Шкалулка с черепами

      Его дикое сердце пело, будто напоенное любовью и божественным нектаром. На развалинах старого мира идёт рождение нового. Он приложил к этому руку. Невидимо, неведомо, незнаючи. Руинах, всё ещё белых, как души новорождённых, но не родившихся. Чистых и печальных. Кричащие в безумной агонии, сгораемые в черном огне. Они уже не могли просить или молить, став белыми зубами из чёрной земли. Когда-то плодородной, ныне же почерневшей от сажи, рыхлой от крови и отравленной трупным ядом. Она безумно хохочет, будто самый смешной клоун в мире показал невероятную, восхитительную глупость. Она смотрит, как император собрал все армии контента к одному единственному пятачку земли. Земли не её, но ставшую для неё местом бытия. Не дом, не лагерь. Когда-то колыбель с молочным мороком забвения. Ныне же не больше, чем короткая остановка. Она рада и благодарна, как может быть благодарно божество. Жестоко и цинично, но честно и правдиво. Здесь горит неприязнь, кровь поит траву неуспевающую прорастать, плоть кормит землю, а заря и закат светлее насколько тонов. В золотых глазах императора горит жадность, которую ещё никто не видел. Он смотрит вверх, куда тянутся нити дыма, летят искры от стали и взвиваются голоса. Ему не интересна сеча и собственные люди. Ему всё равно на яростные крики и мольбы о мире. Юная наложница трясётся, что листик на буйном ветру. Она знала, что они всё обречены. Поехала, чтобы в нужный момент одёрнуть. Обратить внимание на себя. Но кто она? Человек, что лишь немного красивее других. Свечка, что разгоняет капельку темноты. Куда ей тягаться с этим диким, необузданным пожаром? Огнём, что дотягивается до небес, окрашивая в свой цвет. Огнëм, для которого крики становятся хором, воспевающим величие и дикость. Она безмолвна и непреклонна, только безудержный смех, от которого припадают к земле воины, видевшие бесконечные реки крови, славной музыкой льётся из её рта и глотки. И это действует. Это безумие низвергает в отчаяние и ужас, заставляет людей проклинать и дрожать. А чья воля сильнее, того награждают сияющим золотом. Оно вспыхивает. Заставляет восхищённый взгляд правителя опуститься. Улыбнуться. Его верные воины восхваляют тоже божество, что и он! Они подхватывают чужие клинки и режут, рвут, не знают пощады. Тянутся к вожделенной танцовщице с клинками. Владычице этого поля боя. Кто не может бежать, ползут в грязи и крови, а император вновь смотрит на недосягаемую высь. На эту белую кожу и пламя волос, на эту уродливую маску и прекрасный стан. В ушах его музыка, хор который поют на небесах, смешивается в хлюпаньем алых рек, хрустом отрубленных конечностей. Два меча, разных как небо и земля, смехотворно короткий клык, перекусывающий шеи тех, кто подходит слишком близко и грузно-длинный. Он держит на расстоянии и, не смотря на свой размер, ловок и обрубает конечности так, будто там нет костей и связок. Император восхищён и смотрит на своё божество. Без веры и алтаря, храма и жрецов, оно так близко и так далеко. Кровожадное, прекрасное, яркое и живое пламя, что слизывало с карты не армии, но страны. Вскрывала глотки и брюхо правителям и простакам. Для него все равны. Все одинаково слабы. Он трясся как младенец боящийся грозы, но это было предвосхищение. Он сталкивал государства лбами на злосчастном пяточке земли, воспевая свою бесконечную, нераздельную любовь. Он задыхался от гари и копчёного воздуха, когда на белой коже блестела багряная кровь. Флажки кружили по карте, люди падали и издавали последний крик. Кровь прекрасными рубинами украшала бледную шею. Колыбель воинственной, величественной богини с торчащими тут и там белыми развалинами давно растоптана. Холм перевернут, а белые развалины превратились в крошку. Клинки сияют силой, воздух рядом с ней искажается, дребезжит. На карте всё меньше стран, всё больше рисков. - Ваше Величество... Наложница скулит, подобно побитой псине, тянет его за рукав. Она лишь грязь под ногами, воплощённый страх человека, далёкого от неба и смелых свершений. Золотые глаза императора прикованы в облакам, в которые кутается вожделенная фигура. Больше. Ему нужно приложить больше усилий. Люди где-то внизу ревут. Безобразной, звериной толпой полной помешательства. Благословлённой проклятым золотом, они единым организмом, будто сплетённые между собой, разбивают строй врага. Они уже не люди. Они уже не верны своему правителю. В голове только призывный скрежет, что бьёт в голову первородным инстинктом, толкает и тащит вперёд. Манит, призывает, насмехается, умоляет, рвёт. Смети! Убей! Коснись! Протяни! Напои! Сделай-сделай-сделай! Сделай для нас всё. Отдай нам всё! Стань нашим! Последними, предсмертными словами существ, уже не людей, в этом рое, пугает его врага. Твой. И золото блекнет, вытекает с кровью и жизнью. Иссушает. А кровь бежит, сливается с ручьём от другого трупа. И ещё. И ещё. И ещё. И вот, она уже взбирается вверх, тянется в босым ногам. Они долгожданное сливаются с тем, кого желали. Становятся частью силы, бескрайней и безграничной.       Ичиго сидит на обломках мира, он проснулся несколько минут назад. Зангетсу, верный и бешеный Зангетсу ликовал. Его скрипучий голос пел, о том, сколько крови они принесли для него и это дурманит. Его зубы крепко сжаты, а от запаха крови, кажется, проснутся воспоминания об Императоре. Ичиго чистил меч, не смотря вниз, на бескрайнее море трупов под ним. Он закрыл глаза и считал от сотни до одного. Уже несколько раз. Его проклятие и часть души сыто смеётся в его голове, делится с осколком Императора всеми своими подвигами. Мол не благодари, и на тебя хватило. Его золотые безумно-голодные глаза восхваляют старания, приложенные для них. О том, как он старался и упорствовал. Наслаждался и рвал жилы. Ичиго смотрит перед собой сквозь прорези в маске. Безумно-золотые глаза человека, проткнутого Зангетсу, сияли восторгом, дополняя картину кровью из ран и рта. Его лицо и бледность кажутся ему очень знакомыми. И он ждёт. Следит за тянущейся рукой, что поддевает рогатую маску, прячет короткий клинок и обнажает улыбку. Замешательство Императора, как он понял, написано на бледном лице и Ичиго позволяет себе шалость в последние вздохи, с которыми уходит чужая жизнь. - Я буду рад вспомнить тебя вновь, мой верный-верный Конь. Но больше так не упорствуй. Император смотрит на лицо, которое видел в отражении и не может сказать ни слова, падая с последующим выдохом на колени желанного существа, закрывая золотые глаза. А в голове, в припадке истерии и счастья, бьётся Зангетсу, заполучивший правду. Ичиго качает головой и усаживает чужое тело, уходит с места, пропитанного кровь и безумием. Кровавый правитель, уничтоживший всё, что мог, раскрыл свою желанную тайну. Под треск неба над головой, под вой хмурого ветра и крики грозы, Ичиго смеялся вместе со своим верным мечом. Как же долго он этого ждал! - Я подумаю, Ваше Величество, - хриплым от крови голосом, выдал тиран и издал последний вздох.