Я буду самым, поверь мне, прошу

      Почему-то тревожно. Хотя с чего бы? Он вообще париться не должен, что там у него? Какая роль? Просто сидеть? Только отчего-то Максим с третьего раза застегнул пуговицы на своей белоснежной рубашке, словно первый снег. Может бокал чего-нибудь крепкого на дорожку? Не, такой жест не оценят и неудобно перед Кнопиком будет. Да, и Олеся тоже не заценит. Фух, надо просто выдохнуть, Макс чувствовал, как его руки непозволительно становились холодными, словно металлические качели зимой.       Максим снова проверил телефон. Ничего. Четыре года… четыре года, а кажется, будто вчера держал её на руках, крошечную, сжатую в кулачок ручку, и впервые услышал её писклявый плач, который он сейчас вспоминал с нежной улыбкой. Воспоминания не отпускали, а наоборот утягивали Загайского.

***

      Первый триместр запомнился ему утренней тошнотой Олеси, бесконечными поездками в аптеку за имбирным чаем и каким-то фитоняшным что-то в стиле спортивного печения или чего-то в том роде, и её капризным желанием есть только маринованные перцы внутри которых содержалась капуста посреди ночи. Он, будучи человеком, питающим к этому продукту скорее равнодушие, несколько дней ночей подряд ездил по городу в поисках этого специфического продукта, чувствуя себя рыцарем, ищущим святой Грааль для своей прекрасной дамы. Но осознав тонкости этой любви, Макс купил заранее несколько банок, но только фирма была другой. Олесе они не понравилось, видя её расстроенный взгляд. Его охватывало какое-то странное чувство. Рецепты, доставка продуктов, и вот он уже перенеся в старость и начал делать почти заготовки на зиму, правда не совсем заготовки, и не на зиму. Зато он прекрасно помнит её реакцию, когда она пришла с очередных съемок.       Олеся уткнулась лицом в плечо Загайского, слезы тихо катились по щекам, смачивая его футболку.       — Они… они такие вкусные — всхлипнула она, указывая на маленькую тарелочку с маринованными перцами, начинёнными капустой.       Перцы, приготовленные Максом, были нежно-зелёного цвета, аккуратные, с хрустящей кожицей. Капуста внутри была не просто нарезанной, а тонко нашинкована, пропитанная маринадом, в меру острая и невероятно ароматная. Они были совершенны. Совершенны так, как не были те, что он купил в магазине. Макс погладил её по голове.       — Олесь, ты чего плачешь? Ты хорошо себя чувствуешь? Может? — с тревогой спросил он, прижимая её к себе.       Он видел её беременность не только как физиологический процесс, но и как сложный эмоциональный лабиринт, в котором он должен был быть её гидом, таким же отличным, как любой сочинский рассказывать не смолкая и с огромнейшим упоением. И, кажется, он пока справлялся. По крайней мере, с перцами.       — Нет, дурачок — выдохнула Олеся, поднимая на него мокрые от слёз глаза. — Просто… я не ожидала. Я думала, что это просто очередной каприз, а ты… ты так стараешься. Ты делаешь это для меня. Ты даже не любишь их, а готовишь для меня посреди ночи, ездишь по всему городу… и всё это ради моей прихоти. Прости, веду себя, как сука. Ты тоже иногда поздно приходишь уставший, а тут я.       — Лосёнок, — прошептал он, целуя её в макушку. — Какие капризы? Это наш ребёнок, Олесь. И я хочу, чтобы ты чувствовала себя счастливой. Разве это прихоть — хотеть, чтобы моя любимая жена была здорова и довольна? Я готов и хочу готовить тебе эти перцы каждый день, если тебе этого захочется. И имбирный чай заваривать, и… и всё что угодно. Ну да… я не фанат готовок, но видеть твою счастливую улыбку стоит любых усилий.       Её беременность изменила её. Сделала её ещё прекраснее, ещё хрупче, ещё более уязвимой. И это чувство уязвимости, эта искренняя ранимость, творили что-то неимоверное с ним. Он даже освоил технику приготовления русских блюд ну на всякий, чтобы порадовать её изысканным ужином. Все это не было обузой, а скорее радостью, связывающую его с этой новой жизнью, которая медленно, но верно, разворачивалась внутри неё.       — Ты… ты правда так думаешь? — прошептала Олеся, всё ещё не веря своим ушам.       Она подняла лицо, вглядываясь в его глаза, ища в них хоть намек на ложь, но ее нашла даже и капли на подвох, он её любил. Олеся знает — как с ней тяжело, как она может раздражать и бесить, но он как будто этого вообще не видел или она сильно утрировала. Ни один её бывший не говорил ничего подобного, он к ней так относится, и сейчас её многострадальные ляжки стали больше, ну она прям видит, а ему словно глаза кто-то закрыл и он даже ещё больше влюбился.       Макс был другим. Он не замечал её взрывов, не отмахивался от капризов, не морщился от её внезапных слез. Наоборот, он становился ещё нежнее, заботливее, как будто его любовь, уже сильная, с каждым днём только приумножалась.       Ей так кажется, когда он её молочком для телом мажет, предварительно кожу целуя, словно не замечая, что она больше не та… не такая стройная, не такая…       Рука Максима легла ей на живот, лёгким, почти невесомым прикосновением. Олеся прижалась к нему, чувствуя биение его сердца, сильное и ровное, словно маяк в бушующем море её эмоций. Они стояли так долго, обнявшись, в тишине маленькой кухни, наполненной ароматом перцев и имбиря. За окном медленно рассвело, окрашивая небо в нежные пастельные тона. Олеся чувствовала, как медленно, но верно, отступает чувство вины, сменяясь волной глубокой привязанностью к своему блин мужу.

***

      Второй триместр был отмечен появлением точнее возвращением страхов Олеси и маленьким волшебным мгновением.       — Я… я боюсь, — прошептала Олеся, уткнувшись ему в плечо. Её голос дрожал. — Боюсь, что ты устанешь от меня. Что в один прекрасный день — ты просто дверью хлопнешь.       Он крепче прижал её к себе. Страхи беременных — это нечто, что он читал в книгах он даже книги некоторые прочитал, чтобы понимать как себя лучше вести в некоторых ситуация, но никогда не представлял до конца. Теперь, ощущая её хрупкость, он понимал, насколько важна его поддержка.       — Не говори такого, — сказал он, голос его был полон нежности и уверенности.       — Бля, как же я тебя заебала.       Макс почувствовал, как его сердце сжалось от боли. Её слова, брошенные как случайный осколок стекла, ранили его сильнее, чем он мог себе представить. Он отстранился, не резко, но достаточно, чтобы увидеть её лицо, искаженное слезами и страхом. Молчание повисло между ними, тяжелое и липкое, как смола. Заяц не знал, что сказать. Все его тщательно подготовленные фразы растворились в воздухе. Он попытался понять, что вызвало эту внезапную вспышку отчаяния. Гормональный всплеск? Усталость? Или что-то более глубокое, что-то, чего он не замечал?       — Олесь, — начал он тихо, стараясь подобрать слова, которые не причинят ещё больше боли, — что случилось? Что не так?       Она вздрогнула, как от удара, и подняла на него покрасневшие глаза. В них плескался не только страх, но и глубокое самобичевание.       — Я… я не знаю, Макс, — выдохнула она, голос срывался на хрип. — Просто… Я боюсь всего — родов, того, что я буду плохой матерью, что ты меня бросишь… Что ты пожалеешь, что связался со мной. Я чувствую себя такой… некрасивой, неуклюжей, толстой. И я боюсь, что тебе это всё надоело. Что ты устал от меня, от моих заёбов, от всего этого… от беременности.       Она не просто боялась, что он её бросит, она боялась, что перестанет быть для него привлекательной, что её любовь обесценится.       — Лесь, — повторил Макс, присаживаясь рядом. Он взял её руку, холодную и дрожащую. Её пальцы были тонкими, но набухшими от отёков, и это внезапно окатило его холодной водой. Он не замечал этих мелочей, поглощённый своими заботами, своими представлениями о счастливом. А она носила под сердцем их ребёнка, сражаясь не только с физиологическими изменениями, но и с бурей эмоций, которые он, в своей слепой любви, пропускал мимо ушей. Он сжал её руку сильнее, стараясь передать ей тихую, неумолимую поддержку.       — Ты прекрасна, — прошептал он, и слова казались ему слишком слабыми, недостойными того, чтобы выразить всю его любовь и понимание. — Ты невероятная. И я никогда, слышишь, никогда тебя не брошу. Это наш ребёнок, и мы пройдём через все заебы и прочую ху… тему вместе. Слышишь, никогда не брошу, зай.       Иванченко заплакала навзрыд, горькие слёзы стекали по её щекам, смачивая мягкую ткань её домашней кофты. Макс притянул её к себе, словно затягивая в плен.       Он взял её руку, её пальцы, обычно такие изящные, сейчас казались немного полнее, а кожа — более мягкой. Он поцеловал каждый палец, чувствуя, как её напряжение постепенно спадает. Олеся уткнулась ему в плечо, её плач постепенно стих, сменяясь тихими всхлипываниями.       Макс осторожно, словно боясь спугнуть бабочку, задирал её кофту, обнажая участок нежной кожи на животе, округлённом теперь заметно. Его прикосновения были лёгкими, почти невесомыми, он целовал её кожу, оставляя едва заметные следы своих губ. Олеся вздрагивала от каждого касания, но не отталкивала его.       — Представляешь, как наша дочь внутри тебя растет? Это чудо, Олеся, настоящее чудо. И ты — его создательница, самая прекрасная девушка на свете. Разве ты можешь думать о себе иначе? — У Загайского запас нежности неиссякаемый, глаза — честные.       Макс переместил свои поцелуи выше, к её ключицам, затем к шее, оставляя лёгкие следы поцелуев.       Беременность изменила её: прибавились килограммы, появилась отечность, иногда мучила тошнота, а постоянная усталость сделала её раздражительной и неуверенной в себе. Она смотрела на своё отражение в зеркале и видела не любимую женщину, а размытый силуэт, обремененный новым тяжелым состоянием.       Его руки скользили по её спине, нежно массируя напряжённые мышцы. Он чувствовал, как под его пальцами напрягается кожа, как будто она пытается защитить себя от волны чувств, нахлынувших на Олесю. Но его прикосновения были настолько нежными, полными любви и понимания, что напряжение постепенно уходило, сменяясь расслаблением. Олеся глубоко вздохнула, выдыхая накопившуюся тревогу. Она прижалась к нему ещё сильнее, ища у него защиты и опоры. Макс поцеловал её в лоб, в виски, в уголки глаз.       Если честно, Загайского убивало то, что она себе не нравиться. Ну расплылись некоторые черты и что? Она ходит в зал, занимается с тренером по специальной программе для беременных. Она никакая не полная, какой она себя считает. Что-то у него внутри было не так… когда возвращаясь с гастролей он грустно улыбался, когда она стояла на весах и гипнотизировала цифру которую видит, он тогда лишь сзади подходил и мочку уха прикусывал, рассказывая как дико соскучился. Макс вообще себя немного уплывшим считает… она такая замечательная. Он бы до бесконечно ее обнимал, целовал, тискал, особенно сейчас когда каждое его прикосновение в ней с большей отдачей ощущается. Она такая нежная.       — Зайчик, ты очень красивая. Ты правда ахуенно выглядишь. — она не верит, но в голову приходит один аргумент. — Помнишь, когда ты была в том черном платье и тот мужик на тебя так смотрел.       — И?       — Он сожрал тебя взглядом. Он хотел тебя!       — Максим, я беременна.       — А его и это не останавливало, вот не было бы меня рядом он бы по-любому тебя…       Олеся фыркнула, но уголки губ тронула лёгкая улыбка. Макс умел поднять ей настроение.       Макс продолжал гладить её волосы, шепча успокаивающие слова, словно заклинания, изгоняющие её страхи.       — Маленькая моя, ты будешь лучшей. Я знаю это. А насчёт того, что я тебя брошу… Ну ты чего, я же умру через неделю без тебя, а Пухля о нём кто позаботиться, если не мы. Ты — моя, понимаешь? Вместе? — он протянул ей мизинец как когда-то очень давно, но она наконец-то улыбнулась и скрепила с ним свой, словно увековечивая, что это правда.       — Ой. — Олеся схватила руку Макса, размещая там, где был толчок — Ты чувствуешь?       — Чувствую, — прошептал Макс, его голос был полон благоговейного трепета. Он прижал руку, ощущая, как под нежной кожей бьется жизнь. Неуловимый толчок повторился, слабый, но такой отчетливый.       Олеся улыбнулась, слезы высохли, оставив лишь легкий блеск на её щеках румянец появился. Свет, проникающий сквозь занавеску, теперь казался теплее, ярче. Он словно купал их обоих в золотистом сиянии, освещая не только их лица, но и то невидимое.       Они просидели так долго, рука в руке, в тишине, прерываемой лишь тихими всхлипываниями Олеси, которые теперь были скорее от переполняющих её эмоций, чем от слез горя. Она прижалась к нему ещё крепче, будто боясь, что он исчезнет.       Внезапно, ещё один толчок, более сильный, более явный, заставил Олесю вздрогнуть. Она прижала руку к животу, её глаза широко раскрылись от удивления и нежности. Макс наклонился, прикоснулся губами к её животу, шепча:       — Да, моё маленькое счастье тебе тоже не нравится, когда мама плачет? — в ответ был слабое шевеление. Олеся вновь всхлипнула.       — Ты все чувствуешь, доченька. — Загайский трепетнее целует и с удивлением не скрытым в голосе говорит. — Моя маленькая, я тебя люблю. — Загайский немного носом трется в районе выпуклости, и в глаза Олесины смотрит. У него у самого глаза на мокром месте, а ей ещё что-то говорит.       Доченька… как же это невероятно мило и приятно слышать из его уст. Он так радовался на гендер пати, когда увидел розовый цвет, подпрыгивал, как зайчик. Он так ждёт и так хочет. Он хочет ребенка… он хочет от неё. Олесе пытается это в голову вбить и вроде получается, она верит каждому его слову. Он не бросит… никогда.       А как она переживала, что у них будет Дева, когда они ещё пол не знали. Хотя и забила сама по большей части. Какая разница, она не разлюбила бы своего ребенка из-за знака зодиака. Потом у них по срокам идеально — Весы, и тут Олеся уже больше девочку хотела. С мужчинами-весами у неё как-то не очень клеилось. Хотя если бы и мальчик был, то ладно, но у них будет девочка… девочка.       — Ну всё блин, я плаксуня сегодня, это просто так мило. Бусинка… — он на неё вновь глаза обращает — а ты не хочешь нам колыбельную спеть.       Макс улыбнулся, мягкая улыбка осветила его лицо, разгладив морщинки вокруг глаз, появившиеся от переживаний последних часов. Он поднял Олесю, бережно усадив её на диван, подложив под спину мягкие подушки. Его руки, сильные и нежные одновременно, поглаживали её спину, успокаивая дрожь, которая всё ещё пробегала по её телу. Он встал, включил приглушенный свет, создавая в комнате уютную, интимную атмосферу. Мягкий свет падал на Олесю, подчёркивая блеск её влажных от слёз глаз, которые теперь сияли счастьем и невероятной нежностью.       — Колыбельную? — промурлыкал Макс, присаживаясь рядом. — Только какую? Может, что-нибудь попроще? Или вообще споём вместе? — он подмигнул ей, пытаясь развеять остатки грусти. Олеся слабо улыбнулась, уткнувшись ему в плечо.       — Спи, моя радость, усни… — прошептала она, голос всё ещё немного дрожал, но уже от счастья. Спи, моя радость, усни! В доме погасли огни, Птички затихли в саду, Рыбки уснули в пруду. Мышка за печкою спит, Месяц в окошко глядит… Глазки скорее сомкни, Спи, моя радость, усни! Усни! Усни!       Его голос, глубокий и тёплый, заполнил комнату. Мелодия, простая и нежная, качала их обоих, словно волны на спокойном море. Олеся прикрыла глаза, вдыхая запах его рубашки, чувствуя биение его сердца, ритмично отбивающее такт колыбельной. Внутри неё, в её маленьком уютном мире, шевелилось что-то ещё. Ещё один лёгкий толчок, ещё один знак от их маленького чуда. Он пел, а она представляла их видела их дочь, маленькую, улыбчивую, с карими, как у Макса, глазами. Утром ты будешь опять Бегать, смеяться, играть. Завтра тебе я в саду Много цветочков найду. Все-то добыть поспешишь, Лишь бы не плакал малыш! Глазки скорее сомкни, Спи, моя радость, усни! Усни! Усни!       Она представляла, как будет читать ей сказки перед сном, как будет водить её в парк, как… В доме всё стихло давно В кухне, в подвале темно В лунный серебрянный свет Каждый листочек одет Кто-то вздохнул за стеной Что нам за дело, родной? Глазки скорее сомкни Спи, моя радость, усни       Он поцеловал её в лоб, его губы нежно прикоснулись к её коже, передавая всю его любовь, всю его нежность, всё его счастье.       — Всё будет хорошо, — прошептал он, крепко прижимая её к себе. — У нас всё будет хорошо. — Олеся кивнула, утыкаясь ему в грудь.       — Бусь, ты будешь самым лучшим папой. — она накрывает его губы своими. А у него внутри какое-то тепло от её слов и такого умиляющегося растеклось где-то в области сердца.       Он разговаривал с их ещё не родившейся дочерью ночью это же полезно, будучи уверенным, что Олеся спит. Это же правильно… наверно?       Он осторожно погладил свой живот, чувствуя под тонкой тканью пижамы едва уловимые шевеления.       — Да, моя маленькая принцесса, папа всё для вас сделает… и мама… у нас красивая… очень — Макс замолчал, прислушиваясь к тишине, царившей в спальне. Только лёгкое, размеренное дыхание Олеси нарушало покой.       — Папа будет учить тебя всему, что знает сам правда… там такого немного, но, — продолжил Макс, не отрывая свою руку. — Мы будем вместе плавать, кататься на коньках, собирать пазлы, смотреть мультики, что там ещё все делают… А ещё мы будем печь шарлотку с мамой.       — Знаешь, — прошептал Макс, наклоняясь к животу Олеси, — я уже люблю тебя сильно… сильно. Мама — самое ценное, что у меня есть. И ты. Я люблю вас обеих безумно. — Он поцеловал живот, вновь прислушиваясь к ритмичному дыханию Олеси.       Макс закрыл глаза, представляя себе лицо своей ещё не родившейся дочери, и в его сердце зародилось чувство спокойствия и полноты. Всё будет хорошо. Он обязательно сделает всё, чтобы это было так.       Но стоило бы ему открыть глаза и повернуть голову в сторону он бы увидел её неидеально-идеальные голубые глаза и широкую улыбку.

***

      Третий триместр был самым сложным. Олеся быстро набирала вес, её спина болела, ночью она практически не спала.       — Зай, никак? — шепнул Заяц, осторожно касаясь её руки. Она отрицательно мотает головой, глаза её блестели в темноте.       — Макс, спи. Тебе рано завтра вставать.       Легко сказать. Подушка для беременных, которую они с таким трудом подобрали, уже особо не помогала. Олеся ворочалась, стонала, ища удобное положение, которое, казалось, существовало лишь в её воображении. Её живот, огромный и тяжелый, давил на все внутренние органы. Каждый вдох, каждый выдох отдавались тупой болью в рёбрах. Макс наблюдал за ней, чувствуя себя беспомощным. Он гладил её волосы, поглаживал живот, но хули толку? Ей легче что ли стало нет? Надо думать и Шевелеву написать, что немного опоздает. Просто лежать рядом и ничего не делать — не выход. Вспомнил, как читала Олеся статью о специальных упражнениях для беременных, которые помогают снять боль в спине. Он аккуратно подошёл к ней, присел на кровать.       — Зайка, давай попробуем немного растянуться? Есть одно упражнение… Помнишь? — Олеся приоткрыла глаза, взглянула на него с сомнением. Боль заставила её забыть о всякой радости, о всяких надеждах. Но в глазах Макса она увидела не торопливость, а заботу, глубокую и искреннюю любовь. Она кивнула.       Загайский аккуратно помог ей сесть, поддерживая её под спину. Они медленно и осторожно выполняли упражнения, каждое движение сопровождалось глубоким вдохом и выдохом. Сначала Олесе было тяжело, но постепенно напряжение в спине стало сниматься, тело расслаблялось. Макс мягко массировал её плечи, прикусывая мочку уха. Час пролетел незаметно. Олеся легла на бок, уютно устроившись на подушке. Боль не исчезла совсем, но она стала терпимой. Макс положил голову ей на плечо, обнимая её крепко и нежно.       — Бусь, я тебя люблю. — Олеся шепчет. — Спасибо, тебе — прошептала она, её голос был хриплым от усталости и боли.       — Зай, ну не за что. Ты — моё беспричинное счастье.— ответил он, дотягиваясь до её губ. Прошло ещё несколько часов. Олеся то засыпала, то просыпалась от очередной волны боли.       Макс не спал, он постоянно проверял её состояние, поправлял подушки, гладил её руку. Его голос, тихий и спокойный, был как бальзам на её измученную душу. Наконец, под утро, боль немного стихла. Олеся уснула глубоким, спокойным сном. Макс смотрел на неё, на её спокойное лицо, на округлившийся живот и наконец-то выдохнул. Он нежно поцеловал её в лоб и заснул рядом, его рука лежала на её животе, словно оберегая самое дорогое, что у них было.       Конечно, потом не обошлось без подколов по теме его опоздания, но он лишь слегка смущенно улыбался. Но какая Олеся спокойная, удовлетворенная уходила на съемки. Это просто нечто.       Там потом уже по мелочи, всего лишь их дочь родилась. 25 сентября… прям как в новогоднем выпуске натальной карте, когда Журавлёв специально изменил дату так для поднятия и вовлечения, а он чуть не согласился. Кстати, имя практически в унисон у двоих вырвалось.

***

      А сейчас… сейчас Кнопик, его маленькое счастье, будет выступать на большой сцене.       Стоит вспомнить как они учили текст. И она спрашивала как сыграла, ну Макс и сознался что слегка не хватило. Так это он оказывается реплики не так читал, он всего лишь за десятерых там читал. И не так. Хотя после Женского Шоу мог бы и запомнить как надо.

***

      Цветочный магазин встретил его ароматом роз и жасмина. Максим, не теряя времени, обратился к продавцу-консультанту.       — Мне нужен букет такой небольшой, такой… — сказал он, пытаясь подавить волнение в голосе. Девушка улыбнулась.       — Что-то особенное? Может, розовые розы? Или яркие герберы? Максим задумался. Принцесса любила все яркое, но розы… розы были слишком классическими, слишком… взрослыми. Он представил её на сцене, в сверкающем платье, с букетом нежных, воздушных цветов.       — А что-нибудь … сказочное? — спросил он. Какое сказочное? Это цветочный. Девушка, понимающе кивнув, увела его к витрине с экзотическими цветами. Там, среди орхидей и лилий, он увидел их — нежные, голубовато-фиолетовые гортензии, собранные в пышные шапки. Они выглядели так, будто сошли со страниц книги сказок.       — Эти, — сказал он, указывая на гортензии. Девушка ловко составила букет, перевязав его светло-фиолетовой лентой.

***

      — Ты такая красивая у меня. — Макс восторженно поцеловал свою Олесю в щеку. Она немного мило подняла уголки губ вверх. Она почти не изменилась. Всё такая же. Что Максу приходится ревностные взгляды бросать на тех, кто на неё неровно смотрит.       — Ты цветы купил? Зайка сказала, что они с папой всё выучили и она не переживает.       — Ага. А я чёт нервничаю       — Зай… — Олеся обхватила его торс руками.       — Принцесса, кстати, вся в тебя. — Олеся недоуменно на него посмотрела. — И глаза твои, и реплики я не так читал. - кстати, удивительно, что глаза голубо-серые, обычно карий оттенок доминантный. Может фанфики про Олесю и Журавлёва - правда? Ладно, может потом проявится, хотя ей так очень идёт. Внешне - она копия маленькой Иванченко.       — На правду не обижаются. — Макс слегка фыркнул, понимая как их любит.       — Знаешь, — Олеся прижалась к нему ещё сильнее, вдыхая знакомый запах его парфюма — я иногда думаю, что Алина — это ты в миниатюре, только в женском варианте. Такая же упрямая, добрая … и такая же… — она замялась, подбирая слова, — столько же фактов о жирафах знает. Макс улыбнулся, проводя рукой по её волосам.       — Вундеркинд, в тебя… — Макс поцеловал её в губы, наплевав на рядом стоящих.

***

      Зал медленно погружался в темноту, предвещая начало спектакля. Свет софитов выхватил из мрака занавес, украшенный изображением сказочного леса. Олеся, всё ещё прижавшись к Максу, сжала его руку. Её сердце билось в такт нарастающей музыке, смешиваясь с лёгким трепетом гордости за дочь. Макс, почувствовав её напряжение, нежно сжал её руку в ответ.       Олеся следила, не отрывая взгляда. Её глаза блестели от слёз, смешанных с гордостью и волнением. Она вспомнила все бессонные ночи, проведённые за подготовкой к спектаклю, все радости и расстройства, сопровождавшие этот процесс. Каждая мимика Алины, каждое движение, каждая интонация были для неё ценнее всяких драгоценностей. Она увидела в дочери не только свою миниатюрную копию и Макса. Когда спектакль закончился, зал взорвался аплодисментами. Алина, сверкающая от счастья, склонила голову в поклон вместе с другими детьми. Олеся и Макс с нескрываемым восторгом наблюдали за ней. Макс бросился дарить ей букет, из-за того что сцена была выше они были почти на одном уровне, его умели лишь немного приобнять.       — Олесь. Я тебя люблю. — пока они ждали свою дочь после этого спектакля, хотя по ощущениям прошла вечность.       — И я тебя люблю, Бусинка.

***

      Заяц судорожно подрывается в кровати, рядом Олеся, вокруг ещё атмосфера Нового года. Что только не присниться… или наяву?