Принц нации

Хуа Чэн, глотая опасения, соглашается и ставит подпись в конце толстой пачки бумаг, сшитых прочной нитью. Он так и не спрашивает у Ши Уду, в чем же заключается «условие», и незнание принимается глодать внутренности с утроенной силой. Насчет чего была договоренность и какие последствия она имеет для Се Ляня? Стóит ли Хуа Чэн всего этого? И сможет ли оправдать ожидания?.. «Я не сомневаюсь в твоем успехе», — крутится в голове, как заклинание, и усилием воли приходится вдолбить в себя лишь одну мысль: сможет Хуа Чэн или не сможет — неверная постановка вопроса; что нужно сделать для того, чтобы не подвести? — вот о чем следует волноваться прежде всего. Он приложит все усилия, какие потребуется, чтобы не похерить возможности на корню. И не только… Недавний разговор, тепло, внимание, принятие… Все это растревожило чисто детское желание впечатлить того, кто так сильно нравится. После того, как в нужной строчке вырисовывается нужная закорючка, Ши Уду слегка расслабляется. Открытое презрение сменяет на деловой тон и даже садится неподалеку — видимо, получше рассмотреть, что Хуа Чэн из себя представляет. — Улыбнись и скажи, как тебя зовут. Представь, что у тебя берут интервью. Стоит ли говорить — Хуа Чэн чувствует себя последним придурком, выполняя просьбу. К тому же парочка, все в том же составе, взирает так, будто его прошибает неожиданная нервная судорога. — Безобразно, — развалившись в кресле и широко расставив колени, заключает Ши Уду. — Больше никогда не улыбайся. Не умеешь, а учиться поздно. Придерживайся своего обычного имиджа холодного парня, и будет нам всем счастье. Андестенд? Хуа Чэн кивает, открыто смотря в благообразное лицо крайне сволочного человека, и почти не злится. В сложившихся обстоятельствах нет тактики глупее, чем принимать сказанное близко к сердцу и плевать в колодец, из которого еще предстоит пить. Вдобавок мир и люди больше не делают больно, как вчера и сегодня утром. Да как двадцать минут назад. По крайней мере, не так сильно. И все потому что — Се Лянь. Се Лянь… Он рядом — у плеча, за спиной — пусть мысленно, но с ним Хуа Чэна с ног не собьет и торнадо, не то что комариный укус. — Что умеешь, помимо танцев? На каких языках говоришь? Операции делал? Татуировки есть? Заклеить. Уши проколоты? А почему криво? — Сам прокалывал, — принимает Хуа Чэн очередной вопрос-атаку. — В тринадцать. Линвэнь, пристроившаяся, как на жердочке, на краю стола за спиной начальника, сканирует Хуа Чэна взглядом. — А синяки? — обращается она к Ши Уду. — Съемки промо через два дня. — Заретушируйте. — На видео? — Замажьте, задрапируйте волосами! Мне-то откуда знать, что вы с этим будете делать?! — ревет продюсер, и Линвэнь возвращается к своим заметкам, буркнув что-то себе под нос, кажется — «хочу напиться». Между тем Хуа Чэн решает уточнить: — То есть съемки в субботу? На это Ши Уду усмехается с таким видом, словно его спрашивают, почему небо голубое, и вальяжно постукивает по подлокотнику. — В субботу. В воскресенье. Мы работаем без выходных и праздников. А у тебя есть дела поважнее? Смена на заводе? Или сдача бутылок? Пафос и снобизм во всей красе. Что ж… С тем, что Ши-сукин-сын-Уду почти не злит, Хуа Чэн погорячился. Хотелось бы успокоить себя тем, что зацикленность на собственном превосходстве и преувеличенной умственной отсталости собеседника не раз служила в жизни продюсера не очень хорошую службу, — но не получается. До своего положения он как-то добрался, да и удержался там. Представив, с каким удовольствием размозжил бы аристократичный нос о стол, Хуа Чэн собирает оставшееся спокойствие в кулак и, тихо ненавидя себя за покладистый тон, отвечает: — Учеба. — Даже так? У нас многозадачность не котируется: либо учеба, либо… — сволочь напротив показательно помахивает договором. — Ты выбор сделал, а для шоу и трех классов — с лихвой. Бесит. Как же бесит! Хуа Чэн не улыбается — это ведь «безобразно», он показывает Ши Уду острые зубы в оскале, не в силах больше сдерживать неприязнь. Продюсер кривит уголок губ. — Я вижу, что ты думаешь, — говорит он и смотрит с прищуром — якобы проницательно. — Вы телепат? Ши Уду откладывает договор и медленно наклоняется вперед, опираясь локтями о бедра, обтянутые дорогими, как чья-нибудь почка, брюками. Движение воздуха, и Хуа Чэну в нос бьет одеколон. — «Меня ваше дерьмо не проймет». Но оно пронимает, не так ли? — … — Чего молчишь, мальчик? В телепаты гожусь? И вдруг — подспудно — Хуа Чэн ловит себя на том, что ничего унизительного в «мальчике», по сути, нет. Потому что он и есть не кто иной, как мальчик. И желания у него соответственно возрасту — защищаться от нападок и доказывать взрослым дядям свою значимость, которой… что? Тоже нет? Черт ее знает. Сейчас бы в другом разобраться. В любую секунду готовясь вновь обороняться, Хуа Чэн интересуется: — Это какая-то проверка? Звонит телефон. Линвэнь, подорвавшись с места, выходит из конференц-зала. Ши Уду провожает ее взглядом и почесывает выбритый подбородок с таким звуком, будто под пальцами у него не кожа, а наждачка. — Я с тобой, чумазым, нянчусь только потому, что за тебя попросил Се Лянь, — говорит продюсер и вместе с креслом двигается ближе. — Слушай и запоминай. Все твои болевые точки видно насквозь. Не нравится, что на них давят, не показывай их никому. Если уж решил быть холодным парнем, будь им до конца. Это шоубизнес, и здесь нельзя морозиться, сомневаться, обижаться. Во время съемок, перед жюри — категорически нельзя, если не хочешь стать мемом в школьных чатах. Работай со своей привлекательностью. Ты знаешь, в чем она заключается? Не дождавшись ответа, Ши Уду продолжает: — Холодная красота. Безразличие. Какие мальчишки пользуются наибольшей популярностью среди девчонок? Те, что плюют на этих куриц. Учись вести себя так, как диктует твой типаж. Встань сегодня перед зеркалом и сто раз повтори, что тебя ничего не волнует. НЛП работает. Я не шучу, — дверь открывается. — Линвэнь, подтверди, что не шучу. — Не шутит, — равнодушно вторит Линвэнь, не зная и явно не желая знать, о чем идет речь. — Уверен, Се Лянь этим весь день занимается. Хуа Чэн непроизвольно вздрагивает. — Чем занимается? Однако Ши Уду не считает важным растолковывать. — Итак, закрепляем для трудных, — продюсер складывает руки пистолетиком, устремляя «дуло» в Хуа Чэна. — Я сказал, что для телевидения нужен кроткий нрав. Расшифровка: ты подчиняешься моим указаниям, а не становишься рохлей. Поменьше гонора, значит, ты не бесишься от любого слова в свой адрес, а берешь в оборот нужное. Андестенд? Слегка оторопевший после лекции по основам самопрезентации Хуа Чэн кивает. — Андестенд. — Теперь по существу, — Ши Уду удовлетворенно хлопает по коленям. — Тебе знакома Сюань Цзи? — Ну… — приходится напрячься, чтобы откопать в чертогах разума ни разу не пригождавшиеся знания, — я о ней слышал. Вдруг Ши Уду закидывает голову назад и хохочет, чем изрядно пугает. Более того, и Линвэнь давит слабую улыбку. — Поглядите, слышал он о ней… — произносит продюсер в пустоту, отсмеявшись, и вытирает невидимые слезы. — Она будет твоей партнершей, мальчик. Должно быть, пришло время интересоваться китайской эстрадной тусовкой, чтобы быть в курсе хотя бы чего-то, и новости исключительно про Се Ляня сюда, к сожалению, не входят. Сюань Цзи — когда-то дебютировшая в какой-то женской группе какого-то маленького агентства — стала героиней скандальных журнальчиков после того, как начала сольную карьеру. Она с кем-то встречалась, кажется… А потом еще с кем-то другим… Какая разница? — Нас распределят в пары заранее? — вот, что удивляет по-настоящему. — Ты же не думаешь, что на национальном телевидении работает зрительское голосование или подобная ересь? Мы снимем эпизод с вами прежде, чем откроется опция «проголосовать». — Я понял. — Хорошо, раз понял, тогда и это поймешь, — ухмыляется Ши Уду и проговаривает по слогам: — Не вздумай. С ней. Кувыркаться. Судя по всему, выражение лица Хуа Чэна красочно демонстрирует, что на этот раз он понял не до конца. — Не суй в Сюань Цзи своего дружка. Вся эта иносказательность делает ситуацию лишь страннее. — Я и не собирался, — заверяет Хуа Чэн, в недоумении округляя глаза. — Ты сейчас не собираешься, посмотрим, как запоешь на площадке. — Не беспокойтесь, мне все это неинтересно, — и как только озвучивается совершенно искренняя мысль, в глазах Ши Уду проскальзывает нехороший блеск. — Я имею в виду… — Хуа Чэн осознает, что начинает закапывать самого себя. — Я понял. Продюсер хлопает по подлокотникам перед тем, как встать с кресла. — Надеюсь. И все, что здесь было сказано, конфиденциально, андестенд? — Андестенд.