Принц нации

Видимо, по мнению Линвэнь, какие-либо пояснения — излишни. Откуда же ей знать, что у Хуа Чэна отродясь не было «друзей». Тем более таких, которые могли бы организовать ему встречу с главным продюсером третьего канала. Имелся ли в виду Сян Цзян с его вездесущим тик-током? Однако с трудом представляется, что здешние сотрудники искали таланты среди трендов прошлой недели. Хуа Чэн неплох, но уж точно не феномен, заслуживающий, чтобы его ловили по интернету, словно иголку в стоге сена. Взгляд Ши Уду, которым тот осматривает входящего в конференц-зал Хуа Чэна, подтверждает — никто не собирается устраивать встречу с фанфарами. Продюсер, внешне напоминающий постаревшего лет на пятнадцать и заматеревшего Ши Цинсюаня, приподнимается над столом, оперевшись на дрожащие, с набухшими венами кулаки. С самого порога заметно, как у него краснеет лоб. — Присаживайтесь, — Линвэнь небрежно обводит ладонью ряд кресел вокруг длинного овального стола, а потом — из-за узкой юбки — в манере спортивной ходьбы семенит к начальнику. Хуа Чэн присаживается на приличном расстоянии от тех двоих. Не зная, куда деть руки, прячет их в карманы осенней вельветовой куртки и невольно навостряет уши. — Это он? — раздраженный шепот, который, как иногда бывает, противоречит своей первоначальной цели — приватности разговора, раздается на все помещение. — Да. — Вы!.. — почти рык, — издеваетесь? Это про него он сказал «Цзы-ду»?! — Да, — обреченно. — Я не этого ожидал… Ши Уду и Линвэнь стоят очень близко друг к другу, склонив головы и не смотря в глаза. Будто собираются обняться, по-родственному, чтобы пережить семейное горе. — А я говорила, что так будет. Посуди сам, зачем нам перед скáчками менять здорового осла на хромую лошадь? Секрет вежливого голоса Линвэнь раскрыт. И заключается он в абсолютном лицемерии. Лицемерии промышленных масштабов. Забавное местечко, и забавные люди. Хуа Чэну однозначно «везет», а два последних дня достойны того, чтобы их задокументировали. Возможно, даже сняли фильм. «Самый невезучий человек». «Рожденный под несчастливой звездой». Надо бы на обратном пути заглянуть в креативный отдел — есть же такие в телекомпаниях? — и попросить на скорую руку накидать названий. Хуа Чэн кисло ухмыляется своим нелепым мыслям, разглядывая дорогу и скучный городской пейзаж по ту сторону овального стола. Исключительно самоирония и напускное безразличие сдерживают его от того, чтобы не встать и не кинуть к чертовой матери одно из кресел в панорамное окно. Или кому-нибудь в голову. Дает ли о себе знать голод, но в глубине пищевода нарастает тошнота. Под бинтами вдруг ломит ладонь. Ши Уду тем временем пыхтит паровозом коллеге в ухо, да так, что слышно, должно быть, за дверью: — Он согласится только в комплекте с хромой лошадью. — Может, найдем другой способ его уговорить? Через брата? — Сдурела?! — взрывается Ши Уду, но у Линвэнь не дергается ни один мускул. — Он нам ни разу не уступал, и ты полагаешь, если сейчас мы не выполним его просьбу, он просто так согласится? Это из разряда фантастики! — Не кипятись. Давай откажемся, и все останутся при своем. — Ты сама знаешь, мне рентабельнее в эфир клубничку пустить, чем… Показательно скрипнув креслом, Хуа Чэн отодвигается от стола. — Кто-нибудь снизойдет до объяснений? — спрашивает он с вызовом, и совещание прерывается так резко, будто о присутствии третьего лишнего все позабыли. Ши Уду удивленно смотрит то ли сквозь, то ли мимо, то ли поверх. Кто знает, вдруг у него развилось косоглазие в результате того, что смотреть в глаза кому-то, похожему на Хуа Чэна, всегда было ниже его достоинства. — Я не давал тебе слово. Такие люди не редкость, но каждая вынужденная встреча с ними изматывает как в первый раз. — Вы обсуждаете меня при мне в третьем лице, причем очень некорректно, — Хуа Чэн вцепляется в подлокотники, борясь с подташниванием. Наверное, дело все-таки не в голоде, а в забористом одеколоне, которым пропах конференц-зал. — Не вижу причин молчать. — Мальчик, ты хоть знаешь, кто я? — Ши Уду занимает властную позу — кулаки в стол — и поигрывает желваками. — Своим хамством ты себе порядочно сбиваешь цену. Примолкшая Линвэнь пытается подать некие зрительные сигналы Хуа Чэну, чтобы тот остановился. Но уже поздно. — Я еще не хамил, господин Ши. Костяшки, прижатые к столу, хрустят. Линвэнь прикрывает голубоватые веки. — Обычно люди платят мне большие деньги, чтобы я говорил им такие вещи. Но тебе, мальчик, я скажу задаром. Для телевидения недостаточно иметь бледную кожу и удачный анфас. Нужны кроткий нрав, сговорчивость и поменьше гóнора. А твой боевой раскрас и срочность, с которой нам тебя всучили, говорят сами за себя. И так всю жизнь… Кто-то решает, что Хуа Чэн может или не может, чего достоин или не достоин. Везде о нем судят неверно и делают поспешные выводы из этих неверных суждений. А он наблюдает со стороны. Нищеброд, хулиган, бандит, преступник. Ну или просто бессовестный, извращенный тип. Кто Хуа Чэн в чужих глазах? Кто угодно, но не тот, кто есть на самом деле. — Я сюда не рвался, — Хуа Чэн с достоинством встает с кресла, — поэтому ухожу. Выпускайте на ипподром осла. — Не выделывайся, — угрожающе низко гудит Ши Уду и оборачивается к Линвэнь. — Позвони-ка Се Ляню, переговорим. Всего лишь имя. Его имя. Оно ударом в солнечное сплетение выбивает из легких весь воздух. У Хуа Чэна подкашиваются колени и идет кругом голова. Он отступает и садится обратно в кресло. Пытается спросить: зачем? зачем Ему? Но из горла не раздается ни звука. Голос пропал. — Занято, — констатирует Линвэнь, отнимая телефон от уха. — Перезвонит. Хуа Чэн делает новую попытку задать вопрос, теперь по слогам, чем приковывает к себе недоумевающие взгляды. — Господину Се мы звоним, потому что именно он договаривался насчет вас, — Линвэнь упорно «выкает», пусть это уже не имеет никакого смысла. — Он просил не сообщать вам заранее… Мобильный в ее руке принимается гудеть. Ши Уду просит: — Поставь на громкую. И с первым «алло» все тело Хуа Чэна тяжелеет, немеет, коченеет. Ни больше ни меньше — живой труп. Растение, которое умирает и не умирает по одной и той же причине.

***

— Алло? — Здравствуй, Се Лянь, — Ши Уду прочищает горло и выпрямляется, расправляя плечи. — Мальчик у нас. — Пришел?! — короткий выдох. — Отлично, это прекрасно! — В прекрасном есть одно «но». — Что не так? — Твоему «Цзы-ду» нужен конкретный тюнинг. Помимо этого, он брыкается и показывает характер. Говорит, что уйдет и сотрудничать не будет. Молчание длится несколько долгих секунд. — Дай мне с ним поговорить. — Подожди, я хочу кое о чем договориться на берегу. — Внимательно слушаю. — В случае положительного исхода мальчик определенно создаст мне сложности. Если тебе нужно, чтобы я его пристроил, думаю, вполне справедливо расширить наше с тобой условие. Ши Уду переглядывается с Линвэнь, которая временно служит подставкой для смартфона, и по-дрянному ей улыбается. — Ладно. Главное, чтобы вы не мешали моему основному графику. — Согласуем. — Если это все, передай, пожалуйста, телефон Хуа Чэну. У меня не так много времени. По Его просьбе Ши Уду, естественно, вместе с Линвэнь оставляют Хуа Чэна в конференц-зале одного и удаляются на перекур. Напоследок парочка одаривает Хуа Чэна еще более странными, чем прежде, взглядами. В целом, их можно понять. Тремор в руках, испарина над верхней губой и побелевшее под синяками лицо — Хуа Чэн выглядит так, словно его вот-вот настигнет обморок и ему потребуется реанимация. На самом же деле, реаниматолог нужен давно. Перед глазами стоит синий экран смерти — дневной свет с улицы куда-то пропал, а язык застыл, как если бы им никогда не пользовались. — Алло? Сань Лан? Он лежит у Хуа Чэна на трясущихся ладонях. Не на громкой связи, но звучащий по-прежнему отчетливо и звонко, призывно. На этот голос можно идти годы. Засыпать с ним, плакать с ним, мечтать с ним. Но когда он обращается к тебе, такому ничтожному, униженному, не имеющему ничего, чтобы дать взамен… — Сань Лан… Ты меня слышишь? Подносить телефон к уху — страшно. Не поднести — в разы страшнее. Но, так или иначе, Хуа Чэн не сможет ответить. Не сможет. Он круглый трус. Малыш в мокрых шортах. Всей его бравады хватает, чтобы размахивать игрушечным мечом перед уродливыми пугалами в пустом поле. А завидев на горизонте прекрасного Принца, он, теряя башмаки, мчится прочь, прочь, прочь, лишь бы Принц не увидел… — Сань Лан. …не увидел, насколько Хуа Чэн не достоин Его доброты и внимания. На том конце сбрасывают вызов.