лезвие под языком

Сергей мешает текилу и водку, и происходит что-то странное: пляшущие пальцы вытаскивают смартфон и тычут в расползающиеся перед глазами цифры, все плывет, все кружится, и он концентрируется на восьмерке, девятке, нуле… Кто-то кладет ладонь ему на плечо и, наклонившись к уху, вежливо говорит: — Сергей Викторович… Вы просили. И рука, чужая волосатая рука с тонким золотым кольцом на безымянном отнимает у него смартфон. Сергей пару секунд еще смотрит в пустые ладони, переворачивает их — сверкают собственные кольца: два со стекляшками под бриллианты на одной, серебряное с аметистом на другой. Поднимает голову, смотрит в каменное лицо телохранителя (как будто это тело кто-то способен сохранить, когда Сергей так упорно его выматывает и разрушает) и говорит: — Уволен. Ты, сволочь, уволен. И бредет в сторону уборных. Опьянение не отпускает, но лоб взрывается болью от резко наступившей тишины. Кто-то в офисе смеется, разбита пара стопок, заблеван один писсуар — сука, ты как в писсуар наблевал? Пусть по камерам ребята завтра посмотрят… Он никак не может прийти в себя. Сам ведь хотел устроить праздник команде. Первый миллион пользователей. Впервые собрал их всех вместе — “Вместе”, хихикает он над своим же каламбуром, — а они такие шумные, такие раздражающие, а он такой дурак. Он возвращается в зал, находит взглядом телохранителя. Голово-охранителя. От дурных идей он охраняет. Сергей подходит к нему, хлопает по плечу и говорит: — Ты за старшего остаешься, Виктор. Вызови мне такси. Он мог бы и сам, но заигрывается в миллионера — коим еще далеко не стал. Дома он борется с желанием вмазаться, но знает: тогда вырвет. А он ненавидит рвоту. Поэтому просто пьет воду и таращится, не моргая, в потолок. Иначе вертолеты начнутся. Ему так плохо, что он даже подумывает вызвать частную скорую, чтобы промыли и прокапали как следует, но постепенно тошнота отступает, и он засыпает, скорчившись на коврике в ванной. Когда просыпается — то едва понимает, где находится. Горит свет и жарко от теплого пола. Он, щурясь, смотрит на болтающиеся на запястье часы — надо же, на этот раз не разбил. Шесть утра… Осторожно приняв сидячее положение, прислушивается к себе. Нет, на этот раз не вырвет. Раздевается, стараясь обойтись без резких движений, и лезет в душ на подрагивающих ногах. Он все еще пьян, хоть и проспал несколько часов. Сглатывает вязкую слюну, размазывает по телу пахнущий шоколадом гель, собирает из осколков примерную картину вечера. Сначала вроде бы держался, говорил умные долгие речи. А потом кончилась текила, он перешел на водку, забыл закусывать — так уж сложилась привычка за пару месяцев, которые он ходил вмазанным, и еда ему была не нужна так же, как не нуждался он во сне; затем наконец запустили новый сервис, больше не нужно было работать двадцать четыре часа в сутки, и на детоксе он хотел выйти в окно. Тогда и нанял Виктора за бешеные деньги. Платил за то, чтобы тот не давал делать глупости и молчал. Сергей вспоминает, как вчера Виктор забрал у него смартфон. Успел позвонить или нет? Лишь бы не успел… Ладно. Узнает днем. Мучительно все еще помнить его цифры. Пытаться набрать их, когда сознание гаснет. Больше никакого алкоголя, думает Сергей и, выбравшись из душа, промакивает кожу полотенцем. Вроде бы лучше, но он знает, что эта вспышка бодрости обманчива: стоит попытаться выпить кофе — и тут же проблюеется и затрясется в ледяном поту. Он голым идет в спальню, рушится на постель. Хорошо-о-о… Если бы только номер забыть. Тогда бы глупые руки не тянулись набрать. Из телефонной книжки удалил, из мессенджеров чаты стер, а память хранит последовательность цифр. Память подсовывает числа, словно магическую формулу, и порожденные сном разума чудовища шепчут: давай, позвони ему, услышь его голос, можешь даже ничего не говорить, просто подыши в трубку, ты столько номеров сменил с тех пор, что он не поймет, кто ему позвонил. Сергей трется лицом о подушку. А что, если ему звонят другие и молчат? Что, если у него уже череда манекенов через постель прошла так же, как у Сергея? Или, того хуже, он нашел кого-то, кто любит его, целует в затылок и обнимает со спины, когда он готовит ужин; кого-то, кто с ним ложится в одну кровать и просыпается по его будильнику, заведенному на шесть; кого-то, с кем у них нормальные отношения, а не американские горки по неврозам, как было с Сергеем. Он стонет в подушку, кусает наволочку. Ни с кем Олег не встречается и не живет. Он за всю жизнь даже не посмотрел ни в чью сторону, всегда лишь восторженный взгляд на Сергея, словно он один — свет в окошке, и никого больше Олегу не надо было, возвращался с операций голодный до прикосновений и влюбленный еще сильнее, чем уходил. Раз он так любил, то почему ушел? Почему не стал бороться? Разве так уж много было грубых слов в его адрес? Море, море грубых слов, позорная пощечина, злое шипение, трясущиеся поджилки от того, что на этот раз не получится через пару часов сделать вид, что ничего не было. Придется извиняться. Долго просить прощения, раскаиваться и меняться. А времени на это нет. Да и зачем так стараться, если он все равно через пару месяцев опять свалит, напялив камуфляжные штаны? Сергей забывается поверхностным сном. Видит, как Олег присаживается на кровать, проводит ладонью между бедер, и член от его прикосновения тяжелеет. Олег дотрагивается невесомо, и даже сквозь сон Сергей понимает — это одеяло просто лежит, скрутилось от его беспокойной возни, но он заставляет себя думать о руке, по-свойски сжавшей бедро, потом скользнувшей между ягодиц… Олег большим пальцем мнет края дырочки, и Сергей, растекаясь от одной мысли, что это его рука между ног, трется членом о простыню, глупо трахает матрас, раз уж больше некого… Ощущения недостаточно острые. Он выныривает из сна, все еще плавая в неге, внизу живота приятно тянет. Не глядя нашаривает нижний ящик тумбочки, вытаскивает вибратор — гладкий, небольшой, чтобы быстро вставить, — и смазку. На время не смотрит. Если придет Виктор, то в спальню лишь коротко заглянет, убедится, что наниматель жив, и останется ждать на кухне с непроницаемым лицом. Смазки он случайно выдавливает больше, чем нужно, да и плевать, так даже лучше. Мажет между ягодиц, подрагивающими пальцами проникает внутрь — торопливо, словно и вправду его трогали жесткие от перекладин и автомата руки, а не мерещилось все в полусне. Он себя не жалеет, растягивает быстро и грубо, но возбуждение, стекшее вниз, не гаснет. Сергей наскоро смазывает и гладкий вибратор, просто вытянутая пуля, сегодня не до анатомически подробного дилдо, оно большое, игрушка для особенных дней… Нет, сегодня — просто вставить, ахнув, ввести его до конца, и нажать кнопку, сразу на третью, чтобы долбило покрепче. Вибратор жужжит, он старый и шумный, но Сергею привычно. Дрожат мышцы, потревоженные вибрацией, иногда задевает простату, и тогда прошивает яркой вспышкой все тело. Приподнявшись на коленях, Сергей обхватывает член, кусает губы. От вибрации дергаются все нервные окончания, он кончит чересчур быстро на этой скорости, но ему так и надо, просто сбросить наваждение, чтобы выспаться, а днем, трясущемуся и бледному с похмелья, не думать ни о чем, кроме работы. Сергей дрочит четко, ладонь у самой головки, от вибрации бегут мурашки по ягодицам, по бедрам… Как бы хорошо, чтобы он вытащил вибратор, сразу же заменил его на свой член — вставил в растраханное, смазанное, и с рыком натягивал на себя, держа на талию, а иногда он даже обхватывал и приподнимал над кроватью, входя так глубоко, так правильно, и член у него огромный, куда больше этого вибратора, член у него охуенный… А еще он — ч-черт, как же жестко вибрирует, сейчас оргазм подкатит и все, больше никаких дурацких фантазий, — а еще он, если кончал первым, ласкал ртом, вставив пальцы, и не торопился, старался продлить удовольствие, иногда у него даже поднимался снова, пока он вел Сергея… И он всегда целовал. Он всегда хотел целоваться, он любил лицом к лицу, потому что можно целовать, и когда на боку, он изворачивался, чтобы прикоснуться к губам, он так любил нежно, что Сергей поражался — угрюмый ко всем остальным, вымуштрованный военный, а секс любит такой сладкий, его укуси немного — и он смотрит округлившимися глазами почти обиженно, его попроси придушить — и он пытается, но сдается: не могу, не могу тебе больно делать… Лучше бы в постели делал больно, чем уходил раз за разом, заставляя с ума сходить от тревоги. Да это просто построение, Серый, просто учения, чего ты переживаешь, ерунда, состав подняли, чтобы по головам пересчитать, ну вот база у нас далеко, поэтому и лететь, мы не в бой, никаких боев, чего ты опять начинаешь… А сам возвращается — и налеплен пластырь на груди, и зашита криво рана на ноге. Партак этот еще, чернильное ухо волка, которое так приятно целовать, только и это тоже — тайна, какая-то его личная жизнь, в которую посвящены сослуживцы, случайное грубое мужичье, а не Сергей. Он додрачивает почти без удовольствия, вибратор вытаскивает и сует под под подушку — похер, потом вымоет. Нечего даже представлять его, а уж тем более дрочить на него. Только настроение себе портить. Сергей заворачивается в одеяло и пытается поспать, хотя в комнате уже светло от вставшего солнца.