просто отвечает Гинтоки. Не желает особенно распространяться, даже если Хиджиката собирается ему помогать. Тот кивает, какое-то время смотрит на фотографии прокурора с Хацу и достает телефон:       – Ямадзаки? Ты занят? Мне нужна кое-какая информация. Да, сейчас. Ага, я знаю, что у тебя выходной. Тебе что, жизнь не дорога? Умереть захотел?       У Гинтоки начинает дергаться глаз. Кажется, не первый раз за этот день, он подумывает, что это все из-за нервов. Или из-за сдерживаемого желания кого-нибудь ударить. Хиджиката берет со стола фотографию и называет имя прокурора в трубку. Гинтоки слышит утомленный и убитый голос Ямадзаки на другой стороне, и вздыхает.       – Не зря они называют тебя дьяволом, – говорит Гинтоки, когда Хиджиката заканчивает разговор. Тот зловеще улыбается:       – Ты еще много обо мне не знаешь.       – Я и не хочу знать, – нервно смеется Гинтоки. Ему не страшно, но жалко подчиненных, и он действительно не хочет знать ничего о внутренней жизни Шинсенгуми. И о Хиджикате. Который деловито раскладывает фотографии по столу и говорит:       – Вернемся к главному. У вас, наверняка, есть какой-то план.       – Адвокат Хасегавы может случайно оказаться замешан в небольшом скандале, а может быть, случайно окажется не там, где ему следует быть, – тянет Гинтоки с хищной улыбкой, хотя он еще не до конца придумал, что собирается делать.       Хиджиката поднимает бровь.       – И кто его заменит? Ты? Ты – близкий знакомый, естественно, он уже выкопал тонну информации о твоей личной жизни. Как ты собираешься с этим бороться?       – Больше все равно некому. Шинпачи слишком неуверенный, а Кагура все испортит. А тебя вообще все знают в лицо.       – Я свою кандидатуру не предлагал.       – Я по глазам вижу, что ты тоже хочешь свой момент славы.       – Ага. У меня каждую неделю момент славы, когда ко мне лезут журналисты.       – Которых ты распинываешь. Знаешь, будь бы добрее к работникам СМИ, люди бы любили тебя, и девушки в первую очередь.       – Я знаю, на что ты намекаешь, но мне и так нормально, – хмурится Хиджиката и вздыхает. – Мы снова ушли от темы. Почему с тобой все время так?       – Почему это со мной? – возмущается Гинтоки. – Может, это твоя проблема!       – Тебе так сложно просто согласиться? Обязательно, чтобы последние слово было за тобой?       – А тебе?!       Хиджиката цокает языком и отворачивается, Гинтоки бесит даже это, но он проглатывает свои возмущения. Какое-то время они молча сверлят заваленный бумагами стол, пока входная дверь не открывается и Кагура с Шинпачи не заходят в комнату.       – О, Хиджиката-сан, вы действительно пришли! Спасибо вам огромное! – благодарит Шинпачи предельно вежливо, Хиджиката смущенно отворачивается и бубнит что-то в духе “не за что”. Гинтоки начинает тихо смеяться в рукав кимоно, затем ловит несколько укоризненных взглядов, но ничего с собой поделать не может – его смешит, насколько Хиджиката, в общем-то, в восторге от того, что Шинпачи попросил его о помощи.       – Этот прокурор тот еще бабник, – возмущается Кагура, – его видели во всех хост-клубах и на каждой улице с какой-то новой женщиной, и он часто попадал в странные интрижки с богатыми женщинами, но никто не знает, чем все закончилось.       Хиджиката достает телефон с предвкушающей улыбкой и печатает какие-то сообщения. Гинтоки полагает, что Ямадзаки останется совсем без выходного, и надеется, что ему хотя бы заплатят за сверхурочные. Впрочем, он не знает, сколько платят в Шинсенгуми… и не особенно планирует об этом задумываться, по крайней мере, Хиджиката не беднеет от того, что покупает их выпивку, а это единственное, что представляет для Гинтоки ценность.       – Сейчас главная задача решить, что вы собираетесь использовать в качестве аргументов на суде, – говорит Хиджиката, убирая телефон. – Потому что этот тип явно не так прост.       – Хасегаву обвиняют в домогательствах, но он просто дурак, который неудачно споткнулся в метро, – с умным видом заявляет Гинтоки.       – Как можно так неудачно споткнуться? – сомневается Хиджиката. – И какие у них есть доказательства?       – Мы не знаем, – отвечает Шинпачи, перебивая Гинтоки до того, как он успевает начать.       – Мы должны потребовать от них доказательств! – продолжает Кагура. Гинтоки бросает раздраженный взгляд на нее тоже. Хиджиката кивает, продолжая, словно тоже не замечает его реакции:       – Даже если у них имеются веские доказательства, сложно предположить, какие именно они могут быть, и как следует действовать дальше. Какая твоя основная линия защиты, господин адвокат, что все это была случайность?       – Ну, – стушевывается Гинтоки от внезапно уставившихся на него трех пар глаз, что только что его полностью игнорировали, – вроде того.       – Как ты собираешься ее доказывать?       – Как-нибудь разберусь в процессе.       – Язык у тебя-то подвешен, а голова совершенно дырявая, кто идет в суд без плана?       – Тебя вообще-то за этим сюда и звали, – переводит стрелки Гинтоки, не зная, чем от подобного защищаться. Хиджиката вздыхает, достает пачку из кармана, вынимает сигарету, окидывает оценивающим взглядом Кагуру и Шинпачи, и не поджигает её. Гинтоки наблюдает, как тот переминает губами фильтр, и думает, что у замкома нездоровая оральная фиксация, только не знает, зачем подобные мысли лезут к нему в голову.       На планирование уходит половина ночи, а также весь следующий день. Ямадзаки приносит много полезной информации и пачку фотографий из каких-то замятых прокурором и его влиятельными друзьями дел, однако выглядит при этом, будто дрался с целой армией самураев, чтобы достать их. Гинтоки не спрашивает, но думает, что Ямадзаки их выкрал, и подобное кажется ему абсурдом с одной стороны, а с другой… он не уверен, что это не то, как работают Шинсенгуми, учитывая, что прочие отделы полиции точат на них зуб.       Гинтоки выбирает неадекватного цвета костюм, его немного трясет, по большему счету из-за нескольких вариантов плана, к которым они не придумали никаких контр доказательств, но он надеется, что до этого не дойдет, может быть, удача окажется на его стороне, или с прокурором случится сердечный приступ из-за внезапности появления нового адвоката. Или это ему нужно было подстроить внезапный несчастный случай. Гинтоки не знает, на что именно надеется, вчерашней ночью Шинпачи буквально силой затолкал его в футон и залил снотворным, чтобы минимизировать шансы на провал из-за бессонной ночи. Гинтоки отчасти ему благодарен, но конская доза вчерашнего кажется ему сегодня неадекватной, он выходит в зал, замечает там Шинпачи и Хиджикату, бережно накрытых одеялами, полагает, что подобное могла сделать только Кагура, и улыбается. Мысли кажутся ватными и медленно растекаются в разные стороны.       Шинпачи просыпается от звука шагов или шума створки, здоровается и начинает судорожно собирать какие-то бумаги, вталкивает их Гинтоки в руки и говорит:       – Я приготовлю завтрак, почитай пока.       В пути на кухню он делает круг и настойчиво стучит по дверцам шкафа, Кагура возмущенно орет так, что и на первом этаже ее слышно. Гинтоки не сомневается, что от подобного проснется и мертвый, так что, когда видит, как Хиджиката потирает глаза, почти не удивляется. Почти, потому что снотворное явно не полностью выветрилось из его организма, ведь считать, как осоловело Хиджиката пытается понять, что происходит, милым… Гинтоки пугается своих же мыслей и стремительно занимает диван, с которого поднялся Шинпачи, зарывается в выданные им бумаги, но не понимает ни слова. Перед глазами прочно держится образ того, как Хиджиката зевает, прикрывая рот краем одеяла, и смотрит на него снизу вверх затуманенным после сна взглядом.       – Эй, – зовет Хиджиката хриплым голосом. Гинтоки не поднимает глаз, не отрывается от бумаги, совершенно не знает, как ему реагировать, потому что то, как он уже реагирует, не имеет никакого смысла. Он слышит как сердце стучит бешеным темпом и не может найти ни одной разумной причины, почему бы подобное могло происходить.       Судя по звуку, Хиджиката поднимается с дивана, складывает одеяло и говорит:       – В любом случае, больше мы ничего сделать не смогли, остальное за тобой.       Гинтоки все же решается поднять взгляд. Под глазами у Хиджикаты наливаются синие мешки, и хочется спросить, во сколько они вообще все легли спать, но слова застревают в горле. Хиджиката ему улыбается, поправляет смятое кимоно, салютует вместо прощания и говорит:       – Удачи.       Гинтоки понимает, что его жизнь окончательно свернула куда-то не туда, если он действительно начинает думать, что Хиджиката способен на милые действия, и почему вообще обращает на подобное внимание. Он думает, что найдет того чертового аманто, и заставит его вернуть все на место. Но откладывает эти мысли на потом, ведь они уже сделали так много, и он просто не может все испортить из-за какой-то глупости.       Суд они выигрывают совершенно идиотским, но душевным способом, Гинтоки делает ставку на эмоции, и не прогадывает, однако чуть позже он слышит, как Хасегава спрашивает Шинпачи о том, как они все это провернули, благодарит, но снова спрашивает, сгорая от любопытства. Шинпачи, простой и вежливый мальчик Шинпачи-кун, говорит как есть:       – Один друг Гин-сана из полиции помог нам.       – О-о, – тянет Хасегава, – не удивительно, что у него есть друзья даже в полиции… А, этот не тот ли самый, с которым мы тогда пили, а, Гин-сан?       Гинтоки вместо ответа бьет его по голове ребром ладони и возражает:       – У меня нет никаких друзей в полиции!       Хасегава понимающе улыбается и тянет идиотское:       – А-а-а. Вот оно что.       Отчего хочется побить его снова.