Открой глаза - я принимаю всё в тебе

      Может быть это и вовсе не его? А, можно ли до бесконечности возводить взгляд к небесам и спрашивать всевышнего «так ли?»       Нет, он не не хотел, но понять это пожалуй настолько же сложно, как не забыть все факты о вамбате. Макс нагло отбирает пачку у Антона, не аргументируя, не спрашивая, лишь бы Олеся не поняла, потому что это всё не так. Он не хочет слиться, он не несчастен, Максиму страшно. Пока в доме все были в кураже и веселье, у него мир внутри ломался. Он правда хочет, но… Какой из него отец?       Самокопание разрушало всё изнутри. Ну вот какой он? Хороший? Плохой? Он закурил, горький дым притупил остроту переживаний, но лишь ненадолго. Страх, глубокий, всепоглощающий, сжимал его грудь, словно стальной обруч. Это не просто страх перед будущим отцовством, это ужас перед неизвестностью, перед своей неготовностью, перед тем, что он может сломать все, что так дорожит.       Он представлял себя отцом, играющим с маленькой девочкой в этом он уверен в парке, читающим ей сказки на ночь, защищающим от всех неприятностей. Идеализированная картина, романтичная и далекая от реальности. Реальность же предстала в виде бесконечного потока вопросов, сомнений и страха. Он не чувствовал себя готовым. Его жизнь была хаотичной, нестабильной. Он не мог обеспечить ребенку всего, чего хотел бы. И это не просто материальные блага, это уверенность в завтрашнем дне, стабильность, спокойствие. Он боялся подвести Олесу, боялся не справиться, боялся стать плохим отцом, который лишь добавит в их жизнь еще больше проблем. Наблюдая за клубами дыма, пытаясь успокоиться, но внутри все кипело. Память подбрасывала картинки из детства, не всегда приятные. Отец, уставший и загруженный, мать, пытающаяся удержать все на плаву. Он не хотел повторять их ошибки. Но как избежать этого? Как стать лучше, чем они были? Как понять, какой путь выбрать? И есть ли у него право на ошибки?       Идеальный образ отца, которого он рисовал в своих мечтах, рассыпался на осколки, как разбитый хрустальный шар. Реальность была суровой и непредсказуемой. Он видел себя, потерянного и растерянного, бессильного перед лицом трудностей, не способного защитить свою дочь от жестокости мира. Его мысли метались.       Он представлял бесконечные ночные кормления, бессонные ночи, вечные заботы и беспокойства. Он представлял себя, уставшего и раздраженного, кричащего на ребёнка, случайно причиняя ей боль. Эта картина ужасала его больше всего. Он не хотел быть таким отцом. Он хотел быть лучшим, но как? Где он найдёт силы, терпение, мудрость, чтобы стать тем, кем он мечтает быть?       — Ты все скурил? — Антон был немного ошарашен, судя по его взгляду, блуждающему по лицу Макса.       — Какая разница? — Макс раздраженно фыркает, ненавидящий себя за это. Он не такой. Или уже стал другим?       — Заяц, ты…       — Шаст, прости. Я немного устал, вспылил, сорри. — Загайский вручает ему пачку в руки и собирается в дом.       — Что с ним? — в голоса Шастуна читалось беспокойство на что — Горох пожал плечами.       «Я не такой» — пронеслось в голове. Эта фраза, словно мантpa, повторялась снова и снова, но не приносила успокоения. Он хотел быть отцом, он хотел семью, но глубоко внутри гнездился страх, что он не справится, что разрушит всё, что создаст. Антон, понимая, что просто слова здесь не помогут, подошел к Максу. Он положил руку ему на плечо, легко, не навязчиво. Макс не отшатнулся. Тишина продолжалась несколько долгих секунд, прежде чем Антон заговорил спокойным, мягким голосом:       — Слушай, Заяц, ты можешь мне рассказать. Не нужно ничего скрывать. Мы всегда будем рядом.       Макс молчал, глядя в темное зимнее небо, усыпанное миллиардами звезд. Звезды казались ему далекими и холодными, словно отражение его собственного внутреннего мира. Наконец, он прошептал, голос его был едва слышен: — Потом, как-нибудь…

***

             А если ей тоже также? Загайский уходит в дом, но с Олесей пока пересекаться не хочет. Трус. Ведь он же был так рад, когда увидел этот тест, быстро закончив все дела и бросился к ней, чтобы быть рядом, потому что ей блять тоже страшно. Наверно…       Зайдя в дом, Загайский увидел, как Олеся, закутавшись в теплый плед, сидит у камина, о чем-то разговаривая с Ирой, но как только Антон чуть ли не вопя на весь периметр произносил её имя, Олеся оставалась одна. Её лицо было задумчивым, глаза, обычно сверкающие весельем, были притушены, словно затянуты лёгкой дымкой тревоги. Он боялся нарушить хрупкое равновесие, царившее в комнате, но молчание становилось невыносимым. Страх, который грыз его изнутри, нарастал с каждой секундой. Он чувствовал себя на тонком льду, готовом треснуть под его весом. Макс подошёл к Олесе, сев рядом на подстилку. Тепло от камина приятно грело, но холод внутри него не отступал. Он взял её руку в свою, его пальцы были холодными и влажными. Олеся подняла на него глаза, и в них Загайский увидел не только тревогу, но и вопрошающую нежность. Он понял, что оттягивать больше нельзя.       — Макс, мне страшно. — призналась она, её голос дрогнул, и слезы все-таки покатились по щекам. Она не пыталась их вытирать, позволяя им свободно течь по лицу. Загайский осторожно вытер их своим большим пальцем, чувствуя, как его собственные глаза увлажняются. Заяц чуть ли не выдохнул от скопившегося напряжения.       — Олесь, — начал он, голос его был хриплым от напряжения, — зай, ты чего? Эй, мы справимся. — сам-то в это веришь? Ему бы курсы по самовнушению продавать.       — Бусь… — её голос, до этого хрупкий и едва слышный, оборвался на полуслове. Слезы, словно прорвавшие плотину, хлынули по ее щекам, оставляя за собой блестящие дорожки. Его прикосновение было таким нежным, таким заботливым,  что казалось, он боится нанести ей  даже самое незначительное  ощущение дискомфорта. Кожа под его пальцем была холодной, а слезы  — теплыми и солеными. В этот момент ничто не имело значения.       — Я понимаю, — прошептал он, его голос был полон сочувствия и понимания. Он сам был напуган, но старался скрыть это, стараясь быть опорой для Олеси. Его собственный опыт отцовства был равен нулю, но инстинкт подсказывал ему, что сейчас нужно просто быть рядом, дарить тепло и поддержку.       — Зай, — повторил он, проводя рукой по ее волосам, — никто не рождается идеальным родителем. Все мы учимся на ходу. Мы будем учиться вместе. У нас будет много трудностей, это неизбежно, но мы будем преодолевать их вместе. Я буду тебе помогать во всем, обещаю.       Он обнял её, прижимая к себе так сильно, как только мог, чувствуя тепло её тела, запах её волос, чувствуя, как её сердце бьется в унисон с его собственным. В этом объятии он нашел утешение, уверенность, надежду. Страх никуда не исчез, но он стал терпимее, приглушеннее, заглушенный теплом близости и взаимной поддержки. Олеся прижалась к нему ещё крепче, зарывшись лицом в его плечо. Она плакала тихо, без рыданий, просто тихонько всхлипывала, выпуская наружу весь накопившийся страх и напряжение. Загайский гладил её по волосам, шепча успокаивающие слова, словно заклинания, призванные отогнать все тревоги и сомнения.       Ему хотелось сказать больше, дать ей больше уверенности, но слова как будто застревали в горле. Тогда он просто продолжил держать ее, позволяя ей выплеснуть весь свой страх и отчаяние. Он чувствовал, как ее тело постепенно расслабляется в его объятиях, как ее плач становится тише, переходя в редкие всхлипы.       — А что, если… что, если он родиться не таким, если будет что-то не так? — прошептала Олеся, голос ее был едва слышен. Этот страх был, пожалуй, самым сильным. Макс прижал ее еще крепче.       — Олесь, мы сделаем все необходимое, чтобы не было этого. Помнишь, как мы мечтали о… — его взгляд опустился на её живот, но так и не решался дотронуться.       Он чувствовал, как Олеся расслабляется, как ее дыхание становится ровнее. Слезы все еще катились по ее щекам, но теперь они уже не были слезами паники, а скорее слезами облегчения, выхода накопившегося напряжения.       — Я так боюсь, Макс, — прошептала она снова, но уже гораздо тише.       — Я знаю, зайчик, — ответил он, целуя ее в макушку. Максим протянул ей оттопыренный мизинец и она обхватила его своим. — вместе?       — Вместе, Бусь. — повторила она, и в её голосе звучала уверенность, которой не было всего несколько минут назад.       Максим улыбнулся, улыбкой, полной любви и нежности. Он был готов ко всему, лишь бы быть рядом с Олесей.

***

      — Бусь, а тебе не холодно? — Макс расплывается в искренней улыбке, чувствуя, что замерзает и идет закрывать окно. Возвращаясь обратно в теплое ложе, он с немым вопросом в глазах, аккуратно дотрагивается до ее живота.       — Я вас люблю. — у него даже как-то глаза по-особенному горят.       — Бусь… — Олеся его долго и трепетно в губы целует. Ее глаза, обычно искрящиеся весельем, теперь наполнены нежной теплотой, отражая огонь в глазах Макса. Она гладит его руку, перебирая длинные пальцы, и тихо отвечает: — И я тебя люблю.       Он чувствует под своей рукой легкое, едва уловимое биение маленькой жизни, которая уже сейчас так сильно связывает их, наполняет смыслом каждый вздох, каждый совместный миг. Этот крошечный человечек, плод их любви, уже сейчас так сильно влияет на их мир. Он осторожно проводит рукой по ее животу снова, на этот раз немного ниже, чувствуя мягкость и округлость. Больше не страшно, главно в обморок не упасть на родах и таблицу умножения заучить ещё раз.       Он станет лучшим отцом для их дочери, для копии мини лосёнка. Он уверен, хоть завтра и гендер пати.